Зеленые рукава

Тем январским вечером за стенами Мемориальной библиотеки Сэмюэла Девоншира птицы замерзали на лету, падая на аварийные посадочные полосы аэропорта О’Хара; детей, затащенных родителями в дома, приходилось швырять в камин, чтоб отогреть; железные кони, призраками несшиеся по городу, пыхтели, отдувались и захлебывались на бегу клубами морозного пара.

Внутри же в распоряжении библиотекаря Мэри Колхаун имелись целых четыре этажа тишины. Тишина обволакивала проходы, столы, стеллажи. Нарушить ее не мог никто. Долгие годы Мэри лелеяла эту тишину, пока не изведала ее во всех оттенках – во всех тонах и тембрах ее бесшумного эха: шелест и шорохи первого этажа, затхлую пышность второго, мрачное уныние четвертого… Достигнув абсолюта, тишина порождала воспоминания, покачивавшиеся вокруг сонными кофейными волнами. Мышцы лица сорокапятилетней женщины расслаблялись, морщинки разглаживались. В такие минуты можно было забыть и о горстке заядлых библиофилов, до сих пор мусолящих страницы классики вроде «Зеленых яиц и ветчины», и о бродягах, обосновавшихся в дальнем закоулке второго этажа. «Ч-ш-ш», – шипели вентиляционные трубы. «Т-с-с», – вздыхали компьютеры. «Ти-хо, ти-хо», – тикали часы.

Справа и слева от стола Мэри высились монолиты стеллажей, впереди, в другом конце зала, футах этак в ста шестидесяти, за стеклянной входной дверью бушевал снежный хаос, в котором лишь с огромным трудом, при помощи бинокля, заведенного Мэри специально для этой цели, можно было разглядеть яркий глянец мостовой. Время от времени сквозь снежную пелену по улице медленно, крадучись, проползали мимо огни фар. Автоматический счетчик на входе, ставивший в карточки посетителей штамп одобрения, непрестанно бормотал что-то себе под нос. Если кто-нибудь пытался выйти, не сдав книг, двери смыкались, точно челюсти из пуленепробиваемого стекла, и наотрез отказывались открываться.

Второй, третий и четвертый этажи тянулись галереями вдоль стен, оставляя в центре пустое пространство – там, в трехстах футах над головой, виднелась крыша. Лучи прожекторов освещали витражный купол с изображением орла, распростершего крылья на фоне аквамаринового неба. Иногда Мэри казалось, что под этими крыльями видны и птицы помельче – вьюрки, воробьи, славки, и раз в неделю она сыпала птичий корм на верхние полки стеллажей.

Однако сегодня наверху не было никого и ничего, кроме орла, снежного покрывала на стекле, да снежных хлопьев, падавших внутрь сквозь дыру в левом орлином глазу. Термометр показывал семьдесят пять, однако при мысли об этой черной дыре Мэри неизменно пробирала дрожь.

Тут размышления Мэри прервал звук отворившейся двери, всколыхнувший тишину волнами ряби.

Она подняла взгляд. Нет, дверь закрыта, в холле никого… Умостившись в кресле, она открыла книгу – «Иерусалимский покер» Эдварда Уитмора. В другой день она могла бы поиграть в покер с коллегами-библиотекарями, но сейчас все они были дома. Дежурить в одиночку Мэри вызвалась добровольно. Библиотека служила прекрасным убежищем после двух браков – лучше любого монастыря, хотя Мэри никогда не думала задержаться здесь на восемь лет, собиралась уйти, как только встанет на ноги. Однако порой скакавшие в голове мысли вырывались на волю, нарушая тайну тишины: «Мэри, Мэри, у нее все не так, как у людей, в цветнике ее не розы – сад ее давно засох; книги – книгами, но где же, где же ей найти покой?» Странные мысли, загадочные, бессвязные. Одна от них польза: напоминали о прошлом. Например, о том, как она управляла ночным клубом, но клуб этот лопнул, канул в небытие, как и оба брака. С годами лица мужей потускнели в памяти, оба давным-давно превратились в фигурки из черточек, однако их тонкие, ломкие пальцы до сих пор были устремлены в ее сторону. «Это все ты, – говорили они, – это все ты виновата. Мы только хотели, как лучше…» Правда, на самом деле ничего подобного они не хотели. Поэтому теперь она развлекалась в обществе лорда Байрона и проводила отпуск с Дон Кихотом. Библиотекарша… Ходячий скоросшиватель… Очкастое пугало в глазах детей, неусыпный страж в глазах их родителей…

Вдруг дверь действительно распахнулась, впустив внутрь поток холодного воздуха. Мэри подняла взгляд. В холл вошла какая-то цветастая бесформенная клякса. Поправив очки, Мэри поднесла к глазам бинокль – и подняла брови. «О, вот это интересно! Очень интересно. Куда уж там птичкам…»

Вошедший оказался человеком, да не просто человеком – шутом. Расцветку колпака с бубенчиками, полосатого камзола из бархата и атласа и заплатанных панталон, по-видимому, выбирал страстный поклонник городского камуфляжа – буйно-красные граффити на цементно-сером и землисто-коричневом фоне с маслянистым отливом грязного стекла. Носы черных поношенных башмаков были задраны вверх, в сторону орлиного глаза. Мало этого – сам воздух на его пути менялся, вздымался волной… чистоты? Мэри никак не могла подобрать нужного слова. Бродяги на втором этаже пустились в пляс.

Теперь Мэри смогла разглядеть его лицо – волевой подбородок, румяные от мороза щеки, смягченные правильными, пропорциональными линиями носа. Взгляд странного человека скакал, прыгал по проходам, стойкам и полкам, как камешек по водной глади, губы застыли в неизменной нарисованной улыбке. Тело обладателя всех этих черт было крепким и жилистым. У Мэри защемило в груди, руки задрожали. Гипервентиляция… Сделав медленный, глубокий вдох, она попыталась расслабиться. Да. Ее поразила Пылкая Влюбленность.

Мэри Колхаун больше не верила в любовь с первого взгляда. Именно этим способом она подцепила обоих мужей. Нет, она не будет вешаться никому на шею. О какой сердечной близости может идти речь после мимолетного обмена взглядами в битком набитом зале? «Нет, впредь я буду умнее», – убеждала себя Мэри, совершенно добровольно и даже не без труда отрезая себе все пути к этому. Все, кроме одного – Пылкой Влюбленности, которая могла бы перерасти в любовь, или, что более вероятно, смениться легким пренебрежением. Жужжание советов бывших мужей грозило захлестнуть ее с головой, но она только отмахнулась от них. При виде этого нелепого шута в сердце, глубоко внутри, вновь затеплился огонек.

Странный человек подошел к столу. Мэри отложила бинокль, закрыла разинутый рот, сглотнула, сняла очки и улыбнулась.

– Чем могу помочь?

Он улыбнулся шире прежнего.

– Ну, мисс… Или миссис?

– Э… Мисс Мэри Колхаун.

– Мисс… Мэри Колхаун, меня зовут Седрик Зеленые Рукава – профессиональный, понимаете ли, псевдоним. Я ищу своего лягушонка.

– Вашего… кого?

– Лягушонка.

– Вот как? – только и сумела сказать Мэри.

Смех Седрика Зеленые Рукава разогнал взлелеянную ею тишину.

– Да, – задорно ответил он. – Я работаю в… в Изумительном Цирке братьев Манго. Сейчас мы гастролируем по Большому Чикаго. Я развлекаю детей, а иногда и родителей, если им очень уж повезет. Мой, так сказать, дух-фамильяр – лягушонок. Довольно крупный – пяти футов в длину, четырех в ширину, и трех футов в холке. Сам отыскал этот экземпляр в джунглях Южной Америки. Встречается крайне редко. А уж как умен, как изворотлив, интриган этакий – чистый Макиавелли!

– Понятно, – вставила Мэри, просто затем, чтобы перевести дух.

Осознав, что заклеймила себя, как особу, отмахивающуюся от всего непонятного, как от досадной помехи, Мэри вздрогнула. Сердце никак не унималось, стучало, как бешеное, но куда деваться из собственной шкуры?

Бродяги на втором этаже танцевали, кружась в медленном ритме. Их тени, сбежавшие от хозяев через перила галереи, колыхались на полу первого этажа.

Сузив глаза, словно древний старик, Седрик взглянул наверх.

Накрепко стиснутые челюсти Мэри немного расслабились.

– Это бездомные, – объяснила она. – Я разрешаю им пользоваться камином на втором этаже, он электрический.

– Понятно, – кивнул Седрик. – И да воспляшут избранные.

Мэри могла бы поклясться: в его глазах мелькнули отблески пламени.

– Что вы хотите сказать? – спросила она.

– Нет, ничего особенного.

Пламя, если только оно ей не привиделось, исчезло.

– В общем, ехали мы мимо на представление в одно место неподалеку, и машина застряла в сугробе. – Слово «машина» прозвучало, будто чужое, не несущее в себе никакого смысла. – Я открыл дверцу, лягушонок рванулся на волю – как будто мало я с ним возился да нежничал – и вот, ищу его с тех пор.

Склонившись над столом, Седрик устремил взгляд прямо на Мэри. Глаза его оказались светло-карими с золотой искоркой.

– Вы его не видели?

– Нет. Нет. Я не видела вашего лягушонка. Простите.

В каком-то забытом уголке сердца родились слова: «Останься, останься и выпей стаканчик на сон грядущий в этом дурацком склепе учености, под оком орла…»

Перед глазами возникли, захватив ее целиком, картины триумфального, победного возвращения в мир на крыльях часов и компьютеров, плечом к плечу с этим человеком, возможно, разъезжая в вагонах поездов-призраков, с течением лет одолевая невзгоды. Зеленоватые, тихо гудящие экраны, кипучий консьюмеризм, а то и чудесный новый ночной клуб, и волшебство, порожденное машинерией Сэмюэла Девоншира, а мужья сметены прочь, вместе с палочками конечностей и всем остальным…

Но видения тут же померкли, и Мэри вновь оказалась в собственной шкуре. Ясное дело: особые свойства библиотеки нельзя передать или поделиться ими. И библиотека, и стоящий перед столом человек – просто такие, какие есть…

А Седрик меж тем говорил:

– …уверен, что место то самое. Если он попадется вам на глаза, позвоните, пожалуйста, мне.

Он принялся рыться в многочисленных карманах жилета.

– Он умеет хихикать и петь – конечно же, «Зеленые рукава». Точнее, не петь, а насвистывать.

Как ни пряталась карточка от хозяина, он отыскал ее и подал Мэри. Когда он наклонился к ней, ее накрыла волна аромата соленых морских брызг и сандалового дерева. Мэри закрыла глаза, чтобы не упустить ни нотки. Прикосновение пальцев Седрика к ее рукам встряхнуло, обожгло. Слова его прозвучали глухо, будто из длинного снежного туннеля:

– Нет, с местом я ошибиться не мог, но пока что… всего хорошего.

Мэри открыла глаза. Седрик Зеленые Рукава уже подходил к дверям. Мэри потянулась к красной кнопке, запиравшей замок, но рука ее дрогнула, а ужасная мысль заставила замереть. «Он знает. Знает, что я прячусь здесь. Он видел это собственными глазами». Как можно было скрыть хоть что-нибудь от этих глаз цвета корицы? Шут ушел в ночь, оставив ей лишь смятение души да тишину цвета сандалового дерева.

Мэри попыталась расслабиться – расправить плечи, разжать кулаки. «Смех и Зеленые Рукава», – подумала она, взглянув на карточку. Лицевую сторону украшала лягушка в колпаке с бубенчиками. С обратной стороны было напечатано: «Зеленые Рукава и его Волшебный Лягушонок: любой каприз по сходной цене. За подробностями звоните 777-FROG или свяжитесь с Изумительным Цирком братьев Манго. Юмор по требованию!»

«Наверное, какой-то охотник за юбками», – подумала Мэри, но, вспомнив его глаза и неизменную улыбку, почувствовала пустоту внутри.

Она почти не замечала, как разбредаются по домам последние библиофилы. Часы прилежно отбили девять и проглотили язык еще на час. Компьютеры забавлялись хулиганскими звонками в ЦРУ, теплый воздух в вентиляции хрипел, будто вечно простуженное горло. Внезапно Мэри охватило беспокойство. Тишина вновь изменилась. Теперь она стала какой-то… зеленой?

Шлеп-шлеп-шлеп! Шестым чувством Мэри уловила зеленые мазки, вплетающиеся в волосы, накрывшие лицо, как лист унесенной ветром газеты. Отплевываясь, она поднялась с кресла. Черт возьми! Что-то не так. Поправив юбку, она направилась ко входу. Вероятно, какой-то незамеченный пакостник опрокинул целый стеллаж «Лучших Домов и Садов», и жуткая тишина второго и третьего этажей хлынула вниз, на нее.

А потом раздались звуки – те самые звуки. Завороженная, Мэри замерла, ее лицо озарилось изумлением. Две сотни лет здание библиотеки служило приютом другим учреждениям – банкам, отелям, синагоге, почте, но никогда – никогда! – эти балконы и залы, стеллажи и мраморные статуи, не слышали этих звуков.

Звуки взвились к потолку, заставив часы хрюкнуть и икнуть от удивления. Свист, сложное сплетение чистых и звонких трелей, нарушил принадлежавшую Мэри тишину, распуская по ниточке укрывавший ее плащ, который она ткала столько лет. Мемориальную библиотеку Сэмюэла Девоншира заполнил мотив «Зеленых рукавов». Начавшись тихо, едва различимо, он звучал все мощнее и громче, пока Мэри не забыла обо всем, кроме этих нежных, жалобных нот. Бродяги на втором этаже замерли на полушаге, бросили танцевать карибскую мамбу, поклонились партнерам и заскользили по полу в синхронной простоте. Их тени держались рядом, разучивая па, прежде чем вновь всей компанией сбежать от хозяев. Никто не смеялся. Пары – мужчины и женщины – трепетно, не отрываясь, смотрели друг другу в глаза. Камин потрескивал, обогащая мелодию контрапунктом.

Мэри застыла внизу, не в силах сделать ни шагу, вспоминая свои романы – и пережитые, и те, что были возможны, но ускользнули из ее неловких пальцев. Медленно, неуклюже, держа руки на весу, словно в ладонях невидимого партнера, она начала танцевать. Высокие каблуки легко заскользили по полу. Чем глубже она погружалась в музыку, тем более плавными, изящными становились ее движения.

Она заговорила с воображаемым партнером, но вскоре его образ сделался неприятным. Тогда Мэри оттолкнула его, но он придвинулся снова. Все было без толку: несмотря на все усилия, фигурки мужей обрели глубину, цвет, плоть. Теперь оба молча танцевали с ней, а она все твердила: «Простите. Простите, только пожалуйста, прошу вас…»

Наконец Мэри прекратила танец. Плечи ее поникли. Ну почему она постоянно просит прощения? Почему? И всякий раз после этого чувствует себя просто отвратительно. Что она сделала плохого?

Мэри сердито смахнула слезы. Орел безжалостно взирал на нее с высоты. Стиснув собственные плечи и закусив губу, она постаралась унять слезы, но из этого ничего не вышло. «Боже, – подумала она, – что я здесь делаю?»

Орел, единственный обладатель божественного ока в этой пещере, не отвечал. Впрочем, этого и не требовалось. Ответ был известен, как ни отгораживайся от него тишиной. «Зеленые рукава» все еще звучали в ушах, вопреки всем договорам, заключенным ею с самой собой. Звуки рвались наружу, пронизывали крышу сквозь выбитый глаз орла, уносились в морозную ночь, тревожа память редких прохожих, и Мэри, смежив веки, шепотом подпевала им.

Едва утих отголосок последней ноты, свистун захихикал. Захихикал – и разрушил чары. Контрольный счетчик, никогда не упускавший случая посплетничать, неуверенно забормотал что-то в ответ. Мэри моргнула и открыла глаза. Лягушонок! Он где-то здесь, среди стеллажей! В душе возобладали инстинкты библиотекаря. Найти и уничтожить! Отыскать злоумышленника! Отыскать и вернуть Седрику…

Засучив рукава, цокая каблуками о мраморный пол, Мэри двинулась вдоль ближайшего ряда стеллажей. Дойдя до конца, она уперлась в другие стеллажи. Откуда-то слева раздался громкий оскорбительный смех. Упругая зеленая пуля… Изумрудный «фольксваген-жук»… Шлеп! Показавшееся на глаза липкое, влажно дышащее существо опрокинуло Мэри на пол, как кеглю.

Побагровев, Мэри поднялась и отряхнула юбку от пыли. От «Зеленых рукавов» в голове не осталось и следа. Впервые за многие месяцы Мэри Колхаун рассвирепела до такой степени! «Ладно, – подумалось ей, – все лучше, чем опять плакать». Грохоча каблуками, она дошла до конца прохода – до стены, увешанной портретами. Лягушонка нигде не было видно. Мэри собралась было развернуться, но вдруг зал загудел от хора голосов:

– Туда поскакал!

– Разделяй и властвуй!

– Хватит! Натерпелись!

– Курс норд-вест-тень-норд!

– Тащи сеть!

– Тащи ружье!

– Да шевелись же…

Мэри вскинула взгляд на стену. Глаза портретов на стене смотрели прямо на нее. Губернаторы, хозяева отелей, генералы почтового ведомства, миллионеры-нувориши… Но Мэри была слишком взбешена, чтобы удивляться, и слишком хорошо знала норов этой библиотеки.

– Знаешь, на войне мы их дымом выкуривали, – посоветовал обладатель кустистых бровей и длинной, с проседью, бороды. – Прекрасно действовало, честное слово.

– Заткнись!!! – рявкнула Мэри.

Звук, отраженный от стен, чуть не сбил ее с ног. Чья-то ладонь зажала ей рот.

– Жаткнишь… – пробормотало искаженное эхо.

Вот это да! Она, Мэри Колхаун, неизменно тихая, как мышь в пыльном углу, повысила голос, нарушила собственноручно взращенную тишину! На лице Мэри отчетливо проступил призрак владелицы ночного клуба. Она улыбнулась. Она рассмеялась. Она захохотала! Нет, во всем этом не было ничего особенно смешного, однако она никак не могла сдержать смех. Сейчас она позвонит Седрику и скажет, что его лягушонок здесь, в библиотеке. Широко ухмыльнувшись, Мэри двинулась прочь от рассерженных портретов, все еще шепчущих, советующих:

– «Двойным нельсоном» его! «Стальным зажимом»!

– Сыграй с ним в «Саймон говорит»!

– Пообещай ему мороженого или апельсинового повидла – лягушки любят повидло.

Мэри свернула за угол. Голоса стихли.

Поднявшись на второй этаж, Мэри повернулась спиной к яростно гудящему электрокамину.

– Сачмо, – заговорила она, – мне нужна твоя помощь. Пожалуйста.

Ее слова были обращены к рослому, седому чернокожему, неформальному вожаку бродяг. Звонок Седрику не принес ничего, кроме плодотворного общения с автоответчиком да новой порции лягушачьего хихиканья.

Хотя Сачмо жил на втором этаже уже без малого два года, разговаривать с ним было как-то неудобно. «Сачмо» он называл себя с немалой долей иронии – оттого, что у него был саксофон. За долгое время наблюдений Мэри успела понять: может, он и чудак, но вовсе не сумасшедший. Однако он был немым, и тем создавал вокруг себя особую, собственную тишину. Впервые появившись в библиотеке, он приветствовал ее карточкой, на которой было написано: «Отчего ты такая грустная?». Через три недели за первой карточкой последовала вторая: «Не слишком ты разговорчива». А за ней: «Тебе немой бывать не случалось?». От этого она невольно захихикала…

Так, с помощью карточек, он мало-помалу рассказывал о себе. «Ненавижу телятину». «От кошачьей шерсти у меня глаза слезятся». «Родители померли, когда мне было пять». «Мой кумир – Марсель Марсо». «Нет ли у меня пуха в бороде?». А на прошлой неделе сообщение оказалось посложнее: «Среди моих предков были берберские пираты с западного побережья Африки. Как по-твоему, я с виду кровожаден?».

Мэри он нравился, хотя порой в ответ на его вопросы так и подмывало написать: «Отстань!». Удерживало одно – его музыка. Его саксофон был любопытнейшей штукой – полностью выпотрошен, все клавиши до единой выдраны, но когда Сачмо подносил мундштук к губам, тишина вокруг подергивалась разноцветной, пляшущей рябью. Никто из посетителей библиотеки никогда не видел и не слышал этой музыки. На это были способны только его товарищи-бродяги да Мэри.

– Мне нужно, чтоб ты помог мне поймать… довольно большую лягушку.

Оскалив в ухмылке неровные желтые зубы, Сачмо написал что-то на карточке и вручил ее Мэри.

«С чего я буду скакать за какой-то лягушкой?»

Мэри нахмурилась. Сейчас ей было не до словесных игр.

– Пожалуйста, Сачмо. Она может попортить книги, а то и опрокинуть стеллажи, и у меня будут серьезные проблемы.

Сачмо вытаращил глаза и нацарапал: «Какой же величины эта лягушка?».

– Большая, – со вздохом ответила Мэри. – Три-четыре фута в холке.

Бродяги за спиной Сачмо мрачно зароптали: Мэри прервала их посреди румынской польки.

Шорох ручки по бумаге: «А книги о берберских пиратах мне закажешь?».

– О чем угодно…

Сачмо поднял ладонь, веля ей подождать, отошел к остальным, нацарапал что-то на карточке и отдал ее бледной коренастой женщине.

– Он спрашивает, – заговорила та, – хотите ли вы помочь этой чокнутой тетке поймать лягушку величиной с крупного пса, или лучше продолжим танцы?

Мэри застонала. Она-то надеялась, что Сачмо не оставит бродягам выбора! У каждого в этой кучке бродяг имелись свои… причуды. Среди собравшихся вокруг Сачмо имелись Никсон, Нейдер, оба Шелли, Тэтчер, Кубрик, Маркс, Антуанетта и многие другие. Новые посетители библиотеки быстро понимали, что на втором этаже появляться не стоит, но Мэри здесь даже нравилось.

К немалому ее изумлению, после продолжительного перешептывания Сачмо подошел к ней и вручил ей записку, гласившую: «Мы поможем – кроме той, которая зовется Мэри Шелли».

«Мэри Шелли» была миниатюрной, сильно заикавшейся женщиной, чем-то похожей на птицу.

– Й-й-я д-д-думаю, мы д-д-должны отп-п-пустить ее. Й-й-я люблю мон… мон… Монстров!

Так началась первая и последняя в истории человечества Мемориальная Охота на Лягушонка имени Сэмюэла Девоншира. Под тиканье часов, отсчитывавших секунды, словно шарманка, бродяги рассыпались по первому этажу. Мэри осталась на втором этаже – наблюдать и координировать действия. Сачмо играл на саксофоне, думая прельстить лягушонка болотно-зеленой мелодией. Тэтчер пыталась устроить засаду. Маркс объединился в коммуну с Марией-Антуанеттой, согласившейся на это с заметной неохотой. Никсон соорудил ловушку, взяв на себя роль приманки. Кубрик сидел в углу и корчил безумные рожи. Нейдер бегал по залу, призывая к более гуманным мерам (впрочем, на сей счет Мэри могла и ошибаться).

Таким образом, Мэри выпустила на волю чудовище. Правда, довольно слабое и неумелое – ведь лягушонок до сих пор оставался на воле и был волен творить, что заблагорассудится. От портретов тоже не было никакого толку. Обиженные, они честили Мэри на все корки.

Мало-помалу суматоха внизу окончательно превратилась в танцевальные импровизации (Мэгги с Марксом принялись исполнять танго), и вдруг Мэри снова услышала хихиканье. Подозрительно зеленое хихиканье. Сверху. Из вентиляционной трубы. Из вентиляционной трубы, ведущей на четвертый этаж. Ага! Ага! Что ж, придется разделаться с ним самостоятельно. Предупреждать этих чокнутых бродяг означало бы только потерять даром элемент неожиданности. Мэри тихонько попятилась от перил галереи второго этажа…

Четвертого этажа Мэри боялась. Там пропадали люди – старые девы или юные хамы, дети или собаки – четвертый этаж не щадил никого. Минимум три-четыре раза в год кто-нибудь поднимался наверх… и не спускался обратно. В полицию Мэри не обращалась, потому что пропавшие неизменно объявлялись позже, в другой день… но вниз-то они не спускались. Впрочем, что толку пытаться это понять?

Кроме того, бояться было слишком поздно. Она шагала по четвертому этажу, поднявшись туда на лифте, изготовленном еще до Гражданской войны – в лязгающей железной клетке, изрыгающей клубы дыма и пожирающей три канистры смазки в неделю.

Выйдя из лифта, она задрожала – тут было заметно холоднее. И все такое серое… Раньше на четвертом хранились редкие книги, но их уничтожил пожар, а оставшийся мусор так никто и не убрал. Кое-где из выпотрошенных полок до сих пор торчали обугленные корешки. Почувствовав настороженную, ничуть не зеленую тишину, Мэри крепко прижала руки к груди. Здесь обитали привидения. Фантомные уборщики с призрачными швабрами, а то и сами книги могли восстать из пепла, хлопая страницами, словно крыльями. «Возьми себя в руки», – подумала Мэри, едва сдержав желание хлопнуть себя по щеке.

Скользя между стеллажами, как тень, она направилась к перилам, обращенным к первому этажу. Добравшись до них и взглянув вниз на танцующих бродяг, она подумала, не стоило ли сообщить кому-нибудь, куда она пошла. Серость и тишина угнетали, тревожили. Лягушонок же не опасен, верно?

Сверху, совсем близко, был виден орел, раскинувшийся на куполе, точно континент.

– Лягушонок? – шепнула Мэри. – Зеленые Рукава?

Ответа не последовало. Мэри вздохнула. Похоже, добровольно лягушка не сдастся. Мэри медленно двинулась по проходу между перилами и ближайшими стеллажами, вслушиваясь, не шелохнется ли что поблизости, но вокруг чувствовалась только пыль да слабый запах горелого.

Вдруг что-то зашуршало, дернулось, сыто рыгнуло. Заметив в воздухе краешек зеленой тишины, Мэри последовала за ним, вперед. Вскоре она подкралась к пятачку, выдававшемуся за перила наподобие балкона, выглянула из-за колонны и увидела…

ЛЯГУШОНОК! Мэри ахнула от неожиданности, но лягушонок не слышал ее. Он смотрел вниз, на бродяг. Амфибия оказалась еще крупнее, чем показалось Мэри, когда она проскакала мимо на первом этаже. Огромная, с выпяченными губами, в толстой темно-зеленой шкуре… Неудивительно, что холода не чувствует!

Лягушонок захихикал, очевидно, позабавленный видом ищущих его бродяг. (Правда, сама Мэри не заметила внизу ничего особенно смешного.)

Вдруг в голове мелькнула мысль, от которой волосы на затылке поднялись дыбом. Хихикающая лягушка может оказаться разумной лягушкой…

«Много ли я знаю о Седрике Зеленые Рукава? – заволновалась Мэри. – Вправду ли стоит бросаться на эту лягушку? А вдруг она кусается? Зачем, зачем, зачем я в это ввязалась?»

И с этими мыслями она прыгнула вперед.

Едва ее ноги оторвались от пола, время словно бы сбавило ход. Полет длился часы, дни, недели. За эти недели лягушка подняла взгляд, увидела Мэри и, жутко выпучив глаза, выплюнула то, что жевала. Мэри отчетливо видела, как губы лягушки движутся, мучительно медленно выговаривая: «Ма-а-а-ать твою…»

Упав поперек задних лап лягушонка, Мэри крепко ухватилась за них. Лягушонок взбрыкнул ластами. Пальцы соскользнули, но Мэри тут же возобновила захват и навалилась на лягушонка, превратившегося в сплошной комок отчаянно бьющихся, рвущихся на свободу мышц. Не разжимая пальцев, Мэри рухнула на зеленую тушу, но когда она попыталась обхватить лягушонка поперек груди, тот сделал вдох, раздулся вдвое, словно надувная пляжная игрушка, и плюнул в Мэри слизью.

Ударив лягушонка коленом, Мэри приземлилась на спину. Лягушонок навис над ней так, что его голова оказалась слишком – слишком близко к ее лицу. Лягушонок подмигнул ей, раздвинул губы в улыбке и – шлеп!

Этот удар решил исход битвы. Удар в лоб. Языком. Невероятно твердым и широким языком. Будто тараном. Шлеп! Мэри забилась, пытаясь перевернуться на живот, но – шлеп! – из этого ничего не вышло. Рыча от отвращения, она треснула лягушонка по башке. Лягушонок в долгу не остался. Шлеп! Мэри упала набок, упрямо цепляясь за скользкий палец. Шлеп! Палец выскользнул, рука Мэри упала на пол. Лягушонок хихикнул, переступил через избитое тело Мэри, отвесил ей напоследок еще «шлеп» – в живот – и ускакал прочь.

Мэри долго лежала, не двигаясь. Так оно было лучше, чем вставать, спускаться вниз и признаваться Сачмо, что – да, лягушка одолела ее в рукопашной. Мало этого, лоб и волосы были заляпаны вязкой лягушачьей слюной. Лягушка против библиотекарши, два-ноль в пользу лягушки…

Мэри подняла взгляд. Вблизи стеклянный орел оказался еще красивее – крылья и когти во всех подробностях почти как настоящие.

«Забудь об этом лягушонке. Бой был нечестен. Он использовал против тебя кудзу дзюдо…»

Шепот, или, скорее, легкое дуновение… Но кто это сказал?

Мэри села и огляделась. Никого. Выходит, послышалось?

– Что такое «кудзу дзюдо»? – на всякий случай спросила она.

«Сложная техника. Ее название происходит от одной лианы, что душит и губит леса Юга…»

– Откуда ты знаешь?

«Читаю, глядя людям через плечо…»

В голосе Мэри появились проблески раздражения:

– Так кто же ты, где ты и зачем шпионишь за мной?

Ленивый, сочный смешок.

«Здесь, Мэри, наверху. Подними взгляд. Посмотри внимательно».

Мэри взглянула вверх и увидела… ну да, конечно, орла. Он занял все поле зрения. Теперь, приглядевшись, она смогла различить, что его полированные темно-янтарные крылья движутся – медленно, как секундная стрелка, но явно плывут в стекле. Живой! Мэри ахнула. Лазурный орлиный глаз моргнул, когти разжались. Сквозь дыру на месте второго глаза внутрь падали хлопья снега. Мэри протерла глаза, но цветное стекло продолжало дрожать медленной, зыбкой рябью.

– Я сплю, – пробормотала она. – Это сон.

Новый смешок. От этого звука часы разразились тревожным перестуком, танцующие бродяги сбились с шага, по экранам компьютеров побежали помехи.

«Мэри, я видел, как ты кормишь птиц, что влетают под купол сквозь мой глаз…»

– Ты – в самом деле вот этот орел? – робко спросила Мэри. – Ты живой?

«Я ожил в то утро, когда метеорит выбил мне глаз. До этого я блуждал в сновидениях, среди песка, жары и пота. Метеорит разбудил меня, вытащил в этот мир…»

– Но… но… – заикаясь, выпалила Мэри, – это же вздор какой-то!

«Как интересно… Говорящие портреты – не вздор. Лягушата величиной со слоненка – не вздор. А я отчего-то вздор… Ты же, конечно, понимаешь, как необычно это место? Ты сама думала об этом, грезя наяву о ночных клубах и зеленых компьютерах. Воздух реального мира проникает сюда только сквозь мой выбитый глаз…»

– Ты можешь читать мои мысли?

Мэри подумалось, что это невоспитанно и даже как-то непристойно, но она тут же подавила эту мысль: ведь орел вполне мог подслушать и ее.

«Не мысли, а грезы, Мэри. Грезы и сновидения спящего города не дают мне уснуть. Как же здесь много грез! Днем все не так хорошо: воплощение детских мечтаний, месть, тревоги, паранойя… Они утомляют, подавляют волю. Они проникают сквозь глаз и не дают мне отдыха…»

– И ты все это время следил за мной?

«Да, Мэри. Я так давно старался докричаться до тебя! Но голос слабеет с каждым днем, и раньше ты никогда не подходила так близко, чтобы расслышать его…»

– Отчего же он слабеет? – озабоченно спросила Мэри.

«Посмотри еще раз. Приглядись внимательнее, взгляни как следует…»

Мэри вновь присмотрелась к орлу. Поначалу она не увидела ничего, кроме движений орлиного тела, но потом… Стекло вокруг крыльев двигалось, поглощая их, точно раковая опухоль! Стеклянное небо сочилось, проникало в крылья орла, и крылья теряли форму. Орел бил крыльями, чтоб не позволить стеклу сковать и разрушить их!

Уцелевший глаз поблескивал, глядя на Мэри, стекло текло, колыхалось, меняло цвет…

«Мэри, мне нужна твоя помощь…»

– Какая? – спросила она.

Здоровые клетки, уничтожаемые и замещаемые больными… От этого мрачного зрелища было не отвести глаз.

«Ты должна помочь мне освободиться…»

Внезапно в Мэри вновь проснулся педант-библотекарь. Поднявшись с пола, она отодвинулась от перил.

– И как же именно?

Долгий печальный вздох.

«Вот и все так говорят. Все, кто приходит сюда. А потом забывают, уверенные, что я им приснился! Вот только ночью им снова снится… снюсь я. Как именно, Мэри? Ты должна освободить меня из этого купола…»

– Но ведь тогда рухнет крыша? – Мэри заломила руки. – Нет, нет! Да и как я это сделаю? Тут нужны рабочие, разрешение городских властей… Все решат, что я повредилась умом. Свихнулась! Ха! Меня признали бы сумасшедшей…

Орлиный глаз моргнул, кончики крыльев опустились и поднялись вновь.

«Прошу тебя, Мэри! Я так долго наблюдал за тобой. Я знаю, как дорога тебе библиотека, но прошу: освободи меня! Если ты не сделаешь этого немедля, все будет кончено. Стекло движется, движется, сковывает меня, подрезает крылья. С тех самых пор, как я ожил, оно смыкается. Я не хочу назад в безмыслие, Мэри, но и грез вынести не могу. Мэри…»

Мэри было очень жаль орла, но что она могла сделать? Ничего. Если орла освободить, купол рухнет, обрушит галереи и уничтожит первый этаж. Тогда она потеряет и работу, и библиотеку – ее вышвырнут обратно в мир. После ухода Седрика все ее наполеоновские планы казались такими глупыми…

– Я об этом подумаю, – ответила она, отведя взгляд в сторону. – И скажу тебе сразу, как только приму решение.

Неуклюжие, как никогда, ноги донесли Мэри до лифта. Сзади донесся шепот:

«Пожалуйста, Мэри. Спроси Седрика. Он знает, что делать…»

Внизу вокруг ее стола собрались бродяги, лягушонок и Седрик. Седрик переоделся, и теперь выглядел так, будто его раскрасили в зеленый, синий и коричневый – камуфляж, более уместный в лесу, чем в городе, но ему это шло. Сейчас он показался Мэри ниже ростом и не таким волшебным, как при первом знакомстве, но карие с золотыми искорками глаза и улыбка остались теми же, столь же пленительными. Лягушонок (вот скотина!) сидел у ног Седрика, горло его жутко раздувалось с каждым вдохом. С мрачным удовлетворением Мэри отметила, что выглядит он усталым и каким-то помятым. Она принялась оттирать воротничок от его слюны, но поздно: Седрик обернулся и уставился на нее.

– Прекрасно, – сказала она, скрестив руки на груди. – Что за восхитительное зрелище! Я провела весь вечер в поисках этой… этой жабы. Схватила ее. Испортила платье. И ни один – ни один из вас ни капли мне не помог!

Седрик с поклоном подмигнул ей.

– Прошу простить меня, миледи, но вы сами сказали, что моего лягушонка здесь нет.

«Миледи…» Вся злость исчезла, как не бывало. Казалось, Седрика окружает сияние, аура силы и легкости, и это тронуло Мэри до глубины души.

– Ладно. По крайней мере, с этим покончено, – сказала она, опустив взгляд.

– Вот именно, – согласился Седрик. – Сачмо, твои товарищи готовы?

«Готовы? – подумала Мэри. – К чему?»

– Что происходит?

Скроив смущенную мину, Сачмо нацарапал на карточке несколько слов. Надпись гласила: «Мы все уходим с Седриком».

– Уходите?!

Седрик кивнул.

– Да. И бродяги, и мы с лягушонком. Понимаете, они долго ждали этого дня. Мне следовало бы отыскать это место гораздо раньше.

– Уходите… – повторила Мэри, не веря собственным ушам. – Но почему, Сачмо?! Ведь здесь ваш дом…

«И мой тоже».

Снова каракули…

«Спасибо тебе за гостеприимство, но толпиться у электрического камина в библиотеке – это мало похоже на дом».

Какое-то время Мэри не знала, что и сказать. Они собирались уйти и унести с собой ее мечты… Но вдруг сверху донесся едва уловимый шепот и мерное хлопанье крыльев, и душа Мэри озарилась буйной надеждой.

– Подождите, – сказала Мэри.

Направившийся к выходу Седрик остановился.

– Что, Мэри?

– Там орел. Вы не можете его бросить.

«Вы не можете бросить меня».

– Орел? А что с ним такое?

– Он живой и попал в западню, – сказала она, вопреки всему надеясь, что он останется, что она сможет заставить его остаться. Или взять ее с собой, куда бы они там ни направлялись. – Стекло сковывает его крылья и убивает его. Долго ему не протянуть.

Ну, не безумие ли?

Седрик поднял взгляд к куполу, извлек из кармана старомодную подзорную трубу, поднес ее к глазу, прищурился… Наконец он кивнул.

– Так и есть, – негромко сказал он. – Так и есть. Но если я помогу спасти орла, библиотеке конец. Воздух реального мира проникнет внутрь и заразит, уничтожит ее атмосферу. Часы станут просто часами. Портреты больше никогда не заговорят. И я, Мэри, я больше никогда не войду сюда. И тебе придется уйти отсюда навсегда. Ты вправду хочешь лишиться всего этого – пусть даже ради спасения орла?

Говоря, он смотрел прямо в глаза Мэри, и взгляд его говорил: «Я знаю. Я знаю о тебе все».

Мэри склонила голову. Орел просил, молил о помощи, а она так жестоко оставила его мольбу без ответа… Кроме этого, теперь-то Седрик наверняка возьмет ее с собой!

– Да, – ответила она. – Да.

По лицу Седрика мелькнула тень.

– Хорошо, – сказал он и повернулся к бродягам. – Вы поможете? Нам нужны хорошие танцоры. Очень хорошие танцоры.

Сачмо достал из кармана новую карточку.

«Конечно! Что нам еще час-другой?».

Седрик хлопнул его по плечу.

– Спасибо тебе, Сачмо. Всем закрыть глаза. Да покрепче!

Бродяги закрыли глаза. Мэри зажмурилась. А когда Седрик велел открыть их…

…все оказались на вершине купола. Здесь было жутко холодно. На туфли Мэри налип снег. От неожиданности она едва не упала. Пронизывающий ветер закружил их всех, будто флюгеры. Седрик захохотал, окутавшись клубами морозного пара. Бродяги захихикали, точно детишки.

– Топайте! – закричал Седрик, перекрывая завывания ветра. – Топайте, что есть сил! Освободим несчастную птицу!

Только теперь – когда Седрик запрыгал по стеклу, когда его темный силуэт замелькал в стылом воздухе на фоне небоскребов, а Лейк-Шор-драйв засиял поперек его шеи, словно блестящее ожерелье, – только теперь Мэри поняла, как много в нем волшебства фей и эльфов, и как мало волшебства в ней самой.

Но тут к Мэри подскочил Сачмо, схватил ее за руку, и все мысли разом вылетели из головы. Вдвоем они пустились в пляс, начав с медленного вальса – для разминки. Вскоре Сачмо взял саксофон и, придерживая Мэри за талию одной рукой, заиграл на нем – заиграл просто безупречно, окутывая их обоих облаком звуков, не рассеивавшихся, не уносившихся прочь, мерно покачивавшихся в такт движениям его бедер. Мэри запрыгала, заскакала от радости. Холодный ветер бил ей в лицо, и от этого по всему телу бежали мурашки.

Бродяги толкались, пихались, скользили, тряслись в ритме буги вокруг. Одни стояли на головах, другие топ-топ-топтались на месте. Стекло задрожало. Вскоре дрожь обрела самостоятельность и больше не зависела от топота – Мэри заметила, почувствовала это, на миг прервав танец. Дальний край купола начал проседать. Бродяги поспешили убраться поближе к центру, но Седрик так и остался там, где купол дал слабину, и прыгал выше всех – выше и выше, и его вскинутые вверх руки словно бы обнимали луну. Однако лягушонок скакал еще выше. В какой-то миг Мэри не смогла даже разглядеть его на фоне звезд в верхней точке прыжка – лишь два янтарных глаза замерцали в небе, будто далекие планеты.

Вскоре Седрик подошел к Мэри и взял ее за руку. Сачмо, с головой ушедшего в музыку, отнесло прочь, и Седрик с Мэри заскакали от края к краю купола сквозь снегопад. От его рук веяло жаром, покалывавшим кожу, как искры электричества, и Мэри стиснула их в ладонях изо всех сил.

Через несколько минут купол загудел, зарокотал под ногами. Посреди танца стекло затрещало под каблуком. Мэри взвизгнула от страха, но Седрик крикнул:

– Не бойся! Танцуй! Не останавливайся!

И Мэри доверилась ему – жару его ладоней, огню в его глазах. Волшебному огню…

Трещины углублялись, грохот нарастал, но они все равно танцевали – неистово, ни о чем не заботясь, ведь это было так весело!

Момента начала падения Мэри даже не заметила. Сперва она весила 112 фунтов, потом сделалась невесомой, но так и не отпустила рук Седрика. Осколки стекла рухнули вниз, освобождая стеклянные, но почти как настоящие перья правого орлиного крыла, глаз, клюв, когти… Мэри летела вниз – быстрее, быстрее, и хохотала на лету, хохотала до изнеможения, насколько хватало легких. В груди поднималось, вскипало что-то теплое и яркое, и она лениво раздумывала, была ли когда-нибудь в жизни так счастлива, как сейчас, падая на пол первого этажа библиотеки в объятиях Седрика. Мрамор пола медленно, крадучись, приближался. Рядом – руки и ноги, еще больше рук и ног над головой… Неподалеку мелькнула рука Сачмо, сжимавшая саксофон. Казалось, ничто вокруг – ни падающее стекло, ни взлетающий в небо орел – не издает ни звука. Не слышно было даже собственного дыхания.

В тот самый миг, когда головокружение грозило сделаться невыносимым, Седрик выпустил руку Мэри и щелкнул пальцами. Внезапно плоская и невесомая, будто опавший лист, она закружилась в воздухе. Ветер играл ею, выдумывал для нее новые движения, ерошил пальцами ее волосы, но защищал от града осколков, бушевавшего на верхних этажах.

И вдруг – что-то твердое под лопатками. Пол. Чары развеялись, и все ее 112 фунтов почувствовали себя обманутыми. Она стала так тяжела, так тяжела после того, как была такой легкой! Ей тут же страстно захотелось почувствовать это вновь и улететь прочь. Безмолвия как не бывало: стекло с оглушительным грохотом рухнуло вниз, осыпав мраморный пол, книжные полки и кресла мириадами звонких осколков.

Вскоре к Мэри подошли Сачмо и Седрик. Оба ухмылялись от уха до уха, как дурачки. Но Мэри едва взглянула на них. Она смотрела на других бродяг – легких, как хлопья снега, как бабочки. Никакой тяжести… Никаких ощущений… Почему вся жизнь не может быть вот таким простым, бездумным падением?

Орел парил в вышине, кружил на фоне глубокого неба. Какая же это радость, какая радость, что им удалось освободить его! Как он, должно быть, легок…

Наконец Мэри поднялась на ноги – вся в синяках, со звоном в голове. С первого же взгляда сделалось ясно: библиотека никогда больше не будет прежней. Стекло запуталось в волосах. Стекло завалило лифты. Стекло запорошило клавиатуры компьютеров, испортив все файлы. Стекло свисало со стеллажей, как запоздалые рождественские украшения. Зал озарился лампами аварийного освещения, и Мэри с грустью поняла, что больше не видит тишины и не слышит ее оттенков. Неподалеку сидел лягушонок Седрика, но от знакомой зеленой тишины не осталось и следа. Портреты на стене окутались мраком. Лица и ничего более. Хлещущая из труб вода на глазах превращалась в лед. Лампочки пожарной сигнализации, охранной сигнализации и сигнализации, оповещавшей о виновных в систематической порче книг, мигали вовсю, и это значило, что в одиночестве их компании оставаться недолго.

Мэри направилась к выходу, где столпились бродяги. Лягушонок тоже прыгнул вперед и приземлился прямо на башмаки Седрика.

Освободившись, Седрик взял Мэри за руку и отвел ее в сторону – туда, где их разговор не могли бы услышать бродяги.

– Мэри, здесь больше нет волшебства, – сказал он. – Нам нужно идти.

– Да, нам нужно идти.

Улыбнувшись, Мэри крепко стиснула его руку, но он мягко высвободил ладонь из ее пальцев.

– Нет, вы остаетесь. Со мной идут только бродяги да мой лягушонок. Простите.

– Но… Я думала…

– Вы ошиблись. Извините.

– Я люблю тебя, – сказала она. – Мне было так хорошо с тобой там, на крыше. Я хочу пойти с вами.

Седрик вздохнул.

– Миледи, меня любят все. Это часть моего волшебства, очень полезная, когда приходится навещать этот мир. Взять вас с собой я не могу.

– Но почему? – капризно спросила она. – Бродяг же берешь.

– Их я могу взять с собой, потому что там, куда мы пойдем, их никто не осудит. Кроме этого, они могут мне пригодиться. Вы же оказались в этой библиотеке только из-за ненависти к самой себе.

– Но теперь-то я изменилась.

– Да, это правда. Сачмо рассказал, как вы орали на портреты. А лягушонок говорит, что вы чуть-чуть не одолели его в драке. А всего минуту назад вы сказали, что любите меня, нисколько не заботясь о том, что я могу воспользоваться этим вам во зло. – На мгновение его лицо покрылось морщинами, глаза глубоко утонули в глазницах. – Не плачьте. Мне пора уводить остальных. Не вздумайте последовать за нами. Это погубит вас.

Мэри кивнула, но взглянуть ему в глаза так и не смогла.

– Полиция с минуты на минуту будет здесь. Даже мое волшебство не сможет укрыть нас от стольких любопытных глаз.

– Ступайте, – сказала она.

– Вы спасли орла, Мэри.

Мэри попыталась выжать из себя улыбку.

– Да. Наверное, так и есть.

Вслед за Седриком она подошла к выходу. Здесь Сачмо поцеловал ей руку – и вложил в нее свой саксофон. Пока Мэри изумленно таращилась на него, не зная, что на это сказать, он нацарапал на карточке: «Сбереги саксофон. Мне он больше не нужен. Не грусти, Мэри!».

Мэри кивнула, сжала его руку и замерла, провожая взглядом бродяг, идущих за Седриком наружу.

Посреди улицы их окружил, обнял город. Но что это был за город! На мгновение шкура реальности раздвинулась, обнажив блестящие пагоды, сияющие серебром улицы, толпы людей в ярких одеждах, и над всем этим в воздухе носились странные существа, не последним из которых был орел, порхавший средь пагод с грацией жаворонка.

Видение исчезло. Мэри осталась одна. Одна среди холодного камня библиотечных стен. Сквозь разбитый купол внутрь проникал лунный свет. Ветер дул прямо в лицо. Перезвон осколков тонул в вое приближающихся сирен. Густой снег заметал пол. Медленно подойдя к столу, Мэри вынула из ящика сумочку и «Иерусалимский покер».

Сон… Все это казалось сном. Однако в воздухе еще поблескивали искорки цвета корицы, а в волосах застыла лягушачья слюна.

У выхода она остановилась, выключила аварийное освещение и оглянулась на прощание. Там, едва различимые в сумраке, виднелись призраки – фигурки из палочек, тени мужей. Они танцевали друг с другом, кружились в медленном вальсе, рассеиваясь от одного касания лунных лучей. При виде этой картины она едва не расхохоталась.

О саксофоне в руке Мэри вспомнила только на улице. Опустив взгляд, она пригляделась к нему. Гладкое наощупь полое дерево было теплым – теплее ее ладони. Подчиняясь внезапному капризу, она поднесла саксофон к губам, расставила пальцы по клапанам, дунула, и…

Звук? Отголосок отголоска, тишина, словно бы помнящая и прошлое, и настоящее… Еще одна тишина. Еще одна тишина, напоминавшая о флейтах Пана, о тайнах и иллюзиях. Конечно, не та изящная мелодия, что щекотала лишь самый краешек чувств, но как чиста!

И как нова…

Последняя работа Джеффа Вандермеера – трилогия-бестселлер «Зона Икс» («Аннигиляция», «Консолидация» и «Ассимиляция»), все три книги вышли в 2014 году. Его «Книга чудес», первое в мире иллюстрированное руководство по литературному творчеству, выиграла премию Британской Ассоциации Научной Фантастики в номинации документальной литературы и была номинирована на премии «Локус» и «Хьюго». В числе прочего Вандермеер был удостоен премии имени Ширли Джексон, трижды – Всемирной премии фэнтези, был финалистом премии «Небьюла» и премии имени Филиппа Дика. Его статьи печатаются в «Нью-Йорк таймс», «Гардиан», «Вашингтон Пост», «Лос-Анджелес таймс» и на Atlantic.com. Джефф Вандермеер был редактором-составителем или соредактором двенадцати антологий фантастических произведений, читал лекции на Йельской писательской конференции и Международной книжной ярмарке в Майами, в Массачусетском Технологическом Институте и Библиотеке Конгресса. Живет в Таллахасси, штат Флорида, США, с женой – известным редактором Энн Вандермеер.