Глава 44
Наоми

Даже постоянное ускорение в одну g давалась ей нелегко.

Неотступная тяжесть двух g была медленной пыткой. Боль начиналась с нытья в коленях и пояснице, но скоро становилась острой, словно в суставы втыкали иглы. Наоми проверяла «Четземоку» по частям: проходила одну палубу и ложилась, дожидаясь, пока спадет боль, потом спускалась к следующей. Кисти рук и ступни болели сильнее, хотя отек уменьшался. Кашель не проходил, но и не усиливался.

Первым разочарованием стала отключенная автоматика управления. Наоми перепробовала несколько паролей: «Свободный Флот», «Марко Великий», «Филип» — но даже если один и подошел, не было надежды, что они отключили биометрический контроль допуска.

Шкафы у люка стояли открытые настежь и пустые. К трем оставшимся скафандрам с ранцами не было батарей и баллонов. Забрали и неприкосновенный запас. Наоми ждала, что из мастерской унесли инструменты, но оказалось, что там нет даже стеллажей, ящиков из шкафов и светодиодок из настенных светильников. Все амортизаторы вспороли, вывернув гель и прокладки на пол. Система подачи противоперегрузочного коктейля и емкости для него тоже исчезли. Вода осталась только в маневровых двигателях — чтобы можно было выбросить ее в виде перегретого пара из сопел на верхней стороне корабля. Из и ищи остались объедки в утилизаторах, еще не переработанные во что–нибудь питательное. По всем палубам висел запах плесневелого тряпья и гари, так что регенераторы воздуха, вероятно, работали без фильтров.

Наоми легла на палубу, опустив голову на руки и закрыв глаза. Корабль этот строился в расчете на «раз использовать, списать и получить страховку». Его трудовая жизнь начиналась с пренебрежения, а закончилась мародерством. Выдрали и вынесли даже панели и мониторы. Пожалуй, подарок Филипу в любом случае вышел бы дерьмовый. Палуба под ней дрожала — работающий двигатель вызывал резонанс по всему корпусу, а погасить его было нечем. Дышать становилось все труднее: перегрузка добавилась к последствиям прыжка в пустоте, после которого поврежденные легкие наполнились жидкостью.

Никакой это не корабль. Нечего даже мысленно называть его кораблем. Это бомба. Это то, что она когда–то сотворила с «Августином Гамаррой» и с тех пор носила на себе, как камень на шее. Джим знал, какие люди попадали на водовозы вроде «Кентербери». Он говаривал, что у каждого были причины там оказаться. И корабль, который она хотела подарить сыну, не без причины ободрали донага и запрограммировали на то, чтобы убивать. Убивать не только ее, но и каждого, кто окажется рядом. Были причины. Хотя если бы Наоми разрядила бомбу и устранила угрозу, то еще могла бы вернуться на Цереру, туда, где все началось. В мастерской должен найтись какой–нибудь лаз. В любой мастерской есть выход в кормовой отсек.

Наоми протянула руки — только это были не ее руки. Она заснула и увидела сон. Заставила себя открыть глаза и с замученным всхлипом перевернулась на спину.

Ясно. Если перестать двигаться — заснешь. Хорошо, что она об этом знает. Наоми села, прислонилась затылком к стене. После отоспится. На том свете. А еще лучше — когда окажется где–то, где можно будет расслабиться. Она ухмыльнулась самой себе. Расслабиться. Хорошая мысль. Не попробовать ли ее для разнообразия? Она крепко сжала кулаки. Все суставы завопили от боли, но, когда она разжала пальцы, стало легче. Может, это следовало понимать метафорически.

Надо установить приоритеты. Сил не так уж много. Если цепляться за каждую пришедшую в голову идею, запросто измотаешь себя, так ничего и не добившись. Ей необходима вода и пища, и еще нужно проверить снабжение воздухом. И обязательно предупредить всех, кто попытается ее спасти: «Не приближаться!» Сперва она разрядит ловушку. Либо сбросит стержень, либо заменит драйвера копией, не несущей смертоносного кода.

И все это надо успеть до того, как корабль взорвется. При двух g. Без инструментов, без доступа к управлению. Или… не так? С доступом к управлению будет сложно, но какие–то инструменты она наверняка сумеет смастерить. В скафандрах нет питания и баллонов, зато есть застежки и скелет. Из–под ткани наверняка удастся наковырять проволоки. Пожалуй, найдется и чем резать. А подойдут ли застежки шлема вместо зажимов и клемм? Может быть.

Даже если так, что ей это дает?

— Больше, чем есть сейчас, — вслух сказала она.

Голос отдался эхом в пустом помещении.

Хорошо. Шаг первый — сделать инструменты. Шаг второй — сбросить стержень реактора. Она поднялась и тяжелым шагом двинулась в кладовую перед шлюзом.

Через пять часов она стояла на тесной машинной палубе, вручную герметизируя люк. Из двух скафандров она взяла все — теперь у нее был нищенский, очень ограниченный набор инструментов. С управлением ничего сделать не удалось. Можно разыгрывать крысу в ящике, а можно двинуться в обход. В конце концов, все управление подключено к механике, а до механизмов — некоторых — Наоми сумела бы добраться.

Между обшивками был вакуум, и она не слишком полагалась на герметичность наружного слоя. Один скафандр без баллона позволял дышать пять минут, а установив рацию на пассивный режим, она услышала слабейшее эхо собственного голоса: остаточный заряд проводки позволял принять ложное сообщение.

Шлюз перед ремонтным люком снесли, но Наоми могла превратить в шлюз всю машинную палубу. Запечатать люк, ведущий к другим частям корабля, и взломать крышку, отгораживающую пространства между обшивками. Наоми отвела себе две минуты на то, чтобы отыскать кое–что полезное: ретранслятор, испортив который она заставит систему отключить двигатель; провода системы связи; незащищенную плату, подсоединенную к компьютеру, — и еще две на возвращение. Тридцать секунд, чтобы закрыть и загерметизировать ремонтный люк и вскрыть люк машинного отделения. На каждом этапе она потеряет много воздуха, но это будет всего лишь потеря воздуха.

Наоми надвинула шлем, проверила герметичность и открыла ремонтный люк. Крышка посопротивлялась, потом распахнулась рывком. Наоми показалось, что она ощущает исходящий ток воздуха, но, скорее, это была игра воображения. Двадцать секунд уже прошли. Она выползла в вакуум между обшивками. Здесь оказалось темно, словно она двигалась вслепую. Наоми нащупала щиток управления скафандром, но фара не дала ни лучика света. Она попятилась обратно, закрыла ремонтный люк, открыла палубный и сняла шлем.

— Свет, — сказала она в пустоту. — Мне нужен свет.

Висящий на проводах монитор запрашивал пароль. Наоми едва протиснулась с ним в проем ремонтного люка, а свет от экрана оказался совсем тусклый, цветов было не различить. Распорки и выступы отбрасывали густые тени и мешали воспринимать формы предметов. Через сорок пять секунд надо будет возвращаться. Наоми уже в пятый раз пыталась проскрести изоляцию проводов. На приличном корабле их защищали бы каналы, а здесь провода крепились прямо к корпусу слоем желтоватой силиконовой массы. С одной стороны, это оказалось небывалой удачей. С другой — Наоми с ужасом думала, что когда–то доверила жизнь такому дерьму. Загляни она иод обшивку до вылета с Цереры — и всю дорогу до «Пеллы» спала бы в скафандре.

Изоляция отслоилась. Тридцать секунд. Куском проволоки Наоми закоротила провода. Проскочила жирная искра, и мир перевернулся. Напротив, в четырех метрах, вспыхнул желтый индикатор, и Наоми стала валиться вбок. При дополнительном освещении она увидела толстое, как древесный ствол, сопло маневрового двигателя. Выбросив руку, она ухватилась за стальную распорку. Когда Наоми прижалась к ней шлемом, рокот двигателя заглушил призрачный шепот рации. Наоми дотянулась до провода, разорвала соединение, и рокот смолк.

Она вернулась в последний момент. Голова плыла. Значит, корабль крутится вокруг своей оси. Скорость вращения Наоми определить не могла, но сила Кориолиса была достаточной, чтобы Наоми спотыкалась на обратном пути.

Закрыв ремонтный отсек, открыв палубный и сняв шлем, он посидела смирно, пока не вернулось хоть какое–то чувство равновесия. Потом, двигаясь обдуманно и неуверенно, как пьяная, она выцарапала на стене новые сведения: отмечала на карте корабельного нутра все, что успела разведать. Она слишком устала, чтобы довериться памяти. Наоми знала, что сделала тридцать вылазок, только потому, что вела счет. Сейчас ей в первый раз что–то удалось. Пусть всего лишь включился маневровый, но корабль теперь вращался, кувыркался, вместо того чтобы разгоняться по прямой. Все ускорение перельется в угловой момент, и «Четземока» не так быстро будет приближаться к Джиму. Итак, Наоми, пожалуй, выиграла немного времени. Ей теперь придется сложнее, однако она не зря росла в Поясе и на кораблях. Сила Кориолиса и связанное с нею головокружение не были для Наоми чем–то новым. Понимая, что нахлынувшая уверенность в своих возможностях и победное чувство несоразмерны малости сделанного, она все же улыбнулась.

Тридцать вылазок. Два с половиной часа в вакууме. Это не считая тех минут, что ушли на обновление воздуха в скафандре и на планирование каждой следующей попытки. Наверное, пять часов от начала работы. Она обессилела. Не слушались мышцы, болели все суставы. Она ничего не ела — не могла. Жажда уже начала отзываться головной болью от обезвоживания. У Наоми не оставалось причин надеяться, что она выживет. Вот почему она удивилась, заметив, что счастлива. Это был не могучий, иррациональный и опасный восторг эйфории, а именно радость и удовольствие.

Сперва она решила, что это облегчение от того, что никого нет рядом: никто не охраняет, никто не осуждает. «Отчасти так и есть», — подумала она. Но и более того — она просто делала то, что надо, не заботясь о том, кто что о ней подумает. Даже Джим. Не странно ли? Она ничего на свете так не хотела, как оказаться рядом с Джимом — а потом с Амосом и Алексом, и перед сытной едой, и в постели при человеческой силе тяжести, — но все же что–то в ней разворачивалось в тишине, где она могла быть собой и самой по себе. Не осталось темных мыслей, не осталось вины, не билось в затылке сомнение в себе. Или Наоми для этого слишком устала, или что–то случилось с ней, пока она думала о другом.

«Это, — решила Наоми, — разница между одиночеством и отверженностью».

Сейчас она знала о себе то, чего не знала раньше. Победа пришла неожиданно, и тем радостнее она была.

Наоми стала готовиться к тридцать первой вылазке.

Она целую минуту потратила на то, чтобы вычислить: на путь вверх, к силовому проводу передатчика, времени ушло больше, чем на возвращение от него. Когда голова работала как следует, такие вещи доходили скорее. Система связи держалась на той же силиконовой замазке. Передатчик прижимали длинные полоски металлической ленты, спайка еще блестела, как свежая. Три вылазки назад — это был номер сорок четыре — Наоми подумала, нет ли где–нибудь гарнитуры для диагностики. Правда, говорить в нее все равно бы не вышло, зато можно было отстучать сообщение. Правила требовали наличия на корабле диагностической аппаратуры, но ее нигде не оказалось. Планировать запасной вариант пришлось дольше.

Закольцованное сообщение, питаемое остаточным зарядом, час за часом шептало ей в уши: «Говорит Наоми Нагата с „Росинанта". Если вы это слышите, пожалуйста, передайте. Сообщите Джеймсу Холдену, что я терплю бедствие. Связь не отвечает. Навигация не работает. Прошу передать».

Тридцатисекундный текст, звучавший немногим громче звука дыхания, даже когда голова Наоми была всего в метре от рации. Для подготовки пришлось вскрыть подходы к передатчику. Она проделывала это уже четвертый раз. Достаточно, чтобы не приняли за случайные помехи. Прижавшись головой к обшивке, чтобы отвлечься от звона в ушах, она заговорила в такт речи поддельной Наоми:

— Если вы это слышите, пожалуйста, передайте. Сообщите Джеймсу Холдену… — она прижала проволочку к обнаженной подводке. Электрический разряд пробил дрожью даже сквозь перчатку. Радио молчало, а она продолжала говорить, выжидая нужного момента, чтобы прервать замыкание. «Наоми Нагата… отвечает. Пожалуйста, передайте. Наоми Нагата… отвечает… Пожалуйста, передайте…»

После четвертого раза она куском стальной пружины, приспособленной вместо ножа, перерезала провода. Лживый голос смолк. Она, перебираясь от распорки к распорке, полезла вниз, контролируя каждое движение руки и ног. Лодыжки и запястья при такой нагрузке стали ненадежными. Воздух внутри скафандра не казался ни застойным, ни душным — углекислый газ приводит человека в пассивное состояние, отнимает страх удушья. Отравленный незаметно теряет сознание и умирает.

Нырнув в ремонтный люк, Наоми закрыла крышку. На пути к палубному отсеку колени подогнулись. Она рывком открыла люк, сорвала с себя шлем и, ловя воздух ртом, скользнула вниз. Поле зрения сузилось, по краям мелькали искры. Ее вырвало всухую, потом еще раз, а потом она позволила силе тяжести уронить себя на следующую палубу.

«Передайте Джеймсу Холдену, что Наоми отвечает — в широком смысле — за все», — подумала она и рассмеялась. Потом кашляла, пока отчаянно не заболели ребра, и снова смеялась.

На семьдесят первой вылазке она уперлась в стену. Разом. Наоми закрыла люк в основную часть корабля, загерметизировала его и надвинула шлем. Но не успела его пристегнуть и начать пятиминутный отсчет, потому что руки бессильно упали. Она их не опускала — упали сами. Смутно, рассеянно встревожившись, Наоми села, прислонясь спиной к стене, и попробовала ими пошевелить. Если ее, скажем, парализовало, это другое дело. Тогда она вправе остановиться. Но пальцы гнулись и руки двигались. Просто кончились силы. Даже чтобы сглотнуть, требовалось героическое усилие. Наоми закрыла глаза, проверяя, не заснула ли нечаянно, но даже для сна она слишком устала. Так что она просто сидела.

Останься в скафандре батареи, он бы сейчас подсчитывал неисправности организма. Голова уже сильно болела от обезвоживания, подступала тошнота. Кожа, обожженная в вакууме солнцем, саднила. Мокроты отходило меньше, но кашель по-прежнему терзал грудь. И в крови, наверное, плазмы и токсинов утомления уже поровну.

Две маленькие победы — маневровый и передатчик — оказались последними. Потом то ли Наоми ослабела, то ли работа стала сложнее. А может, и то и другое. Трансмиттер, который должен был запустить отключение реактора, то ли не установили вовсе, то ли запихнули в такой угол, что не подступиться. Добраться бы до датчиков, запускающих отказ ловушки при сближении со спасательным кораблем, — но те, видимо, располагались снаружи, не достать. Наоми пробовала достучаться до компьютера из дюжины разных мест, но нигде не нашла интерфейсов, да и с собой ей нечего было принести. Временами в голове как светлячки мелькали другие планы и способы. Возможно, среди них встречались и разумные — она не знала, слишком быстро они пролетали.

Наверное, она заснула или мысли беспорядочно метались в изнемогшем мозгу. Голос прозвучал еще слабее, чем ее голос в передатчике, но мгновенно привел Наоми в себя:

«Эй, на „Четземоке"! Это Алекс Камал, я сейчас на „Бритве". Наоми? Если ты там, подай знак. Хочется, знаешь ли, убедиться, прежде чем подходить. Корабль твой странновато себя ведет, а мы все сейчас нервные. И — на случай, если там не Наоми Нагата: я держу вас под прицелом пятнадцати торпед, так что, кто бы вы ни были, со мной стоит поговорить».

— Не надо, — выговорила Наоми, зная, что Алекс ее не слышит. — Не подходи. Не подходи.

Все болело. Все кружилось. Все было сложно. Стоило подняться на ноги, и у нее поплыло перед глазами. Наоми боялась обморока, но, если она нагнется, вряд ли ей хватит сил, чтобы распрямиться. Как бы ему просигналить, чтобы держался подальше? Там, где его не заденет взрывом? Уже не важно было, спасет ли это ее саму. У нее выдался хороший день, лучше, чем она ожидала, к тому же она так устала…

Тяжело дыша, Наоми в последний раз открыла люк в машинное отделение и заковыляла к лифту. А от лифта — к шлюзу.