19 апреля 1945 года войска 1-го Белорусского фронта смяли оборону противника на Зееловских высотах. По прямой до Берлина оставалось километров семьдесят. Прорваться в столицу рейха удалось лишь немногим немецким частям. В основном это были остатки 56-го танкового корпуса генерала Вейдлинга, входившего в состав 9-й армии. 11-й корпус СС избавился от тяжелого вооружения и отступил на юго-запад. Его командование лелеяло мысль сдаться союзникам.

Остальным частям повезло меньше. Обессилевшие дивизии «Нидерланды» и «Курмарк», тяжелый танковый батальон, остатки нескольких пехотных соединений, оборонявших Зееловские высоты, попали в окружение.

Командующий 9-й армией генерал Теодор Буссе отказался капитулировать. Он предпринимал попытки вырваться из котла, но лишь еще больше загонял себя в капкан. Разбитую армию обременяли десятки тысяч мирных жителей, бежавших с насиженных мест от советских войск.

21 апреля пошли в наступление войска обергруппенфюрера СС Феликса Штейнера. Это было жалкое зрелище. Около дивизии пехоты, несколько десятков танков. Красная армия быстро перемолола их, рассеяла по лесам и болотам к северу от Берлина.

Последней надеждой фюрера стала 12-я армия генерала Вальтера Венка, стоявшая на позициях к западу от Берлина. Столица, усиленная этими войсками, могла сопротивляться долго и упорно. Еще неизвестно, чем в таком случае закончился бы штурм.

Но Вальтер Венк, получивший решительный приказ идти на Берлин и полностью оголить Западный фронт, сделал неожиданный маневр. Он наплевал на распоряжение фюрера и двинул войска на юго-восток, в обход Берлина. Генерал планировал соединиться с остатками гибнущей армии Буссе, вывести из окружения не только ее, но и всех мирных жителей.

В советских штабах такого не ждали, маневр удался. Самый молодой генерал вермахта Вальтер Венк не принимал участия в карательных операциях. Он был солдат до мозга костей, при этом не являлся тупым дуболомом, прислушивался к мнению других, вникал в нужды своих подчиненных. В частях его любили, приказы охотно выполняли.

Советские войска в районе Потсдама подверглись внезапному удару. Они дрогнули, на нескольких участках были вынуждены отойти.

Впоследствии Венку удастся прорваться к Буссе, образовать коридор. По нему он выведет к Эльбе до 250 тысяч гражданских лиц, военнослужащих 9-й армии и своих, при этом неустанно отражая атаки советских войск. Это станет последней значимой операцией вермахта на полях сражений Второй мировой войны. Всю эту кучу народа генерал благополучно переправит через Эльбу, последним перейдет мост и с чувством выполненного воинского долга сдастся союзникам.

Но пока ничего такого не было. 23 апреля войска 1-го Украинского фронта продвинулись к югу от Берлина, начали закрепляться среди зеленеющих дубрав и осинников. На западе был Потсдам, небольшой городок в 20 километрах к юго-западу от Берлина. Авиация союзников разнесла его в пух и прах, но он пока держался. Советское командование не спешило занимать это местечко до полного окружения Берлина.

Отдельная штурмовая рота капитана Берегового выдвинулась проселочными дорогами на север и внезапным броском выбила немецкий гарнизон из тихого местечка Цилиенхоф, расположенного среди живописных холмов.

Военные действия в этой местности еще не велись, но обстановка была напитана нервозностью. Мирных жителей в местечке осталось мало. Многие бежали в Берлин. Люди были напуганы рассказами об ужасах, вытворяемых русскими.

В Цилиенхофе стояли мотоциклетная рота и потрепанный саперный взвод. Они отступили фактически без боя, едва лишь охранение доложило о подходе русских. Три взвода штурмовой роты выдвинулись с разных направлений, оставили свободной лишь северную дорогу. По ней и покатили в направлении Берлина полтора десятка мотоциклов и два трехтонных «мерседеса».

Красноармейцы не стали преследовать их. Людей было мало, техника и вовсе отсутствовала.

В капкан попали полтора десятка немецких пехотинцев во главе с офицером. Они прикрывали отход основных сил и угодили в ловушку. Пулеметный расчет перерезал им дорогу. Немцы пустились в бега, хотели укрыться в глухом кустарнике, сползающем в овраг. Половина полегла под огнем, остальные успели залечь.

Умирать в конце войны, пусть и проигранной, никто из них не хотел. Офицер замахал белым батистовым платком. Немцы вставали, поднимали руки, выбрасывали оружие, избавлялись от разгрузочных поясов и ремней, унизанных подсумками с боеприпасами. Они выходили к советским автоматчикам, опустив глаза, пристыженные, побитые. С героизмом и самопожертвованием у этих людей были явные проблемы.

Красноармейцы погнали пленных обратно в городок, к зданию бездействующего полицейского участка.

Чумазый как чушка «виллис» остановился на вершине холма. Старший лейтенант с угреватой несимметричной физиономией и крупными мозолистыми руками заглушил мотор, чтобы не транжирить горючее. Потом он вопросительно уставился на капитана, сидящего рядом.

— Перекур, — заявил тот. — Только по сторонам смотрите. Не к теще на блины приехали.

Заворошились двое парней на заднем сиденье. Оба в звании старших лейтенантов. Подтянутый смуглолицый красавчик с усами и худощавый невысокий очкарик с тонкими пальцами изнеженного пианиста.

Смуглый офицер закурил. Очкастый начал ругаться, махать рукой, прогонять напарника из машины. Этот странный субъект решительно не понимал, как можно поглощать этот зловонный дым, какое в этом удовольствие.

Алексей Саблин вылез из машины, подошел к краю холма. Он сильно изменился за два года, все еще прихрамывал, лицо отяжелело, под глазами залегли круги. Волосы прикрывали левый висок, все же вблизи шрамы на нем бросались в глаза. Некоторые движения давались ему с трудом, но на физическое состояние Алексей почти не жаловался.

Он стал каким-то молчаливым, задумчивым. Периоды погружения в себя могли меняться нервными срывами, нелогичной активностью, злостью. Саблин не знал, что служило тому причиной.

Он равнодушно обозревал населенный пункт, раскинувшийся в низине.

Городок Цилиенхоф был фактически деревней — две маленькие улочки, в центре пятачок с тремя магазинами и крохотным сквером. Однообразные двухэтажные дома в традиционном стиле фахверк, до неприличия опрятные, жизнерадостные. Все чисто, прибрано, никаких разрушений. Приятно посмотреть.

С высоты было видно, как советские солдаты растекались по деревне. Особого насилия не наблюдалось, хотя вели себя эти парни явно не как гости. Они выпихнули из дома пожилого мужчину в безрукавке, повели его к управе. Видимо, этот человек был из местной администрации. Он не успел или не пожелал бежать в Берлин.

Местность была живописная, необычная для русского человека, привыкшего к другим пейзажам. Волнистые холмы покрывала зеленая травка. Вокруг возвышенностей поднимались дубравы, далеко на севере чернел хвойный лес. Извивались идеально ровные грунтовые дороги.

Весна в эту часть света приходила раньше, чем в Россию. Пейзаж уже напоминал летний. Температура поднялась изрядно выше нуля. Небо голубело, а легкими перистыми облачками можно было пренебречь.

Алексей обратил взор на восток. Там тоже имелось кое-что интересное. Вплотную к деревне примыкало старое баронское поместье Штральбур, окруженное крепостной стеной. От деревни к нему вела вполне приличная дорога. Подходы к замку окружали густые деревья. Только в нескольких местах зеленели проплешины.

Эта махина со шпилями, устремленными к небу, была сложена из серого камня. Кладка кое-где обвалилась, обросла лишайником. Замок был небольшим, но смотрелся монументально. Да и располагался он на выгодном месте, что еще больше усиливало впечатление.

К востоку от замка голубела речушка. Она извивалась между холмами как серпантинная лента.

Высота стен поместья составляла метров пять. В двух углах торчали сторожевые башни. Северная была самая высокая, с остроконечным граненым шпилем, напоминающим перевернутый стакан. Южная пониже, приземистая, шире в обхвате. Ее макушка походила на остроконечную каску пожарника. В каждой башне имелись щелевидные бойницы.

Сам трехэтажный замок с крутой крышей занимал всю восточную сторону периметра. Почти все окна в нем были закрыты ставнями.

Замок казался заброшенным, но разведка докладывала, что это не так. Возможно, там не было германских военнослужащих, но кто-то присутствовал.

Два часа назад командир штурмовой роты капитан Береговой получил приказ блокировать местечко, окружить замок, войти внутрь, подавить сопротивление, если таковое будет, и больше ничего не предпринимать. С высоты было видно, что бойцы исправно выполняют это распоряжение. Они обложили замок, одно отделение без единого выстрела просочилось внутрь.

За спиной Саблина послышался шум. Подъехал мотоцикл с коляской, пофыркал и заглох. Из люльки высадился осанистый молодой капитан в плащ-палатке и зашагал к Алексею. С этим офицером, командиром штурмовой роты, контрразведчик познакомился несколько часов назад. Субъект был невредный и толковый, схватывал все на лету.

Капитан небрежно козырнул. Саблин отделался кивком.

— Еще один вражеский оплот пал к вашим ногам, Алексей Егорович, — пошутил Береговой. — Принимайте на блюдечке с голубой каемочкой. Красиво, да? Все целое, нарядное, словно игрушечное. Праздничного фейерверка не хватает. Замок мы блокировали. Люди сержанта Овечкина делают все точно так, как вы приказали. Мародерствовать не будут, обещаю. Им не нужны эти баронские безделушки.

— Можно спускаться в замок? — поинтересовался Саблин.

— Думаю, есть смысл полчаса обождать. Пусть солдатики прочешут помещения, обследуют подвалы, которых там, видимо, немало. Я головой отвечаю за сохранность вашей группы, — заявил Береговой. — Мне товарищ генерал-майор так лично и сказал. Мол, не обеспечишь безопасность опергруппы СМЕРШ — хана твоей голове. Так что не обессудьте, Алексей Егорович, пущать не велено, пока не убедимся. Полчаса не срок. Вы пока загляните в городок, на людей посмотрите, себя покажите.

— Хорошо, — сказал Алексей. — Спасибо, капитан. Одно отделение оставьте в замке. Оно нам пригодится.

— Вы долго там работать будете?

— Как пойдет. — Саблин пожал плечами. — В замке могут храниться документы, нужные нам. Не исключено, что немцы сожгли их или вывезли. К завтрашнему утру разберемся.

— Поспешите, — проворчал Береговой. — Горько признать, но пока мы в этой местности на птичьих правах. Будет приказ, придется отойти. Общее наступление еще не началось. Из штаба сообщили, что есть угроза с запада.

— Вы о чем, капитан? — спросил Алексей. — Проснитесь, посмотрите на календарь. С немцами через неделю будет покончено. Откуда угроза? У них за Потсдамом нет никого.

— Не знаю. — Береговой пожал плечами. — Мое дело — сообщить вам то, что придумали в штабе, — сказал он, побежал обратно в свою люльку и умчался.

Алексей вернулся к «виллису». Подчиненные сидели в нем и ждали. Старший лейтенант Черкасов закончил перекур, поглаживал цевье ППШ. Моргал Олежка Хомчик. За стеклами очков, дужки которых были связаны резинкой, его глаза, и без того немаленькие, казались озерами. Водитель Виктор Семашко вставил ключ в замок зажигания и был готов к старту.

— И чего сидим? — поинтересовался Алексей. — Заводи свою заморскую колымагу, Семашко, спускаемся в поселок. Посмотрим, как живут гостеприимные немцы.

— Может, накормят, — заявил Роман Черкасов, потомственный донской казак, родители которого в смутные годы гражданской войны благоразумно примкнули к красным. — А то уже десять утра, а родная Красная армия о нас ни хрена не заботится.

— Накормят, — сказал Хомчик и криво усмехнулся. — Потом догонят и добавят. Я лучше поголодаю, чем стану нарываться на их угощение.

— Ага, до победы фигня осталась, — заявил Семашко, запуская двигатель. — Дожить бы надо, хоть одним глазком посмотреть, что это такое.

Вблизи городок оказался и не таким нарядным и ухоженным. С домов и оград облупилась краска, на клумбах валялась прошлогодняя листва.

Этот унылый пейзаж разнообразили лишь автоматчики Берегового, снующие по дворам и переулкам. Солдаты радовались — целое утро без потерь!

На центральном пятачке у дома со шпилем скопилось десятка полтора бойцов. Под массивным фундаментом кучкой сидели пленные немцы. Щекастый фельдфебель что-то сказал советскому автоматчику, скорее всего попросил оставить покурить. Тому не понравилась его интонация. Он ругнулся и отвесил пленному затрещину. Бедняга отлетел в компанию своих товарищей.

— Фу, как некрасиво. — Черкасов поморщился. — Я никогда не бил пленных. Они такие убогие, жалкие, ущербные, руки-ноги трясутся.

— Прямо как мы в сорок первом, — бросил, не отвлекаясь от дороги, Семашко.

— А что сразу мы-то? — возмутился Рома.

— Ничего. — Водитель пожал плечами.

— Вы бы заткнулись, — посоветовал подчиненным Алексей. — А то вас с голодухи невесть куда понесло. Потом ни один добрый следователь не вытащит. Останови, Виктор. Здесь у немцев что-то вроде сельпо.

Магазин был маленький. За прилавком стояла пожилая худощавая немка и делала вид, что ей не страшно. Из подсобного помещения высунулась белокурая девица и застыла как парализованная. Черкасов подмигнул ей. Барышня сглотнула, поколебалась и попятилась обратно в темноту.

— Сейчас вернется с зенитной пушкой, — грубовато пошутил Семашко.

Пожилая немка что-то лопотала, разводила костлявыми руками. При этом одна половина ее лица смертельно побледнела, другая сохранила прежний колорит, но явно не посвежела. Оперативники с любопытством наблюдали за такими метаморфозами.

— Переводи, командир, — сказал Черкасов.

— Продуктов нет, — сказал Саблин. — Промышленных товаров тоже. Ничего нет. Можем обыскать. Магазин закрыт. Все ушли на фронт.

— Последнее вы, должно быть, от себя добавили, — предположил Хомчик.

— Попробуем миром. — Алексей изобразил доброжелательную улыбку и проговорил на языке Гете и Шиллера: — Добрый день, фрау. Не надо пугаться, мы не кусаемся, всего лишь хотим перекусить. Надеюсь, в ваших закромах осталось что-нибудь съестное. Мы не собираемся вас грабить, поверьте. — В качестве доказательства своей искренности он извлек из кармана жменю мятых рейхсмарок и протянул немке.

Та поколебалась, взяла деньги, быстро пересчитала их и изумленно уставилась на щедрого офицера.

«Перебор», — оценил Алексей и еще разок приветливо улыбнулся.

— Ты где их взял, командир? — пробормотал Семашко.

— На Принц-Альбрехтштрассе выдали, — буркнул Саблин.

На помянутой улице в центре Берлина располагалось Главное управление имперской безопасности (РСХА), в ведении которого с сорок четвертого года числилась военная разведка.

Пожилая немка быстро спрятала наличность в карман фартука, промямлила, что сейчас вернется, и удалилась в заднее помещение.

Офицерам что-то подсказывало, что она не держит там зенитную пушку. Но автоматы они на всякий случай держали под рукой.

Старушка отсутствовала недолго. Она принесла две белые булки непривычной формы и сомнительной свежести, бутылку молока, палку колбасы и четверть сырной головы.

Оперативники вежливо поблагодарили ее и покинули магазин. У машины они жадно уплетали еду, запивали ее кисловатым молоком.

— Нас не отравили? — на всякий случай спросил Хомчик.

— Пусть только попробуют, — пробормотал с набитым ртом Семашко и показал мощный мозолистый кулак, символизирующий, видимо, справедливое пролетарское возмездие.

На сытый желудок и птички в лесу пели веселее, и дома выглядели не такими ободранными. После сытного перекуса трое задымили. Некурящий Хомчик обреченно вздохнул и отошел подальше.

— Послушайте, товарищ капитан, а где вы деньги фашистские взяли? — полюбопытствовал Черкасов. — Хотя догадываюсь. Обыск в канцелярии пехотной дивизии. Там еще лежал генерал в парадном мундире.

— А разве эти деньги действительны? — спросил Семашко.

— Нет, — ответил Алексей.

— Тогда что на них купишь?

— Так ведь купили же.

Оперативники засмеялись.

— Кстати, товарищ капитан, насчет Принц-Альбрехтштрассе, — сказал Хомчик, вернувшийся к товарищам. — Вы, конечно, стреляный воробей, все такое. Мы-то понимаем, что вы образно, и все же будьте осторожнее с подобными шуточками. Не все понимают юмор бывалых контрразведчиков. Попадется вам однажды недалекий, прямолинейный и очень принципиальный следователь. Оглянуться не успеете, как станете немецким агентом.

— Так нет больше денег. — Саблин развел руками. — Все на ваше пропитание потратил.

Два офицера опять курили, а он сидел в машине, закрыв глаза, и пережидал, пока уймется дежурный приступ головной боли. Алексей больше не боялся ни своих, ни чужих. Он устал, хотел закончить войну, как-нибудь выжить, а потом что будет, то и будет.

Капитан Саблин и так потерял полтора года. Куда уж больше?

Солдаты оперативно вытащили его и Пустового с минного поля, сразу доставили в госпиталь. Благо машина была под рукой. Там врачи хотя бы кровотечение остановили.

Но всего этого он не помнил. Алексей три недели провалялся в коме, а потом заново учился говорить, есть, двигать конечностями. Сознание возвращалось к нему клочками, память — обрывками.

Мина разорвалась в десяти метрах, удар приняла левая сторона его тела. Он ничем не отличался от трупа, но Всевышний все же повременил с переселением капитана контрразведки из этого мира в иной. Низкий поклон ему за это!

Пустовому доктора ампутировали обе ноги. Одну по колено, вторую — еще выше. Тоже неделя без сознания, потом привыкал, смирялся, выл в подушку, высказывал неподобающие мысли о сведении счетов с жизнью.

Все это Алексей узнал гораздо позже. Сам он угодил в Калинин, где хирурги трудились над ним со всем тщанием. Три осколка, и ведь как-то выжил! Первый прошел вскользь, зацепил верхушку височной кости, срезал волосы, кожу, раскроил череп на ограниченном участке. Второй пронзил бок, переломал ребра, застрял в легком. Третий — в бедре.

Врачи вытаскивали из него эти осколки, сшивали мышцы, сухожилия, удалили часть легкого. Он не различал и не узнавал людей, склоняющихся над ним, не понимал, о чем они говорят. Алексей не мог даже вспомнить, кто он такой. Память его представляла чистый лист, мятый и жеваный. Сознание было ватным, в нем ничего не удерживалось. Координация движений хромала вследствие повреждения мозжечка, голова кружилась даже в лежачем состоянии.

Советские войска уходили на запад. Город Калинин, в котором располагался офицерский госпиталь, превратился в глубокий тыл.

Алексей потихоньку начинал ориентироваться, что-то вспоминал, читал книги. Но тут же последовало еще одно потрясение — частичная парализация правых конечностей, так называемый порез, выражаясь научным языком. Он собирался встать, и вдруг такое несчастье.

— Все в порядке, — убеждал его лечащий врач. — Обычное явление. Сильно повреждена левая сторона вашего тела, отсюда порез справа. Не один вы такой, милейший.

Алексей ежедневно мял свои конечности, пытался хоть как-то ими двигать. Перспектива полной парализации ввергала его в суицидальное состояние.

Только через полгода он начал понемногу вставать. Первый раз поднялся — и рухнул. Все заново, день за днем, месяц за месяцем. Чувствительность правых конечностей возвращалась через титанические усилия. Алексей часто задыхался, его одолевали приступы паники. Врачи постоянно кололи ему обезболивающее. На нем места живого не осталось.

Координация движений возвращалась медленно, со слезами. Память более-менее восстановилась, ожили чувства, эмоции.

Он написал письмо Пустовому, и через три недели получил ответ. Вадим не умер на больничном одре, не покончил с собой, нашел силы жить дальше. Его комиссовали по ранению, дали инвалидность, какую-то медаль, небольшое ежемесячное пособие. Захолустный городок в Кузбассе, старенькая мама. Ни о какой работе, понятно, речь не шла.

«Но почему бы в дальнейшем не замахнуться на роль сторожа при винном заводе? — шутил в письме Пустовой. — Или собраться с духом, сесть и написать мемуары. И про тебя не забуду, командир. Про всех напишу. Ты выздоравливай, может, еще повоюешь. У тебя хотя бы ноги целы».

Снова дальняя дорога, крупный госпиталь наркомата обороны в подмосковных лесах. Состояние Алексея ухудшилось, обострились болячки. Он теперь почти не ходил, постоянно держался за ребра, не мог вздохнуть.

Без него обошлись сражение под Прохоровкой и освобождение Смоленщины. Потом советские войска вышли к Западному Бугу, взялись за Польшу и Прибалтику. Он внимательно слушал радио, читал в газетах сводки с фронтов, улавливал разницу между тем, что в них сообщалось, и реальным положением дел. Однако, как ни крути, линия фронта ползла на запад. Значит, немцев били! А он тут отлеживался.

Однажды в богоугодном заведении нарисовался полковник Гробов собственной персоной. Он улыбался, что делал только в исключительных случаях.

Только тут до Алексея и дошло, что никаких мер наказания строгое, но справедливое командование к нему не применило. Задание он через пень-колоду выполнил, крота ликвидировал.

— Привет мертвецам из мира живых, — добродушно и не очень деликатно заявил полковник. — Был в командировке в столице, вот решил заскочить. Да, капитан, выглядишь ты убого. Но не мертвый, и то хорошо. Ты прошлое вспоминаешь? Или нечем еще? — По отсутствию такта в тот вечер ему не было равных. — Я тебя к награде представил. Закончишь лечение — получишь. Капитан Чаплыгин действительно оказался кротом. Мы получили косвенные подтверждения этого факта. Гуляева подослал абвер, чтобы он втерся к нам в доверие. Он действительно бывший сержант Красной армии. Этот подонок убил охрану и Лизгуна, пытался выручить своего сообщника Чаплыгина. Не повезло им во время бегства. Да ты об этом знаешь, вам с парнями тоже не подфартило. — Гробов немного смутился. — Крота Гуляев потерял, на минное поле сослепу выскочил, вы за ним. Картину случившегося мы впоследствии восстановили. Майор Костин скончался от сердечного приступа. Подвел человека мотор. Показания арестантов в принципе сходились: Гуляев вскрыл замок, когда никого поблизости не было, уничтожил охрану. Лизгун обрадовался, подумал, что тот его сейчас освободит, а тут нож. С тех трех офицеров, которые там остались, обвинения были сняты, они продолжили службу. Полковник Борисов погиб под Варшавой. Подозреваю, мы без тебя войну закончим, капитан, — в очередной раз отличился Гробов. — Плохо выглядишь, не встанешь на ноги. Ничего, как-нибудь сдюжим. Ты выздоравливай. Комиссуют тебя из армии. Я намекну тутошнему медицинскому руководству, чтобы начинали документы оформлять.

— Не надо, товарищ полковник, я вернусь, — заявил Алексей. — Через месяц-другой обязательно встану в строй. Мы еще повоюем!

— Ну-ну. — Гробов ухмыльнулся. — Все так говорят. Европу хочешь посмотреть, Саблин?

Алексей дал себе зарок, что встанет на ноги, вернется в армию. Он ел через не могу, разминал вялые конечности, заново учился ходить. Процесс реабилитации проходил мучительно трудно.

Теперь Саблин уже выбирался на улицу, гулял под дождем и снегом. Оказалось, что госпиталь окружает очень симпатичный лес. Он много думал, размышлял, по полной программе давал работу мозгу.

Что-то было не так в деле крота из города Ненашева. Алексей допускал, что агентом был Чаплыгин, и все же у него оставались сомнения в этом. Рацию так и не нашли, хотя искали долго и упорно. Очень уж вовремя он погиб. Буквально за минуту до захвата. Ведь признался бы во всем, окажись в застенках контрразведки. Там и не таким упертым развязывали язык.

Но к чему сейчас эти размышления? Поезд ушел, сомнения к делу не подошьешь. С той злосчастной ночи произошла масса событий! Участников разбросало, война докатилась до Европы.

Прошлое забывалось, зарастало плесенью. Туманились, отступали на задний план лица Генки Казначеева и Женьки Левторовича. Медицина не отпускала Алексея из своих липких объятий. Его физическое состояние напоминало погоду в России — то снег, то зной. Он ходил с усилием, но виду не подавал. Осень сорок четвертого перетекала в зиму, а капитан Саблин по-прежнему давил больничную койку. Сам понимал — не боец.

После очередного кризиса над ним склонилась женщина в белом халате. Сначала он решил, что это ангел, пробил его час. Потом задумался. Раз бога нет, то откуда эта прелесть?

— Я ваш новый врач-невропатолог Топоркова Варвара Семеновна. — У этой женщины был тихий, грустный голос. — Я окончила мединститут в Казани, получила звание лейтенанта. На фронт, к сожалению, меня не пускают, хотя я уже несколько раз писала рапорты. Работала терапевтом, теперь вот получила новую должность.

У нее были стриженые пепельные волосы, грустные глаза, миловидное личико, да и фигурка что надо.

Кровь хлынула в голову Алексея, он как-то ожил, занервничал.

— Никакого фронта, Варвара Семеновна, там есть кому погибать… тьфу, воевать.

Случилось странное. Он влюбился как мальчишка. Но виду не подавал, вел себя сдержанно, что было правильно. Варвара Семеновна стала для него именно тем, что нужно было для полного выздоровления. Стимул, побудительный мотив!

Она каждый день приходила в палату, осматривала его, приглашала в кабинет на лечение. Туда всегда выстраивались очереди, но он проходил как блатной.

А потом Варя вдруг и сама зачастила к нему. Входила вся такая застенчивая, смущалась, когда соседи Алексея по палате понятливо хихикали, делала вид, что строго по делу. Потом призналась: ей просто надо было увидеть его, знать, что с ним все в порядке.

Они гуляли по парку, не обращая внимания на холод, сырость и метель. С каждым разом уходили все дальше, прочь от людей, от их ухмылок. Она держала Алексея под руку, прижималась к нему, и его распирали потрясающие чувства. Он стремительно выздоравливал.

Под Новый год они уединились в сестринской комнате. Все произошло само. Она льнула к нему, щурилась от блаженства. Вся такая родная, близкая, аж дух захватывало.

Почему всего этого не было раньше? А вдруг он ее потеряет? При мысли об этом его охватывал дикий страх.

Любовные отношения не препятствовали осмотрам, процедурам, приему препаратов, об эффективности которых он даже не задумывался. Алексей по-прежнему рвался на фронт, но жутко не хотел расставаться с Варварой.

Документы на выписку были готовы к концу января. Вердикт: частично годен к военной службе. Бегать и прыгать крайне осторожно, с горы кубарем не катиться. Севшее зрение, слабые кости, проблемы с головой, подверженной изматывающим болям. А в остальном, прекрасная маркиза…

Их расставание было муторным, щемящим. Они долго не могли оторваться друг от друга.

Вскоре Варя написала ему, что ее рапорт был удовлетворен. Она отправилась на 3-й Белорусский фронт маршала Василевского. Он угодил на 1-й Украинский Конева.

Полковник Гробов к этому времени вырос до генерал-майора, возглавлял армейское управление контрразведки СМЕРШ.

— Я к вам, товарищ генерал-майор, — объявил Саблин, вторгаясь в кабинет.

— Призрак из прошлого явился. Страсти-то какие! — Гробов чуть не перекрестился.

— Так точно, товарищ генерал-майор. Налицо бесовщина и сатанизм. Прибыл в ваше распоряжение, готов служить верой и правдой. Надеюсь, подкинете непыльную работку?

— Добился все-таки своего, успел до конца войны, — с одобрением проговорил Гробов. — Ну и на какую непыльную работку прикажешь тебя пристроить? Ты же привидение ходячее. Дунь — развалишься.

Первые две недели капитан Саблин занимался кабинетной работой. Он перебирал пыльные бумажки, поступившие из гестапо и немецкой военной разведки.

Но советские тылы кишели шпионами и диверсантами. Саблину пришлось расстаться с этой канцелярией. Он постепенно выходил на прежний уровень, провел несколько операций по обезвреживанию вражеских групп, взял радиста, зачем-то забравшегося на колокольню.

В это время капитан и сколотил из особо отличившихся оперативников собственную группу.

— Готовь еще одну дырку для ордена, — объявил ему генерал-майор Гробов. — Станешь кавалером ордена Красного Знамени. Все девки твои будут.

Всех он не хотел. Та, единственная, продолжала писать ему. Он отвечал ей. Порой на это не хватало времени. Он чиркал пару строк, сворачивал лист в треугольник и приказывал первому встречному добежать до почтальона.

Войска Жукова устремились к Берлину. С юга к немецкой столице подходили части Конева, замыкали кольцо.

Забытая тема возникла внезапно. Кто бы мог подумать? Генерал-майор Гробов примчался на командирском «виллисе», ввел в курс.

— Помнишь, был такой господин, некий полковник Вильгельм фон Кляйст? — осведомился он.

Алексей содрогнулся. Только забудешь, сразу придет добрый человек и напомнит!

— Вижу, что память у тебя заработала, — сказал Гробов. — Тебе было поручено собрать информацию по этому типу. Но ты не успел, бегал за кротом Чаплыгиным, потом совершил незабываемую прогулку по минному полю. Ладно, не багровей. Следы этого достойного господина были утеряны, потом всплыли. Прегрешений у фон Кляйста, видимо, не было. После перевода военной разведки под крыло РСХА он получил хорошую должность в СД, имел устойчивые отношения с начальником управления Вальтером Шелленбергом. Кляйст возглавлял целый отдел по работе на территории Советского Союза, освобожденной от немцев.

— Возглавлял? — уточнил Алексей.

— Да, — сказал Гробов. — Сам понимаешь, у фрицев все развалилось. По нашей информации, фон Кляйст уже свалил из Берлина и отсиживается в своем родовом поместье. Он собрался бежать к союзникам, прихватив с собой ценные архивы, чтобы было чем поторговаться. Без них он им не интересен. Да и нам эти бумажки ой как пригодятся. Этот человек лично отдавал приказы на формирование агентурных сетей в крупных советских городах. Они уже действуют, наносят вред. Можешь представить, насколько он ценен и какой нам прок с него в мертвом виде!

— Что барон делает в поместье, если хочет бежать к союзникам?

— Думаю, в поместье хранятся дубликаты документов, с которыми он должен явиться к союзникам. В одиночку этого не провернуть. Нужны сообщники, которые помогут ему пробраться за Эльбу. Попасться своим барон тоже не хочет. Третий рейх с его законами еще не умер. Не поручусь, что фон Кляйст сейчас находится в родовом гнезде, но вероятность этого высока. Этот человек соблюдает инкогнито. В местечке Цилиенхоф наших частей пока нет. Район находится под контролем немцев.

— Где это, товарищ генерал-майор?

— Не поверишь, — заявил Гробов, разворачивая карту. — Совсем близко. Всего двенадцать километров на север. Замок Штральбур находится на восточной окраине Цилиенхофа. Надо выслать вперед небольшое ударное подразделение, захватить городок, обложить поместье и взять фон Кляйста. Если он, конечно, там.

Какие-то вихри закружились в голове капитана. Прошлое, будь оно неладно, возвращалось к нему.

— Есть фото фигуранта, товарищ генерал-майор?

— Нет. — Гробов поморщился. — Есть только описание. Кляйсту сейчас пятьдесят семь лет, не думаю, что он сильно изменился за два года. Времени нет, капитан. Готовь группу! Где тут штаб стрелкового батальона? Нужно срочно потолковать с командиром.