Глава 5

До рассвета было уже недалеко. Где-то над лесом уже светлело небо, шаги патрулей почти стихли. Оля всегда говорила, что под утро патрули, как правило, уходят спать, мало кто ходит по городу до шести утра. Разленились немецкие солдаты в тылу. Слишком поверили, что все вокруг спокойно.

Сейчас Оле с Русланом вдвоем удалось пересечь несколько улиц и не встретить патрулей.

– Вон в том доме, – девушка показала рукой на каменное одноэтажное здание за деревянным забором. – У них вход с соседней улицы, а сюда выходит двор. Там милиция свои машины ставила, сарай у них был, в котором всякую рухлядь хранили. Ну, вроде старой мебели.

– Надо узнать, куда выходят окна камеры для задержанных. Не думаю, что в милиции камеры без окон. В нашем городе тоже было отделение милиции, я видел там окна.

– Так я знаю, куда они выходят, – тихо, с довольным видом засмеялась девушка. – Во двор. Камеры в полуподвале, у них узкое окошко под самым потолком. У моей школьной подруги отца за пьяную драку в милицию забирали в прошлом году. По морде дал одному подонку. Подонок сбежал, а отец подруги не посчитал нужным, он же был прав. А забрали его. Мы ему папиросы носили по ночам, пока участковый расследовал это дело.

– Как подобраться к окну, знаешь? – Руслан вцепился девушке в руку.

– Пошли. Немцы думают, раз забор есть, то все в порядке. А мы знаем уже два года, какая доска на одном гвозде держится. В жизни не догадаешься. Доски толстенные, широкие, а толку…

Омаев следом за Ольгой перебежал темную улицу и прижался спиной к старым кирпичным стенам городского гастронома, который не действовал с начала войны. Все, что можно, давно растащили, стекла были все выбиты во время бомбежки. Территория возле магазина захламлена поломанной мебелью, осколками стекла, раскуроченными витринами, железными шкафчиками. Оля прижала палец к губам и махнула рукой.

Руслан стал протискиваться в узкую щель между деревянным забором и стеной магазина. Ясно, что здоровому мужику сюда лезть и в голову бы не пришло. Омаев был невысок ростом, худощав, но и ему было трудновато успевать за Олей. Наконец девушка остановилась, чуть присела и стала отодвигать доску, державшуюся на верхнем гвозде. В заборе образовалась щель, в которую боком все-таки можно было пролезть. Ольга легко скользнула в темноту, Руслану понадобилась почти минута, чтобы изловчиться и пробраться за ней следом.

Девушка сидела на корточках и прислушивалась. Омаев присел рядом. Во дворе было темнее, чем на улице, но глаза постепенно привыкали к темноте. Он различал уже не просто громаду старого каменного дома. Видны были декоративные ниши, повторявшие контуры окон с фасадной стороны. Хорошо, что во двор не выходило ни одно окно. Возле забора, через который они перелезли с Ольгой, высилась куча старых трухлявых досок, чуть подальше – остов сгоревшей «полуторки».

Оля потянула Руслана за рукав и, низко пригибаясь к земле, повела к стене. Там она показала пальцем вниз. Теперь танкист и сам различил четыре узких прямоугольных окна, тянувшихся прямо над землей. Они были забраны старой ржавой сеткой. Но и без сетки вылезти через такой оконный проем было невозможно. Из окон никаких звуков не раздавалось. Оля присела ближе к стене и стал тихо звать:

– Танкисты! Эй, танкисты!

– Какое окно? – тихо спросил Омаев, почти касаясь губами уха девушки.

– Вот это, я думаю, – показала она на второе справа. – Там хозяйственная комната была раньше. Комната завхоза или что-то такое. Здесь камера для задержанных, а эти две – не знаю. В них никогда света не было.

Руслан подобрал с земли маленький камешек, который прошел бы в ячейку сетки на окне и, просунув его в окно, бросил. Было хорошо слышно, как камешек стукнулся и покатился по бетонному полу. Оля снова стала звать тихим голосом, а Руслан бросал камешки. Он уже решил, что именно в этой комнате никого нет и пора попробовать с другими окнами, но тут до его слуха донесся шорох, что-то скрипнуло в темноте комнаты. Он жестом заставил девушку замереть и стал прислушиваться. Точно, внутри тихо звучали мужские голоса. Кто-то шептался.

Руслан уже собрался позвать тех, кто там находился, как в глаза ударил свет. Оказалось, что окно снаружи закрыто куском фанеры, и камешки Омаеву удавалось бросать в окно под нижний неплотно прижатый край этого листа.

– Охранник, – произнес голос предупреждающую фразу, в комнате заскрипело, и воцарилась тишина.

Внутри топали сапоги с подковками, недовольный голос по-немецки что-то проворчал. Шаги стали удаляться. Потом вдали, наверное в коридоре, заговорили два немца. Один – властным голосом, второй – как подчиненный. Это Омаев уловил и не зная языка. Снова наступила тишина. Потом скрипнуло что-то, наверное, деревянная лежанка, и около окна раздался мужской шепот.

– Эй, там, снаружи! Вы кто?

– Мы свои, – заговорила торопливо Оля. – Я видела, как вас вчера утром привезли сюда. Вы танкисты, да?

– Танкисты, – ответил голос. – А ты кто, девочка? Живешь в этом городе? Ты зачем пришла? Помочь хочешь? Надо поговорить, ты завтра приходи, ночью. Охранник спит в коридоре и свет выключает, чтобы спать ему не мешали. А когда проверка приходит, он включает. После двенадцати ночи сможешь прийти?

Оля молчала и вопросительно смотрела на Омаева. Он не знала, что ответить. И еще она не понимала, почему у этого замечательного храброго парня-танкиста так горят глаза и почему он улыбается. А Руслан стал шевелить фанеру, закрывавшую окно, чуть сдвинул ее и лег животом на землю. Он вывернул голову так, что ему удалось заглянуть в маленькую камеру, которую от коридора отделяла лишь железная решетчатая дверь.

– Ребята, это я! – зашептал он в щель. – Товарищ командир, Логунов, Колька, это я, Омаев!

– Что? – В камере зашуршала одежда, и все четверо танкистов собрались у окна.

– Руслан? Омаев? Ты живой, бродяга? Ну джигит, ну ты молодец! Как же ты живой остался, как сюда попал? Нас-то как нашел, следопыт хренов!

Вопросы сыпались с горячим восторгом, торопливо. Экипаж не верил своим глазам и ушам. Зато все теперь поверили, что им удастся выбраться из плена. Если Омаев умудрился их найти, то он придумает, как помочь своим товарищам.

– Вы скажите, как вас содержат, как охраняют, может, на допросы водят?

– Пока только сидим и ждем, Руслан, – Омаев услышал голос лейтенанта. – Сколько еще здесь будем, неизвестно, но, думаю, уже недолго. Поторопись, сейчас в здании охраны почти нет. Здесь связисты живут. Они иногда ночуют, а так уезжают чинить связь и вообще ночевать не приезжают. У нас все слышно здесь внизу. Когда приезжают, когда уезжают. Сегодня связисты ночуют, так что осторожнее там.

– Хорошо, товарищ младший лейтенант, я как только придумаю, как вас освободить, или сам приду, или с кем-нибудь записку пришлю. У меня есть с кем посоветоваться и кто может помочь.

– Хорошо, молодец, Омаев.

– И еще, товарищ командир….

– Что?

– Я нашу «семерку» нашел! Она здесь, в городе.

– Здесь? Ладно, потом расскажешь. Уходи сейчас, а то охранник, кажется, проснулся. Плохо будет, если нас отсюда переведут в другое место.

Омаев вернулся в свою комнату в развалинах и попросил Олю срочно сделать два важных дела. Во-первых, послать двух толковых наблюдательных ребят из числа ее друзей, чтобы они следили за домом снаружи. А во-вторых, он хотел срочно встретиться с Ростовцевым.

Сергей Владимирович пришел через три часа, хмурый и встревоженный. И сразу, как только вошел, принялся упрекать танкиста:

– Послушай, Руслан, тебе этого делать не следовало! Ты отдаешь распоряжение ребятам и тем самым подвергаешь их опасности. Они ведь тебе верят, в рот тебе смотрят, а ты этим пользуешься. Надо было посоветоваться со мной, мне сначала все рассказать, а потом бы мы подумали, что и как сделать.

– Сергей Владимирович, – Омаев от волнения даже принялся расхаживать по комнате из угла в угол, – ну нет ведь никакой опасности. Ребята и без меня ходят в город, они там живут. Я просто попросил их понаблюдать за тем зданием, в котором держат танкистов. Поймите, это они, мой экипаж! Я нашел своих ребят! Разве вам Оля не сказала?

– Они теперь хорошо усвоили, что такое конспирация, – недовольно проворчал Ростовцев. – Только это уже конспирация от своего руководителя в твою пользу. Партизаны малолетние! Она мне сказала, что у тебя есть важное сообщение, и улетела. Значит, это твои ребята, из твоего танка? Совпадение! Хотя, может, как раз и нет никакого совпадения, а есть закономерность.

– Их надо спасти, им нужно бежать оттуда! – выпалил Омаев.

– Это конечно, – потер подбородок Ростовцев. – Мы изучим обстановку, подходы к зданию. Тут с наскока решать нельзя.

– Ждать некогда, их могут уже завтра перевести оттуда. Мне так мой лейтенант сказал. Надо все делать этой ночью.

– Руслан, ты с ума сошел! – взмахнул руками подпольщик. – Мы ведь ничего не знаем! Куда соваться, какими силами, по какому плану, надо ведь придумать еще, как. И знать, сколько там немцев, в этом здании. Это ведь почти центр города!

– Я все уже придумал. И сколько немцев в здании, я тоже знаю. Если связисты уедут и не вернутся ночевать, а это происходит очень часто, то ночью устроим побег. Слушайте, что я предлагаю…

В час ночи в здании разрушенного продовольственного магазина стали собираться участники операции. Как показало наблюдение ребят, связисты не вернулись ночевать. Значит, они уехали на далекий участок. Это было везение, большое везение. И Омаев, хоть и не был суеверным человеком, увидел в этом хороший знак. Его помощниками в этом деле были Николай Захарченко – бывший сотрудник уголовного розыска и Олесь Полына – крепкий мужчина, бывший егерь из заказника в Супрасельской пуще. Оба были опытными людьми, побывали в прошлом в разных сложных ситуациях, рисковали жизнью не раз. Полына воевал в Гражданскую и имел боевой опыт. Захарченко приходилось сталкиваться с бандитами и ворами, и он тоже умел держать в руках оружие.

Омаев видел, что мужчины смотрят на него с некоторым недоверием из-за его возраста, особенно 45-летний Олесь Полына. Но когда сегодня их знакомили, танкиста охарактеризовали как боевого парня.

– Вот что, мужики, я вас еще раз спрошу, – заговорил Руслан, прислушиваясь, не бегут ли мальчишки-наблюдатели, – вы готовы на это пойти? Тут ведь самое страшное – не своей жизнью рискнуть. Ошибись мы один раз, и нас там покрошат из «шмайсеров». Тут посложнее дело. Вы убивать готовы? Они враги и все такое, но не всякий сможет даже врага убить. Не просто в бою, когда или ты, или тебя. Не каждый может, подкравшись со спины, задушить или зарезать ножом. В спину ударить исподтишка. Там будет поздно говорить, что у меня рука не поднимается. И я не сразу смог, но за два месяца войны всему научили.

– Ладно, танкист. – Полына усмехнулся. – Ты нас не агитируй, мы калачи с Николаем тертые. Если кому кишки выпустить надо, выпустим.

– Ну ты слишком-то из себя головореза не строй, – усмехнулся Захарченко. – Но дело сделаем как надо. Своих ведь из плена освобождаем.

Все трое проверили оружие. Ножи в ножнах на ремне под пиджаками, у каждого в кармане по пистолету с двумя запасными обоймами. Егерь и милиционер с интересом смотрели на кавказский кинжал своего командира. Осталось дождаться сигнала. Наконец пришел мальчишка из Ольгиной команды.

– В доме тишина, – сказал он. – Свет горит только во втором и третьем окнах с правой стороны и в крайнем левом. Танкисты сказали, что проверка прошла, их охранник, кажется, задремал.

– Значит, там кто-то в дежурной части сидит, – сказал Захарченко. – У них второе и третье окна – дежурная часть, первое окно – общее помещение для посетителей. В подвал к камерам для задержанных пройти можно и мимо дежурной части, но так, чтобы тебя не заметили. А это сложно. Придется снимать тех, кто на первом этаже, обязательно. Я эту планировку знаю, у нас такое же здание было.

– Хорошо, пошли, – кивнул Омаев.

Убедившись, что на улице никого, трое подпольщиков тихо вышли из магазина и стали по одному протискиваться между стеной магазина и забором. Сложнее всего было это сделать грузному Олесю Полыне. Но он собрался и с кряхтением пролез в щель забора. Мальчишка, дежуривший у дыры в заборе, махнул рукой и закрепил доску так, чтобы она не опустилась и не закрыла проход. Если случится тревога, то в темноте можно сразу и не найти спасительную лазейку, а на счету будет каждая секунда.

Паренек ушел, а трое мужчин осторожно стали поднимать длинные доски, выбранные из кучи других, сваленных у стены. Три штуки были вполне крепкими, чтобы выдержать человека. Доски поставили под небольшим наклоном. Верхним концом они легли на край двускатной крыши возле слухового окна. По этим доскам первым на крышу поднялся Омаев, потом Захарченко. Третьим к ним забрался Полына. Переглянувшись и кивками дав понять, что все в порядке, троица стала спускаться в слуховое окно.

Омаев понимал, что в их хитрой операции слишком много слабых мест. Могла сломаться доска во время подъема. А забрасывать «кошку» с веревкой было слишком шумно. Он понимал, что звук их шагов на чердаке могли услышать в здании. А потом мог оказаться запертым или забитым гвоздями люк чердачного помещения. Много каких неожиданностей их могло ожидать. И сейчас Омаев все это остро почувствовал. «Да, командир из меня никудышный», – с горечью подумал он. Но отступать было поздно.

Посветив себе фонариком, Руслан убедился, что пол на чердаке усыпан старыми опилками. Это уже хорошо, только бы в опилках не попалось пустой бутылки или сухих палок, которые под ногой могут треснуть.

Он шел первым, за ним Захарченко, замыкал Полына. Возле люка Омаев присел на корточки. Потушив фонарь, он первым делом приложил ухо к крышке люка и долго слушал. Внизу ни звука, и в щель не видно света. Подцепив кинжалом крышку, Омаев подал знак Захарченко и стал приподнимать ее. Как только образовалась щель, Захарченко просунул в нее пальцы и начал медленно приподнимать крышку. Омаев успевал слушать и поглядывать вниз. Наконец удалось без звука открыть люк и поставить крышку сбоку возле стропил.

Но стоило только Омаеву взяться за края люка, как внизу послышались неторопливые шаги. Танкист замер в неудобной позе, стараясь не шевелиться и даже не дышать. Подними сейчас этот человек голову, просто случайно скользни взглядом по потолку, он сразу увидит черную квадратную дыру в потолке. Человек шел. От напряжения у Омаева стало сводить скулы. Кинжал он держал в зубах, чтобы освободить руки для прыжка вниз.

Захарченко в гробовой тишине тряс рукой, показывая Омаеву, что человек под ними один. Надо рисковать. Руслан решил, что бывший милиционер прав. Ждать нельзя, так можно просидеть всю ночь. Он медленно наклонил голову и увидел ноги в солдатских немецких сапогах с широкими голенищами. Немец дошел почти до самого люка и остановился. Чеченец прыгнул…

За те доли секунды, что он находился в полете, пока его ноги не коснулись пола, Руслан успел увидеть, что в коридоре за спиной немца никого нет, что в конце коридора горит свет в каком-то кабинете, куда открыта дверь, и что рядом с чердачным люком тоже есть кабинет, в который дверь закрыта, но там тоже горит свет. Всего, по его предположению, в здании должно было находиться пять-шесть немецких солдат. В том числе унтер-офицер или ефрейтор. И еще один охранник в полуподвальном помещении. Тот, который сторожил пленных танкистов.

Немец опешил, увидев, что перед ним буквально из ниоткуда выросла фигура невысокого черноволосого человека с длинным ножом в зубах. Дальше все произошло молниеносно: нож с неуловимой быстротой перелетел из зубов незнакомца в его руку, быстрый выпад, и широкий клинок прошел между ребрами, пропоров ткань мундира и пробив сердце. Тело еще не успело упасть, Омаев подскочил и, зажав немцу рот, осторожно положил его на пол.

Захарченко уже стоял рядом, бесшумно спрыгнув следом. Омаев приложил ухо к двери крайней комнаты. Там было тихо. Он осторожно стал приоткрывать дверь, боясь, что она скрипнет. Но аккуратные немцы, кажется, смазали в доме все петли. Дверь открылась достаточно, чтобы можно было просунуть голову. Омаев заглянул внутрь и увидел немецкого офицера в одной рубашке, задравшего ноги в бриджах и начищенных сапогах на спинку кресла. Он спал, посапывая. Рядом на полу валялась газета на немецком языке. В пепельнице дымилась сигарета. Больше в комнате никого не было.

Омаев стиснул зубы от злости. Недавно, когда была жива Людмила, он, может быть, еще и не смог бы убить беззащитного или спящего врага. Но теперь, после всех этих потерь, после увиденного за линией фронта, он готов был мстить везде и всегда. Главное, что перед ним враг, этого было достаточно. Несколько тихих шагов, взмах кинжала. И белоснежная сорочка на груди немца окрасилась кровью. Омаев зажимал рот умирающего в агонии человека и осматривал комнату, прислушиваясь к звукам на улице.

Немец затих, Омаев выглянул в коридор, они с Захарченко быстро занесли в кабинет тело убитого солдата. Бывший милиционер покачал головой, видя, как чеченец быстро и ловко расправляется с немцами. Но говорить сейчас вслух не следовало, и они молча пошли вперед, предварительно приняв из люка тяжелого Полыну. Теперь, еле слышно ступая по деревянным полам, трое подпольщиков шли к последней двери. Убить надо было всех, нельзя оставлять за спиной опасность. Только очистив все кабинеты и убедившись, что в здании не осталось живых немцев, можно было спускаться в полуподвал.

Прижав палец к губам, Омаев с осторожностью двинулся к двери освещенного кабинета в конце коридора. Чем ближе он подходил, тем отчетливее слышал голоса двоих немцев, которые вели неспешный разговор. А еще в комнате работал радиоприемник, что-то тихо потрескивало в эфире, но ловил он хорошо, из динамиков отчетливо слышалась немецкая речь. Значит в УКВ-диапазоне он прекрасно брал Германию. Надо будет забрать и передать радиоприемник Ростовцеву. Пусть ловят Москву и узнают положение на фронтах по сводкам Совинформбюро.

Остановившись возле самой двери, Омаев жестом подозвал остальных. Захарченко шел тихо, а вот Олесь Полына был грузноват для таких дел. Но что делать, они вместе с Захарченко оказались наиболее подходящими людьми по своему опыту во всей подпольной ячейке в Мостоке.

И тут снова пришлось Омаеву делать предупредительный жест. Немцы в комнате замолчали, а потом один из них окликнул кого-то. Кого? Того, кто там, внутри, может быть лежит на кровати? Или он ждет своего товарища, который должен идти по коридору? Омаев от напряжения стиснул зубы. Сколько их там? Это важно. Полына тронул Руслана за плечо, показал на себя, на Захарченко и на Омаева, выставив три пальца. Потом этими тремя пальцами он показал на комнату. Пожалуй, другого выхода у них не было.

Все трое стояли в напряжении, держа в руках ножи. Омаев готовился отдать команду «вперед», по которой все трое бросятся в комнату, но сделать этого он не успел. Неожиданно за спиной Олеся Полыны из соседнего темного помещения вышел немец с большим чайником в руке. Егерь с разворота хотел ударить немца ножом, но тот успел перехватить руку нападавшего, подсек его ударом ноги под колени, и они оба с грохотом упали на пол.

Омаев зарычал от злости и махнул рукой Захарченко. Они вдвоем с бывшим милиционером ворвались в комнату, где на них смотрели четверо встревоженных немцев. Четверо! Размышлять было некогда, надо было действовать очень быстро и решительно. Воспользовавшись тем, что немецкие солдаты не ожидали нападения, Омаев сразу ударил ближайшего к нему кинжалом в живот. Тут же услышал шум слева, там Захарченко сцепился с другим немцем в рукопашной схватке. Тот, что стоял у окна, запустил в Омаева тяжелым табуретом. Руслан уклонился в последний момент и тут же метнул в немца кинжал.

Видя, что бросок достиг цели и немец валится на кровать с торчащей из груди рукоятью кинжала, Омаев прыгнул на третьего противника, когда тот уже вытянул из висевшей на спинке кровати кобуры пистолет. Это был самый опасный противник, он мог поднять тревогу выстрелами, которые будут слышны в опустевшем ночном городе. Руслану повезло, что отшатнувшийся от него в сторону немец споткнулся о собственные сапоги. Доли секунды дали возможность чеченцу достать в прыжке своего врага и перехватить его руку с пистолетом.

Железной хваткой Омаев стиснул руку немца и двумя сильными ударами о железную спинку кровати выбил оружие. Немец попытался нанести удар лбом в лицо неизвестному, но не смог сделать этого быстро. Руслан рывком повалил немца, который и так почти потерял равновесие, на себя. Упав на кровать спиной, Омаев дернул что было сил немца на себя и вместе с ним опрокинулся с кровати на пол. Стиснув шею противника руками, чеченец несколько раз с силой ударил его затылком об пол. И когда оглушенный немец безвольно опустил руки, Руслан сжал его горло и стал душить.

И только теперь, расправившись с тремя противниками, он смог обернуться и взглянуть на Захарченко. Милиционер сидел на полу с бледным лицом и держался за ногу. Омаев подбежал к нему.

– Что, Коля? – спросил он и тут же замолчал.

Из бедра Захарченко торчал нож, вонзившийся на половину длины лезвия. Четвертый немец лежал на полу, неестественно выгнув шею, и смотрел мертвыми глазами в стену. Омаев застонал от бессилия: все пошло не по плану и он ничего не мог изменить. А в коридоре, как он слышал, все еще боролся с немцем Полына.

– Держись, я сейчас! – шепнул раненому Омаев и бросился за дверь.

Здоровенный немец оказался сильнее и тяжелее егеря. Он уже лежал на Полыне, занеся над ним нож. Олесь из последних сил удерживал его руку. Нож дрожал и готов был вот-вот сорваться вниз и вонзиться в грудь подпольщику. Омаев мгновенно оказался рядом, вырвал у немецкого солдата нож и дважды ударил его в шею.

– Ух, – только и смог выговорить красный от натуги Полына, поднимаясь с пола и сваливая с себя труп врага.

Разговаривать было некогда. Нашумели они сильно, и теперь спасти их самих, не говоря уже о танкистах, могло только чудо. Омаев представления не имел, сколько еще немцев может оказаться в комнатах, в которых не было сейчас света. В голове билась только одна мысль: «Или все вместе, или никто». Схватив Полыну за плечо, чеченец быстро заговорил:

– Там Захарченко ранен, помоги ему и проверьте остальные комнаты. Нам не спастись, если там кто-то есть. Или кто-то слишком крепко спал и не услышал нашей возни, или затаился, не зная, сколько нас. Они теперь готовы. Можете стрелять, но дайте мне возможность вытащить ребят из подвала.

– Иди! – толкнул его егерь кулаком в плечо и стал подниматься на ноги.

Забежав в комнату, Омаев выдернул из груди убитого немца свой кинжал и бросился по коридору к лестнице, ведущей в полуподвал. Он бежал почти неслышно. Его шаги выдавал только скрипевший местами деревянный пол. Вот и лестница. Сделав несколько глубоких вдохов, Омаев постоял у первой ступени. Снизу кто-то задал вопрос по-немецки. Прозвучал вопрос резко и с явной угрозой. Омаев прикрыл глаза, сожалея о необдуманном поступке. Кажется, он подвел людей, кто-то погибнет, Захарченко уже ранен. А он сам сейчас бросится вниз по лестнице и за углом его встретят автоматной очередью. И все.

Но тут Руслан услышал голос Соколова, который кричал по-немецки что-то такое, на что охранник стал реагировать. Они ругались, может быть, лейтенант оскорблял немца или говорил что-то не очень приятное. Делал он это явно умышленно, отвлекая часового от шума наверху.

Немец разъярился и кинулся к решетке комнаты для задержанных. Это Омаев почувствовал точно: торопливые шаги стали удаляться от лестницы. Он не стал ждать и бросился вниз. Все, что происходило в конце коридора, Руслан охватил одним быстрым взглядом. Кто-то из пленных танкистов за решетчатой дверью разозлил немецкого солдата, охранявшего камеру. Из комнаты тянулись руки, а разозлившийся немец замахивался, намереваясь ударить по этим рукам автоматом. И вся его широкая спина была перед Русланом как ростовая мишень. Взмах руки, немец выгнулся и, роняя автомат, повалился на пол. Омаев увидел гвоздь в стене возле большого кресла перед лестницей. Наверное, на этом кресле охранник и дремал по ночам. И на этом гвозде красовался большой ключ от навесного замка. Схватив его, Руслан кинулся отпирать своих ребят.

Старые овощехранилища, которые снабжали зимой Могилев продуктами, были закрыты еще в 1938 году. Закрыты потому, что деревянные конструкции вышли из строя, завелся грибок, расплодились мыши, от которых трудно было избавиться в старых полуподвальных хранилищах. Новые, с использованием бетона и кирпича, выстроили ближе к городу, а здесь, в десяти километрах от Мостока, в лесах, старые пустые, наполовину сгнившие хранилища медленно умирали и зарастали молодым древесным подростом, кустарником и травой. Подъехать к ним на машинах было невозможно уже года три, а пешком туда теперь ходить было некому.

Эту временную базу для своего подпольного отряда Ростовцев приглядел еще в июне, когда гремели вокруг бои, а над головой постоянно стоял вой немецких пикировщиков, бомбивших отступающие советские войска и колонны беженцев. Был Сергей Владимирович не местным, он до войны работал в Минском ОСОАВИАХИМЕ инструктором, а под Могилев попал во время отпуска, где и застрял из-за начала войны. Бывший военный, человек, хорошо знавший не только военное дело, но и хозяйственные вопросы военного обеспечения, участник Гражданской войны, Ростовцев сразу понял, что в тылу нужна работа по формированию сопротивления. Как это было сделано во Франции, когда ее оккупировали фашисты, как это было в Бельгии, да и у нас во время Гражданской войны подпольное и партизанское движение было частым явлением в тылу врага.

Не афишируя своих планов и опираясь в основном на тех, кого он знал лично и кого ему рекомендовали люди, которым он безоговорочно доверял, Ростовцев собрал несколько разрозненных групп, ничего не знающих о существовании друг друга. Действовать они должны были в разных районах, никак не пересекаясь между собой. А главное, у каждой группы была своя задача.

Боевая часть подполья, которая должна была начать организовывать вооруженное сопротивление гитлеровцам, базировалась как раз в старых овощных хранилищах.

Омаев и освобожденные танкисты сидели за длинным столом в деревянном, тщательно очищенном от остатков овощей и тары подвале. Кроме Ростовцева, за столом сидел еще и Олесь Полына.

– Ребятам вашим спасибо, конечно, – хмуро рассказывал Руслан о результатах операции по освобождению своего экипажа. – Я велел им уходить, а они не ушли. Помогли дотащить и спрятать до утра Захарченко в подвалах. Табаку где-то достали с перцем, чтобы след замести. Немцы ведь утром с собаками вокруг шныряли.

– Это вам мальчишки наши рассказали? – с еще более хмурым лицом спросил Ростовцев. – Они опять там торчали, хоть им и велено было уходить? Эх, танкисты, танкисты. Чуть не наделали вы беды. Я до сих пор не уверен, что все обойдется.

– Ты вот что! – заговорил гулким басом Полына. – Это к нашему с тобой спору. Прости уж, что при чужих говорю, да только какие они нам чужие, когда это наша с тобой родная армия. Враг силен, и не справляется пока армия. Время ей нужно. А о тебе вот что хотел сказать. Ты толковый мужик, Сергей Владимирович, да уж больно ты какое-то спокойное и правильное подполье организуешь. Как будто мы зимовать в тепле и без беспокойства собираемся. Вот я поглядел на этого паренька-чеченца. Ты знаешь, как он там дрался за своих? Не знаешь. А мы с Николаем знаем. Вот так всем нам надо. Не отсиживаться и о спокойствии думать, а драться. Жертвы будут? Будут. И я готов собой пожертвовать, коли такое дело. Беда общая, и щадить себя негоже. Пацанов в подполье нельзя. А нам, мужикам взрослым, активнее надо быть. Хватит сидеть и планы сочинять!

Ростовцев нахмурился еще больше и замолчал. Танкисты переглянулись, догадавшись, что стали свидетелями давнишнего и, видимо, непростого спора. Подпольщики замолчали, лейтенант и его экипаж ждали продолжения разговора, не торопили. В чужой монастырь, как известно, со своим уставом лезть нечего.

– Ладно, – наконец изрек Ростовцев. – Спорить нам сейчас с тобой нельзя. Не время и не место. Да и спорить тут не о чем. Давай-ка к делам вернемся. Значит, Захарченко надо срочно переправить сюда, а лучше в Ольховку. Там тетя Дуся его вылечит травами и отварами в два счета. Да и место спокойное. Займись, Олесь.

– Хорошо, – кивнул Полына. – Сделаю.

– Теперь с вами, товарищи. Можно бы вас, конечно, спрятать в надежное место, можно снабдить всем необходимым и отправить к линии фронта. Да вот только паренек ваш, Руслан, серьезные вещи рассказывает про механический завод. Что-то больно немцы тут развернулись с непонятными делами, а хозяевами здесь должны быть мы. И наша задача: максимальный урон нанести их планам, живой силе и технике, если возможность будет. Не должны немцы спокойно дела свои делать. Как думаете, товарищи?

– Все правильно, товарищ Ростовцев, – заговорил Соколов. – Спасибо вашим людям, что помогли нам из плена вырваться. Но я другое хочу сказать. Отсиживаться мы не намерены, потому что мы бойцы и командиры Красной Армии. Хочу, чтобы вы сразу это поняли. А про завод нам Омаев успел рассказать. Там есть несколько советских танков Т-34, есть и немецкие танки новых видов. Немцы их чинят и никуда не отправляют, на заводе они стоят. Наш Омаев видел это хорошо, с разных точек. А еще меня немецкий оберст агитировал к фашистам на службу пойти и воевать против своей Родины на своем же танке. Обещал командиром роты сделать.

– Вот сволочи! – стукнул кулаком по столу Ростовцев.

– Я не сразу поверил и до сих пор сомневаюсь, что он говорил мне правду, – добавил Соколов.

– А врать ему зачем? – удивился Полына. – Он вроде силой себя чувствовать должен, чего ему бояться-то?

– Не знаю, – задумчиво покачал головой лейтенант. – Если не придавать значения словам того оберста, а думать только о фактах, в которых я уверен, то получается, что немцы для чего-то пытаются формировать экипажи из пленных советских танкистов. Посадить в трофейные танки и послать на передовую. Зачем? Они не будут уверены, что советские танкисты в ответственный момент не повернут пушки и пулеметы против них. Да и сложного ничего нет для немецкого танкиста научиться воевать на нашей «тридцатьчетверке». Зачем же они собирают экипажи? Я думаю, что ответ мы найдем только на заводе.

– Можем и у того оберста спросить, – усмехнулся недобро Омаев. – Лично.

– Второй раз может так не повезти, – буркнул Логунов. – И немцы будут теперь знать, что в городе есть сопротивление. И охранять будут серьезнее, не абы как. Хрен ты к этому оберсту теперь после ночной шумихи подойдешь близко. Особенно когда он узнает, что у него целый экипаж с лейтенантом во главе из-под носа увели.

– Значит, ответ на заводе? – спросил Ростовцев. – Возможно, проще уничтожить завод, но нам пока это не под силу. Территория большая, цехов много.

– Можно я скажу, товарищ младший лейтенант? – вдруг поднял по-ученически руку Бабенко. – Я все-таки инженер.

– Что, Семен Михайлович? – не понял Соколов. – Вы о чем?

– А если мне на завод устроиться под видом рабочего? Мне кажется, у немцев должен быть дефицит квалифицированных кадров. Только вот документы нужны. Можно особенно и не врать, прямо сказать, что я на Харьковском заводе работал.

– Ну ты хватанул, Михалыч, – с уважением выдохнул Коля Бочкин.

– Нет, это ни в какие ворота не лезет, – покачал Логунов головой. – Зачем тебе так рисковать, Бабенко? Может, проще вот с подпольщиками выйти на рабочих завода, покалякать с ними за бутылочкой. Порасспрашивать. Тебе зачем туда нос совать? Что ты там узнаешь такого, что они не знают?

– А чего они не знают, ты и так не узнаешь, – поддакнул Бочкин. – Новенький, доверия тебе не будет, Михалыч.

– Вот и видно, что вы ничего не смыслите в этом деле, – улыбнулся Бабенко. – Стрелять вы умеете, метко стреляете, а в инженерных делах не кумекаете. По тому, как готовят танки, можно понять многое. Например, если больше внимания уделяется ходовой части, подвеске, гусеницам, значит, готовят для дальнего марша или глубокого прорыва. Если оружием занимаются вплотную, значит, готовят для стрельбы. Пример хотите? Пожалуйста! Готовят танки для стрельб, помните, в том карьере? Немцы учили своих артиллеристов на наших трофейных танках. Куда надо целиться, где уязвимые места. Вот только там, на заводе, я многое и сумею понять. А вы думайте, как мне туда попасть.

И Бабенко, довольный произведенным эффектом, сложив руки на груди, откинулся спиной к деревянной стене. Так он, наверное, делал на заводских совещаниях до войны. Экипаж смотрел на своего механика-водителя и молчал. Все понимали, что Семен Михайлович вообще-то прав.

– Документы, – тихо сказал Ростовцев. – Значит, нужны липовые документы.

– Это вы? – раздался за спиной тихий девичий голос.

Алексей обернулся и с удивлением посмотрел на девушку, которая вдруг так неожиданно появилась. В опустевшем лагере были только танкисты, двое раненых подпольщиков и две женщины – военврач и медсестра из разбомбленного немцами госпиталя, которые попали в окружение в июле. И вдруг… Соколов смотрел на Олю и удивлялся, как она изменилась. Точнее, какой она, оказывается, может быть. Он видел ее вчера и сегодня, когда обсуждали спасение танкистов, когда говорили о наблюдении за заводом. Тогда перед ним была бойкая, активная, с горящими глазами девчонка – вчерашняя школьница.

А сейчас Оля была другой. В ней угадывались не просто задумчивость и мягкость. В лучах угасающего дня Соколов увидел в повзрослевшей девочке женщину. Исчезли угловатость, юношеская стремительность.

Оля повернула голову, глядя на закат, догоравший над лесом, лейтенант увлекся ее теплым взглядом и вдруг понял, что любуется ею. Алексей вздохнул и вспомнил свой родной город, вечера в компании мальчишек и девчонок в городском парке культуры и отдыха Куйбышева, звездные ночи в деревне у бабушки, когда они собирались на бревнах у старого амбара и рассказывали друг другу страшилки.

Но сейчас в душе было что-то совсем иное. Душа требовала покоя, захотелось забыть о войне, о смертях. И – чтобы Оля повернулась к нему и улыбнулась.

– Посидите со мной, – предложил Алексей, чувствуя, что волнуется.

И девушка повернула голову, посмотрела на лейтенанта и улыбнулась. Именно так, как он и хотел. Немножко смущения, немножко радости, что он позвал, немножко грусти, что все происходит не в парке на лавочке возле танцевальной площадки, а в лесу… во время войны.

Она села рядом.

– Меня зовут Оля. А вы Соколов, да?

– Меня Алексеем зовут.

Оля подняла руку и стала подворачивать рукава своего не по росту большого мужского пиджака. Соколов смотрел на ее пальцы. Тонкие, как будто прозрачные, с заметными прожилочками. И вся Оля была такая тонкая, изящная. И не по росту пиджак, и ситцевое платье, испачканное сзади на подоле землей, и простые чулочки на ногах, и осенние коричневые ботиночки, в которых она, наверное, еще в школу ходила, – ничто ее не портило, наоборот, весь образ был очень теплый, близкий, родной.

– Знаете, Оля, – вдруг сказал Алексей и сам удивился своей смелости, – у меня такое ощущение, что мы с вами знакомы уже очень давно.

– Всю жизнь, – просто добавила девушка, не став кокетничать и насмехаться. Она просто продолжила его мысль, и от этого на душе лейтенанта стало очень тепло.

Вот и появился в жизни наконец свой родной человек. Он сидел сейчас рядом, и с ним было очень хорошо. Просто сидеть и молчать. И знать, что если ты сейчас что-то скажешь, эти твои слова отзовутся в его душе.

– А почему мы друг с другом на «вы»? – спросила Оля и посмотрела в глаза Алексею. – Ты же еще не старый, правда? Сколько тебе лет?

– Двадцать один… скоро стукнет.

– Ух ты! – глаза девушки блеснули в сумерках. – Ты и училище военное успел окончить. А мне восемнадцать. Я только десятилетку окончила в прошлом году.

– Отличницей была, наверное?

– Ну нет! – Оля засмеялась, подобрала с земли камешек и бросила его в дерево. Камень отскочил и исчез в траве. – Хорошистка! Я слишком увлекающаяся, мне все время чем-то еще хотелось заниматься. Я и общественные нагрузки на себя брала, и спортом увлекалась, сколько себя помню, легкой атлетикой и волейболом. Я даже хотела сдавать норму на значок «Ворошиловский стрелок», но не успела, война началась. А ты хорошо стреляешь?

– Обыкновенно. У нас лучший стрелок в экипаже Омаев. Вот кто настоящий снайпер.

– Это Руслан, да? Хороший парень. Он столько про вас рассказывал, про ваш экипаж. И про тебя тоже. Я чуть от страха не умерла, когда услышала, в каких вы боях участвовали.

Они говорили и говорили. То о войне, то вспоминали мирную жизнь, детство. Потом опять о войне, о друзьях. Уже наступила ночь, и небо распахнуло над их головами свою бездонную звездную красоту.

Сапоги Ростовцева были заляпаны грязью до самого верха. Брезентовый плащ он нес на руке, кепка была сдвинута на затылок, обнажая его высокий, весь в испарине лоб.

– Ух, парит сегодня. – Войдя в землянку, Ростовцев бросил плащ на стул. Снял кепку, вытер тыльной стороной ладони лоб и посмотрел с улыбкой на танкистов.

– Есть новости? – с надеждой в голосе спросил Соколов.

Бабенко первым вскочил со своей лежанки и подсел к столу. Логунов отложил нож, которым вырезал из липовой чурки ложку, и стал смотреть на подпольщика. Ростовцев стащил с ноги сапог, наклонился и стал вытягивать из-под распоротой подкладки тонкий пакетик, завернутый в целлофан. Развернув пакетик, он выложил на стол советский паспорт, удостоверение личности, две свернутые вчетверо бумажки, у которых на внутренней стороне виднелись синие печати и штампы.

– Вот, Семен Михайлович, – разворачивая паспорт, сказал подпольщик. – Это все ваши документы и метрика. Паспорт советский, выдавался в Минске. Номер соответствует вашему возрасту и году выдачи. Смотрите, бланк подпорчен водой, так что половина фамилии и все отчество, кроме первой буквы, не читается.

– Немцы сразу заподозрят, – засомневался Бабенко, беря в руки паспорт. – Как же они поверят мне…

– Это специально сделано, Семен Михайлович, – стал убеждать механика-водителя Ростовцев. – Паспорт подделать трудно, мы нашли подходящий по вашему возрасту, по серии с номером и году выдачи. В такое время, когда война и бомбежки, вполне можно свой документ и подпортить. А вот эти дополнительные документы подделать проще, что мы и сделали. Свидетельство о рождении, удостоверение личности инженера Минского механосборочного завода. А вот это справка о том, что вы сдали в минский ломбард брошь и серьги с камнями. Так себе справочка, но вместе с ней остальные документы выглядят очень правдиво. В нашем деле как раз мелочи и играют роль.

– А как вы его на завод приведете? – спросил Соколов. – Не в отдел же кадров ему являться?

– Есть одна задумочка, – хитро подмигнул Ростовцев.