Берлин, 1920 год
Никто в Элизабет-кранкенхаузе не знал, что все-таки делать со странной пациенткой. Наконец ее настойчивое желание сохранить инкогнито заставило врачей предположить, что у нее некая душевная болезнь, которую можно было бы назвать sacramentummania или sacramentumfilia.
После того как фотографии «фройляйн Унбекант» в течение некоторого времени напрасно украшали стены полицейских участков Веймарской республики, руководство Элизабет-кранкенхауза, совершенно отчаявшись проникнуть в тайну ее заболевания, приняло решение перевести неизвестную девушку в Дальдорф. Так обычно называли Государственный институт здравоохранения и опеки, расположенный в районе Виттенау на северо-западе Берлина. Эта больница была гораздо больше Элизабет-кранкенхауза, но главное, там работали лучшие специалисты по нервным и душевным заболеваниям.
Врачи в Дальдорфе отнюдь не пришли в восторг при встрече с новой пациенткой. Она точно так же не желала вступать с ними в разговоры, как не желала разговаривать с врачами Элизабет-кранкенхауза, и ее замкнутое молчание было воспринято как проявление высокомерия, тем более что она имела обыкновение частенько вздергивать голову и смотреть на окружающих как бы свысока, хотя и была гораздо ниже их ростом.
Врачи подвергли ее обычному профессиональному допросу: слышит ли она странные голоса? Видит ли некие картины? Короче говоря, бывают ли у нее галлюцинации?
Пациентка ответила с иронией:
– О, я уверена, что вы в этом деле преуспели гораздо больше, чем я, доктор.
Доктор Винике, проводивший первое обследование, потом возмущенно рассказывал коллегам:
– Она ясно дала понять, что считает сумасшедшим меня!
«Фройляйн Унбекант» не отрицала, что пыталась совершить самоубийство, но не пожелала объяснить, почему это сделала. В конце концов ей поставили предварительный диагноз «психическое заболевание депрессивного типа» и отправили в отделение Б, где находились еще четырнадцать других пациентов, которые считались не склонными к проявлению агрессии и не представляли опасности ни для персонала, ни для больных. Некоторые из них даже дружили между собой. Однако «фройляйн Унбекант» держалась от всех в стороне, отмалчивалась и по-прежнему ничего не говорила о себе.
Пациенты Дальдорфа должны были трудиться на пользу лечебницы: мыть посуду, убирать в палатах и в парке, чинить белье. Но «фройляйн Унбекант» ничего подобного почти никогда не желала делать, а если начинала, то вскоре бросала с выражением крайнего отвращения к любой черной работе, и демонстративно, с укоряющим выражением, рассматривала свои испачканные, мокрые и «испорченные», как она говорила, руки.
Однако медицинские и государственные порядки все же требовали установления ее личности. Были приглашены эксперты – прежде всего, знатоки различных языков. Они сочли, что произношение «фройляйн Унбекант» имеет некоторые признаки славянского акцента. Девушка была представлена нескольким польским семействам, которые ранее заявляли о своих пропавших родственниках, но это тоже не дало результата.
Неопределенное положение начало всех раздражать, и именно в это время на службу в Дальдорф была принята медицинская сестра Теа Малиновская. В число ее обязанностей входило приносить пациентам библиотечные книги и журналы.
А надо сказать, что «фройляйн Унбекант» очень любила читать. Теа Малиновская доставляла ей иллюстрированные журналы и газеты – их «фройляйн Унбекант» просматривала с огромным интересом, причем не только немецкие, но и французские и английские. Она также свободно читала книги на иностранных языках, и когда однажды Малиновская – по заданию доктора Винике, который не терял надежды установить личность пациентки, – принесла ей газету «Руль» – самую читаемую и популярную газету среди русских эмигрантов – «фройляйн Унбекант» охотно взяла ее и долго водила глазами по строчкам.
Доктор Винике решил выяснить, в самом ли деле она читает или только делает вид. По его просьбе Теа Малиновская – полька, недурно знавшая русский язык, – спросила у пациентки, что написано в такой-то статье. Девушка ответила, что это сообщение о выходе в Берлине книги русского поэта Владислава Ходасевича, недавно приехавшего из Советской России через Ригу. Книга называлась «Тяжёлая лира», и пациентка потребовала принести ей этот сборник стихов.
Теа Малиновская с сомнением покачала головой: вряд ли в библиотеке психиатрической лечебницы окажется сборник стихов русского поэта, пусть даже изданный в Берлине. Однако доктор Винике, который очень заинтересовался этой просьбой, добился от главного врача разрешения выписать книгу для библиотеки. В самом деле, число русских эмигрантов в Берлине уже перевалило за двести тысяч, и вполне можно было ожидать их появления среди пациентов Дальдорфа.
Наконец стихи подали «фройляйн Унбекант». Она торопливо перелистала страницы и равнодушно отложила книгу. Потом снова взяла, снова перелистала, какое-то стихотворение прочла внимательно, слабо улыбнулась, отчеркнула ногтем какую-то строчку и попросила вернуть эту скучную книгу в библиотеку, а ей принести какой-нибудь роман.
Теа Малиновская вышла из палаты и, конечно, сунула нос в книгу, отыскивая отчеркнутое место. Нашла она его довольно скоро и прочитала:
Старым снам затерян сонник.
Все равно – сбылись иль нет.
Строка показалась Малиновской довольно бессмысленной, но она все же продемонстрировала ее доктору Винике и по мере сил перевела на немецкий язык. К сожалению, это нимало не помогло установлению личности «фройляйн Унбекант». Ну, читает она по-русски, ну и что? Она читала также и по-немецки, по-французски, по-английски… Неизвестная оставалась неизвестной!
Правда, вскоре после этого сестра Бухгольц, жившая некогда в Петрограде, начала уверять, будто «фройляйн Унбекант» свободно говорила с ней по-русски.
Потом пациентка в присутствии доктора обронила такую фразу: «Если бы люди знали, кто я, меня бы здесь не было!»
– Но кто же вы? – едва ли не взмолился доктор Винике.
«Фройляйн Унбекант» покачала головой с самым загадочным видом:
– Здесь слишком много русских шпионов. Клиника – лучшее убежище для меня. Если бы в России не произошла революция, все было бы по-другому.
– Так вы русская?! – предположил Винике.
Она прошептала:
– Я не могу ответить. Я боюсь преследования!
Поскольку «фройляйн Унбекант» и прежде морочила всем головы недомолвками, это сочли одной из ее мистификаций, да и забыли.
Однако вскоре пришлось об этом вспомнить, потому что личность «фройляйн Унбекант» начала проясняться.
Произошло вот что.
Пациенты часто гуляли в больничном саду. «Фройляйн Унбекант», которая в Элизабет-кранкенхаузе избегала прогулок, здесь, в Дальдорфе, тоже начала иногда выходить в сад – особенно в теплую погоду, – и бродила по дорожкам, посыпанным песком, иногда приближаясь к запертым воротам и подолгу стоя перед ними.
К выздоравливающим пропускали родственников и разрешали им гулять вместе с пациентами. В Дальдорфе считали, что общение со здоровыми людьми, особенно близкими, благотворно влияет на состояние больных. Уходя, какой-то посетитель оставил на скамье выпуск «Berliner Illustrirte Zeitung». На первой странице была помещена большая фотография четырех девушек – русских великих княжон Ольги Николаевны, Татьяны Николаевны, Марии Николаевны и Анастасии Николаевны.
Собственно, о жестоком уничтожении семьи русского императора писали довольно часто, однако ни одна статья не была еще снабжена таким интригующим заголовком: «Lebt eine Zarentochter?» – «Одна из дочерей царя жива?» В статье, помещенной в журнале, в очередной раз говорилось об аресте царской семьи и ее казни в Екатеринбурге, однако заканчивалась статья словами, которые прежде никогда и никем не были написаны или сказаны: «До сего дня не существует возможности установить наверняка, не случилось ли так, что в ходе той бойни одна из великих княжон, а именно Анастасия, была просто ранена и что она осталась жива».
«Фройляйн Унбекант» взяла этот журнал и унесла к себе в палату.
Никто не обратил на это внимания. Да если бы и обратил – что же в этом такого? Ну унесла да унесла, ну журнал да журнал…
Однако это был не просто журнал, а знак, который Сергей Дмитриевич Боткин подал наконец своей протеже!
