«Отойдите от оленя…»
Мы с Юрасиком Черновым раньше часто выступали в концертах вместе – и в Москве, и по стране ездили. А что? Мы оба в прошлом цирковые, лёгкие на подъём, народ нас знает. Да ещё Юрка, когда я затягивала обязательную свою «Где-то на белом свете», вырывался на сцену в тулупе и меховой шапке и, приводя в восторг публику, начинал твистовать…
Когда меня пригласили полететь на 350-летие Самбурга и попросили посоветовать кого-нибудь из актёров, чтобы одно отделение отработала я, а второе – он, я, не задумываясь, сказала: «Юра Чернов!» И мы отправились в путь…
Мне часто и раньше приходилось летать на маленьких самолётах и вертолётах – это характерно для северных направлений. А для Юры во многом эта поездка стала «боевым крещением». Ну, то, что до Ноябрьска мы летели на винтовом самолёте, – он воспринял с опаской, ещё полбеды. Но когда мы в Ноябрьске подошли к вертолёту, на котором нам предстояло лететь в Самбург, Юра побледнел. «А какого года выпуска вертолёт?» – вкрадчивым голосом поинтересовался он у стоящих рядом пилотов. Те честно ответили: «1965-го!» Юра обмер и надолго замолчал. В вертолёте он в ужасе спросил у меня, показывая на какой-то бак, прикрученный проволокой: что это такое? Я, не задумываясь, сказала, что это бак с горючим. А на Юрин вопрос в отношении странной дырки в днище вертолёта я пояснила ему, что это «мужской туалет». Бедный Юра побледнел ещё больше. А когда «агрегат» затарахтел и начал взлетать, Чернов просто позеленел и прошептал, что ему плохо.
Я, со знанием дела, достала таблетку валидола – Юрке под язык – и приоткрыла окошко иллюминатора. «Ты что?! Нас же вытянет!» – ахнул мой друг. «Куда, Юрочка? Ты посмотри, как мы низко летим!!!»
Наконец вертолёт пошёл на посадку. Когда осела снежная пыль от винта вертолёта, мы увидели, что нас встречают все жители Самбурга – такая довольно большая толпа – и несколько оленей…
Нас приветствовали, нам радовались. Нам сказали, что для нас приготовлена самая лучшая и самая благоустроенная квартира (гостиниц в Самбурге, естественно, не оказалось!), и предложили на выбор – пешком дойти до жилья или поехать на снегоходе. Все сказали: «Пешком!» – и пошли. Я сказала: «На снегоходе!» За «штурвал» сел гордый «ямало-ненец». Меньше чем через минуту снегоход, с шиком стартовавший, перевернулся и вывалил меня в глубокий снег…
Все пришли к дому, где нам предстояло жить, а я ещё долго выковыривалась из сугроба…
Квартира была трёхкомнатная – по комнате каждому: мне, Юре и администратору Оле Каймаковой. Тепло, даже жарко – раскалённые, как это бывает в Заполярье, батареи. Есть ванна, туалет. Есть вода, но… только горячая и ржавая, а холодной – нет!..
А у меня пунктик – утром я должна обязательно помыть голову! А волосы в ту пору у меня были почти до пояса. И вот с утра мы с Юрасиком выходили с лопатами и наполняли тазики снегом, потом этот снег разбавлялся ржавым кипятком, и состоялся процесс помывки…
Зато волосы, промытые снегом, блестели, как никогда. И когда мы с Юрой шли после очередного концерта, за нами брели две местные жительницы (а там много бывших заключённых и живущих «на поселении») и спорили: «Парик!» – «Да нет, свои!» – «Да нет, парик!» – «Свои…» В конце концов, одна из них, не выдержав, подошла, дёрнула меня за волосы и удовлетворённо резюмировала: «Свои!»
На первом концерте в Самбурге я никак не могла закончить вступительную речь, потому что в первом ряду сидела «аборигенка» и со всей своей непосредственностью через каждое моё слово вставляла: «Наталья Варлей?!. Приехала?!. К нам?!! Не может быть!.. А может, это не она?!. Или она?..» – причём во весь голос. А народ веселился…
Мы пробыли в Самбурге четыре дня. Дали три концерта, которые замечательно прошли. По вечерам нас угощали «строганиной» – кто не знает, это сырая замороженная рыба, которая нарезается острейшим ножом очень тоненькими ломтиками, макается в острый соус (уксус, соль, перец) и обязательно запивается водкой или спиртом – рыба-то всё-таки сырая!..
Перед отъездом у нас спросили, не хотим ли мы покататься на оленях – в санях, естественно. Юрка закричал: «Да, конечно!» Я засомневалась. Потому что я всё-таки с детства знакома с Севером и позже много раз бывала в Заполярье. Мне знакомы были и местные обычаи, и менталитет. И… некоторые нюансы…
Ну, например, то, что чукчи, ненцы, ханты, манси (и другие представители северных народностей), выезжая из своих стойбищ в «центры», часто ужасно напиваются. Дело в том, что у местного населения такая реакция на алкоголь – они вообще не могут пить: организм не принимает, но если всё-таки начинают – становятся алкоголиками, и им достаточно даже малого количества спиртного… А напившись, они падают в сани, и олени довозят их до дома. Но… Север всё-таки. Мало ли что – пурга, сани перевернулись, а олени – не останавливаются. Бывает…
Я Юрке это рассказала и предостерегла – хотелось бы, чтобы Валя (Юрина жена) дождалась мужа из дальних странствий. А то вдруг сани перевернутся…
Чернов задумался. А потом сказал, что «побывать на Севере и не покататься на оленях – неправильно». Хорошо! Решили ехать…
Утром я, естественно, помыла голову, мы вышли на мороз и отправились в условленное место. На местной площади стояли сани с впряжёнными в них оленями – какими-то ужасно убогими, с окровавленными (видимо, отпиленными на панты) рогами. Тут уж и Чернов засомневался. Но, раз уж пришли, надо хотя бы сфотографироваться. Встали в героические позы на фоне оленей…
Дальше в рассказе я опущу одно слово (просто поставлю вместо него три точки – но без этих точек колорита сценки не понять; хотя, конечно, это нужно рассказывать «в лицах» и особым северным горловым звуком)…
Когда мы щёлкнули фотоаппаратом, распахнулась дверь дома напротив, и на крыльцо вышел коротенький, кривоногий, абсолютно пьяный абориген, который выкрикнул голосом тюленя (или моржа): «Отойдите от оленя на…!»
Вежливый Чернов, дрожащим от неожиданности голосом, стал говорить, что «мы артисты из Москвы и нас пригласили покататься…». «Отойдите от оленя на…!» – повторил своё заклинание абориген. И ушёл обратно в дом.
Через минуту вышел второй ненец, ещё более кривоногий и ещё более пьяный, который на октаву ниже повторил ту же «мантру»…
Мы побрели домой. Через несколько часов мы улетали в Москву (через Ноябрьск). У вертолёта нас провожало местное население во главе с мэром Самбурга. Нам подарили по мешку клюквы и… по голове оленя с рогами – о, ужас!..
В Ноябрьске была большая задержка рейса – часа на четыре. Юрка умудрился сесть в красивой новенькой дублёнке на свой мешок с клюквой и ходил по зданию аэропорта с «задом макаки», не выпуская из рук оленью голову. Мы с ним отбивались от двух кавказцев, которые умоляли «продать рога – по два миллиона за голову!» (Тогда в обиходе были миллионы. Не помню, сколько это в переводе на доллары или на сегодняшние деньги, но – немало!)
Позже в Москве я пожалела, что отказалась от кавказских миллионов. Как только я вошла в квартиру, мои кошки, увидев оленью голову с рогами и унюхав запах «чужого» зверя, сошли с ума. Мне пришлось закинуть свой «дорогой подарок» на шкаф в маленькой комнате, но мой волшебный чёрный кот Тондин, который умел открывать двери, повиснув на ручке, запускал туда ночью всю банду. Они скидывали «добычу» на пол, пытались выковырять стеклянные глаза чучела, при этом кошачьи глаза горели хищническим, охотничьим пламенем. В общем, триллер…
В конце концов нашлись те, кто обрадовался «подарку с Севера». Мои близкие друзья Паша и Люба Мощалковы сказали, что им для украшения охотничьего домика оленьи рога с головой – как раз то, что надо! И все остались довольны…
С Пашей и Любой я когда-то познакомилась в Африке, в Гане, – я была там на кинофестивале, а они работали в посольстве. Нашей дружбе – уже сорок лет!..
