Берлин, 1921 год
Прошло несколько дней после того, как Мари-Клара Пойтерт навестила клинику Дальдорф, и вот как-то раз Теа Малиновская, бывшая дежурной медсестрой, отправилась на ночной обход больных. Все спали, только «фройляйн Унбекант» сидела на своей кровати, задумчиво опустив голову.
Ярко светила луна, и Малиновская увидела, что на подушке перед пациенткой лежит какой-то журнал. Она подошла ближе и разглядела, что это журнал «Berliner Illustrirte».
– Что вы там рассматриваете? – спросила Малиновская. – Вам спать пора, а не картинки глядеть в темноте.
После этих слов «фройляйн Унбекант» взяла журнал, но не спрятала его, а совсем наоборот – соскочила с кровати и пошла в коридор, где горела настольная лампочка около столика дежурной медсестры.
Малиновская, бранясь шепотом, чтобы не разбудить прочих пациентов, бросилась следом.
«Фройляйн Унбекант» положила журнал под лампочку и, указав пальцем на снимок русских царевен, спросила Малиновскую:
– Не видите ли вы среди четырех этих девушек знакомого лица?
Малиновская зевнула и сказала, что ей в жизни не выпадало чести общаться с принцессами.
– А ведь вы ошибаетесь, – с лукавым и вместе с тем надменным выражением проговорила «фройляйн Унбекант» и высокомерно вздернула голову. Эта ее привычка порядком бесила персонал Дальдорфа, и Малиновская сделала ей замечание:
– Было бы неплохо, если бы вы бросили вести себя так, словно вы тоже русская принцесса!
Журнал с фотографиями подсказал ей эту реплику, которая произвела странное воздействие на «фройляйн Унбекант». На ее глазах выступили слезы, и она воскликнула, ткнув пальцем в одну из девушек на снимке:
– Да разве вы не видите? Разве вы не находите сходства между ней и мною?!
Малиновская была опытной сестрой и давно отвыкла крутить пальцем у виска, даже если слышала подобный шизофренический бред. За кого только не принимали себя пациенты! Недавно ей пришлось общаться с Клеопатрой… Так что русская принцесса – это мелочь.
– Да, что-то общее есть, – сказала Малиновская ласково. – Вы и в самом деле похожи немного. А теперь пора…
Она хотела сказать: «Пора спать!» – однако «фройляйн Унбекант» воскликнула:
– Признаться! Да, пора признаться!
– В чем? – озадачилась Малиновская.
– В том, что перед нами великая княжна Анастасия! – раздался голос за спиной медсестры.
От неожиданности та едва не подскочила и резко обернулась.
Перед ней стояла пациентка, поступившая вчера в клинику с диагнозом abnormal motuum. Фамилия ее была Пойтерт. Ее всю постоянно передергивало – от лица до конечностей. Глаза горели фанатичным огнем. Приплясывая, она проделала какой-то пируэт перед «фройляйн Унбекант», видимо означавший реверанс, и, задыхаясь от волнения, выпалила:
– Как я счастлива видеть вас, ваше высочество! Как я счастлива, что вы живы!
Малиновская опешила. Похоже, у этой Пойтерт аномальной была подвижность не только тела, но и мыслей!
Кажется, «фройляйн Унбекант» тоже несколько растерялась. Глаза ее возбужденно сверкали, ее била дрожь, рот кривился…
Кажется, Пойтерт заразила девушку своим патологическим волнением. Их надо поскорей развести по палатам, дать отдохнуть.
– Дорогие дамы! – с материнской ласковостью проговорила Теа Малиновская. – Давайте отдохнем. Нельзя на ночь читать такие возбуждающие воображение вещи, как статьи о бедных девочках, убитых в самом расцвете юности. Неудивительно, что ваша фантазия разыгралась не в меру. Позвольте мне дать вам успокоительное. А утром, когда вы обе хорошенько отдохнете, выспитесь и увидите, что все страхи разошлись, сможете снова поговорить об этом – уже без истерик.
– Сама истеричка, – буркнула Пойтерт.
Теа Малиновская с трудом сдержала усмешку, глядя на ее беспорядочные телодвижения.
– Нас всех согнали ночью в подвал, – вдруг заговорила «фройляйн Унбекант» голосом, лишенным всякого выражения. – Мы даже не успели одеться толком. Нам пробормотали какой-то невнятный приговор, а потом охранники выхватили револьверы. Мы метались по этой тесной комнатушке в надежде укрыться от пуль, но это было бессмысленно. Горничная кидалась туда-сюда, пыталась спрятать лицо в подушку… Я почувствовала, как одна из моих сестер падает на меня. Я хотела ее поддержать, но не удержалась на ногах, мы вместе упали. Нет, сначала меня что-то ударило под лопатку…
Теа Малиновская, слушавшая ее с открытым от изумления ртом, сразу вспомнила шрамчик под правой лопаткой «фройляйн Унбекант» – она видела его, помогая пациентке принимать ванну.
– Да-да, ударило под лопатку, – продолжала бормотать девушка, – я упала, а сестра рухнула на меня и прикрыла, наверное, от новых выстрелов. И все же я потеряла сознание. Очнулась в какой-то телеге и долгое время не понимала, что со мной происходит: металась в жару. Оказалось, какой-то солдат из числа охраны, когда выносили трупы, увидел, что я жива, пожалел меня и спрятал. Этого сначала не заметили, а когда спохватились, было уже поздно. Он увез меня из Перми, а потом тайком вывез из России в Румынию. Мы ехали втроем – он, я и его жена. Чтобы оплатить расходы, он по дороге продавал драгоценности, которые были зашиты в мою одежду… Да, у нас у всех, у сестер, одежда была буквально нашпигована драгоценностями. Некоторое время мы оставались в Бухаресте, потом его жена умерла. Я боялась оставаться с ним. Кто-то… не помню кто, доставил меня в Берлин. Тут я не знала, что делать и как быть, и от отчаяния бросилась в Ландвер-канал.
Весь этот монолог девушки Мари-Клара Пойтерт сопровождала страдальческой мимикой и жестикуляцией, достойной актрисы шекспировского театра «Глобус». Вернее, актера, поскольку в шекспировском театре «Глобус» женские роли исполнялись мужчинами.
– Слышите?! – прошипела она, торжествующе глядя на Малиновскую. – Такие подробности знать может только истинная дочь злодейски убитого русского царя!
Теа Малиновская тем временем немного освоилась с происходящим. Она взяла журнал, пробежала глазами статью под названием «Lebt eine Zarentochter?» и засмеялась.
Как все просто, оказывается! Про расстрел в каком-то подвале написано в этой статье.
– А ведь вы ошибаетесь, – ласково сказала она. – Здесь написано, что царскую семью убили в городе под названием Екатеринбург, а вы говорите, что ваш рыцарь, ваш спаситель, этот солдат вывез вас из города под названием Пермь…
«Фройляйн Унбекант» растерянно моргнула.
– Конечно, Екатеринбург, конечно, – забормотала она. – Разве я сказала из Перми?
– Она сказала из Екатеринбурга! – возмущенно пропищала Мари-Клара Пойтерт.
– Ну вот что! – прихлопнула ладонью по журналу Теа Малиновская. – Или вы сейчас же отправляетесь по своим палатам, или я вызываю дежурного врача, который вкатит вам по хорошей дозе успокоительного.
– Хорошо! – кривляясь, выкрикнула Пойтерт. – Мы уйдем! Но завтра мы вернемся к этому разговору.
«Завтра будет уже не мое дежурство, – подумала Теа Малиновская. – Завтра делайте что хотите!»
– Конечно, конечно, – пробормотала она ласково. – А сейчас – спать!
– Позвольте проводить вас в опочивальню, ваше высочество! – провозгласила Мари-Клара Пойтерт, снова подскочив в некоем подобии реверанса, и подставила согнутую калачиком руку «фройляйн Унбекант».
Та оперлась на предложенную руку и удалилась, ступая медленно и важно. Рядом подпрыгивала и подскакивала Пойтерт.
Теа Малиновская задумчиво посмотрела вслед.
Конечно, эта статья в журнале произвела такое воздействие на «фройляйн Унбекант», медсестра в этом не сомневалась, а Пойтерт – просто истеричка-шизофреничка, и на их поведение можно было бы не обращать особого внимания… однако Малиновская вспомнила, что «фройляйн Унбекант» читала по-русски какие-то непонятные стихи.
Все-таки она может быть русской.
Нет, все не так просто, как кажется! Разумеется, утром надо сообщить о случившемся дежурному врачу. Однако прямо сейчас стоит сделать один звонок.
Теа Малиновская порылась в ящике стола, нашла записную книжку, открыла ее и несколько раз повторила про себя некий телефонный номер. Потом спустилась в приемный покой, подошла к аппарату и назвала этот номер телефонистке. Она вспомнила, как один русский господин, глава «Общества помощи русским беженцам», князь Боткин, а может быть, граф (по мнению Малиновской, чуть ли не все русские эмигранты были либо графьями, либо князьями) просил ее сообщить, если что-то необычное случится с «фройляйн Убенкант». Сказал, что ждет звонка в любое время дня и ночи.
Теа не вполне поняла, чего именно ждет от нее господин Боткин, что хочет услышать, но случившееся этой ночью было вполне достойно сообщения.
Боткин, ответивший на звонок сонным голосом (все же была глубокая ночь), завершил разговор с Теа Малиновской бодро, радостно, возбужденно.
– Я вполне согласен с вами, что на девушку подействовала статья в журнале, – сказал он. – Однако надо все же разобраться, что и как. Завтра же в лечебницу приедут люди, знавшие великую княжну. А сейчас спокойной ночи, дорогая фройляйн Малиновская. Поверьте, я в долгу не останусь.
Теа Малиновская повесила трубку, поднялась в свое отделение, обошла палаты («фройляйн Унбекант» и Мари-Клара Пойтерт лежали в своих кроватях с закрытыми глазами… неизвестно, спали или нет, но, главное, не шумели и не мешали другим), а потом села за свой столик, положила голову на руки и крепко уснула, даже не подозревая, какую бурю подняла своим звонком этому князю, а может быть, графу Боткину.
А «фройляйн Унбекант» не спала. Она лежала, свернувшись калачиком, и пыталась выстроить в памяти то, о чем ей предстояло рассказывать – по замыслу Боткина – и что предстояло забыть. Беда была в том, что все, приговоренное к забвению, было правдой, а забыть правду, в отличие от выдумки, очень трудно.
