Берлин, 1920 год
Боткин помнил, как пару лет тому назад в Берлине появился человек по имени Павел Маврикиевич Подгорский. Оформлял на него документы помощник Боткина, однако Сергей Дмитриевич насторожился, увидев его имя. Вернее, это отчество! Очень может быть, что Подгорских в России было множество, однако Маврикий Подгорский в свое время сотрудничал с особым подразделением Отдельного корпуса жандармов и числился среди доверенных лиц Столыпина. А он, как известно, в бытность свою министром внутренних дел курировал Отдельный корпус жандармов вообще и его секретные операции в частности. Одна из этих секретных операций стала известна Боткину – совершенно случайно – от его друга детства и мужа его двоюродной сестры Ксении, Алексея Бородаева. Операция эта называлась «Вторая семья». Лишь обмолвившись о ней, Бородаев, язык которому развязало неумеренное количество шампанского, немедленно протрезвел и взял с Боткина клятву, что он нигде и никогда не проговорится о деталях этой операции, не то его другу детства немедленно придется пустить себе пулю в лоб, сделав вдовой Ксению и их юного сына Степана.
Боткин поклялся тем более охотно, что считал затею Столыпина совершенно неосуществимым бредом. Однако он запомнил названные Бородаевым фамилии еще нескольких человек, которые самым теснейшим образом занимались этой операцией. Руководителем ее был некто Бойцов, а вместе с Бородаевым со «второй семьей» работали также доктор Гадлевский и тайный агент Подгорский. Имени Гадлевского Боткин не запомнил, а имя Подгорского запало ему в память: Маврикий. Редкое, запоминающееся имя! И вот теперь Боткин держал в руках документы сына этого самого Маврикия Подгорского.
Ну, эмигрант и эмигрант, казалось бы, еще один из множества, которые каждый день проходили перед Боткиным, однако, повинуясь непонятному беспокойству, Сергей Дмитриевич узнал у помощника, когда Подгорскому назначена вторая встреча – для получения необходимых документов на жительство в Берлине, – и принял Павла Маврикиевича Подгорского сам.
Перед ним возник прихрамывающий, до крайности изможденный голубоглазый остроносый молодой человек в потерявшей всякий вид студенческой шинели. Вокруг шеи был намотан толстый вязаный шарф, а поверх него наброшена еще и выношенная женская шаль.
– Это все, что осталось от матушки, – стыдливо пояснил Подгорский. – Она умерла как раз накануне того дня, когда мы должны были бежать в Финляндию.
– От голода? – спросил сочувственно Боткин, немало наслышанный о бедствиях, которые переживали петроградцы.
– Нет, от страха… Она увидела человека, который пришел нас убивать, и умерла. Мне удалось скрыться чудом…
– Это был большевик? Комиссар? – уточнил Боткин.
Подгорский покачал головой и поведал путаную историю, которая звучала как выдумка в духе какого-нибудь бульварного писаки, настолько она изобиловала невероятными приключениями, диковинными совпадениями и слишком громкими именами.
Боткин, который никогда не был монархистом, это раз, а два – выслушивал чуть ли не ежедневно какие-нибудь невероятные истории от русских беженцев (жизнь каждого могла бы стать темой для авантюрного романа, только, вот беда, для очень грустного романа!), поохал, поахал – чего только не бывает в жизни! – и отправил рассказ Подгорского в самые глубокие тайники памяти. Но когда из Румынии пришли слухи о девушке, которая выдает себя за великую княжну, Боткин вспомнил о нем. Вспомнилась ему также болтовня Алексея Бородаева, которая придавала достоверность рассказу Подгорского.
Судя по этому рассказу, Анастасия Романова и в самом деле осталась жива! Неведомым образом спаслась, но не из подвала Ипатьева (там, уверял Подгорский, расстреляли только императора и его сына, а также злосчастного Евгения Боткина и нескольких слуг), а где-то под Пермью, добралась до Петрограда, потом скрылась в Москве – и уже там след ее затерялся. Подгорский предполагал, что ей удалось перебраться в Крым и там присоединиться к вдовствующей императрице Марии Федоровне и некоторым другим членам августейшего семейства, которым удалось вовремя покинуть революционный Петроград.
Однако Боткин точно знал, что весной 1919 года вдовствующая императрица и прочие успели эвакуироваться из Крыма на английском крейсере «Мальборо» и великой княжны Анастасии Николаевны среди них не было. Значит, она осталась в России.
Осталась в России? Или смогла до Румынии добраться?
Возможно…
И все же, по мнению Боткина, в Румынии оказалась явная самозванка. Во-первых, подлинная Анастасия немедленно обратилась бы к королеве Марии, своей родственнице. Во-вторых, Тарас Самойленко, которому Боткин совершенно доверял, опознал в ней дублершу, которую имел возможность прежде видеть.
Тем не менее Подгорский был последним, кто встречал настоящую Анастасию – осенью 1918 года в Петрограде, – причем видел он ее очень близко. Подгорский мог бы оказаться еще одним экспертом, который подтвердил бы – или опроверг личность девушки, назвавшейся великой княжной. Боткин решил с ним встретиться и показать ему свою протеже. Однако оказалось, что Подгорский недавно умер, вернее, погиб, попав под трамвай.
Боткин был огорчен. А впрочем, он и так не сомневался, что имеет дело с самозванкой! И, затевая интригу с «фройляйн Унбекант», он ставил перед собой отнюдь не возвышенно-политические, а сугубо материальные – финансовые цели.
Золото Романовых в английском банке! Оно могло быть получено только законными наследниками русского царя. Правда, они должны были знать особый секретный код для того, чтобы открыть сейфы.
Самозванка знать его не могла. Именно поэтому Боткин дал «фройляйн Унбекант» строжайшую инструкцию: максимально достоверно имитировать провалы в памяти.
Он надеялся, что девушка будет признана, но не французскими Романовыми, которые сами тянули руки к этому золоту, не зная кода, а вдовствующей императрицей Марией Федоровной и ее дочерьми, великими княгинями Ольгой и Ксенией: все они жили сейчас в Дании, на вилле Видёре близ Копенгагена. Боткин не сомневался, что старой императрице код известен и она откроет его чудом спасшейся внучке.
Но для этого предстояло изрядно потрудиться.
Боткин знал: время работало на него и при этом было его врагом.
Чем больше пройдет времени, тем больше вероятности, что черты подлинной Анастасии будут забыты ее родственниками. С другой стороны, чем больше пройдет времени, тем меньше решимости останется у самозванки, чтобы продолжать играть свою роль.
Рядом с ней должен постоянно находиться человек, который будет помогать ей выбираться из скользких ситуаций, подсказывать, как действовать, ободрять в тяжелые минуты.
Сергей Дмитриевич очень надеялся на приезд и помощь своей двоюродной племянницы, сестры Глеба, Татьяны Боткиной, которая носила теперь фамилию Мельник. Однако и Татьяна его подвела. Она застряла в Ницце – слегла с приступом желчно-каменной болезни, перенесла операцию в русской клинике для эмигрантов и настолько озаботилась своим здоровьем и делами семейными, что ей не было никакого дела до того замысла, который родился у ее родственника Сергея Дмитриевича Боткина и который, по его словам, сулил семье златые горы.
В златые горы Татьяна уже давно перестала верить.
Столкнувшись лицом к лицу с нищетой, которая была непременной спутницей почти всех эмигрантов, Татьяна не хотела выздоравливать, не хотела из госпиталя в Ницце возвращаться в Рив-сюр-Фюр близ Гренобля в маленькую квартирку без удобств, где ее ждали две дочери и муж, Константин Мельник, бывший офицер, который трудился простым рабочим на местной бумажной фабрике. В Рив-сюр-Фюр Татьяна давала уроки русского, немецкого и английского языков, чтобы пополнить скудный семейный бюджет. И, с трудом придя в себя после операции, она решила сначала как следует восстановить здоровье, прежде чем ввязаться в авантюру, которую задумал Боткин.
Сергей Дмитриевич отчаянно нуждался в помощниках! Пока ему не везло. Он никак не мог найти подходящего человека, который мог бы оказаться рядом с мнимой Анастасией и поддерживать ее готовность участвовать в его замысле. Грандиозная интрига, которая могла бы стать интригой века, оказалась под угрозой.
И прошло немало времени, прежде чем Боткин смог дать понять своей подопечной, что ей настала пора выходить на сцену.
