Берлин, 1920 год

До дома, в котором жил Клаус, Анатолий добрался, почти теряя сознание от усталости и голода. На счастье, еще не во всем Берлине были убраны уличные водокачки, и ему порою удавалось утолить жажду.

И вот наконец впереди появилась каменная коробка, которая раньше вызывала у Анатолия брезгливую ненависть, но сейчас показалась ему ну просто-таки землей обетованной!

Лифт не работал. Анатолий кое-как поднялся на третий этаж и постоял перед дверью, набираясь сил. Потом прижал палец к звонку. И внезапно из-за этой запертой двери ему в лицо словно бы бросилось все то неприятное, оскорбительное, порою гнусное, что было для него связано с Клаусом, и он с ужасом спросил себя, зачем притащился сюда – неужели для того, чтобы испытать новые унижения?! – и не лучше ли повернуть назад, пока не поздно?!

Кто знает, может быть, он так и сделал бы, спохватившись в этот последний миг, даже если бы ему пришлось катиться по лестнице кубарем, а потом упасть перед домом в голодный обморок, однако в этот момент за дверью послышались шлепающие шаги, словно приближалась утка, и юношеский высокий голос спросил:

– Кто там?

В первую минуту Анатолий решил, что ошибся адресом, но нет – это была та же знакомая ему дверь. Потом мелькнула мысль, что Клаус за это время мог переменить квартиру. А если так, надо узнать, куда же он переехал.

– Мне нужен герр Краузе, – сказал Анатолий.

– А зачем? – спросил голос за дверью.

– По делу, – буркнул Анатолий, начиная злиться.

Повернулся ключ в замке, звякнула цепочка, дверь открылась, и Анатолий увидел юнца лет шестнадцати, не больше, – худенького, невысокого, с по-девичьи смазливым личиком и одетого как девочка: в розовые шелковые пижамные штанишки, украшенные кружевцами, и короткую, до пояса, рубашонку на бретельках. Спереди рубашонка имела круженную вставку, открывавшую взору тощую и плоскую грудь юнца.

В первое мгновение Анатолий не разобрался, какого пола стоящее перед ним создание, но это, конечно, был мальчишка: торчащий кадык и явственно выступающий возбужденный членик (именно с уменьшительным суффиксом!) – выдавали пол переодетого. Да еще и ступни у него были как у мальчишки-подростка – большие, плоские, неуклюжие, – вот и шлепал он ими по-утиному.

– Кто это там, мой сукапупс? – донесся из глубины квартиры мурлыкающий голос Клауса, и Анатолий, как ни был потрясен неожиданной встречей, не смог удержаться от смеха. Клаус назвал мальчишку Zuckerpups – сахарный пупсик, но звучало это слово именно как «сукапупс»!

Ух ты… Клаус завел любовничка, нового любовничка! Сукапупсика! Вот уморушка-то!

Заслышав смех, Клаус проворно выскочил в прихожую, кутаясь в шелковый китайский халат с драконами, и Анатолий расхохотался еще пуще. Клаус совершенно не оправдывал своей фамилии – Краузе, что значило – кудрявый. Он был лысый – лысый как бильярдный шар, но в сочетании с деловым серым костюмом, соломенной шляпой и бамбуковой тросточкой под мышкой лысина придавала ему даже некую солидность, а в этом нелепом халате до колен, из-под которого торчали толстые кривоватые ноги, пузатый, с блестящим от пота черепом, он выглядел не просто комично – он выглядел комично и гнусно, особенно если представить, чем он только что занимался со своим сукапупсиком.

– Зачем ты открыл дверь, дурак?! – взвизгнул Клаус, отвесив шлепок любовнику и опасливо уставившись на Анатолия. – Кто это?!

– Он сказал, что по делу, – испуганно проблеял сукапупсик, пытаясь исправить оплошность и прикрыть дверь, но было поздно – Анатолий держал створку крепко.

– Ты что, Клаус? – удивленно спросил он. – Не узнаешь меня, что ли? Это же я, Анатолий! Анатолий Башилов!

Клаус всмотрелся, близоруко моргая голубыми глазами, обрамленными такими светлыми ресницами, что казалось, будто их и вовсе нет.

– Анатолий? – повторил Клаус изумленно, снова хлопнув глазами. – Это ты?! Я и правда не узнал тебя… Где ты был все это время?!

– В больнице, – хрипло ответил Анатолий, не понимая, какую игру ведет Клаус и зачем принимает этот дурацкий обалделый вид. – В Элизабет-кранкенхаузе.

– В больнице? – повторил Клаус, и его толстощекое лицо побагровело от ярости. – Что?! В больнице?! Что у тебя было? От чего ты лечился? От сифилиса?

Теперь пришла очередь Анатолию изумляться.

– Да ты с ума сошел?! – воскликнул он возмущенно. – С чего ты взял?! Меня избили, я без сознания лежал…

Но Клаус не слушал его оправданий и вопил:

– Да как ты смел сюда явиться? Сифилитик проклятый!

Захотелось броситься прочь, но в то же время Анатолий понимал, что Клаус – его последняя надежда. Только Клаус может ему помочь. Он добрый, отходчивый, и, хоть городит сейчас невесть что, Анатолий его уговорил бы… если бы не эта тощенькая тварь, которую Клаус подобрал в какой-то аллее Тиргартена, как еще раньше подобрал и его самого, Анатолия.

– Зачем он тебе, этот сукапупсик? – зло крикнул Анатолий. – Чем он лучше меня? Чем слаще?

– Пошел вон! – взвыл Клаус. – Ты не должен был сюда приходить!

– Но ты мне нужен, Клаус! – в отчаянии вскричал Анатолий. – Вспомни, что было между нами!

– О да, я помню и никогда не забуду! – взвизгнул Клаус. – А еще не забуду твой провалившийся нос! Ах ты тварь! Тварь! Значит, ты и меня заразил? А я заразил моего малыша? Моего птенчика?

Птенчиком был, надо полагать, сукапупсик, и Анатолий вдруг почувствовал, что его сейчас вырвет. Все отвращение, которое он когда-либо испытывал к жизни – а испытал он его немало! – так и подкатило к горлу.

– Провалившийся нос?! – прохрипел он с ненавистью. – Да меня избил тот таксист, в машине которого ты хотел меня поиметь, помнишь? Он мне нос сломал, потому что ему было противно! А сифилисом тебя заразит твой сукапупсик, если ты его не выгонишь вон!

– Нет, это я тебя выгоню вон! – надвинулся на него Клаус. Халат его распахнулся, и при виде жирного пуза и обвисшей плоти Анатолий окончательно потерял над собой контроль.

Он схватился за полы халата, подтянул к себе Клауса и двинул его коленом между ног так, что тот задохнулся криком боли и тяжело повалился на пол. Сукапупсик кинулся было наутек, однако Анатолий сгреб его за рубашонку, швырнул рядом с Клаусом и несколько раз пнул изо всех сил. Тот дико взвизгнул и умолк, словно задохнулся от боли. Похоже, у сукапупсика треснули ребра, но это Анатолия не остановило.

– Не надо! – застонал Клаус. – Не трогай его! Что тебе нужно? Денег? Возьми… вот портфель, возьми! Там есть доллары в портмоне! Вон портфель, в комнате!

Анатолий усилием воли остановил себя от дальнейшего избиения, заставил повернуться к портфелю, который лежал в комнате на стуле, взял его, вынул пухлое портмоне и отдельно лежащую пачку марок, перехваченную банковской бандеролью, – десять тысяч марок, ерунда, но пригодится и это. Рука наткнулась на что-то плоское, в гладкой обертке. Это была плитка шоколада Ritter – Анатолий схватил ее с восторгом. Портмоне у него хватило ума не брать – вытащил оттуда пачку долларов, рассовал деньги по карманам, а с шоколада сорвал обертку да так и впился в него зубами. Рот мигом наполнился клейкой жирноватой сладостью, склеив челюсти, и Анатолию не удалось сказать Клаусу на прощанье все то, что хотелось. Судорожно глотая, он сбежал по лестнице, чувствуя, как шоколад буквально на ходу возвращает ему силы.

На улице, едва выскочив из двора, он припал к колонке и с наслаждением напился. И только перевел дух, как внезапно над головой, словно карающий глас с небес, раздался истошный вопль:

– Держите вора! Убийца! Ограбил! Убил! Вот он, пьет воду!

Анатолий изумленно вскинул голову.

Клаус, придерживая между ногами развевающиеся полы халата, стоял на крохотном балкончике, прилепившемся к мрачной серой стене дома, как ласточкино гнездышко, и кричал, указывая вниз на Анатолия:

– Вот он! Вот! Держите! Полиция!

Полиции вблизи не было, а редкие прохожие не спешили схватить вора и убийцу. И все-таки медлить не стоило.

Анатолий, затравленно озираясь, ускорил шаги, потом побежал… и тут, словно нарочно, из-за угла вывернули двое полицейских в своих сверкающих, словно бы жестяных, касках с огромными, вызывающими кокардами.

– Держите! – надсаживался Клаус, свешиваясь через перила балкончика и в какой-то момент едва удерживаясь на нем. Впрочем, он тотчас отпрянул от перил, но орать не перестал: – Доллары! Марки! Шоколад!

– Шоколад, – спокойно проговорил сержант, хватая Анатолия за руку, в которой он сжимал недоеденную плитку шоколада, и с силой закручивая ее за спину.

Анатолий рванулся было, но в бок ему уперлось револьверное дуло.

– Посмотри у него в карманах, Шнитке, – приказал сержант, и из карманов Анатолия были извлечены купюры.

– Доллары, – доложил Шнитке сержанту, словно тот сам не видел. – Марки.

– Веди его в участок, – приказал сержант. – А я поднимусь в квартиру – сниму показания у потерпевших. Деньги давай сюда.

Он принял купюры у Шнитке, причем ловким движением сунул долларовую бумажку в карман рядового. Сколько таких бумажек останется в его собственных сержантских карманах, можно было только гадать, но Анатолию было не до того.

Шнитке вел его, по-прежнему держа одну руку заломленной назад, да и дуло, упершееся в бок, не внушало бодрости. Но, наверное, Анатолий все же рискнул бы попытаться вырваться и удрать, если бы его вдруг не осенило: а зачем? И, главное, куда? Его отведут в участок, задержат, осудят, отправят за решетку… ну и что? Зато он будет сыт, одет, пусть и в полосатую одежду, у него будет время решить, как жить дальше и жить ли вообще…

Подавленный этой покорностью, этой всепоглощающей духовной усталостью, он безропотно дотащился до участка и покорно сел на скамью в коридоре, дожидаясь оформления документов.

Взгляд его рассеянно скользил по стенам, увешанным снимками разыскиваемых преступников, пропавших людей, неопознанных трупов… И вдруг один портрет привлек его внимание. Это была фотография молодой женщины с угрюмым взглядом усталых глаз и напряженно стиснутым ртом. Коротко стриженные волосы обрамляли худое лицо.

– Боже мой, Аня! – пробормотал Анатолий, вскакивая и делая шаг к стене. – Аня, неужели это ты? Неужели я нашел тебя?!

Мгновение он был счастлив… до тех пор, пока взгляд его не упал на титр, под которым висел портрет этой женщины. Титр гласил: «Неопознанные трупы».

Анатолий упал на скамью, зажмурился, прижал кулаки к глазам, словно пытаясь остановить готовые хлынуть слезы.

Шнитке выглянул в коридор и почти втащил его в кабинет – Анатолий был так потрясен, что едва передвигал ноги.

А между тем портрет, вызвавший такой взрыв эмоций у Анатолия Башилова, принадлежал девушке, называемой «фройляйн Унбекант». По какому-то непонятному недоразумению, а вернее, по рассеянности или недосмотру полицейского чиновника, он попал в другую рубрику, хотя должен был оказаться под титром «Кому известны эти люди?». Анатолий был так потрясен, что даже не обратил внимания: ведь все неопознанные трупы были сфотографированы лежащими с закрытыми глазами, а та, которую он узнал, смотрела на него – пусть и угрюмо, но смотрела!

Да, он был измучен, потрясен, он был в шоке… а между тем судьба вновь пошла другим путем, не позволив Анатолию вмешаться в жизнь загадочной «фройляйн Унбекант».