Большинство операций агентурного ТФП внешней разведки осуществлялось агентами-иностранцами, внедрение которых в интересующие нас объекты представлялось более доступным для спецслужбы делом. Однако были отдельные успешные примеры проникновения к закрытым источникам информации и агентов-нелегалов. Одной из таких операций, блестяще осуществленной нелегалом внешней разведки Максимовым, было ТФП в Ватикан с целью внедрения во всемирно разветвленную разведывательную сеть этого католического центра. Но прежде чем достичь Рима, разведчик прошел долгий путь, исключительно богатый событиями и успешными делами.

Я знал Максимова с 1939 года, сначала заочно, по его делам, а в 1950 году и лично, вплоть до его кончины в 1988 году. Его жизненный путь в разведке и сама его неординарная личность оставили неизгладимый след в моей памяти.

Трижды судьба Максимова приобретала трагический характер, и трижды он достойно выходил из выпавших на его долю испытаний. Эти переломные в жизни разведчика моменты если и нашли отражение в его архивном досье, то чисто формальное, они не могли быть зафиксированы со всем драматизмом создававшихся ситуаций.

В этой связи вспоминаю мысль, навеянную американским писателем Т. Клэнси и его уже упомянутым романом «Все страхи мира», об архивах, которые в лучшем случае фиксируют конкретные факты, но в них упускается сложное переплетение этих отдельных фактов как между собой, так и с теми порою архисложными конкретными ситуациями, в которых появились записанные в архивах факты.

Проследим, читатель, за развитием дел у Максимова, и убедимся в бедности и однобокости образа этого богато одаренного человека, представленного в нескольких газетных статьях, основанных на архивных записях его оперативного дела.

Мое первое заочное знакомство с Максимовым состоялось заочно в 1939 году, когда в мои руки попало его досье, из которого явствовало, что этот разведчик находится в Мексике, где выполняет какое-то важное специальное задание руководства. Другими словами, он был временно изъят из нашего ведения, и мне оставалось только ждать, когда Максимов снова вернется в американское отделение, заместителем начальника которого я был только что назначен. Такое возвращение в наше распоряжение состоялось в следующем, 1940 году.

Как значительно позже я узнал от самого Максимова, он был направлен в Мексику в конце 1938 года с задачей тщательного изучения обстановки в стране и вокруг Л. Троцкого. С этим заданием он хорошо справился, и его влили в оперативную группу, готовившую покушение на этого политического эмигранта.

В дальнейшем изложении перипетий судьбы Максимова буду основываться как на тех сведениях, которые я почерпнул из его дела, так, главным образом, и на том, что мне стало известно от него самого в процессе многочисленных встреч и задушевных бесед с ним.

Прежде всего хочу отметить, что Максимов был человеком, наделенным многими ценными для разведчика качествами. Он обладал большой проницательностью, быстро ориентировался в любой внезапно создавшейся ситуации, был исключительно коммуникабельным, легко устанавливал доверительные связи и знакомства, отличался обширной эрудицией, чему способствовало знание им в совершенстве нескольких иностранных языков.

После выполнения основного задания в Мексике он быстро сориентировался, к чему шло дело, и попытался получить разрешение от своего мексиканского руководителя Эйтингтона выехать на юг Латиноамериканского континента для выполнения там задач, ранее поставленных перед ним нашим американским отделением. Однако он не только получил отрицательный ответ, но и указание войти в группу мексиканского художника Сикейроса, готовившего теракт против Троцкого.

Оказавшись невольным участником дела, от которого он хотел во что бы то ни стало избавиться, Максимов своим поведением вызвал негативную реакцию в группе террористов. Но все же ему удалось уклониться от непосредственного участия в неудавшемся покушении, организованном Сикейросом, и остаться лишь на наружном сторожевом посту на подступах к вилле Троцкого.

После срыва первого покушения, поняв, что началась сразу же подготовка к новой попытке совершить теракт, Максимов сумел убедить своего непосредственного руководителя отпустить его из Мексики. Как позднее я узнал, его отъезд был расценен Берией как дезертирство, и над ним нависла серьезная угроза. Понимал это и Максимов и надеялся лишь на то, что своей дальнейшей практической работой он сможет снять или хотя бы смягчить эту реальную опасность. Мексиканский этап в его карьере разведчика стал первым переломным моментом в его судьбе.

Прибыв в Аргентину, где он успешно легализовался по добытым им самостоятельно документам гражданина одной из латиноамериканских республик, Максимов приступил к созданию разведывательно-диверсионной организации. Его главной задачей было проведение диверсионных актов на немецких судах, доставлявших в Германию стратегическое сырье, и на складах в портовых городах, где хранились предназначенные для немцев грузы.

С начала Второй мировой войны Германия начала получать стратегическое сырье из Латинской Америки, в частности, селитру и другие материалы, которые были необходимы для производства взрывчатых веществ. Оно поступало из Чили, Боливии, Уругвая в порты Аргентины. Туда же шли грузы из Мексики, в частности нефть. Вот там-то и создал свою диверсионную организацию Максимов.

К моменту вероломного нападения Германии на Советский Союз у Максимова уже действовало более десятка диверсионных групп, были организованы подпольные мастерские для изготовления взрывчатых и зажигательных устройств. Были уже проведены первые диверсионные акты, сожжено несколько немецких складов и потоплен ряд судов на их пути в Германию.

С началом Великой Отечественной войны Максимов развернул такую активную деятельность, что она обратила на себя внимание не только немцев, но и американской разведки. Последнее мы узнали из сообщения нашего агента «29», сотрудника латиноамериканского отдела государственного департамента США. Кстати, этот агент регулярно снабжал нас поступавшей в государственный департамент информацией из американских посольств в Южной Америке о деятельности там немецких спецслужб. Вся эта информация проходила через мои руки, и мы без промедления соответственно ориентировали Максимова.

Курируя из центра деятельность разведывательно-диверсионной организации Максимова в 1941–1942 годах, я удивлялся его энергии и неутомимости. В разгар войны в его распоряжении насчитывалось уже до 200 исполнителей-антифашистов, многими из которых он руководил лично.

Латиноамериканский период разведывательной деятельности Максимова явился вторым переломным моментом в его судьбе. Правда, на этот раз преобладали положительные моменты, хотя были и сугубо трагические. Например, когда он терял своих помощников. Один из них был изувечен во время взрыва при изготовлении диверсионной бомбы в самодельной мастерской.

К сожалению, любители газетных сенсаций пишут о Максимове, представляя его как участника убийства Троцкого, пользуясь архивными документами, в которых оказалось и его имя, а о его героической борьбе против гитлеровских захватчиков, стыдливо или, вернее, бесстыдно умалчивают. В Мексике большое количество хорошо организованных боевиков, среди которых он был только винтиком, к тому же невольным, были мобилизованы Сталиным для мести одному человеку, тогда как в Аргентине фактически в одиночестве он противостоял многим нацистским агентам, брошенным для охраны германских портовых объектов и судов от его смелых действий.

По окончании войны за самоотверженную работу Максимов был награжден прощением за его «дезертирство» в Мексике.

Максимов укрепил свое положение не только в Аргентине, но и во многих других латиноамериканских странах. У него появилось много хороших друзей среди руководителей правительств, с ним охотно встречались президенты республик, он заимел обширные связи среди высших католических деятелей. Последнее и натолкнуло советскую внешнюю разведку на постановку перед этим разведчиком задания о личном ТФП в Ватикан и его разведывательные службы.

Мне довелось снова услышать о деятельности Максимова, когда я в 1949 году перешел на участок нелегальной разведки. Наш американо-английский отдел курировал его работу в Америке и готовил его перемещение в Европу.

Учитывая способности Максимова и его широкие возможности в Латинской Америке, ему дали задание попытаться получить дипломатическое прикрытие при государстве Ватикан. При этом мы далеки были от мысли о высшей дипломатической должности. Но разведчик подготовил нам сюрприз.

В очередном докладе в Центр Максимов сообщил, что назначен полномочным послом одной из латиноамериканских республик и выезжает в Рим для вручения в Ватикане верительных грамот. Это было настоящим чрезвычайным событием, ибо еще никогда в истории внешней разведки ни одному нелегалу не удавалось заполучить такой высокий пост. Только Зорге смог стать неофициальным пресс-атташе германского посольства в Японии. И хотя нельзя сравнивать страны, но посол есть посол. Прежде, чем докладывать руководству НКВД, то есть самому Берии, об этом факте, мы запросили Максимова об обстоятельствах его успеха. Он просто ответил, что в свое время оказал услуги одному видному латиноамериканскому эмигранту, а теперь этот эмигрант, вернувшись на родину и став президентом, с готовностью согласился отплатить за ту прежнюю услугу.

При докладе Берии об успехе Максимова тот, на нашу и разведчика беду, хорошо запомнил это, что привело к третьему, наиболее неприятному своими последствиями переломному периоду в жизни Максимова.

По прибытии в Ватикан Максимов был приятно удивлен, встретив там ряд своих американских знакомых. При их дружелюбном содействии он быстро завел интересные связи в дипломатическом корпусе. Они же ввели его в высшие ватиканские круги, в том числе у него появились первые знакомства среди лиц, имевших отношение к разведывательной службе Ватикана. У Максимова появились реальные возможности приблизиться к цели своего пребывания в католическом центре. Но шел 1952 год, Максимов получил указание Центра получить аккредитацию послом также и в Югославии. Как оказалось, это не представило каких-либо трудностей для разведчика.

На очередной встрече с ним ему по указанию Берии поручили тщательно изучить окружение Тито и обстановку около президента во время различных приемов.

Это последнее поручение, исходившее от самого министра, страшно насторожило нас. Имею в виду как себя, так особенно и Максимова. Он почувствовал неблагоприятное направление, которое приобретает его «югославская миссия». Но мне временно пришлось расстаться с Максимовым. Он вновь был изъят из моего ведома, так же, как и его досье, которые забрал себе мой начальник А. Коротков. При этом он кратко бросил: «По указанию Берии».

Последняя телеграмма, которую я посылал в Вену, содержала указание нашему представителю в венской резидентуре вызвать на встречу Максимова и передать ему задание, которое было зашифровано его личным шифром, поэтому о содержании этого поручения я смог узнать только по возвращении разведчика от него самого, причем уже после разоблачения Берии.

Как рассказывал мне сугубо доверительно Максимов, в телеграмме ему задавался вопрос, показавшийся ему смертельно опасным: может ли он, судя по обстановке вокруг Тито, выполнить важное, но и опасное поручение. Имея мексиканский опыт, Максимову не составило труда домыслить, о каком опасном поручении могла идти речь. Одновременно тот же прошлый опыт подсказал ему, что отказ от такого задания для него мог означать только одно — конец не только его разведывательной карьеры, но и жизни.

Поэтому он мобилизовал все свое красноречие, чтобы привести убедительные доводы не в пользу, а в опровержение такой возможности, ссылаясь на якобы отсутствие у него условий для выполнения задания. В результате получения от него такого явно уклончивого ответа через пару недель последовал приказ Короткова дать телеграмму Максимову о срочном выезде домой, без какой-либо подготовки его загадочного исчезновения сразу из двух дипкорпусов — ватиканского и югославского. Короче, бросить все, забрать жену и ребенка и быть в самое кратчайшее время в Центре.

Читатель легко может представить себе, в каком положении оказался разведчик. Но дисциплина прежде всего.

Хотя я пытался убедить Короткова в том, что так мы теряем блестящего, одного из наших лучших разведчиков, не говоря уже о не менее блестящем прикрытии для ведения разведки против Ватикана, он отрезал: «Приказ самого Берии».

Когда вскоре у нас появился крайне удрученный случившимся Максимов, он был без промедления направлен к Короткову. У них состоялась длительная беседа с глазу на глаз. Из ее содержания Максимов, как он строго конфиденциально сообщил мне, понял, что устанавливался факт, насколько Максимов мог понять характер готовившегося для него задания. Почувствовав в этом главную опасность, он сделал все, чтобы убедить Короткова, что даже не размышлял над этой проблемой, ожидая какого-то разведывательного поручения. Причиной его отказа были состояние здоровья его самого, жены и ребенка.

Как позже мне стало известно со слов Короткова, уже после казни Берии, последним ему было приказано выяснить, не понял ли Максимов, что речь могла идти о каком-то акте, направленном против жизни Тито. Коротков, в свою очередь, доложил о результате беседы с Максимовым так, чтобы снять с последнего подозрения. В итоге Берия приказал немедленно уволить Максимова со службы в разведке.

Так печально закончился третий переломный момент в судьбе одного из уникальных наших разведчиков. Но Максимов не сдался. Он проявил необыкновенную волю и смог в новых, незнакомых условиях нашей гражданской действительности пробить себе дорогу в научных кругах. Действуя совершенно самостоятельно, без какой-либо помощи со стороны КГБ, он весьма продуктивно использовал запас своих знаний латиноамериканских проблем и католицизма, выдвинулся в сложной научной среде, добился докторской степени, а затем и приема в члены-корреспонденты Академии наук СССР.

Своей деятельностью он оставил глубокий след в истории советской внешней разведки. Максимов доказал возможность агентурного ТФП даже в такой чрезвычайно закрытый объект, как Ватикан и его разведслужбы. И не его вина, что эта операция не была успешно завершена.

И вот уже после того, как Максимов ушел из жизни, появился ревнитель справедливости, стремящийся разоблачить образ Сталина, которого он сам в прошлом, взбираясь по научной лестнице, не раз украшал в своих трудах званием великого полководца. Не гнушаясь стремлением заодно опорочить других, не в пример ему невольных исполнителей злой воли вождя, он вытаскивает из партийных архивов документы и сразу же публикует очередное сенсационное открытие, при этом даже не делая попыток справиться, все ли он правильно понимает в разысканном им документе (Волкогонов Д. Несостоявшееся покушение. Известия, № 100. 1993, 11 июня).

Вот так, на основе скупых записей в архивных бумагах, можно ненароком опорочить доброе имя невинных людей. Раз в рапорте из КГБ на имя Сталина упоминается фамилия Максимова, он считает, что вышеупомянутый, причем под настоящей фамилией — Григулевич И. Р., сам такой же негодяй, как Сталин. А ведь Максимов-Григулевич ничего не знал и не мог знать, о чем пишется в рапорте. Если же знал бы, то, наверное, давно бы не жил и никогда не смог бы стать членом-корреспондентом Академии наук, ибо был бы уничтожен, как опасный свидетель бериевских интриг и мрачных замыслов.

Спрашивается, почему такой числящийся маститым ученый мог так легко отнестись к использованию архивных материалов? Что он, зарабатывал в новых условиях новую репутацию у новых руководителей?

Был бы жив Максимов, он подал бы на автора публикации в суд за оскорбление его личности.

Нет. Григулевич И. Р. ценой большого риска для жизни не позволил замарать свое имя возможным соучастием в новом преступлении Берии. И это у меня вызывает еще большее уважение к разведчику-профессионалу высшей пробы Максимову.