«Сосновый коттедж» 23:42

Когда Куинси соскользнула с кровати и пересекла на цыпочках комнату, на ходу поднимая туфли, платье и трусы, он все еще спал. Каждое движение причиняло боль. Промежность саднила, вспыхивая каждый раз, когда она наклонялась вперед. Но все было совсем не так плохо, как Куинси думала, и в этом она черпала утешение.

Девушка быстро оделась, вдруг остро почувствовав, какой холод стоит в комнате. Как будто у нее поднялась температура. Хотя ее кожа полыхала жаром, все тело бил озноб.

Выйдя в коридор, она заперлась в ванной, не включая свет. Ей совсем не хотелось смотреть на себя в зеркало под этой резкой лампочкой. Теперь она видела только темный силуэт с размытыми чертами. Она превратилась в тень.

В голове вдруг всплыла песенка. Еще из начальной школы. Перед глазами встала картина: они с подружками сидят в непроглядной тьме женского туалета и хором повторяют имя.

– Кровавая Мэри, – сказала Куинси, глядя на свое безглазое отражение.

Покинув ванную, она в нерешительности замерла на пороге гостиной, опасаясь, что Крейг с Жанель уже вернулись и теперь, пьяные, хихикают, усиленно делая вид, что между ними ничего не произошло. Но ничего не услышала и двинулась дальше. В доме было тихо.

Куинси вышла на кухню и остановилась, не зная, как теперь поступить. Поговорить с ними начистоту? Потребовать отвезти ее домой? Нет, лучше найти у Крейга ключи, взять его внедорожник и уехать, оставив всю компанию без мобильных телефонов.

От этой мысли Куинси улыбнулась. У нее уже началась вторая стадия стресса, о которой она лишь три дня назад узнала на лекции по психологии. Жанель это занятие пропустила, и Куинси опять пришлось поделиться с ней конспектом. В отличие от Куинси, она не знала, как выглядит вторая ступенька на лестнице стресса.

Гнев.

Яростный, громогласный, стервозный гнев.

От него в груди стало жарко. Как при изжоге, но только сильнее. Он пульсировал и рвался наружу, молнией проносясь по рукам и ногам.

Она подошла к раковине, готовая пустить свою необузданную энергию в ход. В точности, как ее мать. Старая добрая пассивно-агрессивная Шейла Карпентер, склонная не столько кричать, сколько заниматься уборкой, не столько ломать, сколько чинить. И никогда, никогда не рассказывать о своих чувствах.

Куинси не хотела быть такой женщиной. Не хотела убирать оставленную другими грязь. Она хотела как следует разозлиться, черт бы их всех побрал! Она уже злилась. Она была в такой ярости, что схватила грязную тарелку и замахнулась, чтобы разбить ее вдребезги о столешницу.

Но сдержалась, увидев свое отражение. Из темного проема над раковиной на нее смотрело бледное лицо. Избежать его ей все же не удалось. На этот раз она видела его отчетливо.

Покрасневшие от слез глаза. Сердито скривившиеся губы. Кожа в красных пятнах от злости, тоски и стыда за то, что она только что отдалась непонятно кому.

Это была не та Куинси, какой она себя всегда считала. Это был кто-то совсем другой. Кого она не могла узнать.

Вокруг сгущался мрак. Куинси чувствовала, как он забирается внутрь. Черная волна, нахлынувшая на берег. Вот она уже затопила кухню и скрыла ее очертания. Куинси видела лишь свое лицо, глядевшее на нее из зеркала. Лицо незнакомки. Потом и его поглотила тьма.

Куинси положила тарелку обратно и взяла другой предмет.

Нож.

Она не понимала, зачем его схватила. И понятия не имела, что собирается с ним делать. Знала лишь, что держать его приятно. Крепко сжимая его в руке, она вышла из «Соснового коттеджа» через заднюю дверь и в три размашистых шага пересекла террасу. Деревья у дома стояли как серые часовые, охранявшие лес.

По пути Куинси ударила одно из них плашмя ножом. Почувствовав, что от этого по руке побежал трепет, она двинулась глубже в лес.

Дверь с грохотом захлопывается, порождая в коридоре эхо и вырывая меня из глубокого сна. Я открываю рот, ахаю и ощущаю на шершавом языке дуновение сухого воздуха. Через окно в комнату бьет солнечный свет – диагональной полосой, упирающейся прямо в мою подушку. Яркий и острый, он иголками вонзается в радужную оболочку. Я откатываюсь в сторону, проклиная солнце и опускаю руку на вторую половину кровати.

Там никого нет.

В этот момент я вспоминаю, где нахожусь.

С кем я была.

Что я наделала.

Когда я спрыгиваю с кровати, у меня начинает кружиться голова, комната вращается вокруг. Едва дойдя до крохотной ванной, я опускаюсь на пол, ощущая обнаженными ягодицами ее холодные плиты, и прижимаю колени к груди. Мысли путаются и расплываются. Я ощущаю окружающий мир, но больше ему не принадлежу.

И вдруг понимаю – это похмелье. Только вызванное не вином, а чувством вины. Такого у меня не было уже много лет.

В память вползают воспоминания, мерно и настойчиво, будто тиканье секундной стрелки часов. Тик-так, тик-так. Через минуту я все вспоминаю. Каждую грязную, развратную деталь.

Куп, очевидно, ушел. Может, это даже за ним с таким грохотом захлопнулась дверь, хотя я подозреваю, что он выскользнул тихонько, чтобы меня не разбудить. Не могу его в этом винить.

По крайней мере, он оказался достаточно воспитанным, чтобы оставить записку, наспех нацарапав ее на бумажке с логотипом отеля. Она лежит у телевизора – я заметила ее, когда шаткой походкой направлялась в ванную.

Пусть полежит, ее можно будет прочесть и потом, когда у меня появятся силы подняться с пола.

Все тело болит, но это приятная боль, которая приходит, если дать ему то, в чем оно нуждается. Примерно так же я порой чувствую себя после хорошей пробежки. Уставшая, пресыщенная и немного обеспокоенная, что это было чересчур.

На этот раз сомнений быть не может. Это было катастрофически чересчур.

Я смотрю на свои руки. Большая часть нанесенного Сэм черного лака облупилась, оставив после себя лишь неровные пятна. Под ногтями грязь. Скорее всего, тот самый лак. Или кусочки кожи Купа, забившиеся туда, когда я царапала ему спину, умоляя трахать меня пожестче. На ладонях еще остался его запах. Пот, сперма и немного «Олд Спайс».

Я кое-как поднимаюсь на ноги и подхожу к небольшой, размером с миску, раковине. Брызгаю в лицо водой, старательно избегая смотреть на себя в зеркало, боясь того, что могу там увидеть. Боясь не увидеть вообще ничего.

Еще два шага, и я опять сажусь на кровать. Записка смотрит на меня из-за телевизионного пульта.

Я хватаю ее и читаю.

Вот и все. Десять лет дружбы, покровительства и идолопоклонства улетучились за одну ночь. Выброшенные точно так же, как эта записка, которая теперь, смятая, летит в мусорную корзину. Но я промахнулась, так что я подползаю ближе, поднимаю ее с пола и кладу внутрь.

Потом поднимаю корзину и швыряю ее через всю комнату.

Когда она шмякается о стену и падает на пол, хватаю новый предмет. Пульт. Он тоже отправляется в полет, врезается в спинку кровати и разлетается вдребезги.

Я набрасываюсь на смятые простыни, свисающие с кровати до пола, дергаю на себя, наматываю на сжатые кулаки и подношу ко рту, чтобы заглушить рвущиеся наружу рыдания.

Купа больше нет.

Я всегда допускала, что этот день рано или поздно все равно наступит. Черт, в сущности, мы и так друг от друга уже отдалились, но то письмо с угрозами вновь втянуло его в мою орбиту. Но я не готова к жизни, в которой не будет Купа, когда он мне понадобится. Не уверена, что смогу справиться в одиночку.

Однако теперь у меня попросту нет выбора. В моей жизни больше не осталось никого, кроме Джеффа.

Вот черт!

Джефф.

Осознание моего страшного предательства накрывает меня тошнотворной волной, выворачивающей наизнанку, разрывающей внутренности. Это его убьет.

Я сразу решаю никогда, никогда не говорить ему о том, что я сделала. Это единственный выход. Я найду способ забыть эту затхлую комнату, эти перекрученные простыни, прикосновение Купа к моей груди, его жаркое дыхание в моем ухе. Как с «Сосновым коттеджем». Я изгоню все воспоминания.

И когда опять посмотрю Джеффу в лицо, он ничего не заподозрит и увидит перед собой привычную, хорошо знакомую ему Куинси. Нормальную Куинси.

Составив план, я сажусь, пытаясь не обращать внимания на ворочающееся внутри чувство вины. К этому ощущению придется привыкнуть.

Потом беру в руки телефон, обнаруживаю в нем три пропущенных звонка и одну непрочитанную смс от Джеффа. Его голосовые сообщения я слушать не в состоянии. Звук его голоса добьет меня окончательно. Но зато читаю смс, каждое слово которого пропитано тревогой.

Я тут же строчу ответ:

Сначала добавляю «Я тебя люблю», но тут же удаляю, опасаясь, как бы он чего-нибудь не заподозрил. Ну вот, уже начала мыслить, как заправский обманщик.

Кроме Джеффа, мне звонил еще один человек. Джона Томпсон. Сразу после восьми. Примерно час назад. Я набираю его номер, и он снимает трубку после первого же гудка.

– Ну, наконец-то, – говорит он.

– И тебе доброго утра, – говорю я.

Джона не реагирует.

– Я тут кое-что накопал на Саманту Бойд, также известную как Тина Стоун. Думаю, тебе будет очень интересно узнать, что мне удалось найти.

– И что же ты выяснил?

– По телефону будет трудно объяснить, – говорит Джона, – тебе нужно самой все увидеть.

Я вздыхаю.

– Фонтан Бетесда. Через двадцать минут. И захвати кофе.