Как-то, сидя на даче, совершенно одинокий – Нина Васильевна была похоронена, сын находился за границей, у внука Сережи были свои дела, – понимая, что жизнь идет к закату, Шебаршин составил список людей, которых предала Москва… В самое разное время. А ведь эти люди были верны Советскому Союзу, а значит, были верны России. И из-за своей верности погибли.

Предательство было, конечно, грандиозным.

«Бела Кун, М. Н. Рой, австрийская компартия, Ван Минь в Китае, коммунисты в Курдистане, Азербайджане (они были повешены шахскими войсками), Ракоши, Хонеккер, Живков, Наджибулла, брошенный на растерзание Ярузельский».

Если Белу Куна и Ван Миня Шебаршин не знал, то Наджибуллу и Хонеккера знал хорошо, и не только их, потому ему делалось больно, когда он думал об этих людях.

«Опасно связывать свою судьбу с Москвой, – написал он. – Она не предает, она просто забывает своих друзей и союзников».

А разве это не одно и то же?

Показательна в этом смысле судьба Наджибуллы. Шебаршин познакомился с ним, когда Наджибулла был еще Наджибом, командовал в Афганистане госбезопасностью, и его знали под этим именем – Наджиб. Наджибуллой он стал позже, когда наши войска ушли из этой страны, под давлением «друзей» Наджиб был вынужден объявить Афганистан мусульманской страной и стать Наджибуллой.

Помню, где-то году в девяносто восьмом (в прошлом веке, в общем) мы выступали с Леонидом Владимировичем в Центральном доме работников искусств, в пресс-клубе, и разговор зашел об Афганистане.

Когда мы уходили из из этой страны, то оставили восемь десятков военных городков (примерно) – ухоженных, подлатанных, с аллеями, присыпанными песочком, в домах-модулях стояли ровнехонькие ряды кроватей, заправленных новеньким, только что со складов, постельным бельем.

Любо-дорого было посмотреть на эту картину.

В ту же пору было хорошо известно, что в Пакистане находится примерно столько же лагерей по подготовке душманов (душманов уже тогда либералы начали гордо называть моджахедами – «борцами за веру», хотя такие оголтелые борцы, способные только на зверства, подпитываемые хорошими американскими деньгами, могли лишь присниться в страшном сне, их и людьми-то нельзя было назвать)… В общем, лагеря душманов – это были те же самые военные городки.

Почему бы не провести операцию по ликвидации этих городков и превращении их в мирные жилые кварталы и в Пакистане, а? Как и в Афганистане? На паритетных началах.

Мы убираем военные городки, пакистанские власти – лагеря моджахедов. Варенников, который был в ту пору заместителем министра обороны и отвечал «за процесс», позвонил министру иностранных дел Шеварднадзе, рассказал об идее, которая возникла.

Шеварднадзе эта идея тоже понравилась, он выразил громкий «Одобрям-с» и сказал, что сейчас же будет звонить в Вашингтон государственному секретарю Бейкеру и внедрять эту идею в умы политического руководства Штатов.

Но на практике Шеварднадзе действовал по принципу «чем хуже – тем лучше», он даже к телефону не прикоснулся, чтобы позвонить в Вашингтон.

В результате мы ушли, сдав военные городки афганским властям, а лагеря душманов в Пакистане остались, в них не только продолжали резвиться и осваивать науки убийства талибы, эти лагеря стали основой «Аль-Каиды». Кстати, в переводе «Аль-Каида» – база, основа.

Плюс ко всему, американцы были против прекращения войны в Афганистане. На полную катушку в Штатах было раскручено военное производство, в Афганистан через Пакистан широким потоком шли «стингеры» – ракеты, от которых невозможно было увернуться ни самолету, ни вертолету, какие бы уловки пилоты ни применяли, шли ракеты «ред ай» – «красный глаз», шли медикаменты, оружие, амуниция, а это сотни тысяч рабочих мест, спокойствие внутри Америки.

Когда мы покинули Афганистан и Наджиб остался наедине с горящей страной, с врагами, то многие говорили: «Долго Наджиб не протянет, талибы его очень скоро сковырнут».

Не сковырнули. Более того, он начал объединять страну, уговаривать несговорчивые племена, обращать их в своих сторонников, и как талибы с членами новорожденной «Аль-Каиды» ни старались, ничего поделать с Наджибуллой не смогли.

Был Наджибулла человеком обаятельным, умным, умеющим убеждать.

По профессии он был врачом. Родился в бедной семье, отец сделал все, чтобы дать сыну образование.

Когда-то в детстве, мальчишкой, Наджиб шел с караваном на юг, и в пути караван сделал неожиданную двухчасовую остановку: у одной из женщин, находящихся в числе путников, начались родовые схватки.

Роды прошли благополучно, через некоторое время крик младенца услышали горы, в которых они сделали привал. Роженице дали еще полчаса отдохнуть, потом вместе с новорожденным мальчишкой усадили на верблюда, и караван двинулся дальше.

Впоследствии Наджибулла признавался в том, что ему было горько, обидно за ту женщину – почему с ней обращались, как с обычным животным, почему не обошлись по-людски, как это бывает, допустим, за границей?

Именно эта история стала толчковой в его биографии: он примкнул к революционерам. Окончил медицинский факультет за рубежом, стал врачом-акушером (хотя бытовало мнение, что не успел закончить – помешали подпольные революционные задания), параллельно с врачебной практикой выполнял партийные поручения.

Стал видным деятелем НДПА – Народно-демократической партии Афганистана. При Бабраке Кармале он был уже членом Политбюро ЦК, руководителем хадда – госбезопасности страны, а после ухода Кармаля возглавил страну.

Работая над повестями об Афганистане, я встречался с Наджибуллой, он производил впечатление человека очень сильного, доброго, знающего, чего он хочет в жизни. Лицо его почти все время украшала легкая, застенчивая, будто у ребенка, улыбка. Он умел очень убедительно, интересно говорить, был человеком крупным, плечистым, с большими ловкими руками, которые умели и ребенка во время родов принимать, и машину ремонтировать, и уверенно держать перо, когда надо было написать очередное выступление или статью – Наджибулла, кажется, умел все и очень надеялся на помощь своего северного соседа.

Собственно, помощь эту он получал от нас не даром – за все платил. Мы поставляли ему оружие, технику, боеприпасы, горюче-смазочные материалы за деньги, как любой другой стране.

Это была уже не братская – сиречь бесплатная – помощь, как во времена Брежнева или Андропова, а «бизнес», рожденный в пору Горбачева, Ельцина и других вознесшихся на пьедестал деятелей.

Главными советчиками у нас стали, естественно, американцы. Так вот, они запретили нам поставлять что-либо Наджибулле. Вся военная техника в Афганистане встала, стрелять было нечем, а значит, и защищаться было нечем. Мы предали Наджибуллу, который верил нам.

Когда выхода уже не было совсем, все артерии были перетянуты, и надо было улетать из страны, Наджибулла не смог этого сделать – заправочные баки самолета были пусты.

Наджибулла на машине вместе с братом колесил по Кабулу, надеясь найти убежище, переждать там, но повсюду, боясь талибов, перед ним закрывали двери. Приютила только одна организация – миссия ООН.

Талибы, недолго думая, напали на эту дипломатическую миссию – не задумываясь ни секунды, схватили Наджибуллу с братом. Пытали его страшно, с особым азиатским изуверством.

Когда утром следующего дня на улицах Кабула появилась машина с привязанным к бамперу человеком, который и на человека-то был уже мало похож, в нем трудно было узнать Наджибуллу.

Машина волокла человека за собой. Руки и ноги у него были переломаны, лицо представляло сплющенный, хорошо обработанный молотком бифштекс, мужское достоинство отрезано… Страшно было смотреть на этого человека.

Через несколько минут он под радостное улюлюканье толпы был повешен в центре Кабула.

Интересно, что говорили на этот счет Горбачев и Ельцин своим соратникам? И что говорил министр иностранных дел Афганистана Вакиль, который помог талибам пленить Наджибуллу?

Предательство всегда неплохо оплачивалось. Вакиль ныне живет в Швейцарии, ни в чем себе не отказывает – живет на широкую ногу…

Говорят, что к пыткам и убийству Наджибуллы были причастны пакистанские офицеры. А от офицеров пакистанских очень недалеко до офицеров американских.

Но вот какая вещь. Думаю, Горбачеву, который ныне тоже очень неплохо живет и также ни в чем себе не отказывает (единственное, на что жалуется – ему редко дают выступать по телевидению, но слушать его, право, совсем неинтересно), известно, что существует в человеке такая штука, как совесть. И в народе она существует.

Народу стыдно за то, что совершили Горбачев и Ельцин, люди чувствуют себя виноватыми за судьбу наших убитых, замученных, просто умерщвленных сторонников.

Совестливые люди ушли, а за судьбу России стали беспокоиться, как написал Шебаршин, «другие люди, воспитанные на западной социологии и экономической науке, беспредельно честолюбивые и, увы, столь же беспредельно алчные».

Одержав маленькую победу над несчастным доктором Наджибуллой, тот же Горбачев, те же сподвижники Ельцина и их зарубежные покровители проиграли другую битву, большую… При Наджибулле границы были закрыты, наркотики, производимые в Афганистане, там, в основном, и оставались, сейчас же им предоставлен широкий «трафик» в Европу, часть оседает и в России. Гибнут молодые люди, гибнет будущее, но Горбачеву до этого, похоже, нет дела.

Как будет выбираться Россия из этой беды, как будет жить дальше, никто не знает. В том числе не знает и Горбачев. Я от многих слышал горькое высказывание:

– Лучше бы он оставался в Ставропольском крае помощником комбайнера до сих пор – пользы для России было бы больше.

Чуть лучше судьба была у Бабрака Кармаля – предшественника Наджибуллы на посту руководителя государства. Свое кресло он оставил в восемьдесят шестом году, летом, – под давлением Москвы. Москва предала Кармаля, даже не удосужившись подсластить пилюлю, и из главы Афганистана Кармаль превратился в обычного скромного пенсионера.

Что было дальше? Дальше он жил в Москве, а потом «ветер судьбы унес Кармаля в Кабул, оттуда в Мазари-Шариф под крыло генерала Дустума, и завершить свой путь довелось ему в Москве, в Центральной клинической больнице в 96-м году. Похоронили его в Афганистане».

Шебаршин написал, что он «на прощание с афганским вождем не пошел – было стыдно и не хотелось говорить правду, а врать было бы невыносимо. Его отсутствия никто не заметил». Ведь был Леонид Владимирович к той поре обычным отставным генералом, таким же, как и Кармаль, пенсионером.

«Наджибулле, Наджибу, Доктору везло, пока за его спиной стоял могучий Советский Союз, воплотившийся в КГБ, – подчеркнул Шебаршин в одной из своих книг. – Москва сбросила коммунистическое обличье, к власти пришли временные пустотелые люди без роду, без племени. Они поспешили предать своих друзей и союзников, рассчитывая заплатить их жизнями за место в цивилизованном мире».

Этот горький текст Леонида Владимировича имеет прямое отношение к Ельцину и его верным сподвижникам, непонятно только, кто дал им нравственное право распоряжаться чужими жизнями. Имена этих людей хорошо известны, и история российская, не терпящая, как известно, сослагательных наклонений, вряд ли забудет их. В ситуациях с Наджибуллой, Хонеккером, Живковым – в первую очередь.

«Возможно, Ельцин и не помнил Наджибуллу, – отметил Шебаршин, – но человек с подменным именем Козырев его, разумеется, знал. Они выбросили друга Советского Союза – России только потому, что он был неприемлем для США. Наджиб похоронен в Гардезе. Поколения афганцев будут приходить на его могилу…».

Последний раз Шебаршин видел Наджибуллу в апреле девяносто первого года. Советские войска были уже выведены из Афганистана, оппозиция большей частью была подавлена, во многих провинциях уже было тихо – бои не шли. Люди стремились к мирному труду, но кое-кто, в основном за океаном, не хотел униматься.

Воевать ведь чужими руками и бросать на плаху чужие жизни всегда было гораздо проще, чем тратить жизни свои, и уж тем более проще, чем ходить в атаку на неприятельские окопы.

Разговор тогда шел о будущем Афганистана. Наджибулла, умный человек, политик, знающий, что такое сострадание, хотел быть уверенным, что Советский Союз останется с ним. И это заверение он получил от наших посланцев.

Семья его жила в скромном помещении старого королевского дворца. Ужин, очень вкусный, простой, без изысков, приготовили жена Наджиба Фатан и ее сгорбленная, но не утратившая проворности старенькая нянька. Здесь же крутились очень любопытные, улыбчивые, шустрые дочки Наджиба.

Впрочем, посидеть за столом со взрослыми им не дали – отправили спать.

Изъяснялись, как потом вспоминал Шебаршин, на смеси фарси, урду и английского языка, хотя этой смеси не понимал даже переводчик, который находился в доме, но Шебаршин и Наджиб понимали друг друга очень хорошо. Вообще с Наджибом было легко, он все хватал с полуслова, мысль ловил на лету, был человеком и образованным, и мыслящим. На столе стояли две бутылки популярного виски «Чивас Регал».

Хороший был тот вечер, ничто не предвещало трагического конца. Свою семью Наджибулла успел переправить в Индию – и Фатан, и три дочки афганского президента живы и здоровы и ныне… А вот сам Наджиб лег в родную землю…

До конца дней своих Шебаршин ощущал вину перед Наджибуллой, боль эта глодала его, не давала покоя, мучила, чувство было такое, что он сам, лично, предал этого человека.

Но он никого не предавал, предали другие.

Считал Леонид Владимирович, что нельзя забывать и «китайских друзей, чьи имена ушли в небытие. После победы КПК советская сторона сообщила Пекину имена тех, кто честно помогал ей во имя дела коммунизма. Китайцы отметили героев приличествующими подвигу наградами, а затем втихомолку их расстреляли. Москва смолчала, вершилось внутреннее дело суверенных союзников».

Вот так уходили друзья Советского Союза. Не сами уходили – их убирали. И страна, которая должна была заступиться за них, не заступилась – она молчала.

А молчание в таком случае – это больше, чем предательство: молчание наше убивало друзей – наших же, преданных нам. И преданных нами.

Показательна была и судьба Хонеккера, который на старости лет, благодаря нам же, стал изгоем, вынужденным скитаться по миру. Так и скитался, пока не осел у дочери в Латинской Америке.

А уж как страстно обнимал его Горбачев – это видели все с экранов телевизоров, и что именно говорил ему незабвенный Михаил Сергеевич, сейчас он вряд ли вспомнит. Скорее всего, речь шла о темах, далеких от предательства, – о вечной дружбе, о радужных перспективах, которые будущее сулит двум народам: немецкому и советскому.

Понятие «советский народ» вскоре исчезло из учебников, энциклопедий и словарей, Хонеккера загнали в «пятый угол», где он тихо скончался.

А как поступили с соратницей великого разведчика и борца с фашизмом Рихарда Зорге Урсулой Кучински? Оперативный псевдоним у нее был «Соня». Нам же она более известна под фамилией Вернер. Рут Вернер. Работала она вместе с Зорге в начале тридцатых годов в Китае. Затем – самостоятельно в Польше, в Англии, нелегальным резидентом в Швейцарии. Была сотрудницей советской военной разведки.

Переманила на нашу сторону известного ученого-атомщика Клауса Фукса, вынуждена была прекратить работу после предательства шифровальщика аппарата военного атташе в Канаде – Гузенко, Центр прервал с ней связь.

Урсула Кучински была награждена двумя боевыми, очень популярными в нашей армии орденами – Красного Знамени, имела звание подполковника.

В марте пятидесятого года, когда в Штатах был арестован Фукс, вернулась в Германию, точнее – в ГДР, стала членом Союза писателей, издала несколько очень популярных книг.

Когда две Германии были объединены и ГДР перестала существовать, двадцать три литератора, в их числе и Урсула Кучински, попали в «черный список» – им отказали в праве вступить в общегерманский союз писателей. Причина – их «коммунистическое прошлое».

Так активный борец с фашизмом Урсула Кучински оказалась за бортом жизни. И опять мы не вмешались, предали Рут Вернер, которая без малого двадцать лет работала на нас, была штатной сотрудницей советской разведки.

Больно делалось Шебаршину, когда он узнавал о таких фактах.

Скончалась Урсула Кучински в Берлине в возрасте девяноста пяти лет, всеми забытая, заброшенная, изгнанная из общества, – сегодня никто даже сказать не может, были у нее перед смертью деньги на хлеб или нет.

Да и сам Шебаршин во многом оказался забыт. Думаю, имелись (и имеются) люди, которые вообще хотели бы вычеркнуть его имя из нашей истории, но таких людей, слава Богу, оказалось немного, и ничего поделать они не смогли и не смогут.

Можно было много говорить о судьбе Войцеха Ярузельского, выстоявшего и выжившего вопреки всему, перенесшего несколько тяжелых судебных процессов, который и сегодня еще продолжает бороться, можно было много говорить и о Тодоре Живкове, – сломанном, ушедшем из жизни. Но Шебаршин предпочитал молчать, хранил все в себе и поминал их молча.

Как многих других людей, которые работали на нас, но потом были преданы, сданы тем, кого мы считали своими неприятелями.

Это еще одна из причин, которая заставила Шебаршина взяться за пистолет и выстрелить в себя.