6

К тому времени, как я сворачиваю на дорогу к Стиллхауз-Лейк, становится уже совсем темно. Я еду слишком быстро, на скорости проскакивая неосвещенные повороты и надеясь, что никому в этот час не придет в голову прогуляться по дороге или проехаться с выключенными фарами.

Но мне, к счастью, никто не попадается. Все тихо, и я торможу на подъездной дорожке с чувством неимоверного облегчения. Это парадоксально, потому что этот дом, это убежище больше не является безопасным. Это иллюзия. И всегда было иллюзией.

Сэм Кейд сидит на крыльце и пьет пиво. Я выключаю фары «Джипа» и тянусь, чтобы отключить планшет, но обнаруживаю, что батарея полностью разрядилась. Сую планшет в сумку и делаю пару глубоких вдохов, чтобы собраться с силами. Почему-то я не ожидала, что по прибытии найду все в полном порядке.

Пусть даже всей душой надеялась на это.

Я выхожу из машины и поднимаюсь на крыльцо, усаживаясь рядом с Сэмом. Он молча протягивает мне бутылку холодного «Сэмюэл Адамс», я откручиваю пробку и с благодарностью отхлебываю напиток. У него замечательный вкус – вкус возвращения домой.

– Это была чертовски короткая поездка, – говорит Сэм. – Всё в порядке?

Я гадаю, что в моем виде или поведении заставило его спросить об этом.

– Кажется, да. Просто было одно дело, которое мне нужно было уладить. Теперь с этим закончено.

Нет. Ничего не закончено. Я думала, что до Мэла дошло мое послание, но он даже не обеспокоился. Он не боится меня.

Это значит, что мне нужно бояться его. Снова.

– Хорошо. Мы соорудили каркас веранды. Осталось несколько дней, чтобы обить его досками и сделать гидроизоляцию, – и можно ею пользоваться. – Он медлит, затем сообщает: – Гвен, примерно с час назад заезжали полицейские. Сказали, что хотят заново расспросить тебя о той девушке в озере. Я сказал им, что ты перезвонишь.

Мой желудок сжимается, но я лишь киваю, надеясь, что не выгляжу обеспокоенной.

– Полагаю, они все еще цепляются за соломинку в поисках разгадки этого дела. Я надеялась, что все уже утихло…

Или появилось что-нибудь новое? Какой-нибудь привет от Мэла?

– Полагаю, ничего не утихло, потому что убийцу так и не поймали, – отвечает Сэм и берет новую бутылку. – Ты же ничего не скрываешь, верно?

– Нет. Конечно, нет.

– Я спрашиваю только потому, что от разговора с ними у меня осталось нехорошее ощущение. Будь осторожна, когда будешь беседовать с ними, ладно? Может быть, надо взять с собой адвоката…

«Адвоката?» Моя первая реакция – потрясение и неприятие, но затем я передумываю. Это может быть хорошей идеей. Я могу поведать юристу все о своем прошлом, и он будет хранить это в тайне. Может быть, если я наконец скину с себя этот груз, мне станет лучше. А может быть, и нет. Если я по-прежнему не могу полностью доверить Сэму все свои секреты, то доверить их какому-нибудь окружному юристу из Нортона может оказаться почти невозможно. Это маленький город, а люди любят слухи.

Я меняю тему:

– Как дети?

– Все отлично. На ужин пицца. Они сделали домашнее задание, хотя и не были особо этому рады. Домашнему заданию, в смысле. А вот еда им очень понравилась.

– Ну, это нормально. – Внезапно я осознаю́, что умираю с голоду. Весь день у меня во рту не было ничего, кроме чашки кофе и бутылки газировки. – Пицца еще осталась?

– При наличии в доме двух подростков? Наивно было бы думать, что они не умяли вдвоем весь большой круг. – Сэм чуть заметно улыбается. – Но именно поэтому я заказал две. Нужно только немного разогреть.

– Звучит как райская музыка… Присоединишься ко мне?

Вскоре мы уже сидим за кухонным столом в уютном молчании. Я съедаю два ломтика и думаю о третьем. Ланна вылетает из своей комнаты, чтобы взять энергетический напиток из холодильника и цапнуть ломтик моей пиццы. Подняв брови, она замечает:

– А, ты вернулась.

– Похоже, ты не рада этому.

Она округляет глаза, всплескивает руками и восклицает высоким, раздражающе-медоточивым голоском:

– О, мама, ты вернулась! Я так тосковала по тебе!

Я едва не давлюсь пиццей. Дочь фыркает и скрывается в своей комнате, без всякой нужды хлопая дверью. Это заставляет Коннора выглянуть в кухню. Увидев меня, он спокойно улыбается мне.

– Привет, мама.

– Привет, солнышко. Тебе не нужно помочь с домашним заданием?

– Не-а, я его уже сделал. Оно легкое. Я рад, что ты вернулась.

В его устах это звучит искренне, и я в ответ улыбаюсь с неподдельной теплотой. Однако это тепло рассеивается, когда Коннор уходит обратно в свою комнату, и я остаюсь лицом к лицу с суровой реальностью. Мэл знает, где мы. Он знает. Он говорил о Брэйди. Конкретно о моем сыне.

Ответ очевиден. Фургон у Хавьера наготове. Мне нужно лишь отогнать туда «Джип», забрать фургон, загрузить в него вещи и уехать. Найти новое место, чтобы начать все сначала. Мы сможем воспользоваться документами, которые я на всякий случай зарыла в геолокационной точке в пятидесяти милях отсюда. У меня осталось еще больше тридцати тысяч. Нужно будет заплатить Авессалому биткойнами, чтобы получить новые, незасвеченные бумаги и новое прошлое, когда мы избавимся от тех, что у нас есть, и это будет стоить мне еще десять тысяч – по меньшей мере. Судя по той легкости, с которой Авессалом это делает, я могу лишь предположить, что он работает на какое-нибудь тайное шпионское агентство, где фальшивые документы – такая же обыденность, как почтовая реклама.

Мэлвин ожидает, что я убегу, он сам это сказал. Но все убегают от монстров. «Все, кроме тех, кто убивает монстров, – говорит голос в моей голове. На сей раз это не голос Мэла. Это мой собственный голос. Он звучит спокойно, холодно и абсолютно уверенно. – Не делай этого. Ты счастлива здесь. Не позволяй ему победить. У тебя преимущество, и он это знает. Он не хочет умирать, а ты всегда, в любой момент можешь нажать на спуск».

Я думаю об этом, приканчивая пиццу и пиво. Сэм смотрит на меня, но не нарушает молчание, не задает вопросов. И я этому рада.

Наконец я произношу:

– Сэм… я должна кое-что рассказать тебе. Если после этого ты уйдешь и больше не придешь, это нормально, я не буду тебя винить. Но мне нужно кому-то довериться, и я решила, что это будешь ты.

Он выглядит чуть-чуть застигнутым врасплох, потом говорит:

– Гвен… – Я чувствую, что Сэм хочет мне что-то сказать, и жду, но он молчит. Потом наконец встряхивает головой. – Ладно. Выкладывай.

– Снаружи, – отзываюсь я. – Не хочу, чтобы дети подслушали.

Мы выходим в ночную прохладу и усаживаемся в кресла. Сегодня над озером поднимаются клубы тумана, делая все вокруг таинственным и зловещим. Луна выросла лишь до половины, но она скользит по ясному небу, усеянному звездами и похожему на дорожный щит округа, простреленный из дробовика. Лунного света вполне хватает, чтобы видеть друг друга.

Но я не смотрю на него, когда начинаю рассказ. Я не хочу видеть момент осознания.

– Мое настоящее имя – не Гвен Проктор. Я – Джина Ройял.

Я жду. Краем глаза вижу, что его поза не изменилась.

– Ясно, – произносит он. И я осознаю́, что это имя ему, должно быть, неизвестно.

– Когда-то я была женой Мэлвина Ройяла. Ты, возможно, помнишь – «Канзасский ужас»?

Сэм делает резкий вдох и отодвигается к спинке кресла. Подносит к губам горлышко бутылки и одним глотком осушает ее. Потом сидит молча, вертя в руках пустую бутылку. Я слышу плеск озерной воды. Наверное, там, в тумане, кто-то передвигается по озеру. Звука мотора не слышно – значит, идет на веслах. Ночь слишком темная для водных прогулок, но некоторые любят темноту.

– Я была под следствием по подозрению в соучастии, – продолжаю я. – Меня называли «Маленькой Помощницей Мэлвина». Но я не была ею. Я ничего не знала о том, что он делал, однако это не имело значения – людям очень хотелось верить в мою виновность. Я была замужем за монстром, спала с ним в одной постели… Как я могла быть не в курсе?

– Хороший вопрос, – соглашается Сэм. – Как?

В его голосе звучат жесткие нотки. Это больно.

Я с трудом сглатываю и чувствую металлический привкус на корне языка.

– Не знаю, разве что… он умело притворялся человеком. Хорошим отцом. Ради бога, я не понимала, что происходит; я просто считала его… эксцентричным. Думала, что у нас просто разные интересы, как это часто бывает у супружеских пар. Я узнала обо всем только тогда, когда чей-то внедорожник пробил стену гаража и там нашли последнюю жертву… Я видела ее, Сэм. Я видела ее, и никогда уже не забуду это зрелище. – Я умолкаю и смотрю на него, но он глядит не на меня, а на озерную рябь и поднимающийся над нею туман. Лицо у него совершенно застывшее, я не могу прочитать на этом лице ни единой эмоции. – Меня оправдали, но это мало что значит. До сих пор есть люди, которые верят, что я виновна. Они хотят наказать меня. И они пытаются это сделать. Нам не раз приходилось переезжать, сбегать, менять имена…

– Может быть, у них есть резон, – замечает он. Это звучит иначе – скованно и хрипло. – Может быть, они все еще думают, что ты виновата.

– Я не виновата! – Сейчас я чувствую боль внутри, в том месте, где, как я думала, может в конце концов расцвести надежда. Я чувствую, как сейчас она умирает. – А как же мои дети? Они не заслужили всей этой гадости. Ничем.

Сэм молчит долгое, очень долгое время, однако не встает и не уходит. Он думает. Я не знаю, что происходит в его голове, и несколько раз вижу, что он уже собирается что-то сказать, но затем передумывает и снова молчит.

Когда Сэм наконец открывает рот, то говорит совсем не то, чего я ожидала:

– Тебя, должно быть, тревожит то, что тебя могут выследить родные жертв.

– Да. Постоянно. Мне трудно поверить кому бы то ни было. Ты понимаешь, почему? Мы наконец-то обрели здесь дом, Сэм. Я не хочу убегать отсюда. Но теперь…

– Это ты убила ее? – спрашивает он. – Ту девушку в озере? Поэтому сейчас ты рассказываешь мне все это?

Я лишаюсь дара речи. Я смотрю на его профиль и не могу найти слов. Меня охватывает онемение, как это бывает после глубокого ранения. Я сделала чудовищную ошибку.

«Глупая, глупая женщина!» – думаю я. Потому что я ни за что не предположила бы, что Сэм может так быстро прийти к подобному выводу.

– Нет, – говорю я наконец, поскольку что еще я могу сказать. – Я никогда никого не убивала. Я никому никогда не причиняла вреда. – Это не совсем правда. Я вспоминаю синяки и порезы на лице Мэла, горькое удовлетворение, которое я испытала сегодня, увидев его избитым. Но это правда, за исключением одного особого случая. – Я не знаю, как мне убедить тебя в этом.

Он не отвечает. Некоторое время мы сидим в глубоком молчании. Оно неуютное, но я не хочу первой прерывать это молчание. Наконец это делает Сэм.

– Гвен, прости. Можно мне по-прежнему называть тебя…

– Да. Обязательно. Джина Ройял давным-давно мертва, с моей точки зрения.

– А… твой муж?

– Бывший муж. Жив, сидит в тюрьме «Эльдорадо», – отвечаю я. – Именно туда я ездила сегодня.

– Ты по-прежнему навещаешь его? – Я не могу не расслышать в этих словах отвращение. Ощущение предательства, как будто я разбила некий образ, который он создал для меня. – Господи, Гвен…

– Не навещаю, – отрезаю я. – Сегодня я впервые увидела Мэлвина с момента его ареста. Я предпочла бы вскрыть себе вены, чем видеться с ним, поверь. Но он угрожал мне. Он угрожал моим детям. Именно это я пытаюсь тебе сказать: он узнал, где мы живем. Бог весть, как он это сделал… И ему нужно лишь передать словечко одному из тех людей, которые выслеживают нас. Я должна была навестить его, чтобы ясно дать ему понять: я больше не намерена играть в эти его игры.

– И как все прошло?

– Примерно так, как я и ожидала. Теперь мне нужно принять важное решение. Бежать или остаться. Я хочу остаться, Сэм. Но…

– Но куда разумнее было бы уехать, – довершает он. – Послушай, я представить себе не могу, через что ты прошла, но я волновался бы не столько насчет бывшего супруга, сидящего в тюрьме, сколько насчет… родственников жертв. Они потеряли своих родных. Быть может, они считают, что, если убийца тоже лишится своей семьи, это будет правосудием.

Я действительно этого боюсь. Я боюсь неподдельной, праведной скорби и ярости. Я боюсь стерильной, безликой жестокости «Сайко патрол», для завсегдатаев которого это лишь упражнение в социопатии. Я боюсь всего.

– Может быть, – отвечаю я. – Боже, я даже не могу сказать, что не понимаю их в этом стремлении, потому что я понимаю… – Умолкаю и делаю еще глоток пива, просто чтобы избавиться от поганого привкуса во рту. – Мэл приговорен к смерти, но может пройти очень много времени, прежде чем приговор приведут в исполнение, если вообще приведут. И я думаю, что он покончит с собой ровно перед тем, как это случится. Он не захочет уступать никому контроль даже в этом.

– Тогда, возможно, вам не следует бежать, – говорит Сэм. – Именно этого он и ожидает – постоянно держать тебя в страхе и в бегах. – Делает паузу и наконец-то ставит бутылку на доски крыльца. – А ты боишься?

– До потери разума, – отвечаю я. Мэлу я ответила бы: «До потери моего гребаного разума». В его присутствии я ругалась, как матрос, потому что он выпустил ярость, запертую в моей душе, точно джинн в кувшине, но при Сэме я совершенно не испытываю желания использовать такие выражения. Я не пытаюсь защищаться. Мне не нужен щит из грубых слов. – Не скажу, будто мне все равно, что будет со мной, – конечно, не все равно. Но мои дети… Им и без того досталось; чего сто́ит одно то, что они родились у такого, как… он. Я знаю, для них лучше было бы остаться здесь, но как я могу пойти на такой риск?

– Они знают все это – про своего отца?

– Да. По большей части. Я пыталась скрыть от них ужасные подробности, но… – Я беспомощно пожимаю плечами. – Эпоха Интернета. Ланни, вероятно, уже сейчас знает всё. Коннор… боже, я надеюсь, что нет. Даже взрослому достаточно тяжело знать самое худшее. Я и представить не могу, каково это будет ребенку его возраста.

– Дети сильнее, чем ты думаешь. И более жестоки, – замечает Сэм. – По крайней мере я таким был. Я интересовался смертью. Я рассказывал страшные байки. Но есть разница между воображением и реальностью. Просто не позволяй им увидеть фотографии. – Я вспоминаю, что он побывал в Афганистане, и задумываюсь о том, что он мог там увидеть – то, из-за чего сейчас его голос звучит так мрачно. Скорее всего, видел он куда больше, чем я, несмотря на то, что мне пришлось просматривать все эти кошмарные фотографии, сталкиваться с ужасом и яростью родных жертв – тех, кому хватило духу прийти в зал заседаний, когда там зачитывали мой приговор. Впрочем, там их присутствовало не так много. Только четверо слышали, как мне вынесли оправдательный вердикт.

И трое из них угрожали убить меня.

Большинство родных тех девушек присутствовали на суде над Мэлом – по крайней мере, так мне говорили – и были полностью раздавлены этим. Мэл находил все это ужасно скучным. Он зевал, несколько раз засыпал. Даже засмеялся, когда одна из матерей упала в обморок, в первый раз увидев фотографию разлагающегося лица своей дочери, чей труп плавал под водой. Я читала об этом в репортажах. Он считал, что горе этой женщины – материнское горе – смешная чепуха.

– Сэм… – Я не знаю, что хочу ему сказать. Я знаю, что хочу услышать от него: что все будет в порядке. Что он прощает меня. Что мир, установившийся между нами, эти хрупкие безымянные отношения не были разбиты моими словами.

Он встает, по-прежнему глядя на озеро, и сует руки в карманы джинсов. Не нужно быть психологом, чтобы понять: это отстранение.

– Я знаю, как тяжело тебе было рассказать об этом. И я вполне оценил твое доверие, но… мне нужно подумать об этом, – говорит он мне. – Не беспокойся, я никому не скажу. Обещаю.

– Я ни за что не рассказала бы тебе это, если б думала, что ты можешь разболтать, – отвечаю я. И понимаю, что самым трудным было не решение рассказать правду. Самое тяжелое – это терзающий меня страх, что Сэм отвернется от меня, что это последний момент нашей дружбы или хотя бы приятельства. Я никогда не думала, что это будет больно, но это больно. Робкие корешки, которые я пустила в эту почву, рвутся с едва слышным хрустом. Я пытаюсь сказать, что, может быть, это и к лучшему, но сейчас всё, что я ощущаю, – это горе.

– Доброй ночи, Гвен, – говорит он и начинает спускаться с крыльца… но не до конца. Останавливается, потом поворачивается, чтобы взглянуть на меня, и я не могу полностью понять выражение его лица; но, по крайней мере, это не гнев. – С тобой все будет в порядке?

Для меня это звучит как прощание. Я киваю и не говорю ничего, потому что никакие мои слова тут не помогут. Паранойя вырывается из своей оболочки и начинает расправлять щупальца в моей душе. «Что, если он не сдержит слово? Что, если он начнет распространять слухи? Выйдет в Сеть и расскажет об этом? Что, если он напишет о том, кто мы такие?»

Я понимаю, что в каком-то смысле приняла решение, которое ничего не решает. Этим разговором я отрезала все варианты. Мэл знает, где мы. Теперь и Сэм Кейд знает всё. Друг он или нет, союзник или нет, я не могу доверять ему. Я не могу доверять никому. И никогда не могла. Вот уже несколько месяцев я обманывала себя, но теперь этот сон закончился. Быть может, то, что я сделаю, и вернет моих детей в прежнее плачевное состояние, но мне нужно в первую очередь заботиться об их физическом благополучии, а потом уже о душевном.

Я смотрю, как Сэм уходит в темноту, потом беру свой телефон и набираю эсэмэску Авессалому.

Ответ приходит всего через несколько секунд. Я гадаю, когда Авессалом спит, если спит вообще.

Он никогда не спрашивает, что именно заставило нас бежать в очередной раз. Я не уверена, что ему вообще есть дело.

Захожу в дом и проверяю, как дети. С ними всё в порядке, они ушли каждый в свой собственный мир. Хотелось бы и мне такой роскоши. Но дикая, злобная радость в глазах Мэла разрушила мое хрупкое убежище, а теперь, когда Сэм ушел, я чувствую себя невероятно беззащитной перед реальным миром – как никогда прежде.

Беру еще бутылку пива и сажусь за компьютер. Проделываю шаги по переводу платежа в биткойнах, как обучил меня Авессалом. До меня доходит, что мне придется избавиться и от этого компьютера тоже: в нем хранится слишком многое, и мне нужно будет взять его с собой, нагреть жесткий диск до высокой температуры, разбить его на кусочки и утопить в реке. Начать все заново с новой машиной, с восстановленными из «облачного» хранилища данными.

«Новый старт», – говорю я себе и пытаюсь поверить, что это не просто еще одно бегство, еще один слой моей личности, который я сдираю с себя. Я и так уже ободрала себя почти до костей.

Начинаю мысленно составлять список вещей, которые нужно уничтожить, список вещей, которые нужно собрать, список вещей, которые нужно бросить. Но прежде, чем я успеваю что-то сделать, раздается сильный, уверенный стук во входную дверь. Он настолько громкий и сильный, что я вылетаю из кресла и хватаю пистолет, даже не проверив кадры с камеры наблюдения, чтобы увидеть, кто пришел.

Это полиция. Офицер Грэм, высокий, широкоплечий и, как обычно, безукоризненно подтянутый. Мне не хочется расставаться с оружием, но я кладу пистолет обратно в сейф, запираю его и иду открывать дверь. Грэм был у меня в доме, ел за моим столом, но сейчас он даже не улыбается.

– Мэм, – произносит Грэм, – будьте добры, проследуйте со мной.

Множество мыслей проносится у меня в голове, пока я смотрю на него: первое – он, должно быть, наблюдал за моим домом, чтобы узнать, когда я приеду. Или же Сэм позвонил ему, что в равной степени возможно. Второе: он нарочно пришел в такой поздний час, чтобы напугать меня и не дать собраться с мыслями. Тактика. Я знаю эту игру ничуть не хуже, чем он. Почти уверена в этом.

Я жду несколько секунд, ничего не отвечая и не шевелясь, лишь внутренне сопротивляясь неудержимому приливу воспоминаний и страха. Наконец говорю:

– Время уже очень позднее. Если у вас есть ко мне вопросы, можете пройти в дом, но я не оставлю детей одних. Ни за что.

– С ними останется моя коллега, – отвечает он. – Но вам нужно проследовать со мной в участок, мисс Проктор.

Я смотрю на него сверху вниз. Джина Ройял, несчастная слабая глупышка, уже трепетала бы и жаловалась, но все равно покорно пошла бы с ним. Она умела только покоряться. К несчастью для офицера Грэма, я не Джина Ройял.

– Ордер, – говорю я бесстрастным деловым тоном. – Он у вас есть?

Это заставляет Грэма отступить на шаг. Он присматривается ко мне, явно выбирая новый подход, раз уж не вышло повергнуть меня в шок и почтение. Я вижу, как он оценивает и отвергает несколько вариантов, прежде чем произнести куда более дружественным тоном:

– Гвен, вам же самой будет лучше, если вы сделаете это добровольно. Не придется разгребать всю ту кашу, которая заварится, если нам придется выбивать ордер. А что будет с вашими детьми, если все зайдет дальше и за вами будет числиться привод в полицию? Вы думаете, этим вы сделаете им лучше?

Я слушаю это, не моргнув и глазом, однако отмечаю, что это хороший атакующий прием. Хитрый.

– Вам нужен ордер, чтобы убедить меня проследовать с вами в участок. До тех пор я имею право не отвечать на ваши вопросы и намерена воспользоваться этим правом. Доброй ночи, офицер Грэм.

Я начинаю закрывать дверь. Пульс мой ускоряется, а мышцы напрягаются, когда полицейский припечатывает ладонь к двери, удерживая ее открытой. Если он наляжет всем весом, то сможет просто оттеснить меня и войти в дом. Я уже просчитываю варианты. От пистолета в сейфе толку нет; даже замок, реагирующий на отпечаток пальца, открывается слишком долго, так что Грэм кинется на меня прежде, чем я доберусь до оружия. Лучше всего отступить в кухню, где в ящике с хламом спрятан маленький «Кольт», и к тому же в подставке стоит целый набор ножей. Это невольный расчет, выработавшийся за годы паранойи. Честно говоря, я не ожидаю, что Грэм будет действовать силой. Просто знаю, как я буду реагировать, если он это сделает.

Но офицер просто стоит со слегка извиняющимся видом, удерживая дверь открытой.

– Мэм, мы получили сообщение от некого человека, живущего поблизости, что вас видели в лодке на озере в ту ночь, когда кто-то скинул в воду труп женщины. Вдобавок описание лодки соответствует тому, которое получено со слов вашей дочери. Либо вы проследуете со мной сейчас, либо через полчаса здесь будут детективы, и вам придется ответить на их вопросы. Если для того, чтобы добиться вашего сотрудничества, необходим ордер, они его привезут. Так что вам будет проще, если вы проследуете со мной сейчас. К тому же тем самым вы покажете, что вам нечего скрывать.

– Судя по тому, что я услышала, у вас нет ничего, кроме какого-то анонимного сообщения, – спокойно говорю я, в то время как мой разум завывает: «Сэм, Сэм мог так поступить с тобой». Но куда более вероятно – и более страшно, – что за этим стои́т Мэл, каким бы образом он это ни сделал. – Удачи вам с ордером. За мной не числится приводов в полицию. Я – законопослушная женщина с двумя детьми, и я никуда с вами не пойду.

Грэм сдается и позволяет мне закрыть дверь. Я делаю это аккуратно, хотя мне так и хочется захлопнуть ее с грохотом. Руки у меня слегка дрожат, когда я запираю все замки и засовы и заново включаю сигнализацию.

Повернувшись, вижу Коннора и Ланни, которые стоят в коридоре и смотрят на меня. Ланни закрывает собой брата, в руке у нее кухонный нож.

В этот момент до меня доходит, что моя паранойя заразила их обоих, особенно мою дочь, которая явно готова убивать, чтобы защитить брата, пусть даже никакой непосредственной угрозы и не было. Я рада, что она не добралась до пистолета.

Офицер Грэм прав. Мне нужно отвести ее в тир и научить стрелять как следует, потому что я знаю свою дочь и понимаю, что вскоре никаких моих приказов не трогать пистолеты уже будет недостаточно. Она берет пример с меня, хотя не хочет, чтобы я это знала. И когда я смотрю, как она стоит с ножом в руке, бледная и испуганная, но бесстрашная, я испытываю к ней такую острую любовь, что это ранит меня. И еще меня пугает то, во что я ее превратила.

– Все в порядке, – мягко говорю я, хотя это, конечно, неправда. – Ланни, положи нож, пожалуйста.

– Полагаю, пырять копов насмерть – не лучшая идея, – отзывается она. – Но, мама, если…

– Если они вернутся с официально оформленными бумагами, я спокойно проследую с ними. А ты позаботишься о Конноре. Коннор, ты будешь делать то, что скажет Ланни, хорошо?

– Но ты же знаешь, я единственный мужчина в этом доме, – бурчит он, и по спине у меня пробегает холодок – эти слова мог сказать его отец. Впрочем, в отличие от отца, Коннор не проявляет агрессии, просто сетует.

Ланни закатывает глаза, вкладывая нож обратно в подставку, но не говорит ничего. Вместо этого она мягко подталкивает Коннора в направлении его комнаты. Тот упирается и не идет. Пристально смотрит на меня, между бровями его собираются складки, глаза полны тревоги.

– Мама, – говорит он. – Мы должны уезжать отсюда. Немедленно. Просто взять и уехать.

– Что? – выпаливает Ланни, не успев остановить себя, и я вижу, что ей тоже приходила в голову эта мысль. Она ждала этого известия и боялась его. Я слишком долго заставляла своих детей балансировать на лезвии ножа. – Нет. Нет, мы никуда не уедем. Правда? И что, нам вот так нужно сразу уехать? Прямо сегодня?

Я вижу в ее взгляде мольбу. Она только-только обзавелась подругами взамен тех, которых лишилась в Уичито в том невообразимом водовороте ужаса. Она нашла, пусть на короткое время, немного счастья. Но она не просит оставить ей это счастье.

Она лишь надеется.

Мне не нужно ничего отвечать, потому что Ланни уже сама дает ответ на свой вопрос. Она опускает взгляд и выдавливает:

– Да. Да, конечно, мы уезжаем. Нам придется это сделать, верно? Если копы копнут поглубже, они обнаружат…

– Если они возьмут мои отпечатки пальцев – да, они узна́ют, кто мы такие. Я буду тянуть с этим, чтобы дать нам время. – Делаю глубокий вдох, такой глубокий, что он причиняет боль. – Идите и соберите то, что вам нужно. По одному чемодану, хорошо?

– Если мы сейчас сбежим, тебя будут считать виновной, – говорит мне Ланни.

И она, конечно же, права. Но я не могу остановить этот поезд, он вне моего контроля. Сколько бы усилий я ни прилагала. Если мы останемся, буря может обрушиться на нас с обеих сторон. Бегство выставит меня виновной, но, по крайней мере, я смогу увезти от этого своих детей, доставить их в безопасное место и вернуться, чтобы оправдать себя.

Коннор стрелой уносится прочь. Ланни смотрит на меня в скорбном молчании, потом идет следом за ним.

– Прости, – говорю я ей вслед. Она не отвечает.