В сердце лабиринтоподобной группы островков и рифов с ироничным названием Эльтеведтем когда-то стояла башня в два километра высотой. Марсиане построили ее прямо на донном грунте по только им известным причинам, и всего где-то полмиллиона лет назад – равно необъяснимо – она упала в океан. Большинство обломков рассеяло по местному дну, но местами на земле еще встречаются массивные осколки. Со временем руины стали частью ландшафта тех островков или рифов, на которые обрушились, но даже этого подпорогового присутствия хватило, чтобы Эльтеведтем оставался по большей части незаселенным. Рыбацкие деревни на Северной косе Миллспортского архипелага, в паре десятков километров, были ближайшим человеческим поселением. Сам Миллспорт лежал в ста километрах к югу. А Эльтеведтем («Я потерялся» на одном из венгерских диалектов времен до Освоения) мог проглотить целую флотилию плоскодонных судов, если эта флотилия хотела затеряться. Здесь были узкие, заросшие зеленью каналы между поднимающимися каменными выступами, такими высокими, что можно было спрятать «Островитянина с Боубина» по мачты; выгрызенные между мысами морские пещеры, входы в которые были невидимы, если не подойти вплотную; куски сводчатых обломков марсианской башни, задушенные взрывом свисающей растительности.

Хорошее место, чтобы спрятаться.

По крайней мере от внешних преследователей.

Я облокотился на леер «Островитянина с Боубина» и уставился в прозрачную воду. В пяти метрах под поверхностью многоцветная кучка местных и завезенных рыб юркала вокруг белого саркофага из спрей-бетона, в котором мы похоронили Ису. Я подумывал связаться с ее семьей, когда мы выберемся, дать им знать, где она, но это казалось бессмысленным жестом. Если оболочка мертва – она мертва. А родителям не будет легче на душе, когда спасатели расколют спрей-бетон и обнаружат, что кто-то вырезал из ее позвоночника стек памяти.

Теперь она лежала в моем кармане – душа Исы, за неимением лучшего названия, – и я чувствовал, как во мне с ее одиноким весом в пальцах что-то меняется. Я не знал, что с ней сделаю, но и не смел оставлять другим. Иса оказалась крупно замешана в миллспортском налете, а это при обнаружении означает виртуальный допрос на Утесах Рилы. Пока что мне придется ее носить, как я нес на юг мертвых священников для наказания, как я нес Юкио Хираясу и его коллегу-бандита, на случай если понадобится торговаться.

Стеки якудза я закопал в песке под домом Бразилии на Пляже Вчира, и не ожидал, что карман наполнится снова так скоро. По пути в Миллспорт я даже поймал себя на редком мимолетном удовольствии от странного необычного отсутствия багажа, пока не обожгли вновь воспоминания о Саре и привычная ненависть.

Теперь карман снова стал тяжелей, словно какая-то извращенная современная версия проклятого Эбису невода из легенды Танаки, обреченного вечно поднимать лишь тела утонувших моряков и больше ничего.

Казалось, карман никак не может оставаться пустым, а я уже и не знал, что чувствую.

Почти два года все было иначе. Стабильность окрасила мое существование в зернистый монохром. Я в любой момент мог запустить руку в карман и взвесить его содержимое в ладони с мрачным и зачерствевшим удовлетворением. Было чувство медленного накопления, сбора крупиц, крошек на чаше весов напротив той, где лежал колоссальный тоннаж гибели Сары Сахиловской. Два года я не искал другой цели, кроме наполнения кармана пригоршней украденных душ. Не искал будущего, мировоззрения, которые не вращались вокруг голодного кармана и вольеров болотных пантер в зверинце Шегешвара на Просторе.

Движение у леера. Тросы натянулись и слегка закачались. Я поднял взгляд и увидел, как двигается вперед Сиерра Трес, опершись на леер обеими руками и подпрыгивая на здоровой ноге. Ее обычно безэмоциональное лицо было искажено досадой. В других обстоятельствах это было бы забавно, но под отрезанными на бедре джинсами на второй ноге был прозрачный гипс, обнажавший раны.

Мы скрывались в Эльтеведтеме уже почти три дня, и Бразилия распорядился временем настолько, насколько только позволяло наше ограниченное боевое медицинское оборудование. Кожа под гипсом Трес была черно-фиолетовой и распухшей, пробитой и порванной пулеметным огнем свупкоптера, но раны очистили и продули. По поврежденным областям шли синие и красные ярлыки, обозначавшие места, где Бразилия ввел био для регенерации. Ботинок из гибкого сплава на гипсе защищал от внешних повреждений, но, похоже, чтобы в нем ходить, требовалось больше болеутоляющих, чем Трес была готова принять.

– Лучше бы лежала, – сказал я, когда она присоединилась ко мне.

– Да, но они промазали. Так что я не лежу. Только не трахай мозги, Ковач.

– Ну ладно, – я отвернулся обратно к воде. – Есть связь?

Она покачала головой.

– Но Осима проснулась. Зовет тебя.

Я на миг потерял из виду рыбку на дне. Снова нашел. Не сдвинулся с места и не поднял глаз.

– Осима? Или Макита?

– Ну, это же зависит от того, во что тебе хочется верить, правильно?

Я пасмурно кивнул.

– Значит, она все еще думает, что…

– На данный момент да.

Я еще недолго последил за рыбкой. Потом резко выпрямился и уставился на люк. Почувствовал, как мои губы перекосила невольная гримаса. Сдвинулся.

– Ковач.

Я нетерпеливо оглянулся на Трес.

– Ну, чего?

– Полегче с ней. Она не виновата, что Ису застрелили.

– Нет. Не виновата.

Внизу, в одной из передних кают, на двухэтажной койке на подушках лежала, глядя в иллюминатор, оболочка Сильви Осимы. Во время спринта вдоль берега с зигзагами и петлями до самого Эльтеведтема и последовавших дней в укрытии она спала, проснувшись только во время двух припадков бредовой паники, выкрикивая машинный код. Когда Бразилия отрывался от штурвала и наблюдения за радаром, он кормил ее дермальными питательными пластырями и подкожными коктейлями. Остальное довершала внутривенная капельница. Похоже, все это сказывалось. Румянец на лихорадочных щеках поблек, дыхание стало более явным. Лицо по-прежнему оставалось болезненно-бледным, но теперь хотя бы смотрело с осмысленным выражением, а длинный тонкий шрам на скуле, похоже, залечивался. Женщина, которая верила, что она Надя Макита, посмотрела на меня из глаз оболочки и слабо улыбнулась ее губами.

– Здравствуй, Микки Судьба.

– Здравствуй.

– Я бы встала, но мне не советовали, – она кивнула на кресло, встроенное в одну из стен каюты. – Может, ты присядешь?

– Мне и так хорошо.

Миг она всматривалась в меня пристальней, возможно, оценивая. В том, как она это делала, виделся намек на Сильви Осиму – достаточный, чтобы внутри меня что-то скрутилось. Затем, когда она заговорила и лицо переменилось, все пропало.

– Как я поняла, нам скоро придется уходить, – сказала она тихо. – Пешком.

– Возможно. Я бы сказал, у нас есть еще пара дней, но в итоге все зависит от удачи. Вчера вечером здесь уже был воздушный патруль. Мы его слышали, но он не подходил близко и не заметил нас, потому что они не могут брать на борт технику, чтобы сканировать на предмет теплового излучения или электронной активности.

– А, значит, хотя бы это не изменилось.

– Орбитальники? – я кивнул. – Да, они работают по тем же параметрам, когда тебя…

Я осекся. Повел рукой.

– Как всегда.

Снова долгий оценивающий взгляд. Я смотрел в ответ пустыми глазами.

– Расскажи, – наконец сказала она. – Сколько прошло. В смысле, после Отчуждения.

Я помялся. Это было похоже на шаг через порог.

– Прошу. Мне нужно знать.

– Почти три сотни лет, по местному, – я снова повел рукой. – Триста двадцать, если точнее.

Мне не нужна была тренировка чрезвычайного посланника, чтобы прочитать то, что было в ее глазах.

– Так долго, – пробормотала она.

Доморощенная морская философия Джапаридзе. Но вгрызалась она глубоко. Хоть ты головорез из Семипроцентных Ангелов, хоть тяжеловес из семейства Харланов – кое-что на всех людях оставляет одинаковые следы от зубов. Хоть ты гребаная Куэллкрист Фальконер.

Или нет, напомнил я себе.

– Ты не знала? – спросил я.

Она покачала головой.

– Не знаю, мне это снилось. Кажется, я понимала, что прошло много времени. Кажется, мне говорили.

– Кто говорил?

– Я… – она остановилась. Чуть подняла руки от кровати и бессильно опустила. – Не знаю. Не помню.

Она сложила руки в слабые кулаки.

– Триста двадцать лет, – прошептала она.

– Да.

Она лежала, какое-то время сживаясь с мыслью. Корпус ласкали волны. Я обнаружил, что вопреки себе сел в кресло.

– Я звала тебя, – сказала она неожиданно.

– Ага. Торопись, торопись. Я получил сообщение. А потом перестала звать. Почему?

Вопрос как будто поставил ее в тупик. Глаза расширились, затем взгляд снова провалился сам в себя.

– Не знаю. Я знала, – она прочистила горло. – Нет, она знала, что ты за мной придешь. За ней. За нами. Она мне сказала.

Я наклонился вперед.

– Сильви Осима сказала? Где она?

– Здесь. Где-то здесь.

Женщина на койке закрыла глаза. Минуту или около того мне казалось, что она уснула. Я бы ушел из каюты, поднялся на палубу, но там мне делать было нечего. Затем ее глаза вдруг снова раскрылись, и она кивнула, словно ей на ухо только что что-то подтвердили.

– Там… – она сглотнула. – Пространство. Как тюрьма прошлого тысячелетия. Ряды камер. Галереи и коридоры. Там те, кого она, по ее словам, поймала, как ловят боттлбэков на чартерной яхте. Или поймала как болезнь? Это, все это сливается. Я понятно объясняю?

Я подумал о командном ПО. Вспомнил слова Сильви Осимы на переправе в Драву.

Я кивнул. Задумался, чего может стоить побег из этой тюрьмы. Каким человеком – или существом – нужно для этого быть.

– Да, я понимаю, – и дальше, не успев оборвать себя. – Так вот откуда ты, Надя? Она тебя поймала?

По истощенным чертам скользнул краткий ужас.

– Григорий, – прошептала она. – Там есть что-то, что говорит, как Григорий.

– Какой Григорий?

– Григорий Исии, – все еще шепотом. Затем ужас от увиденного внутри себя пропал, стерся, и она буравила взглядом меня. – Ты не веришь, что я настоящая, Микки Судьба?

На задворках разума зашевелилась нервозность. Откуда-то из пучин памяти до Корпуса всплыло имя «Григорий Исии». Я уставился в ответ на женщину на кровати.

Я встал.

– Я не знаю, что ты такое. Но одно могу сказать точно – ты не Надя Макита. Надя Макита мертва.

– Да, – тонким голосом ответила она. – Это я вполне поняла. Но, очевидно, перед смертью она сделала и спрятала бэкап, потому что вот она я.

Я покачал головой.

– Нет, это не так. Тебя нет ни в каком возможном смысле. Надя Макита погибла, испарилась. И нет никаких свидетельств, что существует копия. Никаких технических объяснений, как копия могла попасть в командный софт Сильви Осимы, если она вообще существовала. На самом деле нет никаких свидетельств, что ты что-то большее, чем искусственная псевдоличность.

– Наверное, уже хватит, Так, – в каюту неожиданно вошел Бразилия. Его лицо было недружелюбным. – На этом и закончим.

Я огрызнулся на него, обнажая зубы в жестком оскале.

– Это твое окончательное медицинское заключение, а, Джек? Или просто революционные устои куэллистов? Истина в маленьких и контролируемых дозах. Чтобы пациент выдержал.

– Нет, Так, – сказал он тихо. – Это предупреждение. Тебе пора выходить из воды.

Я сжал и разжал кулаки.

– Не испытывай меня, Джек.

– Ты здесь не единственный с нейрохимией, Так. Момент застыл, затем опрокинулся и умер, когда до меня дошла его нелепость. Сиерра Трес была права. Эта женщина с раздвоением не виновата, что Иса погибла; не виноват и Бразилия. А кроме того, все, что я мог сделать плохого призраку Нади Макиты, я уже сделал. Я кивнул и скинул боевое напряжение, как куртку. Сунулся мимо Бразилии и потянулся к двери за ним. Ненадолго оглянулся на женщину на койке.

– Кем бы ты ни была, Сильви Осиму ты вернешь невредимой, – я дернул головой в сторону Бразилии. – Я привел тебе новых друзей, но сам я не из них. Если я решу, что ты хоть как-то повредила Осиме, я спалю их, как ангельский огонь, только чтобы добраться до тебя. Держи это в уме.

Она спокойно смотрела на меня.

– Спасибо, – сказала она без иронии. – Буду.

На палубе я нашел Сиерру Трес в стальном шезлонге, осматривающей небо в бинокль. Я подошел и встал за ней, усиливая нейрохимию, вглядываясь в том же направлении. Вид был ограниченный – «Островитянин с Боубина» спрятался в тени массивного зазубренного осколка рухнувшей марсианской постройки, который упал на отмель под нами, закопался и со временем сросся с рифом. Воздушные споры породили над водой толстую завесу из чего-то вроде лишайников и ползучих сорняков, и вид из-под руин загораживали веревки свисающей растительности.

– Что-нибудь видишь?

– Кажется, они подняли сверхлегкую авиацию, – Трес убрала бинокль. – Слишком далеко, ничего, кроме бликов, не разглядеть, но у рифа что-то двигается. Хотя и что-то очень маленькое.

– Значит, еще нервничают.

– А как иначе? Прошло сто лет с тех пор, как Первые Семьи последний раз теряли воздушное судно из-за ангельского огня.

– Ну, – я пожал плечами с легкостью, которой на самом деле не чувствовал. – Прошло сто лет с тех пор, как какой-то дурень в последний раз пошел в воздушную атаку во время орбитального шторма, правильно?

– Значит, тебе тоже не кажется, что он поднялся на четыреста метров?

– Не знаю, – я проиграл в памяти чрезвычайного посланника последние секунды свупкоптера. – Взлетал он довольно лихо. Даже если не поднялся, может, орбитальники среагировали на его вектор. Вектор и активные орудия. Блин, да кто знает, как думают эти штуки? Что они воспринимают как угрозу? Они и раньше нарушали правила. Смотри, что было с автосборщиками скальных фруктов во время Освоения. А гоночные ялики на Охридах, помнишь? Говорят, большинство не оторвалось от воды больше чем на сто метров, когда выжгли их всех.

Она бросила на меня насмешливый взгляд.

– Когда это случилось, Ковач, я еще не родилась.

– А. Прости. Ты кажешься старше.

– Спасибо.

– В любом случае, пока мы убегали, никто не торопился послать за нами воздушную погоню. Значит, в расчетах ИскИны склонялись к осторожности, давали мрачные прогнозы.

– Или нам повезло.

– Или нам повезло, – повторил я.

Из люка поднялся Бразилия и пошел к нам. В том, как он двигался и смотрел на меня с открытой неприязнью, мелькал нехарактерный для него гнев. Я удостоил его подобным же взглядом, а затем отвернулся дальше смотреть на воду.

– Больше ты с ней так разговаривать не посмеешь, – сказал он мне.

– Ой, иди ты.

– Я серьезно, Ковач. Мы все знаем, что у тебя проблемы с политической позицией, но я не позволю тебе выблевывать на эту женщину ненависть, которую ты копишь в своей ушибленной башке.

Я развернулся к нему.

– Эту женщину? Эту женщину? И это я башкой ушибся. Эта женщина, о которой ты говоришь, не человек. Она фрагмент, в лучшем случае призрак.

– Мы еще не знаем наверняка, – сказала Трес тихо.

– Ой, хватит. Вы что, не понимаете, что происходит? Вы проецируете собственные желания на гребаный черновик оцифрованного человека. Уже. А что же будет, когда мы доставим ее на Кошут? Построим целое революционное движение на мифологических ошметках?

Бразилия покачал головой.

– Движение уже существует. Его не нужно строить, оно готово действовать.

– Ага, не хватает только генерала, – я отвернулся, когда во мне поднялась старая усталость, даже более сильная, чем гнев. – Очень жаль, что у вас есть только свадебный.

– Нет, ты прав, – я начал уходить. На тридцатиметровом судне далеко не уйдешь, но я собирался оставить между собой и этими внезапными идиотами максимальное расстояние. Затем что-то заставило меня развернуться к ним обоим. Голос поднялся на резкой ярости. – Я не знаю. Я не знаю, сохранили ли личность Нади Макиты или нет, чтобы потом оставить валяться в Новом Хоке, как какой-то никому не нужный неразорвавшийся снаряд. Я не знаю, загрузилась ли она в башку мимо проходившей деКомовке или нет. Но какие, блин, шансы?

– Мы не можем судить, – сказал Бразилия, шагая ко мне. – Нужно доставить ее к Кою.

– Кою? – я злобно рассмеялся. – Ну насмешил. Кой, охренеть можно. Джек, ты правда думаешь, что еще когда-нибудь увидишь Коя? Он наверняка уже поджаренный кусок мяса, который соскребывают в подворотне в Миллспорте. А еще лучше – он гость на допросе Аюры Харлан. До тебя не доходит, Джек? Все кончено. Твоему неокуэллистскому возрождению настала жопа. Коя нет, остальных наверняка тоже. Просто новые, сука, жертвы на великой дороге революционных перемен.

– Ковач, ты думаешь, мне плевать на то, что случилось с Исой?

– Я думаю, Джек, что, раз мы спасли шелуху и миф, тебе уже все равно, кто умрет и как.

У леера неловко двинулась Сиерра Трес.

– Иса сама решила участвовать. Она знала риски. Она взяла деньги. Она была свободным агентом.

– Она была пятнадцатилетней девчонкой, вашу мать! Никто из них ничего не сказал. Они только смотрели на меня. Шлепанье волн о корпус стало громче. Я закрыл глаза, сделал глубокий вдох и снова посмотрел на них. Кивнул.

– Ничего, – сказал я измученно. – Я понимаю, к чему все идет. Я это уже видел. Видел на Санкции IV. Сраный Джошуа Кемп все уже сказал в Индиго-Сити. «Мы алчем революции. Как мы ее добьемся – не имеет значения, и это уж точно не повод для этических дебатов – нашим главным моральным судьей будет исторический результат». Если у вас внизу не Куэллкрист Фальконер, вы ее все равно в нее превратите. Да?

Серферы обменялись взглядами. Я снова кивнул.

– Да. А что будет с Сильви Осимой? Она этого не просила. Она не была свободным агентом. Она была, сука, невинной жертвой. И станет только первой из многих, если вы добьетесь того, чего хотите.

Опять тишина. Наконец Бразилия пожал плечами.

– Так зачем ты вообще пришел к нам?

– Потому что, блин, я в тебе ошибся, Джек. Потому что я помнил, что ты был выше этого унылого мечтательного говна.

Снова движение плечами.

– Значит, ты неправильно помнил.

– Я уже понял.

– Мне кажется, ты пришел к нам потому, что у тебя не было выбора, – трезво сказала Сиерра Трес. – И ты должен был сознавать, что мы поставим возможное существование Нади Макиты выше личности хозяина.

– Никто не хочет специально причинять Осиме вред. Но если жертва необходима, если она – Макита…

– Но это не она. Разуй глаза-то, Сиерра.

– Может, и нет. Но позволь мне быть честной до конца, Ковач. Если это Макита, она стоит для народа Харлана во сто крат больше, чем какая-то наемная охотница из деКома, которая тебе приглянулась.

Когда я посмотрел на Трес, то чувствовал, как в меня прокрадывается холодная, разрушительная легкость. Она казалась почти уютной, как возвращение домой.

– А может, она стоит больше, чем какая-то серферская неокуэллистская хромоножка. Никогда не приходило в голову? Готова на эту жертву, да?

Она посмотрела на ногу, потом на меня.

– Конечно, – сказала она мягко, словно объясняла ребенку. – А что, по-твоему, я тут делаю?

Час спустя секретный канал поймал внезапную возбужденную передачу. Подробности остались непонятны за ликованием, но суть была ясна. Сосеки Кой и небольшая группка выживших выбралась из схватки за Мици Харлан. Маршрут побега из Миллспорта не подвел.

Они были готовы забрать нас.