Глава 7

– Шульц и Лемке! – Майор Мильх покачал головой. – Кто бы мог предположить! Их пропустила сюда служба безопасности.

– Но Щульца так и не нашли, – капризно напомнил Кауц.

– Найдем! Ему некуда деваться, – зло стукнул кулаком по капоту машины майор. – Сколько глупости, сколько глупости! Сейчас приедете оберст Зоммер и начнет ругать и вашу пропаганду, и абвер, всех начнет обвинять.

– Послушайте, нельзя отменять операцию, – вкрадчиво начал намекать Кауц. – Поймите, в этом фильме заинтересован сам доктор Геббельс. А идея принадлежит даже не ему, а самому фюреру. Как мы будем оправдываться? И вообще, черт с ними, с этими вашими двумя рабочими. Скажете, что вы расстреляли обоих. Про русского, который сбежал, можно вообще не упоминать. Доложите, что на танке пытался скрыться коммунист Шульц. И то только потому, что вы его раскрыли и пытались арестовать. Ваша заслуга, показатель вашей работы, майор.

– А вы знаете, с кем успели эти коммунисты связаться? – зло поинтересовался майор. – А если они связались с местным подпольем? Если здесь готовится акция неповиновения?

– Ай, бросьте, майор, какое сопротивление в СССР, – обер-лейтенант замахал тонкой рукой и полез в карман за платком, чтобы промокнуть испарину на лбу и на шее. – Здесь ненавидят советскую власть, народ счастлив, что смог избавиться от своего красного диктатора…

– Вы заигрались в собственные игры, – процедил сквозь зубы майор. – Это вы придумали для немцев в рейхе сказочки про ненависть к советской власти всего народа поголовно и о цветах, которыми селянки забрасывают немецкие танки, встречая их песнями и танцами на площадях. Иногда советую вам все же смотреть на войну реально.

Майор, не глядя по сторонам, пошел навстречу машине, которая подъезжала со стороны Могилевского шоссе. Машина остановилась, из нее выбрался грузный оберст. Натянув на лысую голову фуражку, он пошел к Мильху.

– Ну что вам удалось установить?

– Ничего нового, герр оберст, кроме того, что я вам сообщал по телефону. Нам удалось сохранить в тайне от остальных немецких рабочих и специалистов историю с Шульцем и Лемке. Все свалили на русского. И пришлось арестовать гауптмана Шефера. Это он его привел на завод.

– А вы его проверяли, майор, – строго заметил Зоммер.

– Проверка не закончена, еще не пришли ответы из Минска. Там так много документов погибло во время пожаров, когда шли бои. И я рекомендовал Шеферу не использовать этого Ложкина на важных участках до полного выяснения его биографии. Но у вас же сроки, вы все торопились. И Кауц со своими капризами меня чуть в могилу не свел. Мы все действовали в интересах дела, герр оберст, я думаю, не время искать виновных. Надо принимать главное решение: продолжать операцию или прекращать ее.

Оберст повернулся в сторону машины, где обер-лейтенант Кауц разговаривал с офицерами фельдполиции. Он размышлял какое-то время, потом заговорил решительно:

– Кауц может много крови испортить любому, а уж как он все преподнесет в Берлине, я не сомневаюсь. И дело даже не в важности этого мероприятия, дело в том, что каждый будет бояться недовольства фюрера и Геббельса. Наши вожди очень не любят, когда их подчиненные не разделяют их идей. Думаю, у нас один выход: забыть про этот чертов танк, даже не заикаться о том, чтобы доставать его со дна Днепра, форсировать подготовку к съемкам, всячески помогать Кауцу в его идеологических потугах. А затем все это завершить, написать рапорта и разъехаться по своим подразделениям. Вы в Прибалтику, в свою абверкоманду, я в штаб армии. Ну а Кауц – за крестом в Берлин с катушками отснятого фильма. Через месяц никто и не вспомнит ни про этот завод, ни про коммунистов.

– Хорошо, я с вами согласен, герр оберст, – кивнул Мильх. – Сколько вам нужно времени, чтобы подготовить русские экипажи?

– Через два дня они будут готовы сесть за рычаги.

– Через два дня у вас будут все танки Т-34, которые вы притащили на завод.

Соколов вернулся в лагерь и первым делом пошел искать Ольгу. Лагерь опустел, как будто вымер. Осталось только несколько бойцов охраны. Не пахло со стороны открытой кухни щами, не щипали траву лошади, прикрепленные к базе подпольщиков. Не слышно шума из двух других землянок, в которой жили бойцы Олеся Полыны.

Алексей услышал голос и обернулся. Прихрамывая, к нему спешил Коля Бочкин.

– Товарищ младший лейтенант! Подождите. Думал, уйдете сейчас, а я вам не передам.

– Бочкин, а где все? – Соколов удивленно смотрел по сторонам.

– Приезжал Ростовцев, они что-то там посовещались и все как наскипидаренные разъехались, а мне вас приказали ждать. Логунов с Русланом не вернулись, но Ростовцев сказал, что они в другое место поедут.

– А о Семене Михайловиче ничего не слышно?

– Я не знаю.

– Ладно, что мне велели передать? – хмуро спросил Алексей.

– Вас просили ждать здесь, на случай, если появится Бабенко. Он, как бы это сказать, исчез. Говорят, стрельба была на заводе, танк какой-то по городу ездил, давил немцев.

– Час от часу не легче, – помрачнел лейтенант. – И я ничего не слышал.

– И я не слышал. Сижу тут, – Бочкин покрутил ступней и поморщился, – хромоногий! Да, чуть не забыл, товарищ младший лейтенант, вам там записка. В землянке.

Соколов посмотрел на заряжающего. Парень развел руками и отвернулся. На его щеках отчетливо проступил румянец. «Ясно, это Оля его просила сказать, что оставила мне записку».

Алексей круто повернулся на каблуках и почти побежал по поляне к землянке, в которой жил несколько дней. Распахнув дверь, чтобы было больше света, он подошел к столу и увидел свернутый вчетверо листок с неровным краем, вырванный из ученической тетради. Листок был прижат масляным светильником, сделанным из снарядной гильзы. Отодвинув его, Алексей с трепетом в груди взял лист и медленно его развернул. Округлые аккуратные правильные строки. Он узнал руку Ольги, это ее почерк.

Алексей медленно опустился на лежанку, держа осторожно листок бумаги двумя руками, как величайшую ценность. Ему захотелось прижать эти карандашные строки к губам, но подумал, что его может увидеть Бочкин, да и вообще… И тут же невыносимый стыд захлестнул молодого человека. Пусть видят, и кому какое дело, это его любимая написала, ведь они неизвестно когда увидятся. И он прижал листок к лицу, стал нюхать бумагу, которая должна была сохранить запах ее рук.

Оля… Как хорошо, что ты есть на свете. И теперь не страшно идти в бой, не страшно рисковать жизнью, потому что знаешь, что тебя спасет ее любовь. Ты не можешь, не имеешь права погибнуть.

Алексей снова и снова перечитывал написанные девушкой строки. Раньше у него не было писем. Другие получали письма из дома, а Соколов – нет. Теперь и у него тоже есть письмо, которое можно хранить, держать в кармане гимнастерки возле сердца, перечитывать в перерывах между боями. А если… Если сердце пробьет пуля, то только вместе с ним, с ее письмом. Алексей засмеялся. Какие глупости лезут в голову влюбленному человеку!

Соколов спал чутко. Он несколько раз просыпался, когда близко у окна на ветку садилась ночная птица, когда по накату землянки проходил непоседливый еж. А потом сразу, как от толчка, проснулся и понял, что слышит мужские голоса. В лагерь кто-то прибыл.

Алексей вскочил со своей лежанки и принялся торопливо наматывать портянки и натягивать сапоги. Если пришли люди, то могут быть и новости. Больше всего лейтенанта беспокоила судьба Бабенко. Механик-водитель не подавал вестей с момента своего прибытия на завод, а потом еще эта история со стрельбой, с танком, который ездил по городу и крушил все на свете.

Открыв дверь, Соколов вышел из землянки и увидел в темноте группу людей. Одного света звезд было маловато, чтобы узнать, кто это. И лейтенант двинулся к гостям. Когда он подошел ближе, один из мужчин растолкал других и вышел ему навстречу.

– Бабенко, это вы? – обрадовался Алексей.

– Я, Алексей Иванович! – ответил хорошо знакомый голос механика-водителя.

– Нашлась, нашлась пропажа, – рокотал голос Полыны. – Мы уж и не знали, что думать, а он – вот он, объявился. Вы, Сергей Владимирович, не там его искали.

– Его найдешь, – смеялся в темноте Ростовцев и громко хлопал смущенного Бабенко по плечу.

Наконец эмоции улеглись, и Ростовцев пригласил в землянку к танкистам несколько человек. Соколов на правах хозяина зажег фитили двух масляных светильников, поставил их по краям большого самодельного стола.

В дверях появился улыбающийся Бабенко в рваных грязных штанах, потом Олесь Полына и еще какой-то мужчина с широким обветренным лицом и узкими губами, которые делали его рот похожим на щель.

– Ну вот, все в сборе, – потер руки Ростовцев и обвел взглядом присутствующих. – Коля Захарченко очень нам нужен, но пока его нога плохо заживает. Рана загноилась. Ну ничего, справимся. Итак, прошу, товарищи, кто еще не знаком… хотя незнаком только младший лейтенант Соколов. Знакомься, Алексей, это товарищ Георг Шульц, антифашист из Германии.

– Здравствуйте, – с сильным акцентом проговорил гость и протянул Соколову широкую сильную руку. – Мне о вас уже много рассказали. А я рабочий из Германии. Раньше из Германии, а теперь с этого завода, который вам нужен.

– Вы там работаете? – Соколов удивился больше, чем обрадовался.

Поняв, что расспросы и ответы на ломанном русском языке займут очень много времени, Ростовцев сам быстро и коротко пересказал историю провала Бабенко на заводе, о его находке и знакомстве с антифашистами. Рассказал, как, помогая советскому танкисту бежать и тем самым спасти важные сведения, погиб второй рабочий-антифашист Клаус Лемке.

– Вот такая история, вот какие сведения нам принес товарищ Бабенко, – Ростовцев постукивал карандашом по крышке стола, глядя на Соколова. – Теперь нам многое стало понятно, на многое открылись глаза. Не ясно одно – где именно будут проходить съемки этого кино, но тут есть определенные выводы из полученных нами сведений за последние дни. Алексей, подай, пожалуйста, карту.

Со стола убрали кружки, расстелили на нем карту, Ростовцев принялся объяснять.

– Мы с помощью наших молодых и шустрых разведчиков обследовали мелкие населенные пункты вокруг Мостока и дальше на восток от Могилева и обнаружили несколько интересных мест и объектов. Но, посовещавшись, мы сошлись на том, что местом съемок будет все-таки участок сельскохозяйственных угодий севернее поселка Русинка. Вот здесь, – Ростовцев обвел карандашом участок между двумя лесными массивами. – Здесь много оврагов, бурелома и других неудобств, которые могут помешать танкам уйти с поля в любом другом направлении, кроме как по накатанным грунтовым дорогам. И конфигурация бывших полей не очень простая. Много изгибов, выдающихся лесных опушек, но в целом площадь их достаточная, чтобы там могли устроить бой семь «тридцатьчетверок», с одной стороны, и пять немецких танков, с другой стороны. Если снимать с нескольких точек, то вполне может получиться кино, на котором советские танки будут стрелять по немцам, как выразился товарищ Бабенко, манной кашей. А немецкие танки будут бить наших с коротких дистанций бронебойными снарядами. Исход такой битвы заранее предрешен.

– Значит, танки должны перегнать к Русинке? – спросил Соколов. – А сейчас они все еще на заводе?

– Из-за того, что ваш Бабенко угнал и угробил готовый к бою танк, немцам придется еще пару дней готовить замену.

– Это плохой танк, – подсказал Шульц. – У него плохой двигатель, и он все время перестает работать. Я правильно объяснил?

– Подождите, подождите! – перебил всех Соколов. – Сейчас не это главное. Значит, экипажи в Русинке под охраной в лагере?

– Танки и экипажи подбирал оберст Зоммер, – снова подсказал немец. – Экипажи он держит, я не знаю где, но ваши товарищи говорят, что в Русинке.

– Слушайте, – Соколов от волнения сильно стиснул руки, – когда этот Зоммер разговаривал со мной, он предлагал перейти на службу в вермахт, обещал мне должность командира роты, звание и деньги. Речь не шла о кино. Я думаю, что никто бы не согласился на это, ни один танкист. Бой – это гибель. В горящем танке экипажи выживают редко, а здесь их будут подбивать с близкой дистанции. Нет, Зоммер должен был всех агитировать на что-то другое. Любой танкист скажет, что лучше встать у стенки, чем гореть заживо в танке. Сражаться за Родину и гореть – это одно, а ради кино… Я уверен, что танкисты в том лагере – люди, согласившиеся служить немцам для вида, а сами они только и ждут, когда получат боевые машины, чтобы вырваться из плена. Они нам помогут.

– Чем? – спросил Ростовцев. – У тебя есть план, Алексей?

– Есть. Надо связаться с экипажами и объяснить им, что здесь замышляется. Объяснить, что мы все знаем и готовы вырвать из рук фашистов советские танки и вернуться с оружием к своим. Немцы обязательно привезут на завод механиков-водителей. «Тридцатьчетверки» могут перегнать в Русинку и немецкие танкисты, но это насторожит советские экипажи, немцам это не нужно. И когда семь механиков приедут забирать танки, с ними должен кто-то поговорить.

– Никитин, – сразу подсказал Бабенко. – Он вне подозрений, мы с ним не встречались после того случая на улице, когда я помог им с тягачом.

– Хорошо, – согласился Соколов. – Теперь выстрелы. Нам нужны бронебойные снаряды. Ведь советские танки будут обеспечены не настоящими снарядами. Помните, Оля говорила что-то про поле, на котором стоят подбитые танки? Это где-то недалеко от Русинки. Нужны 76-мм бронебойные снаряды. В крайнем случае фугасно-осколочные.

– Ну-ка, ну-ка… – Ростовцев склонился над картой. – Если в танках остались хоть какие-то снаряды, мы сможем их переправить к Русинке и спрятать. В том месте, где будет исходная позиция «тридцатьчетверок». Там можно быстро подменить боекомплект. По сколько снарядов нужно на танк?

– Хотя бы по два, – сказал Соколов. – Наводчики обязательно будут волноваться. Хотя бы по два, на случай одного промаха.

– А потом? – Вопрос прозвучал почти в тишине. Наверное, многие подумали об этом одновременно.

– Потом я поведу экипажи на танках к линии фронта, – твердо заявил Соколов. – По крайней мере свой танк я поведу. А фашистам их кино нам обязательно надо испортить. Бояться они нас должны, а не храбриться, что наши танки так легко подбить. Не выйдет. Вы, товарищ Щульц, пойдете с нами? Вы хороший рабочий, специалист, у вас будет возможность работать в СССР по специальности. У нас много интернационалистов из Испании.

– Спасибо, – серьезно кивнул немец. – Я знаю, что ваша страна всегда на стороне рабочего класса. Но я не должен складывать оружие, я должен бороться. Смерть наших товарищей зовет нас на борьбу. Погиб Клаус, погибли многие в концлагерях в рейхе. А еще мы считаем себя виновными, что Германия напала на Советский Союз. Мы, немецкие коммунисты, не смогли помешать Гитлеру сделать это, позволили ему прийти к власти. Я такой же солдат, как и вы, товарищи, и я буду сражаться с фашизмом.

Через два дня поздно вечером на окраине Мостока экипаж «семерки» наконец снова собрался вместе. В пустом доме посреди запущенного сада и разросшегося кустарника они сидели на полу, на грязных досках. Соколов ходил по пустой комнате и, хмуря брови, говорил своим танкистам:

– Ситуация очень сложная. Подпольщики успели поговорить с несколькими танкистами из тех экипажей, что завтра пойдут в бой. Им объяснили, что немцы подготовили обман, смертельную ловушку. Говорить долго возможности не было, и неизвестно, поверили танкисты или решили, что это провокация. Я не знаю, товарищи, но нам надо завтра любой ценой захватить свою «семерку». Это задача номер один. Задача номер два – убедить остальные экипажи, что нельзя слушать немцев, что нужно принять новые снаряды, которые должны успеть подвезти подпольщики, и атаковать немецкие машины.

– И задача номер три, – добавил Логунов, – прорваться к линии фронта и выйти к своим.

– Совершенно верно, сержант! Это третья и последняя задача. Может быть, самая важная для нас, для наших близких, кто остался дома. Теперь дальше. Как мы будем действовать вместе с подпольщиками? К утру нас доставят на место под селом Русинка. Там мы укроемся с несколькими бойцами из местного подполья. Когда «тридцатьчетверки» выйдут на исходные, мы попытаемся снова поговорить с экипажами. По крайней мере тех механиков-водителей, что приезжали на завод за танками, предупредили, что их будут ждать свои. Вы не рискуете, выйду я один. Подпольщики обещали раздобыть мне пилотку и портупею, чтобы я не выглядел как оборванец.

– Как мы? – хихикнул Бочкин, но Логунов толкнул его плечом.

– А если не поверят? – спросил сержант.

– Если не поверят, тогда они все погибнут вместе с танками. Их сожгут во время боя. Теперь о задаче номер три. После захвата танков мы атакуем немцев. Мы должны подбить все танки, а потом атаковать село и захватить документы у того самого оберста Зоммера, который подбивал меня на измену Родине. У него должны быть наши документы и документы остальных пленных танкистов. Ну а потом – надеяться только на удачу и друг на друга.

После этих слов Соколов ободряюще улыбнулся своим товарищам. Ему не хотелось говорить и думать о других сложностях, которые могут их ждать завтра утром. Он со своими танкистами может вообще не добраться до места, потому что немцы перекроют все дороги. По идее, должны перекрыть. А еще «тридцатьчетверкам» могут указать другую исходную позицию и Соколов просто не успеет дойти до экипажей и поговорить с ними. Может, и к полю, на котором развернется сражение, подойти не удастся. Немцы могут окружить его плотным кольцом охраны, чтобы не сбежали танкисты, которым посчастливится остаться в живых. Много чего может случиться завтра неожиданного.

Приказав экипажу отдыхать, лейтенант принялся задумчиво ходить из угла в угол. Прошло около часа, прежде чем издалека раздался условный свист. Это значит, идут свои. Танкисты на всякий случай взялись за немецкие автоматы, которыми удалось разжиться за эти дни. Каждый быстро и без шума занял позицию: кто у окна, кто у двери. Снаружи послышались шаги, зашелестели ветки кустарника, и раздался тихий голос Ростовцева:

– Ребята, это свои! Соколов, ты здесь?

– Здесь, заходите, Сергей Владимирович.

На пороге появился подпольщик с вещмешком на плече и Оля. Ростовцев протянул мешок Логунову.

– Держи, сержант, это ваш ужин и завтрак. Тут на сутки вам собрали, а дальше уж глядите сами. – Ростовцев повернулся к Соколову и протянул сверток: – А это тебе, Алексей. Ремни, пилотка. Все чистое. Ты как, готов? Дело-то предстоит непростое.

– Готов, Сергей Владимирович, – кивнул лейтенант, провожая взглядом девушку, которая пошла к танкистам помочь выложить на стол продукты. – Дело как раз простое: или получится, или нет.

– Философ, – усмехнулся Ростовцев. – Ладно, поживем – увидим. Больше мы все равно ничего предпринять не сможем, да и не успеем. Что сделано, от того и будем плясать. Снаряды ребята ночью должны подвезти и спрятать у самой опушки. Насчет оцепления, которое немцы могут выставить вокруг поля, я предупредил. Будут осторожными. Шульц остается в подполье. Мы с минскими товарищами связались, туда его переправим. В Минске более серьезные дела готовятся.

Говорить больше было нечего. Теперь все зависело от выполнения задуманного плана и от случайностей, которые этот план могли нарушить.

Ростовцев повернулся к столу, где танкисты разбирали еду. Девушка стояла и не сводила глаз с лейтенанта, хотя Руслан Омаев ей что-то очень живо рассказывал, красочно жестикулируя. Да и Соколов тоже, разговаривая с подпольщиком, смотрел больше на Олю. Усмехнувшись, Ростовцев закурил и отошел к дальнему окну.

– Ты сейчас уедешь, – сказала Оля, подойдя к лейтенанту. – Там вас уже ждет машина.

– Да, времени совсем мало, – так же тихо ответил Алексей.

– Ты уедешь навсегда. Я тебя больше не увижу, – со спокойной обреченностью сказала девушка.

– Ты поедешь со мной, – вдруг заговорил быстро Алексей. – Ты поедешь с нами. Мы все сделаем и будем прорываться к фронту. Я возьму тебя в танк, и ты будешь в безопасности. Я вывезу тебя отсюда, ты будешь меня ждать. Я дам тебе адрес, напишу своим знакомым в Куйбышев, и ты будешь в безопасности. Они очень хорошие люди, они помогут нам. А потом мы выгоним фашистов с нашей земли…

– Леша, – тихо перебила Соколова девушка, и он тут же замолчал. – Леша, я не поеду с тобой. Я не могу оставить отца. Ты никогда не спрашивал меня, да и я ничего не знаю о твоих родителях и родственниках. У меня в городе больной отец, я не могу его оставить одного. Он умрет без меня. Понимаешь?

– Но ведь… – начал было Соколов и тут же осекся.

– Леша, это отец, – покачала девушка головой.

– Да, прости, я все понимаю, – Алексей вздохнул.

Ну вот, рушилась последняя надежда. Всего минуту назад он думал, что нашел верное решение всех проблем, а теперь оказалось, что он просто инфантильный дурак, раз не понимает таких вещей. В этом городе у Оли есть близкие ей люди, которых она не может оставить. У него внутри все как будто окаменело. Все, больше ничего сделать нельзя. Последнее решение отвергнуто. И в голове звучали эхом слова Оли, что он уедет и они больше никогда не увидятся. Как же страшно вдруг было слышать это слово – «никогда». В нем нет ничего, полная пустота. Никогда!

Нет, такого быть не может. Он пойдет воевать, он будет побеждать, он вместе с Красной Армией выбьет захватчиков за пределы Родины и с победой придет в этот городок в Белоруссии. И Оля встретит его на главной площади Мостока с цветами, как и другие девушки. Только те будут встречать незнакомых солдат, а Оля подойдет к его танку. Бабенко остановит машину, Алексей подаст Оле руку, поднимет ее на броню, и она с букетом цветов поедет через весь город рядом с ним. И все будут ей завидовать. Нет, завидовать будут ему. Потому что она такая красивая.

– Я вернусь, – сказал Алексей, обнимая девушку и целуя ее в губы. – Вот увидишь. Это будет скоро, ты даже соскучиться не успеешь, как наши войска войдут в город. Я вернусь! Обещаю.

– Танкисты! – зычно прокричал оберст Зоммер, стоя на подножке своего автомобиля, и его голос эхом отозвался в притихшем с ночи лесу. – Сегодня у вас важное дело! Вы, бывшие советские солдаты, приняли важное для себя решение, и я горжусь вами. С сегодняшнего дня вы – солдаты славного вермахта.

Танкисты в полинявших ребристых шлемах стояли поэкипажно каждый перед своим танком и хмуро слушали переводчика, который визгливо выкрикивал русские слова, повторяя речь оберста. Сейчас они узнают, для чего их забрали и почему так долго им не рассказывали, что же их ждет в ближайшее время после лагеря. Механики-водители, пригнавшие танки с завода из Мостока, рассказали своим товарищам о том, что им передали подпольщики. Предателей не было. Насильно перевезенные в район Русинки из других временных лагерей, танкисты понятия не имели, чего от них хотят немцы. Кое-кто мог бы рассказать о том, что с ними вели разговоры о вступлении в вермахт и об условиях службы на советских танках в составе немецких танковых частей против Красной Армии. Но рассказывать товарищам об этом никто не рискнул.

А вчера многие поверили в возможность вырваться из плена. Хоть какая-то, но надежда. Показательный бой с холостой стрельбой? Да ради бога. Немцы – дурачки, они не знают, что в умелых руках Т-34 и без снарядов – очень грозная техника. Скоростная, маневренная машина, способная крушить строения и металл своими гусеницами, корпусом. Не удастся уйти на танках, значит, есть шанс с честью погибнуть в бою, пойти на таран и взорвать свою машину вместе с немецкой. Семь «тридцатьчетверок» против пяти немецких «панцер-III» и «панцер-IV»? Ну это бабушка еще надвое сказала. А если правду поведали подпольщики и будут снаряды, то…

Танкисты стояли и смотрели себе под ноги. Одни пытались скрыть тревогу, другие – блеск надежды в глазах. Каждый ломал голову, терзаясь сомнениями. Кто их обманывает? Этот грузный немец или те люди, что на заводе представились подпольщиками? Смерть не так страшна, многие с ее неизбежностью уже смирились. Страшен позор.

– …Сегодня вы проведете показательный бой, – продолжал вещать Зоммер, – как я и обещал вам, с холостыми снарядами. Будет снят фильм о танке Т-34 в бою. А потом вас ждет баня, хорошая еда, чистое белье и деньги. Да, вы будете получать содержание, как и солдаты доблестного вермахта. Кто не согласен, может отойти вон туда в сторону. Остальные – вперед! К славе!

Никто не отошел в сторону, где стояли настороженные немецкие автоматчики. Старшина со сгоревшими бровями хмуро посмотрел на семь экипажей и хриплым голосом отдал приказ:

– По машинам! За мной на исходную! – и убедившись, что танкисты полезли на броню в люки своих машин, он сплюнул и добавил: – Вашу в душу и в матчасть!

Соколов стоял на опушке и в бинокль наблюдал за построением, за тем, как немецкий оберст говорил речь перед пленными танкистами. Он не видел немецких танков. Они были у дальнего конца поля, скрывавшегося за большим лесным клином. Привычно он уже строил будущий бой.

«Ничего сложного, – говорил сам себе лейтенант. – Лишь бы все получилось. Снаряды есть, мало, но на короткий бой хватит. Лишь бы «тридцатьчетверки» пришли сюда без конвоя, без роты автоматчиков. А то мы тут вдесятером против них, как тараканы против веника. Лишь бы ребята поверили мне и своим механикам, с которыми встречались подпольщики.

Как все сложно. Проще только сам бой. Обычный встречный танковый бой. Выйти на сближение, развернувшись в две линии, не больше. Три головных и четыре машины во второй линии. Интервал укороченный в сто метров. Не развернешься. Поле всего-то длиной три километра. И шириной чуть меньше одного. И рельеф простой. Немцы нас бояться не будут, начнут расстреливать, как в тире. А мы им этого не дадим. У них максимальная скорость 32 километра в час по ровной местности, по шоссе. Это Соколов помнил еще с занятий в танковой школе. А «тридцатьчетверка» на шоссе развивает больше 50 километров в час. И по техническому паспорту по пересеченной местности, по грунтовой дороге – до 36 километров в час. Скорость поворота башни у немцев больше только у двух машин из пяти, у остальных такой же ручной маховик, как и на советских танках. Но у «тридцатьчетверки» скорость ручного поворота башни все равно выше. И пушки у немцев низкоскоростные. Их орудия Kampfwagenkanone (KwK) 37 L/24 проектировались и предназначались для стрельбы фугасными снарядами по бетонным укреплениям. Эти тонкости отличник боевой и политической подготовки курсант Соколов выучил в свое время назубок. И помнил теперь младший лейтенант Соколов.

Семь танков взревели двигателями и, выбросив клубы сизого дыма, стали разворачиваться, собираясь двинуться колонной в другую часть поля. Подпольщики и танкисты из экипажа Соколова очень надеялись, что «тридцатьчетверки» пойдут в то самое место, где их сейчас ждали. Лишь бы у немцев не изменились планы.

Танки шли одни. Ни грузовиков с солдатами, ни автоматчиков на броне, ни бронетранспортеров сопровождения. Немцы так верят бывшим пленным? Нет, они уверены, что жить этим русским осталось недолго. Выхода с полей, кроме как через Русинку, у танков нет. Чего немцам опасаться, когда в русских танках только бестолковые снаряды.

– Я пошел, ребята, – поправляя пилотку, сказал Соколов.

– Может, все же все вместе, а? – спросил Логунов. – Все-таки впятером – не один.

– Нет, сержант, я сам, – твердо заявил Соколов.

Он вышел из-за деревьев. Даже если за танками и наблюдают сейчас немецкие операторы, которые будут снимать фильм, то они далеко и вряд ли разглядят одного человека, который встречает танки у леса. Операторы сейчас как минимум в нескольких сотнях метров впереди. И они хорошо укрыты. Если бы не предполагалось смертельного исхода для русских, то, скорее всего, операторы с камерами ехали бы параллельно с танками, выбирая лучшие ракурсы. А здесь предполагается убийство.

Соколов вышел и поднял руку. Первый танк повернулся боком и остановился. Остальные шесть машин делали круг, выстраиваясь на краю поля в линию по направлению атаки.

Соколов медленно шел к танку с бортовым номером 106. Потом он увидел свою «семерку», и сердце сжалось так, будто он встретил боевого друга, которого считал погибшим. Но для нежностей не было времени. В башне открылся люк, и оттуда высунулся танкист в ребристом шлеме с красным безбровым лицом.

– Я младший лейтенант Соколов, – громко заговорил Алексей, пытаясь перекричать рев танкового двигателя. Он понимал, что танкист опасается подвоха и не глушит двигатель. – Я командир танкового взвода, со мной экипаж вон того танка, под номером 077.

– И что? – неприязненно поинтересовался старшина. – Вылезти и честь тебе отдать? Или в темечко облобызать? Командиры, вашу в душу и в матчасть.

– Старшина, вас предупредили рабочие с завода, которые чинили танки. Вам сказали, что готовят немцы? Вас перебьют безоружных в этом поле. Все сожгут и снимут в кино вашу смерть. А потом по всей Германии будут крутить пленку про то, какие никчемные советские танки и танкисты и как легко их подбивать. Кино будет снимать человек из Берлина, из их Министерства пропаганды. Понимаешь?

– А почему я тебе должен верить?

– А кому ты поверил?! – заорал взбешенный Соколов. – Ты немцу поверил, в танк залез. А своему не веришь? Командиру Красной Армии не веришь? Да я давно бы уже у своих был, если бы оказался таким подонком, которым ты меня считаешь. А я остался. И весь экипаж вон той «семерки» остался, чтобы свой танк спасти и вернуть в строй. Мы не бросаем своего оружия и не заключаем соглашений с врагом. Понял?

Старшина, стиснул зубы, застонал и ударился лбом о крышку люка. Видно было, внутри у него идет борьба, что он никак не может решиться поверить и принять решение. Слова младшего лейтенанта смутили его, они были справедливыми и сейчас сильно бередили душу танкиста. Но что они меняли, эти слова? Они так словами и оставались. А решение ему надо было принимать сейчас. Ему поверили танкисты этих семи экипажей, они пошли за ним, потому что он был самым авторитетным, уважаемым, у него за плечами была финская война. Старшина молчал и думал. И тогда Соколов выложил свой последний козырь.

– Коля, неси! – крикнул он, оглянувшись.

Из леса вышел Бочкин с двумя бронебойными снарядами. Он подошел к лейтенанту и встал рядом. Соколов взял один из снарядов и поднял его над головой.

– На, смотри, старшина! Это настоящие бронебойные. А вам загрузили в укладки хлам, который ничего, кроме листа фанеры, не пробьет. А я тебе предлагаю настоящие снаряды. У нас их немного, всего семнадцать штук, но это оружие. Понимаешь? И по два диска патронов к танковым пулеметам на каждую машину. А у тебя сейчас пулеметы пустые. Сообрази, старшина. Или ты сейчас не послушаешь меня и поведешь своих ребят туда, в поле. И вас там всех сожгут. Или я вооружу вас, сяду в «семерку» и пойду первым. И мы эти пять немецких коробочек разнесем в пыль, а потом устроим фашистам прощальный фейерверк! И повернем в сторону линии фронта. К своим, на танках, и не с пустыми руками. Не будем стыдливо писать рапорты о том, как попали в плен и ели похлебку из рук врага. А будем писать, как не склонили голов, захватили оружие и с боем вырвались к своим. Разницу понимаешь?

– Да, – кивнул головой старшина. – Рисковый ты парень, лейтенант! Давай командуй.

– Давно бы так, – усмехнулся Соколов. – Давай командиров танков сюда. Я поставлю задачу.

– Связи нет между машинами. ТПУ с грехом пополам работает. В башне с механиком пинками общаемся.

– Все работает, – заверил Соколов. – Немцы тоже думали, что не работает. Глуши моторы. Бочкин, снаряды к танкам! Бабенко, восстановить связь. Омаев, пулеметные диски сюда. Логунов, принять «семерку».

Четкие приказы, спокойные и эффективные действия экипажа заставили танкистов поверить, что эти люди, такие же танкисты, как и они, хорошо все продумали, они знают, что делать. И вообще, когда появился командир в звании лейтенанта, пусть и младшего, и начал распоряжаться, на душе стало спокойнее. Даже старшина, назвавшийся Павлом Шубиным, заметно изменился.

Экипаж, который находился в «семерке», неохотно вылез из танка, но, как понял Соколов, скрывая облегчение. Бабенко помог в каждом танке подключить связь, которую старательно замаскировали под непоправимые дефекты рабочие на заводе, и уселся за рычаги своего танка.

– Ты его, Михалыч, еще поцелуй, – засмеялся Бочкин, видя, как Бабенко поглаживает рычаги, протирает ветошью стекла приборов и перископ.

– Поцеловал бы, Коля, – вздохнул Бабенко, не приняв шутки. – Была бы польза, так я бы каждый трак расцеловал. Лишь бы не подвела «семерка». Ведь на рискованное дело идем. А ну как наш командир не все учел?

– Ты что, командира в бою не видел? – резко бросил сбоку Омаев, заряжавший пулемет. – С нашим лейтенантом хоть в какое опасное дело можно идти. У него голова на плечах есть.

Соколов собрал командиров танков. Надо было спешить, пока немцы не заподозрили подвоха. Они ведь могли вызвать и подкрепление, и авиацию. Мало ли какие силы задействованы в этой их операции. Человек ведь аж из самого фашистского логова, из Берлина приехал снимать. Могут хоть всю армию сюда бросить по его требованию.

Алексей стал отдавать приказы, умышленно обращаясь к командирам на «ты». Так было проще, и сержанты не чувствовали напряжения. Многие нервничали и терялись, когда к ним командиры обращались на «вы». Ведь большинство танкистов были из деревни, с тракторов. Они отродясь обращения на «вы» не слышали.

– Старшина, идешь слева от меня, а ты, сержант, тройкой на расстоянии шестидесяти метров друг от друга. Не ближе. Прем напролом и стреляем. Запомните! Что бы ни случилось, какое бы положение ни сложилось, первые три выстрела следом за мной этими снарядами с завода с зеленой маркировкой. Вреда они немцам не принесут, но видимость, что мы послушно действуем по их программе, будет. И только после моего приказа «боевыми!» заряжаете теми болванками, что я вам дал. Теперь фланговые группы…

По замыслу Соколова, за их первыми тремя танками четыре другие «тридцатьчетверки» шли второй линией. По приказу они по два танка расходились влево и вправо, к самому лесному массиву. Этот неожиданный маневр они должны будут выполнить быстро, быстрее немцев, которые его не ждут. И немцы не повернут навстречу тем танкам, которые станут обходить их с флангов, потому что Соколов и два других танка будут бить по ним, стараясь попасть немецкими поддельными снарядами по люкам немецких водителей. Это собьет их с курса, возможно, ослепит, если удастся забить смотровые щели и повредить триплексы. Немцы постараются подбить танки противника, но с Т-34 это не так просто, если не подставлять бок и тем более корму. Если удастся повредить немецким водителям триплексы, немцы заволнуются, а советские танки зайдут им с фланга, вот тогда «тридцатьчетверки» и ударят настоящими болванками. Поджечь пять «панцеров» в ближнем бою на расстоянии постоянного прицела – это уже несложно. Фланговым танкам Соколов велел отдать по три «болванки», атакующей середине – по две.

В небо взвилась ракета, пущенная со стороны исходной позиции немецких танков. Старшина поднял свою ракетницу.

– Давай, – махнул ему Соколов из люка «семерки».

Взвилась ракета со стороны исходной позиции «тридцатьчетверок», которая была ответом на немецкий сигнал «мы начинаем атаку». Люки закрылись, танки выбросили из выхлопных труб струи сизого дыма и с лязгом пошли вперед. Сначала три танка, расходящиеся в стороны и выбирающие линейную дистанцию в шестьдесят метров. Следом, отпустив головные машины на сто метров, – еще четыре «тридцатьчетверки».

Соколов крутил командирскую башенку и приговаривал:

– Спокойно, ребята, спокойно. Мы снова «на коне», наша «семерка» нас не подведет. Бабенко ручается. Правда, Семен Михайлович? Вы контролировали ремонт «семерки» на заводе?

Бабенко не ответил. Сейчас механик-водитель был в напряжении больше всех. Он вел танк по выбранным заранее ориентирам, не видя двух машин, которые идут по бокам от него. От того, как он будет выполнять команды лейтенанта, как будет выбирать место для остановок, чтобы Логунов смог выстрелить, зависит многое.

Минута, еще одна. Танки шли вперед, не особенно торопясь.

И вот Соколов наконец увидел немецкие танки. Вытянувшись в линию, они шли, покачиваясь на неровностях местности, кивая башенными орудиями.

– «Тройка» и «Четверка», зелеными заряжай! – напомнил лейтенант по рации головным танкам. – Беглый огонь по моей команде. Спокойно ждем приказа. Фланги, вам приготовиться! Вам – «заряжай бронебойными».

Немцы тоже не торопились стрелять. Шли спокойно, не форсируя двигатели, чуть поводя башнями. «Полтора километра, – определил расстояние до противника Соколов. – Рано. Еще ближе. На восьмистах метрах начнем играть с вами в салочки-догонялочки».

– Внимание всем, я – «Семерка»! – передал по рации Соколов. – По команде «Факел!» первая линия стреляет зелеными по смотровым щелям и триплексам немецких танков, вторая линия занимает фланговые позиции и открывает огонь болванками самостоятельно. Все поняли? Доложить?

Командиры танков один за другим докладывали о получении приказа. Все было оговорено заранее, но Соколов решил, что повторить, кто какие занимает позиции и каков порядок открытия огня, все равно надо. Хоть и есть риск, что немцы слушают эфир, на всякий случай настроившись на волну танковых раций русских. Ребята были в плену, они полны отчаяния, а сейчас ветер надежды у каждого может гулять в голове, хмельной ветер, который натворит бед, если ему поддаться и потерять рассудок.

Еще несколько десятков метров, потом наступит миг, когда командир уже ничего изменить не сможет. Все, что подготовлено, что оговорено заранее, должно сработать как ударно-спусковой механизм. Что-то не сработает, тогда нужно будет принимать решение, сводить к минимуму потери, нужно менять тактику боя, выводить людей из огня. Но это все полумеры, а ситуация будет уже такова, что командир окажется на шаг позади. Он просто потеряет инициативу. Последние минуты и секунды перед началом боя – вот когда начинается самый большой износ нервной системы!

«За тебя, Оленька», – мысленно прошептал Соколов и прижал пальцами к горлу ларингофоны: – «Факел»! Всем «Факел»!

Лязгнул затвор танковой пушки – это Бочкин вогнал туда снаряд. Соколов отчетливо слышал голос Шубина.

– Вашу в душу и в матчасть! – зло проговорил старшина, а потом злорадно крикнул: – Выстрел!

Три головных танка били с короткой дистанции по трем центральным немецким танкам, которые шли навстречу. Соколов хорошо видел, что один, а потом и второй немец сбавили скорость, кажется, удалось-таки даже «игрушечными» снарядами, которые им подсунули немцы, доставить им неприятности. Разбить оптику механику-водителю сложно, но вполне возможно.

А вот и предельный рубеж! Соколов снова прокричал по рации команду. И четыре танка задней линии взревели моторами и резко пошли на фланги. Головные танки, включая «семерку», сбавили скорость, давая четырем другим вырваться и обойти немцев.

– Ну, ребята, давайте! – крикнул Соколов своему экипажу. – Сейчас начнем. Бронебойным, Бочкин!

Логунов, как и положено, повторил команду, лязгнул казенник пушки, проглотив снаряд. Мерно гудел двигатель.

Немецкие танки открыли огонь, резко сбавив скорость. Они явно не поняли, что за маневр предприняли «тридцатьчетверки», которые считались безоружными.

И тут случилось страшное. Первый же выстрел на левом фланге советского танка – и крайний «панцер-IV» остановился, как будто столкнулся с невидимой каменной стеной. Из моторного отсека потянуло сначала небольшим дымком, потом полыхнули языки пламени, а потом бензиновый двигатель немецкого танка вспыхнул факелом. Экипаж в черных куртках полез из люков, немецкие танкисты прыгали в траву, отбегая подальше от огня и недоуменно крутя головами во все стороны. И тут ударили танковые пулеметы, которые не должны были стрелять, потому что немцы не снабдили «тридцатьчетверки» патронами к ним. Немецкий экипаж срезало как косой.

А справа уже встал еще один немецкий танк, потом еще один в середине линии загорелся. Не успел экипаж покинуть машину, как сдетонировал боезапас. Башню немецкого танка сорвало и отбросило на несколько метров в сторону. Два танка стали пятиться назад, отстреливаясь, но болванки и подкалиберные только скользили и рикошетили по наклонной броне «тридцатьчетверок». Было видно, как поспешно садятся в грузовики немцы, как автоматчики разбегаются и пытаются укрыться в лесу, но их настигает пулеметный огонь из танков. Вспыхнула, подброшенная взрывом осколочно-фугасного снаряда, черная легковушка. Танк Шубина ударом корпуса отбросил в сторону и опрокинул грузовик.

Семь «тридцатьчетверок» прошли все поле, оставляя после себя горящие немецкие танки, изуродованные машины и трупы немецких солдат и офицеров. Танкисты не знали, как в этот момент ликовали укрывшиеся в дальней части леса подпольщики. Это была победа, которую они видели своими собственными глазами. Они видели мощь Красной Армии, они верили, что советские танки – замечательные мощные машины. И что отступление – это только временная мера. Победы впереди.