Глава восемнадцатая
Вот вам за «Лузитанию»!

Доктор Кроу предупреждал их. Они понимали, что неприятностей не миновать. Они прекрасно знали, до чего несносны некоторые из здешних жителей. Но ни слова доктора, ни собственное их воображение оказались не способны подготовить Уиткрофтов к волне гнева и возмущения, которую подняла не только на Брайере, но и на всех окрестных островах эта новость. Люси Потеряшка – немка. Не просто ведь так на одеяле, с которым ее нашли, было вышито имя «Вильгельм». Других доказательств людям не потребовалось. Люси Потеряшка была паршивой колбасницей.

Семейство Уиткрофт, прежде пользовавшееся на островах всеобщей любовью и уважением, в одночасье превратилось в «поганых фрицелюбов», а кое-кто и вовсе туманно намекал на то, что они, может, даже и шпионы. Куда бы они ни шли, все их сторонились. Многие Джимовы товарищи-рыбаки, доселе бывшие его закадычными друзьями, теперь при виде него отворачивались, и сети свои он чинил на берегу в полном одиночестве. Не было больше ни подколок насчет русалок, ни разговоров о том, что должно сегодня лучше ловиться – сайда или макрель, ни дружеских советов на тему, как и когда может перемениться погода. Никто не говорил ни слова. Да слова тут были и ни к чему. Косых взглядов и перешептываний было вполне достаточно.

По воскресеньям в церкви никто не желал сидеть с ними на одной скамье, и даже сам преподобный Моррисон, уже давно яростно осуждавший Мэри за ее неприкрытый пацифизм, последовал примеру всех остальных и полностью их бойкотировал. Его проповеди стали подчеркнуто более воинственными, чем обыкновенно. Он не упускал ни малейшей возможности напомнить пастве о чудовищных зверствах, которые творили немецкие враги, о том, как они забавлялись, поднимая на штыки младенцев в отважной маленькой Бельгии, и как бесчестно торпедировали «Лузитанию», которая была не военным судном, а пассажирским лайнером, мирно пересекающим океан, на котором не было ни единой пушки, даже ни единого ружья. Погибло более тысячи живых душ – происшествие, которое, по его словам, «ужаснуло и возмутило не только нас на наших островах, но и весь цивилизованный мир. Всегда помните, мы воюем за Господа и нашу Родину, против сил зла. Разве не явился ангел нашим войскам в Монсе? Разве Бог не на нашей стороне, не на стороне свободы и правого дела?»

Никто больше не приходил к Мэри купить яиц. Никто не заглядывал в гости. И везде, по всему острову, все, кто бы ни попадался ей на пути, отворачивались от нее и проходили, как мимо пустого места. Если она заглядывала к кому-нибудь в гости, ей попросту не открывали. Никто не останавливался перемолвиться с ней словечком, никто с ней даже не здоровался. Повсюду, куда бы она ни шла, она натыкалась на угрюмую враждебность.

Альфи с Люси в школе приходилось еще тяжелее. Еще совсем недавно их славили и возносили как героев. Теперь же они превратились в дружно презираемых изгоев, которых обзывали и шпыняли при всяком удобном случае. Люси была совсем сбита с толку этой внезапной враждебностью и почти не отходила от Альфи, когда они добирались до школы и обратно, да и на школьном дворе тоже.

Лишь в классе мисс Найтингейл она могла найти хоть какое-то убежище от нападок. Мисс Найтингейл делала все возможное, чтобы защитить и поддержать девочку. Для нее все эти толки и пересуды были всего лишь злоязычием, мерзким и жестоким. Как и малышам из ее класса, ей тоже было все равно, немка Люси или нет. В глазах мисс Найтингейл Люси Потеряшка была просто грустным и сложным, даже травмированным ребенком, который при явных трудностях с учебой был явно одарен музыкально и художественно, ученицей, которая нуждалась в ее помощи и поддержке, а также во всей той любви и утешении, которые она способна была дать. А для ребятишек из ее приготовительного класса Люси по-прежнему оставалась их «маленькой мамой», которая играла с ними и заботилась о них и с которой каждый из них хотел дружить. В те трудные дни и недели, которые последовали за новостью о ее «немецком» одеяле, этот класс оказался для Люси Потеряшки единственным прибежищем.

А вот Альфи спрятаться было некуда. В его классе, где верховодил Зебедия Бишоп с дружками, ему и без того не давали проходу, бесконечно насмехаясь из-за его «чокнутой» семейки и «полоумного» дяди Билли, который воображал себя пиратом. Теперь к этому добавились еще и издевательства по поводу «малахольной колбасницы»-сестры, – «такой тупой, что и говорить не умеет и вообще не знает, кто она такая», но при этом, очевидно, приходится мерзкому старикашке-кайзеру не менее чем родной дочерью. Альфи честно пытался изо всех сил не обращать на эти насмешки никакого внимания, закрывать глаза и уши, но рано или поздно все равно оказывался втянутым в очередную драку.

Побеждал Альфи или проигрывал, если его ловили в момент драки – а случалось такое очень нередко, – Зверюга Бигли оттаскивал его и наказывал. Альфи каждый раз ожидал линейки или трости и каждый раз радовался и немного удивлялся, когда ни того ни другого не случалось. Вместо этого в последнее время он чуть ли не все перемены просиживал, наказанный, в классе, а это означало, что Люси оставалась на школьном дворе одна, без защиты.

Однако беспокоился Альфи напрасно. Он видел Люси из окна, неизменно окруженную защитным кольцом ее маленьких друзей. До него доносились жестокие подколки и злобные насмешки, адресованные ей со всех концов школьного двора, но Люси как будто пропускала все эти враждебные выпады мимо ушей, оставаясь совершенно безмятежной. Быть может, она не понимала, что они говорят, а может, просто хорошо держалась. Для Альфи это было совсем не важно, он лишь восхищался ею все больше и больше.

Однажды, впрочем, он заметил, как Зеб с его дружками-задирами окружили ее, точно волки, надвигаясь на нее с угрожающими лицами, которые ничего хорошего не сулили. Малышей они перепугали и прогнали прочь, так что Люси осталась противостоять им в одиночку. Но даже тогда она не бросилась спасаться бегством, не попятилась. Альфи был уже готов, наплевав на последствия, ринуться во двор к ней на выручку, когда мисс Найтингейл спасла положение. Она вышла во двор и позвала Люси в класс. Вскоре после этого он услышал, как Люси играет на пианино, – это не мог быть никто другой, потому что он узнал ее любимую пьесу, ту самую, которую она чаще всего ставила на граммофоне дома. В том, как она играла, звучал неприкрытый вызов. Она – и это было яснее ясного – давала понять всем, кто остался на школьном дворе, что им не удалось ее запугать, что она не позволит Зебу и его приятелям оставить за собой последнее слово. Игра Люси придала Альфи сил: когда срок наказания истечет, он лицом к лицу встретится с Зебедией Бишопом и его прихвостнями или со Зверюгой Бигли, да с кем угодно, если уж на то пошло.

Очень скоро мисс Найтингейл превратилась в единственного их друга и союзника во всей школе. Она пользовалась каждой малейшей возможностью, чтобы позвать Люси со двора в класс поиграть на пианино или дополнительно позаниматься письмом. Она защищала Люси, как только могла. А после школы она демонстративно провожала их обоих до пристани, откуда отходила школьная лодка до Брайера. Мисс Найтингейл полагала – и чаще всего оказывалась права, – что их мучители могут поджидать их в засаде по пути, но никогда не отважатся что-то сделать в ее присутствии. На пристани она стояла вместе с Альфи и Люси до тех пор, пока не приходила лодка, и лишь тогда прощалась с ними. Но после этого им уже никто не мог помочь. Каждый день мисс Найтингейл стояла и бессильно смотрела, как эти двое бок о бок сидят в лодке, поодаль от остальных, глядя прямо перед собой, изо всех сил стараясь стойко сносить все ядовитые колкости, язвительные остроты и грубые жесты.

И хотя все это творилось у мисс Найтингейл на глазах, она не могла осуждать Зеба и всех остальных за их жестокое отношение к Альфи и Люси Потеряшке. Она понимала, что это не их вина. Ей было очевидно, что ответственность за все это лежит на мистере Бигли. День за днем Бигли планомерно раздувал в школе истерию по поводу войны. На церемонии поднятия флага перед началом каждого учебного дня, после того как дети заканчивали петь «Боже, храни короля!», он принимался яростно обличать зверства немецких войск. Он одну за другой рассказывал истории, в том числе и по-настоящему чудовищные, о надругательствах над женщинами и детьми, о затоплении английских кораблей, в частности «Лузитании». Он клеймил позором злодейских врагов и призывал к бдительности на предмет шпионов и вражеских прихвостней в своих рядах, все это время беспрерывно сверля тяжелым взглядом Люси и Альфи.

Отлично видела мисс Найтингейл и то, что мистер Бигли ополчился против Альфи столь же ожесточенно, если даже не сильнее, чем против самой Люси. И она понимала, чем это вызвано. Мистер Бигли вообще не выносил неповиновения своей власти, пусть даже выражалось оно одним взглядом – «глупое высокомерие», так он это называл. Дети обязаны были его бояться, пресмыкаться перед ним, выказывать полное подчинение любому его капризу. Альфи же даже в детстве не желал с этим мириться. Он был точно заноза в боку у мистера Бигли с тех самых пор, как пошел в школу, – и конечно же, появлялся в списке наказанных чаще всех прочих. С самого первого дня, как Люси начала ходить в школу вместе с ним, он вступался за нее и защищал ее, снова и снова бросая вызов мистеру Бигли.

Мисс Найтингейл про себя торжествовала, когда Альфи вступал в открытую схватку с мистером Бигли, но она видела, как сильно это раздражает директора и выводит его из себя; в результате он, понятное дело, становился еще более мстительным и злобным. Он тиранил и детей, и ее. Мисс Найтингейл всегда нравилось видеть, когда такой тиран давал слабину. Она испытывала от этого радость и удовлетворение. В самые черные часы, когда ее подмывало уйти из школы – а это случалось не так уж и редко, – в первую очередь именно мысль о благополучии ребятишек всплывала у нее в голове, именно эта мысль останавливала ее, а в последнее время ее главным образом волновало благополучие Альфи и Люси Потеряшки. Она останется в школе ради них и будет изо всех сил их защищать.

До Мэри с Джимом мало-помалу начало доходить, как жестоко с их детьми обходятся в школе – как другие ученики, так и сам мистер Бигли. По тому, как бойкотировали их самих, нетрудно было представить, что́, должно быть, обречены ежедневно переносить дети. Альфи рассказывал им далеко не все, но они прекрасно видели и синяки у него на лице, когда он приходил домой, и его порванные воротники. И оба они – и Альфи, и Люси – с каждым днем выглядели все бледнее и напряженней.

Джим время от времени грозился снова поехать на Треско и высказать мистеру Бигли все, что он о нем думает. Уж в этот раз он сдерживаться не станет, говорил он Мэри, в этот раз Бигли у него попляшет. Мэри же настаивала на том, что действовать следует исключительно мирными методами. Она решила обратиться напрямую к преподобному Моррисону и попросить его поговорить от их имени с мистером Бигли, – в конце концов, он попечитель школы и служитель Божий. Если кто-то и способен положить конец этой травле, это именно он. Хорошо зная, какого он о ней мнения и что собой представляет, она не питала относительно своей затеи особых иллюзий. Но не попытаться не могла.

Однако же, когда она пришла к преподобному Моррисону, он не пустил ее даже на порог.

– Мистер Бигли руководит прекрасной школой, – стоя прямо в дверях, принялся отчитывать он ее. – Пока не появилась эта девчонка, все было как нельзя лучше. Я с самого начала говорил вам, что не следует оставлять ее у себя, но вы меня не послушали. Ваша беда в том, миссис Уиткрофт, что вы не слушаете тех, кто вас старше и умнее. Когда вы горой стояли за суфражисток, было все то же самое, насколько я припоминаю. Вас не заботит, что думают уважаемые люди, взять вот хоть тот случай прошлым летом, когда вы поднялись в церкви всего через несколько дней после того, как началась война, и прервали мою проповедь ради того, чтобы пропагандировать ваши пацифистские взгляды. Вы единственная на всем острове высказывались против войны, а теперь, когда вы пригрели в своем доме дитя врага и людям пришлось это не по нраву, вы бежите ко мне за помощью. Это вам, миссис Уиткрофт, урок: как говорится, что посеешь, то и пожнешь.

С этими словами он захлопнул дверь у нее перед носом.