7

Время уже адски позднее, но я звоню Хавьеру и прошу его как можно быстрее пригнать фургон к моему дому. Говорю ему, что «Джип» можно забирать сразу же и что я заплачу за дополнительные хлопоты. Он не задает вопросов, но обещает, что будет через полчаса. Значит, развязка близка.

Иду в свою комнату, отключаю от всех проводов свой ноутбук и кладу в дорожную сумку, чтобы позже избавиться от него по частям. От меня не ускользает, что у меня есть нечто общее с моим бывшим мужем.

«На этот раз все по-другому, не так ли? – шепчет мне призрачный голос Мэла, пока я рассовываю в сумку вещи, которые хочу сохранить. – Ты бежишь не от преследователей, даже не от меня. Теперь ты бежишь от полиции. Как ты думаешь, далеко ли тебе удастся уйти, когда за тобой начнут охотиться по-настоящему? Когда за тобой начнут охотиться все?»

Прерываюсь, чтобы схватить альбом, который я ни за что не согласна бросить. Там нет фотографий Мэла – только я, дети и друзья. Мэл как будто никогда и не существовал. Вот только он прав. Мысленный Мэл, во всяком случае. Если я сбегу и полиция решит, что меня нужно преследовать, это будет уже совсем другой коленкор. Я сомневаюсь, что Авессалом поможет мне ускользнуть от закона. Он первым же меня и выдаст.

Раздается стук в дверь. Я сую альбом в сумку, застегиваю ее на «молнию» и оставляю на кровати. Все остальное, что у меня есть, можно дешево купить, легко заменить и без сожалений оставить.

Когда я открываю дверь, на крыльце стоит Хавьер.

– Спасибо, – говорю я ему. – Ваши ключи…

Прервав меня, он полным сожаления тоном произносит:

– Да, насчет этого… Я никогда вам не говорил, но, чтоб вы знали, я заместитель помощника шерифа. Примерно тогда же, когда вы позвонили насчет фургона, мне сообщили по рации, что вас собираются допросить. Вы никуда не едете, Гвен. Мне пришлось позвонить им.

За спиной у него стоит детектив Престер. Сегодня он одет в темный костюм, а синий галстук повязан так неаккуратно, что я задумываюсь: может быть, он просто завязал обычный узел и решил, что сойдет и так? Детектив выглядит усталым и рассерженным, в руке у него сложенный вчетверо лист бумаги с официальной печатью в верхней части. Он говорит:

– Я разочарован, мисс Проктор. Я думал, что между нами состоялась вполне разумная беседа. Но вы собирались удрать от меня, и, должен вам сказать, выглядит это не очень хорошо. Совсем нехорошо.

Я чувствую, как вокруг меня смыкается ловушка. Не медвежий капкан, а шелковые нити, сплетенные в прочнейшую сеть. Я могу кричать, я могу яриться, но я больше не могу убежать от этого.

Чем бы это ни было.

Я улыбаюсь Хавьеру, хотя мне совсем этого не хочется, и говорю:

– Всё в порядке.

Он не улыбается в ответ. Он смотрит на меня пристально и настороженно. Я вспоминаю о том, что все они в курсе: у меня есть разрешение на скрытое ношение оружия. Они знают, что я опасна. Я гадаю, не сидят ли где-нибудь в темноте снайперы.

Подумав о детях, я поднимаю руки вверх.

– Я безоружна. Можете обыскать меня, пожалуйста.

Престер проводит обыск, безлично проводя по моему телу ладонями, и я вспоминаю, как это впервые случилось с Джиной Ройял, как она стояла, склонившись над раскаленным капотом семейного минивэна. Бедная, глупая Джина думала, что это унизительно… Что бы она понимала!

– Чисто, – кивает Престер. – Хорошо, давайте сделаем все по-доброму и без осложнений, идет?

– Я поеду с вами без возражений, если вы сначала позволите мне поговорить с детьми.

– Ладно. Хавьер, пройдите с ней в дом.

Тот кивает, достает из кармана черную бляшку и пристегивает ее к поясу. На ней поблескивает обведенная золотом звезда помощника шерифа. Теперь он официально при исполнении.

Я вхожу в дом и обнаруживаю, что Ланни и Коннор сидят, напряженно глядя на дверь. Увидев меня, она слегка расслабляются, но когда следом входит Хавьер и становится на страже у дверей, напряжение возвращается.

– Мама, всё в порядке? – Голос Ланни слегка дрожит.

Я опускаюсь на диван и обнимаю их обоих, привлекая к себе. Поцеловав их, говорю так мягко, как только могу:

– Сейчас мне нужно поехать с детективом Престером. Всё в порядке. Хавьер останется здесь, с вами, пока я не вернусь.

Я поднимаю на него взгляд, он кивает и отводит взгляд. Ланни не плачет, но Коннор молча утирает слезы обеими руками, и я вижу, что мальчик злится на самого себя. Никто из них не произносит ни слова.

– Я очень люблю вас обоих, – говорю я и встаю. – Пожалуйста, присмотрите друг за другом до моего возвращения.

– Если ты вернешься, – почти шепотом отзывается Ланни. Я притворяюсь, будто не слышу этого, потому что если я сейчас посмотрю на нее, то не выдержу и меня придется силой отрывать от детей.

Но я все же нахожу в себе силы, чтобы самостоятельно выйти из дома, спуститься с крыльца и подойти к машине, возле которой стоит Престер. Оглянувшись, вижу, как Хавьер заходит обратно в дом и запирает дверь.

– С ними все будет в порядке, – говорит мне Престер. Он усаживает меня на заднее сиденье и ныряет внутрь следом за мной. Я думаю, что это примерно то же самое, как ехать в одном такси, только вот дверцы не открываются изнутри. По крайней мере эта поездка бесплатная. Грэм сидит спереди, за рулем.

Престер не говорит ни слова, и я не чувствую никаких эмоций, исходящих от него. Это все равно что сидеть рядом с глыбой нагретого солнцем гранита, от которой слабо пахнет «Олд Спайсом» и жидкостью для сухого мытья рук. Я не знаю, какой запах он чувствует от меня. Вероятно, запах страха. Сладковатый запах вины. Я знаю, как мыслят копы; они не приехали бы за мной, если б я не была – как это говорится на их языке – под подозрением. То есть подозреваемой, на которую они еще не собрали достаточно улик, чтобы обвинить в чем-нибудь. Я беспокоюсь за Ланни: на нее легла такая большая ответственность в таком юном возрасте… Тут я ловлю себя на том, что думаю так, как будто я действительно в чем-то виновна.

Но на мне нет вины. Не я убила девушку, найденную в озере. Я виновна лишь в том, что когда-то вышла замуж не за того человека и не замечала, что он – дьявол, носящий облик человека.

Я медленно вдыхаю, выдыхаю и говорю:

– Что бы я, по вашему мнению, ни совершила, вы ошибаетесь.

– А я и не говорил, что вы что-то совершили, – отвечает Престер. – Как говорят в классических детективах, вы просто помогаете нам в расследовании. – Он говорит это с поддельным британским акцентом, таким же неумелым, как и узел на его галстуке.

– Я под подозрением, иначе вы не получили бы ордер, – прямолинейно возражаю ему я.

Вместо ответа Престер разворачивает бумагу. Это официальный бланк с гербом города в верхней части, слово «Ордер» напечатано жирным шрифтом, но там, где должны идти подробности, красуются лишь бессмысленные слова, которыми графические дизайнеры обычно заполняют пустые места. Болванка текста – lorem ipsum . Я сама так часто использовала этот заполнитель, что сейчас не могу удержаться от смешка.

– Мы никоим образом не могли получить на вас ордер, мисс Проктор, с имеющейся у нас сейчас информацией. Сразу говорю вам это.

– Отличный трюк. И часто он срабатывает?

– Практически всегда. Местным дуракам хватает одного взгляда, чтобы решить, что это Официальная Государственная Латынь или что-то в этом роде.

На этот раз я смеюсь уже по-настоящему, представив сердитого пьяного водителя, который пытается разобрать, что означают эти слова. Официальная Государственная Латынь…

– Так что такого срочного случилось, если вам потребовалось идти на такие меры, чтобы затребовать меня в участок посреди ночи?

Почти неразличимая улыбка Престера исчезает полностью, лицо его снова становится непроницаемым.

– Ваше имя-фамилия. Вы живете в целой крепости, возведенной из лжи, и я скажу вам, что мне это не очень нравится. Сегодня поступил анонимный звонок относительно вашего настоящего имени и ваших возможных планов скрыться из города, поэтому я решил действовать быстро.

Я слегка холодею, однако на самом деле ничуть не удивлена. Это логичный ход со стороны моего бывшего мужа, чтобы сделать мою жизнь еще более трудной и жалкой. Любые мелкие, поганые уловки, лишь бы повредить мне. Теперь я заперта здесь, в Нортоне, и не могу начать цикл заново. Вместо ответа я просто качаю головой.

– Вы ведь понимаете, как странно это выглядит, верно? – продолжает Престер.

Я по-прежнему не отвечаю. Я ничего не могу сказать, чтобы улучшить свое положение. Я просто молча жду, чем все закончится. Полицейская машина выворачивает на основную дорогу, ведущую к Нортону, и прибавляет скорость.

Когда Престер раскладывает передо мной фотографии, я даже не вздрагиваю. С чего бы? Я уже не меньше ста раз видела жуткие результаты работы Мэлвина Ройяла. Я уже привыкла к этому ужасу.

Только два снимка по-прежнему вызывают дрожь у меня внутри.

Фотография девушки, висящей в проволочной петле под потолком гаража, и ее нагота усиливается тем, что местами с ее тела содрана кожа.

И снимок, сделанный под водой, в созданном Мэлом «саду девушек», где они зловеще колышутся в илистом сумраке, прикованные за ноги к бетонным блокам, и некоторые из них уже почти ничем не отличаются от скелетов.

Он применял научный метод к избавлению от трупов, вычисляя, какой именно груз следует привязать к той или иной жертве. Высчитывал, проверял методом проб и ошибок на мертвых животных, пока точно не уверился, какой вес удержит труп под водой. Все это было рассказано на суде.

Мэл хуже, чем монстр. Он умный монстр.

Знаю: то, что я сохраняю спокойное выражение лица и даже не вздрагиваю при виде этого ужаса, свидетельствует не в мою пользу, но знаю также, что притворство будет заметно с первого взгляда. Я смотрю поверх разложенных фотографий в глаза Престеру.

– Если вы собираетесь потрясти меня, вам следовало бы придумать что-нибудь получше. Вы и представить не можете, сколько раз я видела эти кадры прежде.

Он не отвечает. Вместо этого кладет поверх фотографий еще одну. Я вижу, что она снята на причале Стиллхауз-Лейк – вероятно, на том, что расположен недалеко от дверей моего дома. Я вижу с края снимка поношенные остроносые мужские туфли, в которые прямо сейчас обут детектив Престер, и начищенные форменные ботинки, вероятно, кого-то из полицейских – быть может, офицера Грэма. Я смотрю на эту обувь, чтобы не видеть того, что расположено в центре кадра.

Когда я все же переношу внимание на сам объект съемки… распознать в нем молодую девушку сложно. Это анатомическое пособие, состоящее из розовых мышц и тускло-желтых сухожилий со случайными вкраплениями белых костей. Запавшие, побелевшие глаза и похожая на водоросли масса мокрых темных волос, скрывающая часть ее освежеванного лица. Губы оставлены нетронутыми, и это лишь делает картину еще более жуткой. Я не хочу думать, почему ее губы остались такими же полными и идеальными.

– Она была сброшена в озеро с грузом, – говорит Престер. – Но веревку перерезало лодочным винтом, и из-за газообразования во внутренностях тело всплыло. Знаете, нужна не такая уж большая тяжесть, чтобы удержать на дне тело с содранной кожей. Есть много мест, через которые могут выйти газы. Но, полагаю, вы немало знаете об этом. Разве не так поступал ваш муж?

Жертвы Мэла никогда не всплывали. Он собрал бы еще дюжину образцов для своего безмолвного плавучего сада, если б не Происшествие. В чем Мэла нельзя обвинить, так это в небрежности или неумении.

Я говорю лишь:

– Мэлвин Ройял любил проделывать с женщинами подобные вещи, если вы это имеете в виду.

– И прятал мертвые тела в воде, верно?

Я киваю. Теперь, посмотрев на мертвую девушку, я не могу отвести взгляд. Моим глазам больно, словно я смотрю на солнце. Я знаю, что это изображение останется в моей памяти до конца жизни. Я сглатываю, давлюсь, кашляю и внезапно испытываю невероятно сильный позыв к рвоте. Каким-то образом я умудряюсь его сдержать, хотя на теле у меня выступает холодный пот.

Престер замечает это и подталкивает в мою сторону стоящую на столе бутылку воды. Я свинчиваю крышку и делаю глоток, признательная за холодную, стеклянистую тяжесть, которой наполняется мой желудок. Осушаю половину бутылки, прежде чем снова закрываю ее и отставляю в сторону. На ней, конечно же, остался образец моей слюны для анализа ДНК. Но мне все равно. Если захочет, пусть запросит подтверждение из полицейского управления Канзаса. Меня запротоколировали, сфотографировали, распечатали и подшили к делу, и хотя прежняя Джина Ройял мертва для меня, у нас по-прежнему то же самое тело: кровь, плоть и кости.

– Видите, в чем моя проблема, – говорит Престер теплым, тягучим голосом. Этот голос звучит, словно из-под колпака, и я вспоминаю о казнях давних времен: палачи, капюшоны, маски, веревки, петли. Я думаю о девушке, чье тело качалось, подвешенное на лебедочном тросе. – Когда-то вы были причастны к подобному случаю в Канзасе. Были под следствием как сообщница. С моей точки зрения, то, что нечто подобное снова происходит в непосредственной близости от вас, трудно счесть совпаде нием.

– Я не знала о том, что делал Мэл. Никогда, до самого дня, когда все открылось.

– Забавно, что ваша соседка сказала совсем другое.

Услышав это, я резко выпрямляюсь, несмотря на все свои попытки сохранять спокойствие:

– Миссис Миллсон? Она была злобной сплетницей и углядела в этом шанс покрасоваться в телевизоре. Она дала ложные показания, чтобы засветиться в новостях. Мой адвокат разнес ее свидетельство в пух и прах. Все знают, что она лгала, что я не имела к этому никакого отношения. Меня оправдали!

Выражение лица Престера не меняется, он даже не моргает.

– Оправдали вас или нет, однако складывается все не в вашу пользу. То же самое преступление, тот же самый почерк. Так что давайте пройдем по всему материалу, шаг за шагом.

Он кладет поверх первой фотографии другую. В каком-то смысле она лишает меня душевного равновесия ничуть не меньше, потому что на ней я вижу темноволосую девушку со свежим лицом и белозубой улыбкой, которая сидит, склонившись вбок так, чтобы соприкоснуться головами с другой девушкой. Та, похоже, ее ровесница, белокурая, с нежной задумчивостью во взгляде. «Подруги, – думаю я. – Не настолько похожи, чтобы быть родственницами».

– Вот так она когда-то выглядела – та девушка, Рейн Харрингтон, которую мы нашли плавающей в озере. Милая девушка. Все ее любили. Ей было девятнадцать лет, она хотела стать ветеринаром. – Он добавляет еще одно фото: темноволосая девушка держит на руках раненую, перевязанную собаку. Это примитивная манипуляция, игра на сантиментах, но я все равно чувствую, как по моему телу пробегает дрожь. Я отвожу глаза. – Милая, славная девушка, у которой в целом мире не было ни одного врага. Не смейте отворачиваться!

Последние слова Престер выкрикивает неожиданно громко и грубо, но если он ожидает, что я вздрогну, то будет чертовски разочарован. Если я не вздрагиваю в тире, когда отдача пистолета бьет по моей руке, то не проявлю слабость и сейчас. Однако это хорошая тактика. Полицейским в Канзасе есть чему поучиться у детектива Престера. Он переключается с одного тона на другой так легко, так быстро, что у меня нет сомнений, что он где-то этому долго учился… Судя по его акценту, вероятно, в Балтиморе. Он умеет раскалывать настоящих преступников.

Его проблема в том, что я не преступница.

Я неотрывно смотрю на фото, и мое сердце болит за эту несчастную девушку. Не потому, что я что-то с ней сделала, а потому, что я человек.

– Вы содрали бо́льшую часть ее кожи, пока она еще была жива, – продолжает детектив негромко, почти как один из множества голосов, который я слышу в своей голове. Например, как голос Мэла. – Она даже не могла кричать, потому что ее голосовые связки были перерезаны. Это черт знает что. Насколько нам удалось установить, она была связана по всем возможным суставам, а ее голова обездвижена при помощи кожаной ленты – скорее всего. Вы начали с ее ступней и продвигались вверх. Мы можем точно установить ту точку процесса, на которой она умерла. Живые ткани реагируют, знаете ли, а мертвые – нет.

Я не говорю ничего. Я не двигаюсь. Я пытаюсь не воображать это: ее страх, ее агонию, совершенно бессмысленный ужас того, что с ней произошло.

– Вы сделали это для своего мужа? Для Мэлвина? Он заставил вас сделать это вместо него?

– Полагаю, вы считаете, будто имеете дело с некой семьей маньяков, – говорю я ему совершенно ровным голосом, не меняя ни высоту, ни громкость. Быть может, у детектива Престера тоже есть свои голоса в голове. Надеюсь, что есть. – Мой бывший муж – монстр. Почему бы и мне не быть монстром? Какая нормальная женщина выйдет замуж за такого человека, а тем более останется с ним?

Когда я поднимаю взгляд, он смотрит сквозь меня. Я чувствую, как его глаза прожигают меня насквозь, но не отворачиваюсь. Пусть смотрит. Пусть видит.

– Я вышла замуж за Мэлвина Ройяла потому, что он сделал мне предложение. Я не была особо красивой. И вряд ли была особо умной. Меня учили, что вся моя ценность в том, чтобы осчастливить какого-нибудь мужчину, став его милой женушкой и выносив его детей. Я идеально подходила ему. Невинная, замкнутая девственница, мечтавшая о рыцаре в сияющей броне, который явится, чтобы вечно любить и защищать ее.

Престер ничего не говорит. Он постукивает ручкой по своему блокноту, разглядывая меня.

– Да, несомненно, я была дурой. Я решила стать для него идеальной женой, домохозяйкой, матерью его детей. Мэл хорошо зарабатывал, я родила ему двух чудесных детишек, мы были счастливой семьей. Все шло нормально. Я знаю, вы не можете в это поверить. Черт побери, я сама не могу поверить, что я так считала. Но мы много лет вели совершенно обычную жизнь: Рождество, дни рождения, родительские собрания, танцевальные репетиции, драмкружок и футбол – и никто ничего не подозревал. Такой у него талант, детектив. Мэл действительно настолько хорошо изображал человека, что даже я не заметила разницы.

Престер поднимает брови.

– Я думал, что вы будете защищаться, рассказывая о том, как он избивал вас и в итоге сломил. Разве это не расхожее объяснение?

– Может быть. И, может быть, большинство тех женщин, которые к нему прибегают, – действительно жертвы домашнего насилия. Но Мэл не был… – Я вспоминаю тот момент в спальне, когда его руки затянули мягкий шнур у меня на шее, когда я увидела холодную, хищную угрозу в его глазах и инстинктивно поняла, что с ним не всё в порядке. – Мэл – действительно монстр. Но это не значит, что он не умеет чертовски хорошо притворяться кем-то другим. Как вы думаете, каково это – знать, что ты спала с этим монстром? Знать, что ты оставляла с ним своих детей?

Молчание. На этот раз Престер его не нарушает.

– Когда я заглянула в тот разрушенный гараж и увидела правду, что-то изменилось. Я могла бы увидеть. Могла бы понять раньше. Оглядываясь в прошлое, я вижу намеки, какие-то мелкие несоответствия, бессмыслицы, но знаю, что в то время я никак не могла это увидеть – та, какой я была, когда верила ему. – Делаю еще глоток воды, и пластик громко хрустит, подобно пистолетному выстрелу. – После того, как меня оправдали, я заново создавала себя и защищала своих детей. Вы считаете, я когда-нибудь захочу снова иметь что-то общее с Мэлвином Ройялом, не говоря уже о том, чтобы что-то делать для него? Я ненавижу его. Я презираю его. Если он когда-нибудь снова покажется мне на глаза, я всажу ему в голову весь магазин пистолета – так, что и опознать его будет сложно.

Я говорю именно то, что хочу сказать, и знаю, что у детектива есть инстинктивное чутье на правду. Ему это не нравится, но плевать я хотела на то, что ему нравится или не нравится: я сражаюсь за свою жизнь. За ту хрупкую безопасность, которую я сумела создать.

Престер ничего не говорит – просто изучает меня.

– У вас нет никаких улик, – говорю я ему наконец. – И не потому, что я хитра, как Ганнибал Лектер , а потому, что ничего не делала с этой несчастной девушкой. Я никогда прежде не видела ее. Мне горько, что все это случилось с ней, – и нет, я не могу объяснить, почему это произошло вблизи моего дома. Я искренне желала бы знать это сама. У Мэла есть поклонники, которые чтят каждое сказанное им слово, но, даже учитывая это, я не знаю, как он мог бы убедить кого-то сделать это для него. Он не Распутин и даже не Мэнсон . Я не знаю, что может сделать человека таким маньяком. А вы?

– Природа, – прямо отвечает Престер. – Воспитание. Повреждения мозга. Черт, да у худших из них вообще нет никаких оправданий. – Он говорит «у них», а не «у вас». Я гадаю, замечает ли он это сам. – Почему бы вам не сказать, что сделало Мэлвина таким, ведь вы наблюдали его непосредственно?

– Понятия не имею, – искренне отвечаю я. – Его родители были милыми людьми. Я нечасто видела их, и они всегда казались ужасно уязвимыми. Ныне, оглядываясь назад, я думаю, что они боялись его. Я не сознавала этого до тех пор, пока они не умерли.

– Тогда что заставляет вас вот так разделывать девушек?

Я вздыхаю.

– Детектив, когда-то я вышла замуж за монстра и не была достаточно умна, чтобы вовремя распознать его. Это все, в чем я виновата. Я не совершала этих преступлений.

Так мы ходим кругами примерно часа четыре. Я не прошу адвоката, хотя и думаю об этом. Но качество той юридической помощи, которую я могу получить здесь, в Нортоне, трудно назвать многообещающим. Нет, лучше я буду держаться за правду. При всем своем умении детектив Престер не может убедить меня солгать. Это могло получиться у него в прежние дни, когда я была наивной и впечатлительной Джиной Ройял, но для меня это не первый допрос с повторами, и он об этом знает. У него нет ничего. Он просто получил анонимный звонок, обвиняющий меня, и это вполне мог сделать «тролль», узнавший мое настоящее имя, или кто-то, кому мой бывший муж заплатил за то, чтобы тот поднял бучу. И все же инстинкт подсказывает детективу верно… Это не случайность – то, что бедняжку убили таким знакомым способом и утопили труп в озере прямо у меня за домом.

Кто-то посылает мне сообщение.

Должно быть, Мэл.

Я питаю странную, тревожную, но неподдельную надежду на то, что так и есть, поскольку Мэла я, по крайней мере, знаю. Но у него есть помощник. Помощник, который согласен сделать именно то, чего требует Мэл. И не буду лгать, это пугает меня до глубины души. Я не хочу, чтобы следующей девушкой, чей труп будет найден в озере, оказалась Ланни. Или чтобы Коннор был убит в своей постели. Я не хочу умирать в проволочной петле, содрогаясь от невыразимой боли, будучи освежевана заживо.

Уже близится рассвет, когда Престер отправляет меня домой. Нортон напоминает город-призрак, на пустых улицах не видно ни единой машины, и, когда патрульная машина сворачивает к озеру, дальше от городских огней, темнота становится еще гуще. За рулем опять сидит офицер Лэнсел Грэм – полагаю, потому, что, отвезя меня, он сможет сразу же направиться домой. Полицейский не разговаривает со мной, и я не пытаюсь затеять беседу. Прислоняюсь виском к холодному стеклу и жалею о том, что не могу уснуть. Я не смогу уснуть ни сегодня, ни, вероятно, завтра. Фотографии убитой девушки ужасающе ярко пылают на внутренней стороне моих век, и я никак не могу сморгнуть их.

Мэла не преследуют призраки жертв. Он всегда спал крепко и просыпался отдохнувшим.

Это мне снятся кошмары.

– Мы на месте, – говорит Грэм, и я осознаю́, что седан остановился, что я каким-то образом ухитрилась, незаметно для себя, закрыть глаза и погрузиться в беспокойную дрему. Я благодарю его, когда он обходит машину и открывает дверцу. Офицер даже протягивает мне руку, чтобы помочь выйти, и я принимаю ее из чистой вежливости – и начинаю нервничать, когда он не сразу отпускает мою ладонь. Я вижу – нет, чувствую, – что он смотрит на меня.

– Я верю вам, – произносит он, застав меня врасплох. – Престер взял неверный след, мисс Проктор. Я знаю, что вы не имеете к этому никакого отношения. Извините, я знаю, что этим полиция портит вам жизнь.

Я гадаю, многое ли рассказал Престер и не поползли ли уже по округе слухи о моем прежнем имени – Джина Ройял. Я так не думаю. Грэм не похож на человека, который знает, за кем я была замужем.

Он просто выглядит опечаленным и слегка встревоженным.

Я благодарю его снова, уже более тепло, и он отпускает меня. Когда я подхожу к дому, Хавьер выходит на крыльцо, вертя в руках ключи от машины.

«Не терпится поскорее уехать», – думаю я.

– Дети… – начинаю я.

– В полном порядке, – обрывает он меня. – Спят или по крайней мере притворяются, что спят. – Он окидывает меня острым, безжалостным взглядом. – Надолго же он вас задержал…

– Это не я, Хавьер. Клянусь.

Он бормочет что-то похожее на «конечно», но расслышать трудно, потому что позади меня Грэм снова заводит мотор патрульной машины. Свет задних огней заливает лицо Хавьера алым. Он выглядит усталым и трет лицо ладонями, словно пытаясь избавиться от последних нескольких часов. Я задумываюсь о том, что, возможно, случившееся вычеркнет его из списка моих друзей, так же, как и Сэма Кейда. Так же, как и офицера Грэма, когда он узнает о моем прошлом, – не то чтобы он был мне другом, просто дружелюбно настроенным соседом.

Мне следовало знать, что не останется никого. Никого, кроме детей, у которых в этом вопросе нет выбора, потому что они, как и я, увязли в этом болоте по шею.

– Слушайте, во что вы влипли? – спрашивает Хавьер, но я не думаю, что он действительно желает это знать. – Я уже говорил вам, что я заместитель помощника шерифа. Вы мне по душе, но если дойдет до чего-то такого…

– Вы исполните свой долг так же, как накануне вечером. – Я киваю. – Понимаю. Я просто удивилась, что вы вообще решили помочь мне покинуть город.

– Я думал, что вы бежите от бывшего мужа. Я много раз видел у женщин такой взгляд. Я не знал…

– Не знали что? – На этот раз я прямо спрашиваю его, глядя в глаза. Я ничего не могу прочесть по его лицу, но не думаю, что он может прочесть что-то по моему. Во всяком случае, полностью.

– Что вы участвовали в чем-то подобном.

– Я не участвовала!

– Непохоже на то.

– Хави…

– Давайте говорить начистоту, мисс Проктор. Когда с вас снимут все подозрения, то все будет круто. А до тех пор давайте сохранять дистанцию, ладно? И если хотите мой совет, уберите все стволы из дома и сдайте их на хранение в тир. Пусть полежат у нас, пока все это не закончится, и я смогу дать показания полиции, что у вас не было огнестрела. Я просто не хочу думать…

– Вы не хотите думать о том, что копы придут и обнаружат у меня дома маленький арсенал, – негромко довершаю я. – И о том, какой побочный вред это может нанести.

Хавьер медленно кивает. В его позе нет ни малейшей агрессии, но чувствуется внутренняя сила, та спокойная, мужественная сила, которая вызывает у меня желание поверить ему. Довериться ему.

Но я этого не делаю.

– Мое оружие останется при мне до тех пор, пока я не увижу распоряжение суда, приказывающее мне сдать его, – отвечаю я. Я не моргаю. Если он считает это проявлением агрессии, пусть будет так. В этот момент, в любой момент времени, я не могу позволить, чтобы меня сочли слабой. Не ради себя. У меня двое детей, и я в ответе за их жизни – жизни, которые постоянно под угрозой, постоянно в опасности. Я делаю все, что должна сделать, чтобы защитить их.

И я не отдам свое оружие.

Хавьер пожимает плечами. Этот жест говорит, что ему все равно, но медлительная печаль этого жеста свидетельствует об обратном. Он не прощается – просто поворачивается и идет к белому фургону, на котором приехал, к тому, на котором я собиралась бежать. Прежде чем я успеваю что-то сказать, Хавьер опускает окно и бросает мне расписку за «Джип». Он не говорит, что сделка расторгнута, но этого и не требуется.

Я вижу, как он уезжает прочь на большом грузовом фургоне, и держу в руке расписку; потом поворачиваюсь и ухожу в дом.

Здесь темно и тихо, и я бесшумно проверяю все, прежде чем включить сигнализацию. Дети привыкли к писку кнопок, и я не думаю, что это разбудит их… но когда я иду по коридору, чтобы посмотреть, как там Коннор, Ланни открывает дверь своей комнаты. Несколько секунд мы молча смотрим друг на друга в полумраке, потом она жестом приглашает меня войти и закрывает за нами дверь.

Моя дочь садится на кровать, подтянув колени к груди и обхватив их руками. Я узнаю́ эту позу, хотя сама Ланни, возможно, нет. Я помню, как много раз заставала ее сидящей так в месяцы, последовавшие за моим освобождением после судебного заседания. Это защитная поза, хотя у Ланни она выглядит вполне естественной.

– Значит, они не заперли тебя снова, – говорит она.

– Я ничего не сделала, Ланни.

– В прошлый раз ты тоже ничего не сделала, – замечает она, и это истинная правда. – Ненавижу все это. Коннор испугался до полусмерти.

– Знаю, – отвечаю я. Опускаюсь на кровать, и Ланни поджимает пальцы ног, чтобы не касаться меня. Это немного ранит, но я чуть-чуть успокаиваюсь, когда кладу ладонь ей на колено и она не вздрагивает. – Солнышко, не буду лгать тебе. Твой отец знает, где мы. Я планировала увезти нас отсюда, но…

– Но теперь есть эта мертвая девушка, а полиция знает, кто мы такие, и мы не можем уехать, – договаривает она. Умная девочка. Ланни не моргает, но я вижу, что ее глаза блестят, словно от слёз. – Мне не следовало вообще говорить об этом. Если б я промолчала…

– Нет, милая. Ты всё сделала правильно, понимаешь? Даже не думай об этом.

– Если б я ничего не сказала, мы бы уже уехали, – упрямо продолжает она, перебивая меня. – Мы снова стали бы бездомными, но по крайней мере были бы в безопасности, и он не знал бы, где мы. Мама, если он знает…

Моя дочь умолкает, глаза ее блестят все сильнее, и вот уже слезы не помещаются под веками и катятся по ее щекам. Она не вытирает их. Я не уверена, что она вообще чувствует их.

– Он сделает тебе что-нибудь плохое, – слабо шепчет Ланни и сжимается в комок, упираясь лбом в колени.

Я придвигаюсь к ней ближе и обнимаю ее, мое дитя. Сейчас она вся представляет собой тугой ком из напряженных мышц, костей и го́ря и не расслабляется даже в моих объятиях. Я говорю ей, что все будет в порядке, но знаю, что Ланни не верит мне.

Наконец я оставляю ее – она все так же молчит, свернувшись в защитный узел, – и иду проверить, как там ее брат. Он выглядит спящим, но мне кажется, что на самом деле он не спит. Лицо у него бледное, под глазами легли темно-фиолетовые тени, словно следы давних синяков. Он невероятно устал.

Как и я.

Тихонько закрываю дверь, иду в свою комнату и проваливаюсь в пустой сон без сновидений. Безмолвие Стиллхауз-Лейк смыкается вокруг меня, словно озерная вода.

Утром в озере плавает труп еще одной девушки.