Отец Алексей и отец Роман

Переезд со Смоленской набережной в Мерзляковский переулок был долгим и трудным. Хорошо ещё в ту пору не было такого сумасшедшего автомобильного движения, потому что приходилось ездить туда-обратно по многу раз.

Помогали все: и Ирин муж Коля, и цирковые – Слава Борисенко и Борис Руденко (тот, что когда-то отказался помогать мне в волгоградском цирке из-за того, что я не согласилась стать его женой!). Огромная нагрузка легла на Василия, который ночевал на Смоленской – упаковывал вещи в коробки, выбрасывал то, что считал ненужным, носил, грузил…

Наконец переехали. Квартира была просторная, большая, светлая, но… Видимо, строители, которые ремонтировали и реконструировали дом, за счёт этого очень сильно поживились. Практически всё в квартире нужно было менять: двери, окна, полы, сантехнику, проводку, выравнивать стены, клеить новые обои и т. д.

Но, как говорил Горбачёв, – «главное, нáчать!»… Вся квартира была заставлена коробками, но мы уже перебрались!.. Правда, Вася теперь жил у Насти, но мы с Саней и тремя кошками – Асей и её дочками Варенькой и Феней – впервые ночевали на новом месте («приснись жених невесте!»).

Как бы не так! Какой там «приснись, жених», если я всю ночь не спала – всю ночь котёнок-подросток Феня выла! Выла страшным, тонким голосом. Я начала было дремать, но вскочила от этого жуткого звука. Выбежала, натыкаясь на коробки и мебель, в коридор, пытаясь сообразить, что бы это могло означать, откуда звук. Поняла, что это воет одна из кошек. Решила, что кого-то из моих хвостатых чем-то придавило. Но, когда включила свет, увидела, что Феня стоит, глядя в сторону туалета, вся дрожит и воет. Что или кого она там увидела, невидимого нам, – об этом до сих пор можно только догадываться… Рядом – в смятении – мама Ася, которая пробует её успокоить, и маленькая пушистая трёхцветная Варька, которая тоже не знает, что делать…

Я попыталась подойти к Феньке, но та завыла на октаву ниже и ещё громче. Я пробовала её «уговорить», погладить – не даётся! Через полчаса она вроде притихла. Я пошла спать. Но вой раздался с новыми силами!..

Так продолжалось всю ночь – то затихая, то усиливаясь. Утром, когда проснулся Саня, я в ужасе рассказала ему о происходящем и пожаловалась, что не знаю, что делать. «Как что? – удивился мой разумный сын. – Возьми святую воду, побрызгай на Феньку, а я пока почитаю молитвы!» (Саня уже ходил в воскресную школу при Свято-Даниловом монастыре – по совету отца Алексея – и был вполне воцерковлён.)

И действительно, всё прекратилось и больше не повторялось, Фенька успокоилась. Но я, конечно, позвонила батюшке и рассказала о ситуации и попросила совета. Отец Алексей заволновался и сказал, что срочно квартиру надо освятить – мало ли кто здесь жил раньше и неизвестно, кто делал ремонт…

И мы договорились, что они приедут к нам на освящение жилья: батюшка с детьми и матушкой Ириной и близким другом отца Алексея, архидиаконом Романом, экономом Свято-Данилова монастыря…

На другой день мы встречали гостей.

Когда я вспоминаю об этом вечере – улыбаюсь светло и радостно. Батюшка освятил квартиру, и мы сидели за трапезой за столом среди не разобранных вещей. Матушка Ирина привезла для отца Романа целую кастрюлю рыбы, которую специально для него приготовила. Все остальные ели мясо, курицу, капустный пирог – это я приготовила для гостей. Но отец Роман – иеромонах и животную пищу не ел…

Судьба у отца Романа удивительная. Он был актёром «Ленкома». Когда я спросила его, почему он вдруг (и вдруг ли?) решил уйти из театра, он широко улыбнулся и пробасил: «Я в театре играл в детском спектакле лягушку! И вдруг однажды я подумал: „Ужас! Какими же глупостями я занимаюсь!..“».

Отец Роман, отец Алексей и отец Сергий (он уже много лет, после ухода из жизни отца Алексея, наш духовник) учились вместе в семинарии в Троице-Сергиевой Лавре. Они – три самых близких друга.

Отец Роман – огромный, толстый, добрый, рыжий, громогласный. Они с батюшкой Алексеем замечательно пели на два голоса песни отца Романа. Отец Алексей аккомпанировал на гитаре. Эти удивительные песни звучат по сей день – и в разных домах, и в концертах, и в магнитолах машин православных. «Русь называют святой» – одна из самых известных песен о. Романа и о. Алексея…

А в тот вечер мы наслаждались их пением у нас дома. Сидели долго, почти до утра. Пели, ели, пили, веселились – батюшки были жизнерадостными и остроумными…

И освящённая квартира стала светлой и гостеприимной. В ней бывали и горькие моменты, но больше – счастливых и сердечных. И люди в ней бывали прекрасные – плохие не задерживались. Наше жильё освящали два батюшки – сами по себе невероятно светлые…

Одна из моих крестниц, Ирочка Фёдорова, рассказывала, что, когда отец Алексей входил в кабинеты мэрии, как будто солнце всходило – так становилось светло…

С Ирочкой Фёдоровой мы познакомились и подружились на депутатской работе. У нас был общий день приёма избирателей. Потом, когда я закончила своё «депутатство», Ирочка продолжила. Стала депутатом городского совета, а потом много лет служила в Государственной думе…

А дружба наша с Ирочкой продолжалась. И однажды вдруг выяснилось, что у неё проблемы со здоровьем – подозрение на онкологию. Вернее, это не было «вдруг» – Ирочка с мужем Михаилом с концертами своих авторских песен выступали в Чернобыле после аварии. В результате Ирочка заболела.

Я привела её на консультацию в онкологический центр на Каширке. Там работали родственницы Бориса Николаевича Полевого – дочь Алёна, а позже – внучка Настя, замечательные женщины и прекрасные профессионалки. Ирочке была назначена операция…

За два дня до операции я ей позвонила, сказала ей, что всё будет хорошо, она в добрых руках, чтобы не переживала. Но она призналась мне, что очень волнуется. Я ей пообещала за неё молиться. И тогда она мне сказала упавшим голосом, что за неё молиться нельзя, потому что она некрещёная…

Я спросила, а не было ли у неё желания креститься. И выяснилось, что она «много раз заходила в храм, но что дальше делать, не знала, а спросить не решалась… и уходила».

Я тут же позвонила отцу Алексею. И он живо откликнулся. На следующий день храм был закрыт – выходной, но батюшка всё организовал, договорился с одним из служителей храма, чтобы тот помог…

К нашему с Ирочкой приезду церковь была открыта, вода нагрета и стоял обогреватель – храм ещё не отапливался…

Ирочку отец Алексей крестил. Я стала её крёстной. Операция прошла благополучно. Ирины жизнь и карьера тоже сложились успешно. Она человек общественный, позитивный и талантливый. Когда я попадаю в тупик с решением проблем, связанных с бытом или законом, я всегда могу обратиться за советом и помощью к Ирочке…

Так же срочно нужно было креститься Лёше Полевому перед отъездом в Америку. И батюшка охотно это сделал…

Он вообще откликался на просьбы легко и радостно, если это было связано с пользой для души. А уж когда надо было собрать прихожан в храм на Пасху или Рождество, отец Алексей на своей маленькой машине курсировал от метро до церкви, как маршрутка, перевозя человек по десять за один рейс. И делал это с шутками, добрыми и ласковыми словами. И праздник начинался уже от метро…

На исповедь к нему всегда стояла длинная очередь – именно у него все хотели исповедоваться, потому что он никогда не торопил, внимательно и сочувственно выслушивал, давал советы…

В 96-м отец Алексей Патриаршим указом был назначен настоятелем храма Животворящей Троицы при институте им. Склифософского. Когда-то князь Шереметев после смерти своей любимой жены, актрисы Прасковьи Жемчуговой, построил в память о ней Странноприимный дом (приют для нуждающихся), а при нём – церковь, которая в советские годы была закрыта.

К тому моменту, когда отец Алексей был назначен настоятелем храма, там обосновался какой-то кавказский делец. В здании церкви он соорудил игорный дом, а под алтарём открыл ресторан с кощунственным названием «У покойника». Вот такое глумление! А так как церковь у нас отделена от государства, то никто, кроме служителей церкви, не может исправить ситуацию. А в данном случае – этим должен был заниматься сам отец Алексей, поскольку настоятелем был назначен он.

Вот такой замкнутый круг. Девяностые! Беспредел!.. Батюшка ходит по инстанциям, но никто ему помочь не может. Он обращался и к Лужкову, поскольку отпевал его тёщу, но и Лужков не стал помогать…

А владельцы ресторана и казино в «Склифе» начали отцу Алексею угрожать – и завуалированно, и открыто. Батюшка грустно рассказывал мне: «Я теперь знаю, что не умру своей смертью. Мне звонят и говорят: „Святой отец! Уйди с дороги! Хребет сломаешь…“».

И, с одной стороны, вроде бы всё нескладно. А с другой стороны – жизнь налаживается: батюшка наконец получил долгожданную квартиру в Митино, недалеко от храма – «белой лебёдушки», где уже почти закончился ремонт и готовились к внутренним работам и росписи храма. (Батюшка, кстати, мечтал, что Вася поработает над росписью церкви вместе с художниками, и, кто знает, может, по-другому сложилась бы Васина судьба, если бы мечта отца Алексея реализовалась…)

В газете «Православная Москва» в начале 97-го года появилось интервью с отцом Алексеем, где он с радостью, счастьем и надеждой рассказывал о своей жизни, о том, что удалось, о храме, о семье, о детях, о квартире, о планах и мечтах, о любви к тем, кто рядом. Интервью называлось «Жизнь моя состоялась!». И мы все вздрогнули. Потому что верующие люди знают, что, когда человек выполняет свою миссию на земле полностью, Господь забирает его…

Четвёртого мая я готовилась ко дню рождения моего внука Женьки – 5-го ему исполнялось два года, и всё наше, тогда ещё многочисленное, семейство должно было собраться у нас, на Мерзляковском. Я пекла, жарила, резала салаты, готовила посуду…

И вдруг ближе к вечеру, часа в четыре, в комнату вбежал испуганный и расстроенный Саня и сказал: «Мама! Рафаэльчик умер…» Рафаэльчик – наш маленький черепашонок, названный так не в честь художника, а в честь одного из модных тогда «черепашек Ниндзя». Он прожил у нас года два – тихий и неприхотливый…

И я, неожиданно для себя, громко закричала – странная, не типичная для меня реакция…

На следующий день я готовилась к приходу гостей. Накрывала стол. Расставляла бокалы. Мы решили собраться часа в три…

Неожиданно позвонила Ира Баталова, близкий мне человек, одна из прихожанок храма, где служил отец Алексей. «Ты что делаешь?» – спросила она как-то осторожно и загадочно. Я ответила, что готовлюсь к приходу гостей. «А ты сидишь или стоишь?» – так же странно продолжила она. «Стою…» – растерялась я.

«Тогда сядь…» Я обмякла. И тут Ира зарыдала в голос: «Нашего батюшки больше нет!..»

С того дня прошло больше двадцати лет, но даже от воспоминаний я начинаю обмирать. А представляете, что со мной было тогда…

Накрыт стол. Все пришли. Привезли «юбиляра» – двухлетнего Женьку. Ничего уже не отменишь. Я глотаю слёзы, но угощаю гостей…

Дальше – «со слов» матушки Ирины и отца Сергия. Матушка Ирина рассказывала мне потом, что после Пасхальной службы, после детского праздника, после Светлой седмицы – отец Алексей и отец Роман решили поехать в деревню под Луховицы, где был дом отца Романа, где купил дом и отец Алексей, чтобы отдохнуть…

Пасха была в том году поздняя, но дни стояли тёплые. Я с Саней поехала к началу службы. Вася, который в последнее время не ездил к батюшке, всё-таки приехал в Рождествено, чему батюшка был несказанно рад. Вася приехал после работы, усталый и раздражённый, но приехал! И потом сам удивлялся, что же заставило его самого себя пересилить – видимо, предчувствие прощания…

А служба была радостная, и на колокольню поднимались после, и разговелись, и попели. А потом батюшка вызвался нас отвезти на машине домой и, как я ни сопротивлялась, повёз. И у него ещё были силы не только вести машину, но и шутить…

И вот через несколько дней после Пасхи отец Алексей и отец Роман решили поехать в Луховицы…

Матушка Ирина говорила, что она, тоже уставшая за праздники, когда отец Алексей уехал, легла и крепко заснула. А когда проснулась, «ни одна струна не дрогнула, никаких предчувствий не было…».

То, что случилось, случилось четвёртого около четырёх часов, как раз тогда, когда я закричала, узнав, что помер черепашонок…

А что случилось – до конца так никто и не узнал. Известно только, что, когда батюшка и отец Роман добрались до своей деревни, они решили съездить в соседнюю – в магазин, скорее всего, за хлебом. Между двумя деревнями шла абсолютно прямая и ровная дорога…

И вот на середине этой дороги, уже на обратном пути, что-то и случилось…

Перевёрнутая машина лежала справа от обочины. В ней – два святых отца с ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ПЕРЕЛОМАННЫМИ ХРЕБТАМИ и со странно зажмуренными глазами…

Машина не помята. То есть они никого не сбили, ни от кого не уворачивались – следов встречной машины тоже не было… Как не было ни человеческих следов, ни следов животного…

Отец Сергий, третий их друг, поехал на это место. Побродив вокруг, он нашёл неподалёку канаву, которая проходила под дорогой. В канаве лежали пустые бутылки из-под дорогого спиртного и большое количество окурков дорогих импортных сигарет. Скорее всего, батюшек ждали. Скорее всего, полоснули лазером по их глазам, они потеряли управление и на большой скорости перевернулись…

Отец Сергий поделился наблюдениями со следователем. Через некоторое время они вместе поехали на место происшествия. В канаве было пусто…

Так это дело и осталось нераскрытым. Девяностые…

На отпевание батюшки Алексея приехали сто двадцать священников. Прихожан храма, духовных чад отца Алексея, тех, кому он помог как врач, и просто тех, кто его любил и хотел с ним попрощаться, оказалось столько, что в храме они не поместились. Пришлось вынести гроб с телом батюшки в церковный двор…

Я не могла осознать, что нашего батюшки больше нет. Представить себе, что в трудную минуту или в радости я не смогу ему позвонить или приехать к нему на исповедь, было невозможно. Проснувшись утром, я резко садилась на кровати, потому что мысль о батюшкиной смерти пронзала моментально. По щекам сразу текли слёзы, и я ничего не могла поделать с собой. Мама в конце концов не выдержала и сказала мне: «Возьми себя в руки! Посмотри, на кого ты стала похожа! Ты же актриса!..» Но не получалось «взять себя в руки». И не удавалось успокоить себя мыслями о том, что батюшка с нами, батюшка о нас молится. И собственные молитвы не помогали…

Позвонила Марина Викторовна – «любимый врач» отца Алексея, а потом и мой. И она подсказала способ смягчить боль – отправиться в паломнический круиз по северным рекам с посещениями монастырей: Толгского, Кирилло-Белозерского, Валаамского…

И мы с Саней отправились. Две недели мы плыли по рекам и озёрам. Молились в монастырях, большинство которых было в самой начальной стадии восстановления. В каждом монастыре оставляли сорокоусты о упокоении иерея Алексия и архидиакона Романа. Путешествие было непростым – на Ладожском и Онежском озёрах мы попадали в сильный шторм. На корабле было предостаточно «новых русских», которые «отдыхали» семьями и беспардонно тащили с ними «погулять», а объяснить им, что мне это совсем не в радость, было практически невозможно…

Но когда из-за поворота вдруг нам открылась строгая и чистая красота Валаама, когда видны стали проглядывающие сквозь пышную зелень деревьев золотые купола, описать состояние души можно только словами поэта:

И как последний, очищающий и освящающий душу аккорд – монастырский хор, звуки которого улетали под купол храма, а потом в те самые небеса…

Мы вернулись в Москву, и я поняла, что могу жить, что рана утраты, конечно, не заживёт никогда, но с самой страшной болью, которая не давала думать ни о чём, кроме самой утраты, я справилась. И ещё я стала ездить на могилу отца Алексея – его похоронили рядом с храмом. Теперь я чувствовала связь с ним, я знала, что он слышит мои молитвы. А когда я опускалась на колени рядом с могилой, я ощущала то тепло, которое от неё шло. Это были тепло, доброта и любовь отца Алексея. Слёзы текли, но когда, поговорив с батюшкой, я поднималась с колен, мне становилось легко, как после исповеди…

Но… видимо, когда тебе приходит в голову, что ты теперь всё в жизни понимаешь, это чаще всего – результат гордыни. А вокруг – искушения, с которыми трудно справиться, и почти невозможно избежать ошибок…