Глава 7

Скандал был-таки несусветный. Снова прислали высокую (весьма высокую!) комиссию, и это понятно – убиты три милиционера! Да не просто три – два из них из ФСКН!

Кстати, я никогда не понимал, почему это у нас людей из ФСКН считают чем-то эдаким элитным! Что-то вроде гэбэшников! Ну, гэбэшники-то понятно – все-таки безопасность государства. А эти-то каким боком относятся к безопасности?

Как-то при этом забылось, что убит еще и участковый – ну, что такое участковый? Расходный материал, пушечное мясо! А тут – оперативники из отдела по борьбе с наркотиками!

Когда дом начал гореть вовсю, кто-то из соседей вызвал пожарных. И те, само собой, приехали, благо до пожарной части – меньше километра. Вот только, как обычно это бывает в последние годы, у приехавших вначале не оказалось воды.

Вот спрашивается, на кой черт вы ехали на пожар без воды?! Рассчитывали, что подсоединитесь к пожарному гидранту? А кто чистил люки? Давно чистили? А кто их заварил? А-а-а… это чтобы бомжи крышки на чермет не поперли? Люки-то денег стоят, да? Ну вот и… обгадились по полной. Пока вызвали заправленную водой машину – тушить, собственно говоря, осталось нечего. Вместо дома – пепелище. Дом-то был деревянный, из толстых досок с засыпкой опилками, и та самая пристройка дореволюционной постройки. На самом деле стоило бы дом называть пристройкой, а это кирпичное сооружение – капитальной постройкой. Но дело не в том.

В кирпичном сарае были обнаружены останки четырех человек. Именно останки, я хорошо постарался, обкладывая трупы дровами, и кирпичная комната превратилась в подобие крематория. Пламя было таким жарким, что даже кости рассыпались в труху. Почти все кости.

Покойных определили по пистолетам, номера-то на стволах никуда не делись. Конечно, теоретически это могли быть и другие люди, не хозяева стволов, но оперативники не вышли на службу, так что версия, что убили именно их, нашла свое подтверждение. Как и то, что вместе с оперативниками был убит участковый Григоренко.

Хозяина дома вычислили логикой – его не могли найти, а значит, скорее всего, это именно он и есть – четвертый труп. Кстати, тоже сомнительное утверждение, но что делать? Участковый-то исчез! А машина его осталась возле пикета.

С покойниками определились. А вот с версиями – нет! Во-первых, очень трудно определить причину смерти по большой берцовой кости. Вернее, по ее остаткам. Потому что все меньшее размером напрочь сгорело. Спасибо покрышкам!

Нашли стреляные гильзы, из чего сделали вывод, что была перестрелка. Нашли и лезвие кухонного ножа. Определили, что, скорее всего, имел место поджог. Вот только кто именно поджигал, зачем, как там оказались оперативники – никто ответить не смог. Опросили всех соседей (и Сазонова тоже) – не видели ли они чего-то странного? Чужих людей? Что-то подозрительное?

Никто ничего подозрительного не видел, а если и видел, то помалкивал себе в тряпочку. На кой хрен влезать в непонятки? Им еще тут жить и хочется пожить подольше. И я их прекрасно понимаю.

Комиссия пробыла неделю и уехала, сопровождаемая мысленными матерками и притворно-доброжелательными улыбками.

На две недели я «залег в спячку». Не совсем, конечно. Дела шли очень недурно, деньги лились рекой. Через неделю, как раз после того, как уехала комиссия, я уже был владельцем частного охранного предприятия под названием «Самурай». Да, именно так – «Самурай»! Зачем особо заморачиваться, измышлять всякие там хитрые придумки? То, что название совпадает с именем некого криминального авторитета, известного тем, что он якобы (якобы!) уничтожил всю ОПГ парковских, так это чистое совпадение. И не более того. Попробуй доказать обратное, если кишка не тонка!

Зарегистрировать предприятие оказалось до смешного просто, особенно если у тебя есть деньги. Сложнее получить разрешения на хранение и ношение оружия, гладкоствольного и нарезного. С последним – полный швах, но мне пообещали, что в конце концов лицензию сделают. А вот гладкоствольное – сколько угодно. Помповики и всякое такое, лишь бы оружейная комната была и проведен инструктаж сотрудников ЧОПа.

Меня даже неприятно удивила такая легкость открытия подобного предприятия. Ведь ясно же, что под крышей ЧОПа обязательно укроется полукриминальная или полностью криминальная группировка! Тут ведь надо сто раз просветить, подумать, рассмотреть под всеми углами – а можно ли этим людям доверить оружие, пусть даже и гладкоствольное? Но нет – собери нужные документы, дай денег кому потребуется и вперед, оказывай услуги по охране и защите!

После регистрации предприятия настал черед недвижимости. Не на себя же офис покупать? Нет, так-то можно и на себя, на физическое лицо, кому какое дело? Захотел – купил! Но тут уже возникали трудности с финансовыми делами. Куча лишних бумаг, куча перечислений – в том числе и налоговых. Так что мне популярно объяснили – лучше всего, чтобы офис был оформлен на ЧОП.

Я внес на счет предприятия нужную сумму, оформив это займом у физического лица, и работа закипела. Теперь нам принадлежал целый этаж офисного здания, бывшего КБ некого строительно-проектного института, огромный комплекс помещений, из которого можно сделать все что угодно – от офисных кабинетов до тренажерного зала и татами. Даже тир, и тот можно сделать. Хотя насчет этого у меня были другие планы. Зачем тир у себя на этаже, когда можно сделать его в подвале, как и положено?

Кстати сказать, у меня вообще была мысль выкупить все здание, в котором мы купили этаж! Но это позже. Слишком серьезные деньги. Пока что не тянем. И сейчас у меня вылетела почти вся наличка, хорошо хоть поток денег не давал «засохнуть» до предела. И это притом что купил я этот самый этаж довольно-таки дешево! Взятка хозяину здания, директору «ООО», туманные пожелания долгой жизни – и целый этаж ушел за триста тысяч долларов и такую же сумму в рублях. Половина – черным налом. За эти деньги – тысячи метров недвижимости на третьем этаже десятиэтажного здания, плюс наша стоянка-парковка позади здания, плюс приоритетное право на выкуп других помещений (согласно договору).

Смешно. Год назад я искал в своем холодильнике хоть что-то, способное утихомирить желудок, и находил только треснутое сырое яйцо и протухший сыр. Теперь – я владелец недвижимости ценой в сотни тысяч долларов. А то и в миллионы. Владелец предприятия, под началом у которого уже полтора десятка человек. И будет гораздо больше. Гораздо больше!

Я не стал включать в число владельцев ЧОПа никого из моих соратников, хотя и мог бы это сделать. И хотел сделать, но передумал. Нет, я все-таки сторонник самодержавия или скорее – единоначалия во всех аспектах нашей жизни. И тем более – на войне. Вспомнить только, какой идиотизм начался на фронтах Первой мировой войны, когда большевики учинили свое безобразие, когда так называемые солдатские комитеты решали, стоит ли идти в атаку или же подождать, посидеть в окопе! Большей тупости и представить, на мой взгляд, нельзя. И в моем подразделении такого не будет. Ни-ког-да. А кому не нравится, пусть валит на все четыре стороны.

Впрочем, соратники никак не были против моих организационных решений, наоборот, они были совершенно и абсолютно счастливы. И это не только с их слов – я видел, как их просто-таки распирало от гордости, ну как же, они теперь не рядовые и сержанты вневедомственной охраны, подпирающие стену за жалкие гроши и получающие выговоры от начальства за недостаточно активное несение службы. Они теперь – заместители директора ЧОПа, курирующие различные секторы деятельности предприятия!

Сама структура моего ЧОПа выглядит так: наверху я, генеральный директор. Подо мной четверо заместителей или директоров, из них три – силовики (сиречь «бригадиры», если перейти на жаргон нынешнего времени). Силовые бригадиры курируют каждый по нескольку десятков предприятий, подгребая под себя все больше и больше объектов (с учетом интересов своих соратников). Подгребать эти самые объекты у них есть прямой и непосредственный интерес – кроме того, что каждый из них получает хорошую, а по нынешним реалиям просто-таки феноменально большую зарплату, директора имеют проценты от финансовых поступлений. В каждом отдельном случае оговаривающиеся индивидуально. От пяти до десяти процентов. И на круг это выходит очень и очень недурно. Силовых директоров – три: Косой, Янек, Казак.

И есть еще финансовый директор – Лев Семенович Шварценфельд. Он ведет всю нашу финансовую деятельность, начиная с обычной бухгалтерии и заканчивая аудитом и финансовой разведкой тех предприятий, которые мы курируем. Он же пока и исполнительный директор (пока!) – ведь кто-то должен заниматься хозяйственной деятельностью предприятия? Нанимать тех же бухгалтеров, вахтера, даже уборщицу. К кому они пойдут? Не к Косому, это точно, и не к Янеку. Мои боевые соратники хороши, но только для специфической работы. Хозяйственники из них – как из дерьма пуля. Увы.

Хотя… зачем мне их хозяйственные умения? Мне их воинские способности нужны. Тактические. А стратегию уже я создам.

Дело мое развивалось так бурно, что это напоминало взрыв. Взрыв суеты, беготни. А еще – водоворот, в который меня затягивало с головой и несло в потоке, будто жалкую веточку, брошенную в горную реку. Я разрывался между службой и нынешней деятельностью и прекрасно понимал, что совместить все это не будет совершенно никакой возможности.

Ни на что больше у меня не было времени. Никакой личной жизни. Я ходил на службу, занимался служебными делами, а в свободное время – деятельностью, приносившей мне деньги. В этой суете, честно сказать, мне было не до женщин. Где-то там обитала Нюся, где-то Надя, продавщица из ларька, но мне было не до них. Совсем не до них. Будет еще время. Вот разберусь с делами, и…

С Сазоновым все было как прежде. Только интенсивность тренировок снизилась раза в три. Не было такого изнуряющего марафона, как прежде. Но два часа в день – это «святое».

Честно сказать, я уже и не понимал, зачем мне это нужно. При моей скорости и силе я бы даже без специальных приемов мог раскидать толпу крепких, тренированных мужчин, зачем мне тогда еще шлифовать умение убивать людей? Зачем все эти ежедневные спарринги, на которые Сазонов вытаскивал меня, даже если я едва приплетался домой, высунув язык как собака после многокилометровой пробежки?!

Ему было все равно – устал я, болею, хочу спать или просто у меня нет настроения. Молчаливый, жесткий, как гранитная скала, он не слушал возражений и требовал, требовал, требовал… не объясняя, зачем мне это все нужно и с какой стати вытягивает из меня последние силы.

Уколы возобновились, но уже довольно-таки нечасто – раз в неделю, по воскресеньям. И не такие болезненные, как раньше. Тут Сазонов пояснил, что мой организм, во-первых, перестроился, привыкнув принимать в себя очередную порцию злого снадобья, а во-вторых, у меня теперь повышенный болевой порог. То есть я могу вытерпеть боль такую, от которой обычный человек упадет и умрет, задавленный болевым шоком. Хорошо это или плохо, я не знаю. И зачем мне это нужно – тоже не знаю.

А еще я заметил, что стал почти равным Сазонову по силе и скорости. И вообще, сдается, что при определенных условиях я бы мог его победить. Мне так кажется. Хотя я и не уверен.

Про участкового Сазонов знал. Он вообще с самого начала все знал. Я уверен в этом. Но спрашивать его не стал. Про пожар Сазонов сказал, что в принципе я сделал все грамотно. Звонить только с моего телефона не надо было, но с другой стороны – я ведь звонил на телефон пикета, а почему я не могу позвонить в свой родной пикет, в котором проработал три года? Мало ли какие у меня и служебные в нем дела. Конечно, лучше бы этот телефон был зарегистрирован на «левого пассажира», в будущем надо таким вариантом озаботиться. Пока что – пусть все так, как оно есть. Буду осторожней.

Через две недели после пожара я понес в отдел рапорт на увольнение.

Татаринов взглянул на мой рапорт, потом еще раз, медленно перечитал сверху донизу, помолчал. Поднял взгляд на меня и смотрел секунд десять не моргая, как змея на жертву.

– Знал я, что ты не наш человек, знал. Не твое это дело. Ты – Рэмбо. Тебе только крошить да взрывать! С тобой одни проблемы! Правильно сделал, что рапорт написал.

– Спасибо за добрые слова! – криво ухмыльнулся я, почему-то задетый словами начальника.

– А что ты ждал? Что я буду жалеть, мол, уходит такой ценный кадр? – Татаринов хмыкнул, недоверчиво помотал головой. – Понимаешь, какая штука… ты умеешь работать, да. Только вот чую я – проблемы от тебя будут просто-таки выше крыши! А оно мне надо? Мне нужен работяга, который тихо-мирно, без героизма и кровищи вытопчет злодея и засадит его в зиндан. А ты… тебе бы только шашку наголо и давай рубать! Или грудь в крестах, или голова в кустах. А такое только на фронте бывает, да и то заканчивается дурно. У нас не фронт, Каргин! Ладно. Все равно не поймешь.

Татаринов размашисто расписался на рапорте, написал: «Не возражаю» и толкнул бумагу ко мне:

– Прощай. Надеюсь, ты не доставишь мне хлопот. Хотя очень в этом сомневаюсь. Ты попробовал крови, как тот волк. А волки бывшими не бывают.

Он снова углубился в бумаги, которые лежали перед ним, а я повернулся и молча вышел из кабинета. Говорить было, собственно, и не о чем.

Уволился я буквально за один день, что не просто удивительно, а даже невероятно. Это ведь не с завода уволиться, да и там – побегаешь, прежде чем подпишешь обходной лист. Здесь же все случилось с космической скоростью – отдел кадров – склад – народное хозяйство! Фантастика, да и только! И не в обходном листе дело – из ментовки так просто не уволишься. Тебя вначале будут долго уговаривать, чтобы ты этого не делал – начиная с непосредственного начальника и заканчивая заместителем начальника УВД, а то и самим начальником. Тебе будут долго доказывать, что ты не имеешь права покинуть службу в трудную для Родины минуту и что ты должен отработать несколько месяцев, прежде чем рапорту будет дан ход. А когда ты не согласишься, популярно расскажут, что увольняются из МВД только по состоянию здоровья, или по дискредитации честного имени советского… хм… российского милиционера. Остальные же честно тянут лямку, и не возбухают, как и положено порядочным ментам.

Я все это прекрасно знал. Потому что однажды имел наглядный пример того, как пытался уволиться Мишка Шарапов, участковый из нашего РОВД. Его категорически отказывались увольнять, и тогда он просто перестал выходить на работу. Перестал выходить, забухал, а когда его пришли увещевать сразу начальник и замполит, объявил, что если еще раз получит в руки табельное оружие, то начнет из него стрелять по тем, кто окажется у него перед глазами. И пусть поскорее уволят его, если не хотят больших, просто-таки огромных неприятностей.

Уволили Мишку. По состоянию здоровья. Потому что по дискредитации пострадала бы куча начальников, не усмотревших и не разобравшихся.

Потому я был просто-таки потрясен скоростью, с которой вылетел из теплого гнездышка прямиком в народное хозяйство. И нечего врать даже себе – если бы кто-то высокопоставленный, тот, с которым связан Сазонов, не нажал бы на нужные кнопки, то дешево я бы не отделался.

То, что Сазонов связан с кем-то из руководства МВД, я уверен. Ну не дурак же я, в конце-то концов! Даже наша встреча с ним, и та совсем не случайна. Слишком много подтверждений я этому вижу – по здравом-то размышлении. И при всем при том, осознавая это, спокойно воспринимаю все происходящее. Почему? А потому, что так мне удобно. Вначале было странно и даже подозрительно, не верилось, что такое может быть (ну кто я, простой участковый, и кто те, стоящие за Сазоновым). А потом я долго думал, упорно, крепко думал – зачем, почему это все происходит? И все понял, уверен, что понял.

Из меня выковали оружие. А я уже выковываю свои клинки, может быть, и менее опасные, чем я, зато много. Если милиция и гэбэшники не могут по каким-то причинам поддержать порядок в государстве, то могут это сделать такие, как я. Не хочется называть себя ассенизатором, но… ведь так оно и есть! Я вычищаю дерьмо из этого мира!

Вот только чем все закончится, я не знаю. Знаю только одно – вряд ли чем-то хорошим. Впрочем, я это знал с самого начала, так что нечего теперь самокопаться и стенать. Все там будем…

Я даже не ожидал, что на меня так подействует расставание с удостоверением личности. Без красной книжечки как голый. Когда мои «корочки» исчезли в папке с личным делом, я проводил их взглядом и едва удержался от вздоха. Привычка – чуть что, показываешь книжечку – и все становится проще. Например, с гаишниками. Хотя так-то я не нарушаю, но гаишник умеет докопаться даже к столбу.

Сдав на выходе из областного УВД свой разовый пропуск, я вышел на улицу и невольно улыбнулся, сразу сбросив с себя плохое настроение. Лето, теплынь, все зеленеет, все цветет! Новая жизнь!

Сел в машину и поехал куда глаза глядят. Бездумно, не заботясь о направлении. Опустошение и облегчение – вот закончился некий период жизни, наконец-то я выскочил из колеи!

Потом часа два бродил по набережной, сидел на скамейке, глядя, как мимо пробегают стайки девчонок, вырядившихся не просто в легкие, но даже в вызывающие наряды – суперкороткие юбочки, микрошортики, облегающие грудь топики, не оставляющие ничего на долю фантазии. И волей-неволей вспомнил о том, что в последний раз был с женщиной больше двух недель назад, с Нюсей. И если уж я изменил свою жизнь настолько радикально, не пора ли заняться и этой стороной своей жизни? Ну в самом деле – как может нормальный, здоровый мужчина так долго обходиться без женщины? В конце концов, я же не пустынник какой-то, не святой, живущий в пещере и питающийся саранчой и манной небесной!

Выбор: Нюся или Надя? Нет, с Нюсей не хочу. Не потому, что брезгую, хотя, если честно, и это есть – пусть вначале проверится, анализы сдаст! До тех пор – только «платоническое» общение.

Остается Надя. Тем более что даже просто из благодарности надо ее навестить. С тех пор как я видел ее в ларьке, прошло уже… Хм, много прошло. Почти месяц? М-да… нехорошо! Девушка-то, небось, ждет! Да и просто… хочется ее увидеть. И не только увидеть.

Я решительно поднялся со скамейки, зашагал к своей машине, оставленной под знаком «Стоянка запрещена». Больше нигде места не было – машин везде куча, люди сидят по ресторанчикам, кафешкам, гуляют, так что пришлось, как обычно, бросить там, где нельзя. И, как следствие, обнаружил возле своей машины гаишника, деловито прохаживающегося вправо-влево, как часовой на страже важного поста.

Когда машина громко дважды пискнула, отпирая заблокированные двери, гаишник встрепенулся, как стервятник, заметивший падаль, и направился ко мне, с четко отслеживаемым намерением потерзать мою плоть острыми когтями и клювом. Смочить клюв в моей горячей крови.

Я тут же автоматически сунул руку в нагрудный карман в поисках заветного удостоверения, и… на секунду остолбенел – нет же его теперь, родимого! Все! Закончилась моя «особость», теперь – как все! Это раньше я мог сказать, что остановился под знаком по служебной, оперативной необходимости, и гаишник с кислым видом от меня отставал, но теперь – я простой гражданин, которого нужно драть нещадно и который служит кормом целому сонму всевозможного рода чиновников. Одним из которых, по сути, и является гаишник.

Кстати, одним из самых безобидных и дешевых. Те, кто сидит на распределении благ – квартир, льгот, денег из федерального бюджета, по сравнению с гаишниками – как сам Сатана в сравнении с легионом мелких бесят.

В общем, закончилось все не такой уж и большой суммой штрафа, да еще и уполовиненной, в связи с передачей наличными в руки доблестного стража дорог. Нет, никакой обиды, он на своем месте, службу несет честно, а я нарушитель, который заведомо знал, чем это кончится. А если знал, так плати! За все в этом мире нужно платить. Это, вообще-то, аксиома.

Прежде чем ехать к Наде домой, я решил заглянуть в ларек, где она работала. Само собой, как почему-то мне и думалось, Нади я там не обнаружил. Со слов незнакомой продавщицы, Надя давно уже отсюда уволилась, видимо, как раз после случившегося в ту ночь. Оно и понятно – работать в таких опасных условиях, да еще и после того, как тебя чуть не изнасиловали, возможно, и едва не убили, это могла бы только абсолютная дура. Тем более что, на мой взгляд, в ларьке совсем ничего не изменилось с тех пор, когда я вошел сюда в первый раз. Спрашивать, работают ли они теперь круглосуточно, я не стал. Какое мое дело? Теперь я не мент. А если эти продавщицы не понимают, чем рискуют, и готовы работать на таких условиях, то это их личное дело. Человек сам кузнец своего несчастья. За всех не подумаешь, всех не пережалеешь.

Адрес Нади у меня был. С тех самых пор, как я расследовал преступление, совершенное «неизвестным азиатом», потому, не раздумывая, поехал на улицу Чайковского, дом двадцать восемь, – фактически через весь город.

Ни много ни мало, дорога заняла у меня полтора часа, и это на автомобиле! Как сюда добиралась Надя – одному богу известно. Часа два, не меньше! Даже странно – неужели не нашла работы поближе?

Дом двадцать восемь был из категории так называемого старого фонда – двухэтажка, построенная еще пленными немцами. Тут когда-то их было много, пленных немцев. Впрочем, как и везде по другим городам. А кто еще должен заново отстраивать то, что они, поганцы, и поломали? Вот и строили немцы свои «чудо-дома», притом явно по проектам, оставшимся в головах невесть как оказавшихся в числе солдат немецких архитекторов.

Хотя что значит «невесть как»? Под конец войны немецкие власти загребали под ружье всех, даже мелких, малолетних немчиков, отправляя их затыкать своими телами дыры на Восточном фронте.

Не знаю в точности насчет проектов этих домов, но точно знаю одно – все дома немецкой послевоенной постройки походят друг на друга как две капли воды – двухэтажные, на несколько квартир, а самое главное отличие этих домов, по которому можно распознать «гениальные» произведения немецких архитекторов от строений «лапотной России», так это странные, просто-таки дурацкие выступы-полубеседки на фасадах. Какую функцию несли эти выступы, зачем немцы их сделали, почему они не учли российские реалии (морозы, ветра!) и не отказались от этой ерунды, я не знаю. Только факт обстоял именно так – розового или бежевого цвета грязные, полуоблупившиеся уродцы немецкой постройки конца сороковых годов вырастили в своем нутре толпы людей, которые никогда не будут не то что олигархами, но даже и чиновниками хотя бы районного масштаба.

Сын работяги, скорее всего, тоже будет работягой, а дочь швеи-мотористки не займет престижную должность пресс-секретаря российского посольства в Англии. Жители этих домов служат только кормом для стервятников-чиновников всех мастей и видов. И не имеют никаких перспектив, чтобы изменить свою жизнь хоть чуточку к лучшему. В наше время расслоение населения стало таким явным, таким катастрофичным, что все это напоминало уже некое обращение к кастам – как в Индии, где самые низшие, самые убогие и несчастные назывались кастой «неприкасаемых». Так вот здесь, в таких домах жили именно «неприкасаемые».

Вообще, этот район очень напоминал район Заводской, тот самый район, где я не так давно занялся общественно-полезным геноцидом, пересажав и физически устранив кучу гопоты и бандитов. Здесь люди так же пытались выживать, и здесь, как и в Заводском, высшим ориентиром для молодежи служили местные знаменитые бандиты, разъезжающие на дорогих автомобилях и строящие дорогие дома. Впрочем, а что тут удивительного? Одна страна, одна область, один город. Обычный миллионник, которых пруд пруди по нашей великой стране, со всеми его радостями и проблемами. Увы, проблем много, а радостей мало.

Дверь в подъезде висит на одной петле, вытертые ступеньки (деревянные!) ведут на второй этаж мимо исписанных матерными словами оштукатуренных и покрашенных стен, краска с которых свисает мерзкими струпьями, показывая, что дом давно и тяжело болен. И что лечить его – только время терять. Легче усыпить, как страдающую, больную старую кошку.

Но кто будет «лечить»? Кто снесет этот дом и построит на его месте новую красивую девятиэтажку, если можно строить на новом, чистом месте и не нужно будет выделять кучу квартир тем маргиналам, которые живут в этом доме со времени его постройки? Коснись этого дела, и ты узнаешь, что в каждой квартире прописаны как минимум по четыре-пять человек, и ты должен на каждую снесенную квартиру выделить переселенцам минимум две-три! Это не центр, где даже такие расходы оправдывают затраченные рубли. Это окраина, где стоимость квартир в три раза меньше, чем на набережной или в центре!

На удивление дверь в квартиру Нади хоть и исцарапана, опоганена неизвестными вандалами, но стальная, мощная, вставлена в кирпичный косяк и закреплена в нем могучими штырями, выбить ее или вскрыть смог бы только специалист, имеющий весь набор специальных средств. Такая дверь стояла и у меня. Первые двери фирмы, что их изготовляла, делались буквально на века. Тогда еще фирмачи не научились ловчить, обманывать, используя вместо честного стального листа металлическую «фольгу», легко прорубаемую обычным плотницким топором.

Даже звонок цел – квадратный, новый, видимо, недавно поставленный. У меня почему-то сразу дрогнуло сердце – взгляд опера (теперь бывшего!) сразу отметил для себя эти подробности, и напрашивался логический вывод, что в квартире есть мужик. Мужчина, который и звонок приделает, и дверь хорошую поставит. Хотя… дверь-то старая, ставили ее лет пять назад. Может, и нет никого? В смысле, никакого мужчины? В любом случае узнать это можно, только позвонив. Что я тут же и сделал.

Звонок за дверью просвиристел веселой птичкой, и я прислушался – что там, за дверью? Есть кто-то или я зря пробивался через весь город, через автомобильные пробки, составленные из машин бедного народа?

Кто-то есть. Я услышал, как за дверью завозились, и глазок прикрылся чем-то темным – надо полагать, глазом. Вот так люди и попадаются. Посмотрел в «глазок», а туда, снаружи, из пистолетика – бах! И даже входить в квартиру не надо, чтобы добить. Гарантированный результат!

Замки загремели, и дверь медленно приоткрылась. На пороге стояла Надя – в домашнем застиранном халате, в каких-то дурацких голубых тапках с помпонами, болтающимися на подъеме, слегка помятая и всклокоченная, будто со сна. Посмотрела на меня и молча отошла назад, будто приглашая войти внутрь. Что я тут же и сделал.

– Долго же ты шел! – спокойно и даже как-то горько сказала Надя, и мне вдруг стало немного стыдно. И правда, что я, не мог зайти раньше? Хотя бы узнать, как поживает. Досталось-то ей не слабо! Сейчас уже и следов от синяков не осталось – даже желтизны, все-таки… сколько времени прошло? Ох ты же черт! Больше трех недель?! И я за все это время так и не приехал. А ведь она могла меня сдать коллегам. Решила бы, что я ее предал, забыл, и сдала бы! Предал? Да, предал – для женщины это и есть предательство. Взял да и забыл о ней!

– Я не забыл о тебе. Комиссия приехала, а потом еще массовое побоище было, нас затаскали. Как освободился, так сразу к тебе. Кстати, я уволился!

Почему я ей об этом сказал, сам не знаю. А кому еще мог сказать? Кто у меня есть? Соратники? Они – подчиненные. А она – никто! Нет, не совсем никто, в смысле, она от меня не зависит. Подруга. Хм… или будет подругой. Наверное.

– И я уволилась… – Надя стояла передо мной, теребя отвороты халатика, будто он норовил с нее упасть. – Как мама заболела, я и уволилась. А потом похоронила ее.

У Нади по щекам потекли слезы, она вдруг шагнула ко мне, обняла, уткнулась лицом в рубашку. Та сразу намокла, захолодела, а я стоял, пытаясь сглотнуть комок, вставший в горле, и думал даже не о Надином горе, не о том, зачем я сюда пришел (понятно, зачем!), а о несправедливости. Вот есть на свете хорошие люди. Живут они обычно в нищете, тянут свою лямку по жизни, пока не уходят на тот свет. И есть подонки, у которых все – деньги, власть, все, что хочется их душеньке. И живут эти твари долго и счастливо, и не берут их ни болезни, ни неприятности. А хорошие люди мрут. Разве это справедливо? И вообще – как, на чем держится мир, если первыми умирают хорошие люди? В конце концов, ведь мир тогда должен до отказа заполниться подонками! И их потомками! Если мрут хорошие и выживают подонки!

Впрочем, а разве все не так? Посмотреть вокруг, так каждого второго надо стрелять на месте! Потому что заслужил! Армагеддона на них нет, мать их за ногу!

Хотя, скорее всего, во мне говорит сейчас бывший мент, а теперь Самурай, глава ОПГ, убийца и бандит. Если ты считаешь людей подонками, то их легче убивать. Потому что они того заслужили. Базу нужно подвести, иначе жить будет трудно. Себе-то я давно уже не вру…

– Пойдем пить чай? – Надя вдруг отстранилась, посмотрела мне в глаза. – И ты мне расскажешь, кто ты такой и зачем ко мне пришел. Хотя я знаю зачем. Вы все, мужчины, – такие!

– А ты – не такая? – спросил вдруг я, тут же ругнув себя за длинный язык.

– И я – такая… – вздохнув, согласилась Надя. – Только надо же соблюсти какие-то приличия, правда же? Тебя Андрей звать, да? Пойдем?

И мы пошли в кухню. Надя усадила меня за стол, а сама извинилась, сказала, что сейчас придет, что никого не ожидала, а потому ходит по дому как бомжиха. И ей стыдно принимать меня в таком виде. И что сейчас она придет и мы будем пить чай.

Не было Нади минут десять. За это время успел вскипеть чайник, который перед уходом Надя поставила на плиту. Я выключил газовую конфорку, и тут как раз объявилась и Надя.

Слава богу, она не стала сильно краситься – так, лишь слегка подвела глаза, не накрасила даже губы. Что мне понравилось – терпеть не могу, когда девушки, уберегая крашеные губы, едва касаются чашки с чаем, манерничая и следя, чтобы не стереть драгоценную помаду. Или, наоборот, заляпывают чашку, как пьяные маляры стену общественного туалета. Хочешь есть, пить – сотри помаду и делай что хочешь! То же самое касается сексуальных утех…

Оделась Надя в скромный сарафанчик. Вернее, выглядящий скромным, но сделанный из какой-то импортной ткани золотистого цвета, воздушной, облегающей фигуру, полупрозрачной и очень красивой. На ногах – босоножки, не на высоком каблуке, бежевые, держащиеся на ногах за счет тонких ремешков, поднимающихся до самой середины икр. Прекрасное зрелище! И очень меня радующее. Потому что, честно говоря, я не ожидал от Нади проявления особого вкуса в одежде и обуви. В ларьке она выглядела совсем по-другому, более вульгарной, более… пошлой, если можно так сказать. Сейчас она была похожа на семнадцатилетнюю выпускницу школы или студентку первого курса университета. И если бы не припухшие от слез веки, не грустные глаза, то ее можно было бы считать идеальным примером, как должна выглядеть красивая, здоровая и счастливая российская девушка.

Кстати, только сейчас заметил, что она совсем коротко постриглась с тех пор, как я ее видел в ларьке, распятой под руками мерзких насильников. Тогда волосы у нее были точно длиннее, и бывший муж держал ее за волосы достаточной длины, чтобы удержать бывшую жену от попыток откусить ему нос или ухо. Или какую-нибудь еще интересную часть тела.

– Ты прекрасна! – не покривил я душой, и Надя просветлела лицом, улыбнулась, после чего на ее щеках образовались прелестные ямочки. Ей-ей, она была симпатичнее, красивее моей бывшей любовницы Тани Краюхиной. Да и моложе, честно сказать. Но была на нее очень, очень похожа, как младшая сестра!

Надя засуетилась по кухне (чистенькой, ухоженной, вполне симпатичной, хотя и бедноватой), достала из шкафчика на стене печенье, варенье (вроде клубничное), заварила чай в маленьком заварочном чайнике с веселым слоником на боку. А потом мы молча сидели друг напротив друга и прихлебывали из чашек – больших, какие я люблю. Терпеть не могу «интеллигентские» чашечки, пригодные только для понтов! Когда чай в чашках закончился, а наши взгляды как следует обшарили друг друга, Надя опять спросила:

– Так кто ты? Расскажи о себе!

Я помолчал, думая, что именно могу рассказать, и начал:

– Был участковым. Потом перевелся в оперуполномоченные. А сегодня вот уволился. Совсем. Мое имя – Андрей. Фамилия – Каргин. Не женат. Вдовец.

– Вдовец?! – Надя удивленно захлопала длинными ресницами. – А что случилось с… женой?

– Жена и дочка погибли. Их на переходе сбил автомобиль, – коротко пояснил я, не желая вдаваться в подробности, а Надя охнула, схватившись за щеки:

– Ох! Бедненькие! И ты… бедный, бедный… как мне жалко!

Я чувствовал, что ей правда жаль. Уж если я чему и научился в милиции, так это различать фальшь в словах, интонациях. Волей-неволей научишься различать оттенки эмоций, если каждый день общаешься с теми, кто врет, уклоняется, вводит в заблуждение. С теми, кто и составляет основную массу обычных людей.

Люди врут почти всегда и везде: для выгоды, для спокойствия и для того, чтобы выглядеть не теми, кем являются. Лицемерие – это сущность любого человека, без исключения. Редкие люди не врут и всегда говорят правду. Но как же трудно бывает рядом с ними жить! Впрочем, они долго и не живут.

– А ты… расскажи о себе. Ты была замужем?

– Была… – Надя нахмурилась и помотала головой. – Говорила мама, не связывайся с Витькой… он – подонок! А меня как накрыло… влюбилась, дура. Мне месяца хватило понять, какая он сволочь! А потом он сел, и я с ним развелась. В общем, гадкая история. Даже вспоминать противно. Ты сам видел, что получилось. Кстати… я тогда так ругалась! Когда они пытались меня изнасиловать! Мне так стыдно перед тобой, что ругалась матом! Я не такая! Ты, наверное, думаешь, что я какая-нибудь хабалка, да? А я книжки читаю! В институт поступать хотела! Мама мне вот платье купила и босоножки… чтобы я красивая была. Последние деньги собрала. И… не получилось.

Надя опять заплакала, и по щекам потекли уже черные дорожки туши. Ясное дело, на дорогую, несмываемую тушь денег у нее нет. Вот и результат. Затем девушка успокоилась, аккуратно вытерла глаза и щеки, но краситься не пошла. И правда, что толку, если ее постоянно пробивает на слезы? Снова потечет, так зачем краситься?

– А чем ты сейчас будешь заниматься? После того как уволился? – Надя спросила спокойно и вроде как с интересом, но я чувствовал, что ее не особенно интересует, чем я занимаюсь. То ли ей не до того, занятой своими мыслями, то ли она, как и все женщины, считала, что взрослый, здоровый мужик уж всегда найдет чем зарабатывать на жизнь. В любом случае спросила она, скорее всего, из вежливости. Из вежливости я и ответил:

– Бизнесом. У меня охранное предприятие.

И похоже, что она пропустила это мимо ушей.

Потом Надя рассказывала, какая хорошая у нее была мама, и как та заболела, и как внезапно, за считаные дни, умерла от пневмонии, и врачи ничего не смогли сделать, чему я очень удивился. В наше время и умереть от пневмонии?! Оказалось – такое бывает, и нередко. Есть такие виды пневмонии, от которых нет спасения. Не берут никакие лекарства.

И как Надя уволилась, не в силах работать там, где ее едва не изнасиловали и не убили, скорее всего, точно бы убили. Бывший муж совсем съехал с катушек. И как она сидела возле матери и у них не на что было купить лекарства, а в больнице ничего не было.

Тут уже я проклял все! Черт подери, ну почему раньше не пришел?! Ну чуть бы, на неделю-две раньше, и Надина мать бы жила! Наверное, жила бы.

Озаботился даже судьбой уличной проститутки, а о хороших, правильных людях забыл! Кстати, надо и к Нюсе зайти, она-то как там? Две недели прошло. Если уж собрался делать доброе дело, так не надо его откладывать.

И тут я засобирался уходить, о чем тут же сообщил Наде. Мол, «труба зовет в поход»! Надя заметно расстроилась, снова едва не заплакала. Не знаю, чего она от меня ждала, что я буду до вечера сидеть и слушать ее грустные рассказы? Или что я наброшусь на нее прямо с порога? Отнесу в спальню, и…

Была мысль, чего уж там. Но, когда уселся пить чай… меня и тормознуло. Тут или сразу, или… все как положено.

Опять же – у нее горе, мать недавно умерла. И что я сейчас – займусь с ней сексом, с первого же свидания, с рыдающей от горя девушкой? Я же не маньяк какой-то…

Уже стоя возле дверей, прощаясь, я посмотрел в глаза Наде и подумал: странно, ведь на самом деле я ее практически не знаю! Ну сколько раз я с ней общался? Первый раз в ларьке, когда похмелялся. Второй раз – когда на нее напали. И вот – третий раз, сегодня. Но ощущение, будто знаю ее целую жизнь! Будто мы выросли вместе, учились вместе, будто это не первое наше свидание…

А в глазах Нади была тоска. Вот сейчас я уйду, и останется она одна со своими мыслями в пустой квартире на краю города, в доме, построенном пленными немцами, и медленно разваливающемся под ударами неумолимого времени и жадного ЖКХ. А я пойду дальше, как тот поезд, увозящий пассажиров в красивую, интересную, незнакомую жизнь.

Помню, еще мальчишкой стоял рядом с железнодорожными путями, смотрел на проносящийся мимо поезд и представлял себе, как в купе сейчас люди пьют чай, едят жирную курицу с вареной картошкой, смеются, разговаривают, а потом лягут спать. И колеса отстучат им колыбельную… тук-тук… тук-тук… А в конце пути пассажиров ждут море, пляжи, рестораны, красивая, счастливая жизнь! Ведь само собой – такой красивый, быстрый, пахнущий дымом поезд везет их к Празднику! И только так! А я останусь здесь, в темноте, у железнодорожной насыпи, воняющей креозотной пропиткой и загаженной дерьмом из вагонного туалета.

И мне было очень-очень грустно. Так грустно, что я едва не заплакал. Жизнь неслась мимо, позвякивая стаканами в красивых «серебряных» подстаканниках, сверкая вагонными окнами и не замечая меня, маленького и убогого, соринку возле полотна их прекрасного жизненного пути.

И я решился. Шагнул вперед, властно обхватил Надю за плечи и впился в ее полные губы, так похожие на губы Тани, но… другие. Совсем другие.

Она вначале стояла без движения, не отвечая на ласку, а когда моя правая рука прошлась по ее бедру, остановившись на Надиных ягодицах, вздохнула и, оторвавшись от меня, вдруг несмело улыбнулась:

– Я уж думала, что ты никогда не решишься. Я сейчас загадала – если поцелуешь, то все будет хорошо. Очень хорошо!

Нам было хорошо. И очень хорошо. И очень-очень хорошо! Не скажу, чтобы Надя была очень уж раскованна в постели, но то, что отдавалась она с энтузиазмом и страстью, – это без всякого сомнения. Свою некую скованность и даже стыдливость она компенсировала великолепной фигурой и упругой, пахнущей персиком кожей.

Впрочем, ее стыдливость меня, откровенно говоря, возбуждала. У моей предыдущей любовницы в сексе не было никаких запретов, и занималась она сексом как в последний раз, как будто этот сеанс любовных утех будет самым-пресамым, а после него – хоть потоп. Ни стыдливости, ни брезгливости, только желание, желание и еще раз желание. Надя же была похожа на старшеклассницу, у которой за всю ее жизнь были два опыта секса: один раз по пьянке на встрече Нового года и второй – с молодым учителем в подсобке, по-быстрому, скучно и «животно». И еще страшно – а вдруг застукают?

Еще Надя отличалась от Тани строением тела. Нет, не только и не столько строением интимных его частей – там, по большому счету, никаких особых отличий ни у кого нет. Надя была потоньше, постройнее слегка обабившейся Тани, да это и немудрено – после родов редкая женщина не набирает вес и не отращивает небольшой животик. Надя же больше походила на спортсменку, гимнастку или пловчиху – без присущих тем излишне широких плеч. Плоский животик, небольшие, торчащие вперед крепкие девичьи груди, удивительно стройные ноги. Надя была необычайно хороша! Если бы не маленький рост – быть ей моделью. Супермоделью!

Кстати, никогда не понимал – какое значение для моделей может иметь рост?! Неужели эти самые модельеры считают, что все женщины выглядят вот так – рост не меньше ста семидесяти, тонкие ножки, худая спина и полное отсутствие груди! Откуда взялись эти самые критерии при отборе девушек в модельный бизнес? Кто и когда установил, что девушка должна выглядеть как деревянный шест?!

Вот оно, влияние загнивающего Запада! Все у них не как у людей, и нас приучают к ненормальному! Больному!

– Мне так не хотелось сегодня оставаться одной! – Надя прильнула ко мне всем телом, ее носик уперся мне в подмышку, и было щекотно от выдыхаемого воздуха. Я поежился, и Надя поняла это по-своему.

– Да, я понимаю, глупо! Вот так, на первом свидании, взять да улечься с тобой в постель! Ты считаешь меня шлюхой? Нет, правда, считаешь?

– Нет, не считаю, – без эмоций сказал я, чувствуя в голове пустоту и бездумье. Не хотелось думать, не хотелось никуда идти. Вот так лежать бы да лежать! Рядом красивая девчонка, готовая на все ради меня, за дверью – отвратительный, жестокий мир, в котором правят только сильные и злые. Так зачем туда выходить? Лежать и лежать… «Какое вам дело до жестокого мира? Спите, храбрые воины! Тихое счастье… тихое счастье! Спите! Спите!» Так вроде пела птица Феникс из старого фильма «Садко». Да, лежать и вечно наслаждаться счастьем… покоем.

– Хорошо, – Надя успокоилась, и я это чувствовал. – А то я боюсь, что ты теперь будешь относиться ко мне… плохо. Не будешь?

Я помотал головой – не буду.

– А я тебя тогда в ларьке увидела и… пропала! Смотрю – ты такой высокий, красивый… (рука погладила мой живот и опустилась ниже). У меня аж в животе захолодело! Я представила твои руки у себя на плечах, и… я знала, что так будет! Увидела, как во сне!

– Я тогда пил водку. Прямо в милицейской форме. Тебя это не удивило?

– Удивило. У тебя были такие глаза… как у бродячей собачки. Я сразу поняла, что у тебя какое-то горе. А то зачем бы ты пил прямо посреди дня? У тебя ведь было горе, правда?

– Правда… – слова едва протолкнулись через глотку, и я сел, убрав руку Нади с бедра. – Я тебе уже говорил – у меня семья погибла. Жена, дочка… машина сбила. Вот я и пил, не просыхая.

– Прости… – Надя тоже села, прижалась к моей спине, положила на нее голову. И так мы сидели – долго, пока мне не стало холодно. В квартире вообще было холодно, как в леднике. Не знаю – почему. Северная сторона, наверное. Не прогревает. Или это потому что отключили отопление, а ночи еще холодные. Хотя… июнь ведь уже. А может, у меня мурашки пошли по коже потому, что я стал вспоминать. А лучше было не вспоминать, хотя бы сейчас.

Мы накрылись тонким одеялом и снова занялись любовью. Долго, нежно, лаская, баюкая друг друга. Я давно не занимался любовью так долго, уже и забыл, как это бывает. И чтобы вот так – нежно и одновременно страстно. Наши встречи с Таней больше походили на нечто среднее между боем быков и насыщением голодного после длительной скудной диеты. Здесь было совсем другое.

А между «сеансами» секса мы разговаривали. Обо всем и ни о чем. Надя рассказала о себе, о родителях, которых теперь нет, о соседях, которые иногда доставляют массу неудобств, впрочем, как и многие соседи в этом мире. О муже, в которого она когда-то влюбилась, потому что он казался ей мужественным и сильным. Он защищал ее во дворе, красиво за ней ухаживал, и только после замужества оказалось, что муж – обычный мужлан, шпана, и с ним на самом-то деле не о чем и говорить. И прожила она с ним всего полгода, ужасных полгода, которых ей хватит на всю ее жизнь. А больше у Нади никого из мужчин не было – кроме меня. И хотя я ей не особо поверил (я вообще теперь никому не верю), все равно мне было приятно.

Ушел я от нее только глубокой ночью, испытывая глубокое облегчение, и не только потому, что получил разрядку после долгого сексуального воздержания. Не в этом дело. Когда ты встречаешь в своей жизни женщину, которая тебе не безразлична и которая ради тебя пойдет на все, – это не просто приятно, это будто нашел клад.

Другое дело, как этим кладом распорядиться. Как его сохранить, сделать так, чтобы клад этот не нес на себе проклятье и не испортил оставшиеся мне в этом мире дни.

Наверное, будет бесчестно давать Наде какие-то надежды – на нашу совместную жизнь, на счастье семейной жизни. Не собираюсь я жениться – трупы не женятся. Но сделать все для того, чтобы проведенные со мной часы, дни и недели она запомнила на всю свою жизнь, – это я могу. И хочу. Хоть кто-то вспомнит меня добрым словом, когда я уйду.

Когда уходил, хотел оставить ей денег. Не работает ведь и на похороны поиздержалась. Знаю, что с деньгами у нее плохо. Но ничего оставлять не стал. Не дай бог решит, что это я ей… за секс. Тогда точно подумает, что я считаю ее шлюхой. Не хочу этого. Не хочу ее обижать. И не собираюсь.

Договорились, что приеду завтра, что она будет меня ждать. Оставил ей номер своего сотового и решил, что надо будет купить и ей сотовый телефон. И вообще – надо переселить Надю поближе к себе. Только – куда? В свою квартиру не хочу – слишком много воспоминаний. Но и оставлять ее в квартире матери тоже не хотелось – там для нее тяжело. Нужно будет над этим хорошенько подумать. Потом.

Можно было бы остаться на ночь, но я все-таки решил уехать. Завтра останусь на ночь. Но сначала привезу продуктов, каких-нибудь вкусняшек, сока-газировки, и закатим пир! А потом будем лежать в постели и говорить ни о чем. Сейчас же мне слишком многое нужно обдумать. Одному.

По дороге заехал в круглосуточный магазин, купил колбасной нарезки, сока, хлеба, пирожных, яиц, и… поехал к себе домой. В свою квартиру. Сегодня я больше никого не хотел видеть. И в первую очередь – Сазонова. Сейчас потребует тренироваться, начнет задавать вопросы, например, где это я пропадал весь день. Врать, раз обещал этого не делать, я не буду. А потому – выложу все о Наде. А я этого не хочу. Почему-то не хочу. Поэтому надо побыть одному.

Машину оставил под окном дома. Фонарь горит, время позднее, шпана уже должна дрыхнуть, да и до утра недолго, авось ничего с машиной не случится. На всякий случай «марголин», который всегда возил под сиденьем, забрал с собой.

Пожарил яичницы с колбасой, усмехнувшись мыслям о том, что давно уже не питался такой едой, а ведь когда-то она была основным (а частенько и единственным!) моим блюдом. Напился апельсинового сока, который, как я подозреваю, весь делается на Малой Арнаутской в Одессе и к соку имеет отношение такое же, как я к балету. И лег спать, тут же провалившись в черноту, как в глубокий колодец.

Проснулся в восемь часов, как себе и заказал. Пять часов сна вполне для меня нормально – и выспался, и особо не залежался. Якобы – это Наполеон сказал, что спят больше четырех часов в сутки только бездельники. Но я оставляю это высказывание на совести Наполеона или на совести тех, кто его придумал. Кстати, никогда не понимал, чего так носятся с этим самым Бонапартом! Маленький, гнусный урод… пришел в Россию поганить и закономерно получил тут по сопатке.

Наполеон вообще был извращенцем – любил грязных, немытых женщин, мне же нравятся такие, как Надя, – чистенькие, пахнущие абрикосовым шампунем, с бритыми ногами и гладким лобком. Вот такой я бездельник и сибарит, предпочитающий спать ну никак не меньше пяти(!!!) часов.

Машину, слава богу, никто не тронул. Неприятно было бы осознавать, что кто-то рылся в твоих вещах, лазил в твоей машине, совал грязные руки в «бардачок», скромно именуемый перчаточным ящиком. Это что-то похожее на изнасилование, если кражу из автомобиля можно сравнить с таким гнусным деянием. Противно, гадко, и хочется убить.

Поехал я к Нюсе. Раз уж пошла такая пьянка, режь последний огурец. Один «огурчик» сейчас сидел в своей квартире, отходя от вчерашнего секс-марафона, надеюсь, и этот «огурец» сейчас сидит в квартире на Набережной и ждет моих ценных указаний. Нет, не указаний на тему, в какую позу ей встать. Я не собираюсь заниматься сексом с Нюсей, пусть даже она выглядит… Хм… кстати, если поменять головы Нюси и Нади, то их тела точно будут похожи как две капли воды! Вот это у меня глаз! И это у меня… прихоти, что ли? Нравятся мне маленькие, стройные «модельки», ну что теперь поделаешь? Грешен-с! Каюсь!

Сегодня место под машину на парковке было. Рано еще, не вечер! Вот вечером, да, приткнуться будет негде. А пока – утренний ветерок, стайки девушек по набережной, и никаких тебе проблем с местом парковки! Ну… почти никаких. Пара мест свободны, еще чуть-чуть бы задержался, и снова пришлось бы встать под знак.

Дверь в подъезд, где живет Нюся, опять на таком вот кодовом замке, якобы недоступном для злых супостатов. Три кнопки отполированы до зеркального блеска, нажимаю… и… чудо! Замок щелкает, дверь открывается! Слава тебе, технический прогресс! Или – не слава…

Поднимаюсь на четвертый этаж в поисках нужной квартиры. Ага, вот она! Звонок не оторван, и за то – плюс местным аборигенам. Набережная, тут народ вроде как почище? Или мне кажется?

Жму, и за обычной, даже не стальной, дверью раздается трель звонка – громкая такая, бодрая! Но шагов нет. А ведь вообще-то утро… в такое время приличные и особенно неприличные девушки сидят дома и нос на улицу не кажут, их время вечер, сумерки, когда хочется любви и поцелуев. Дрыхнет, небось, мерзавка!

Хм… главное, чтобы куда-нибудь не свалила. А что, может просто взять да уехать в свою деревню Запердяевку Жопогонского района. Деньги у нее теперь есть – немного, но есть. Хотя… что такое тысяча баксов в наше время? Тьфу одно! Особо не разживешься.

Может, съехала? Открыла свой бордель и жирует теперь, развозя девок по адресам! На это как раз денег-то и хватит. Ну и ладно. Не хочет, чтобы я ей помогал, – наплевать и забыть. Ее дело. Человек сам кузнец своего несчастья!

Потолкался у дверей, позвонил еще раз пять – в последний раз держал кнопку звонка так долго, что думал – сгорит механизм, такое бывает. Звонки – они не любят, когда их эксплуатируют на износ. Впрочем, а кто любит?

Уже спустился на пару ступенек, когда вдруг вернулся (сам не знаю почему) и подошел к двери. Приложил к ней ухо, прислушался, опираясь на косяк и на дверную пластину, нажал чуть сильнее, и… ап! Едва не влетел в квартиру. Дверь легко, почти без скрипа открылась, и в нос мне ударил знакомый, до ужаса знакомый запах. Запах смерти, запах трупа.

Нюся действительно будто спала. Она сидела на стуле с высокой спинкой, нагая, и глаза ее были широко раскрыты. Только видеть ими она уже ничего не могла. Потому что была мертва минимум несколько дней. Под стулом, к которому Нюся была привязана, скопилась лужа выделений и крови, пахнущая тухлой рыбой и трупом. Ноги девушки были сине-фиолетовыми – так всегда бывает, когда кровь скапливается в нижних конечностях, и это был признак, что труп после смерти никто не трогал.

Умерла она плохо. Очень плохо. Ее пытали. Груди изрезаны, разорваны в клочья, кожа на животе и спине в пятнах ожогов, скорее всего, от горящих сигарет. Зубы спереди выбиты, остались только белые пеньки вместе ее крепких, белых зубов – на удивление белых и крепких для девушки, которая ведет нездоровый образ жизни.

Скорее всего, ее задушили – на шее глубокая странгуляционная борозда, оставшаяся от чего-то, напоминающего удавку. Например, вот от этого куска веревки, в который некто вставил ручку от вантуза. На шею Нюси накинули петлю, а потом закручивали, используя вантуз в качестве рычага. Медленно, мучительно удавливали, наблюдая, как вываливаются в муке ее глаза, как она пытается хватать разбитыми губами сладкий воздух, как дергается ее тело, исторгая из себя съеденное и выпитое – как это частенько бывает с повешенными и удавленными.

Ее и насиловали – гениталии тоже изувечены. Этот маньяк сделал все, чтобы и надругаться над телом, и сделать так, чтобы она больше никогда не была красивой, даже после смерти.

Я стоял, и мозг, в котором хранится память обо всем, что я видел во время своей службы, обрабатывал полученную информацию – независимо от меня, механически, как некий компьютер, укладывая все, что я увидел по отдельным ячейкам. У меня не было никаких эмоций, кроме огромного, бесконечного сожаления и горечи – такой великой горечи, что рот мой наполнился нестерпимо горькой, как противное лекарство, слюной. Мне хотелось сплюнуть, но я не мог. И не потому, что плевать в комнате рядом с трупом девушки, которую я знал и с которой некогда занимался сексом, было бы неприлично и нехорошо. Не только потому. Главное – надо сделать так, чтобы никто не мог связать меня с этим убийством. Теперь я не милиционер. Теперь я простой гражданин, и, если меня застанут рядом с покойницей, неприятности могут быть просто огромны.

Такие прецеденты были, и я об этом знал. Система всегда найдет, на кого списать нераскрытое преступление, и не надо давать ей возможность сделать из себя жалкого «терпилу».

В комнате ничего не касался – это я помнил точно. Дверной звонок, дверное полотно – это надо будет вытереть. Ну и все. Отсюда надо валить, и как можно быстрее. Пока соседи не принюхались и не вызвали наряд из местного РОВД.

Не знаю, что меня толкнуло, но я не смог уйти просто так. Осторожно, чтобы не наступить на пятна крови и нечистот, я подошел к Нюсе, протянул руку и коснулся ее головы – медленно, осторожно погладил ее по «шерстке», прощаясь навсегда с Красотой.

И меня накрыло!

Бах! Волна дурноты, волна эмоций, волна ужаса!

И я увидел! Я увидел все так, как будто был Нюсей! Я видел все ее глазами, слышал ее ушами!

Я видел, как она бросилась к дверям, чувствовал ее восторг. Он пришел! ОН!!!

Нюся ждала меня. Она думала, что это я к ней пришел! И открыла дверь, не глядя в глазок, глупо, совсем по-женски распахнув дверь тем, кто пришел ее убивать.

Она держалась долго, очень долго. Так долго, как нельзя было ожидать от уличной шлюхи, для которой я всего лишь случайный знакомый, по глупости одолживший «телке» тысячу баксов. Ее вначале насиловали – втроем, по очереди, и все сразу. Жестоко, мучительно, разрывая внутренности и стараясь сделать как можно больнее. Она пыталась кричать, но рот зажимали, а потом заткнули кляпом и завязали скотчем. А когда кляп вытаскивали и спрашивали – приставляли к глазу нож, угрожая выколоть ее прекрасные глаза.

А потом ее пытали, снова и снова, страшно, невероятно мучительно, и только тогда, уже изувеченная, мечтающая лишь умереть, рассказала им все, что знала обо мне.

А что она знала? Да ничего! Совсем ничего! Кроме того, что езжу на «девятке», что звать меня Андрей и что я ее случайный знакомый, который один раз занимался сексом с ней в своей машине и подарил ей тысячу баксов.

Они забрали все деньги, что нашли. А потом снова пытали – скорее всего, уже для того, чтобы просто насладиться мучениями беззащитного существа. Распаленные похотью, пьяные от водки и крови, три ублюдка, двух из которых я некогда встретил в кафе на центральном рынке. Ну да, я ведь вытер ноги об их гордость! Гордость настоящих джигитов! Разве могли они поступить по-другому?!

Как нашли Нюсю, я не знаю. Картинки, которые я увидел, мне этого знания не дали. Только то, что я видел, что происходило здесь, в комнате, как погибла Нюся.

Что было со мной, я не знаю. Как сумел все это увидеть – непонятно, просто невозможно. Но об этом можно подумать и потом. Сейчас надо уходить.

И я ушел. Вытер двери, звонок, дверные ручки и ушел не оглядываясь, чтобы не смотреть в полные муки глаза девчонки. Я не смог заставить себя их закрыть. Не смог…

Желание было прямо сейчас рвануть туда, в кафе, найти ублюдков и положить их прямо на месте. Всех, кто там окажется! Но я заставил себя успокоиться, на деревянных ногах дошел до машины, уселся в нее и долго сидел, упершись головой в руль и пытаясь собрать воедино все свои мысли. А это было очень непросто.

Потом завел двигатель и поехал к Сазонову. Все нужно делать правильно. А в этом случае правильным будет – разведка, подготовка и только потом исполнение. И лучше всего не одному. Пара ребят на подхвате мне точно не помешает.

– Откуда ты знаешь, что это они? – Сазонов пристально посмотрел мне в глаза, но я не отвел взгляда:

– Существует вероятность того, что это кто-то из клиентов, но девяносто процентов за то, что это именно они, те самые кавказцы. Нюся… девушка говорила, что домой клиентов не водит. Боится.

– А как они ее вычислили? Как нашли ее квартиру?

– Не знаю. Могу только предполагать. Например, она вышла для того, чтобы купить еды, и наткнулась на кого-то из них. Или за наркотиками – она ведь была наркоманкой. Если девушка их знала, значит, были какие-то общие знакомые – те же торговцы наркотиками. Наркотиками, как мне известно, торгуют этнические группировки. В основном цыгане, но много и кавказцев. Так что ничего удивительного в том, что ее нашли, нет. Но разве это важно, как ее нашли? Нашли. При желании, достаточном умении и настойчивости можно найти практически всех. Вы прекрасно это знаете.

– Знаю, – Сазонов прикрыл глаза, будто солнечный свет доставлял ему боль. – И что ты намерен делать? Нет, вернее, так – когда ты намерен это сделать? И как? Ты не забыл, что у тебя имеются и другие планы? И кстати, ты еще должен мне. Помнишь свое обещание?

– Помню. И все сделаю.

Сазонов сунул руку в нагрудный карман рубашки, достал вчетверо сложенный тетрадный листок:

– Прочитай. Это те люди, которых ты должен убрать для меня. Уберешь – и делай все, что посчитаешь нужным. Долг будет исполнен. Но прежде – вот эти.

Я взял листок, развернул, вгляделся в столбик имен и адресов. Их было много – несколько десятков, не меньше, и я удивленно воззрился на Сазонова:

– Вы что, решили устроить локальный геноцид? Кто эти люди? Я обещал, что сделаю, но только тогда, когда вы объясните мне, в чем вина этих людей. Почему они должны умереть. И еще – не пора ли объясниться? Без всяких там табу, как два взрослых человека? Кого вы представляете, какую организацию или какого человека. И зачем вам надо было делать из меня и моих подчиненных боевую группу киллеров. Итак, будем говорить? Или снова начнем изображать учителя и ученика? Не пора ли перейти к уровню «партнеры»?

– Начнем, как говорят, сначала, – голос Сазонова был холоден и спокоен, как и обычно. И мне вдруг подумалось: что же может вывести его из себя?

– В списке указаны те люди, что живут в этом городе и делают ему очень плохо. Часть из них – главы преступных сообществ, присутствуют даже два вора в законе. Есть чиновники, доказать преступления которых официальным способом не представляется возможным, но то, что они совершили преступные деяния, – это абсолютно точно. И совершают сейчас. Взятки, распил государственных средств, сращивание с преступными сообществами. Все, вплоть до работы на иностранные государства.

– Шпионы, что ли? – я иронически хмыкнул, ухмыльнулся. – Неужели всемогущие гэбэшники ничего не могут сделать со шпионами!

– Это только в книжках гэбэшники могут все, – мрачно парировал Сазонов, – когда-то могли многое. Очень многое. Теперь там такой же бардак, как и везде. И непрофессионализм, и крышевание различных организаций и сообществ, и просто случайные люди, которых в прежнее время и близко не подпустили бы к государственной безопасности. И даже откровенные враги государства – на самом высшем уровне. И эти – самые опасные. Только представь – какой надо быть сволочью, чтобы выдать американцам все закладки прослушки в американском посольстве! И выдал это сам председатель КГБ! Враг! Настоящий враг! Так что выбрось из головы мысли о том, какие в Комитете служат светлые, чистые люди с холодной головой и горячим сердцем. Всякие там люди. И хорошие и плохие. Кстати, в списке два человека из безопасности в чине полковника. Они крышуют несколько крупнейших преступных группировок, буквально выкачивающих из региона львиную долю федеральных денег. Их ты должен устранить в последнюю очередь.

– Чтобы потом успеть спрятаться? – криво усмехнулся я. – Ведь без поддержки из Москвы никто из них не мог бы заниматься тем, чем они занимаются! И когда я их уберу, тут такое начнется…

– Начнется. И, возможно, тебе придется на время скрыться. Потому я и не хотел, чтобы ты связывал свою жизнь с какой-либо женщиной. В этом случае ты становишься уязвимым.

– То есть смерть Нюси – это хорошая новость? И теперь я неуязвим? – Я снова усмехнулся, и улыбка вышла гадкой, неприятной, не улыбка, а оскал. Я это почувствовал, увидел, будто смотрел на себя со стороны. Но мне было все равно. Говорим на равных, и никак иначе!

– Не надо делать из меня какого-то изувера! – тон Сазонова ничуть не изменился, но я бы поставил сто тысяч долларов против старого башмака, что в нем появилась нотка гнева.

– Мне жаль девочку! И я бы убил тех негодяев, не задумавшись ни на секунду! Но только так, чтобы их убийство не помешало боевому заданию! И только так!

– Так вы не ответили – какое-такое боевое задание? Что происходит? Только не надо мне втирать про случайность нашей встречи! Башка у меня работает очень недурно, я вас заверяю! И я не верю в то, что вы появились в моей жизни просто так! Выбрали пропащего, отчаявшегося мента, который хорошо стреляет и которому некого и нечего терять, и начали лепить его под задачу! Если убьют, так вроде он в любом случае должен сдохнуть – от пьянки или от ножа преступника! А если получится – очень хорошо! И все-таки какая у меня задача?

– Ты прекрасно знаешь какая! – Сазонов пожал литыми плечами. – Ты должен вычистить город и область от нечисти. От уголовного элемента. От преступников всех мастей. От предателей родины, от тех, кто грызет ее нутро! От тех, кто пытается ее уничтожить! Фактически – ты должен стать главой эскадрона смерти, который станет главной силой в борьбе с преступностью! Здесь, в этом регионе! Ты должен освободить от бандитских «крыш» бизнес, задыхающийся под пятой преступников всех мастей, ты должен убрать из региона всех, кто мешает жить людям! И тебе дан на это карт-бланш! Ты что думаешь, тебя не могли найти после всех тех убийств, что ты совершил? Думаешь, ты один такой умный? Нет хороших оперов, которые могли бы тебя вычислить? Если бы мы не тормозили расследования, если бы не нажимали на все тормоза – ты бы уже сидел в кутузке, а скорее всего, был бы на том свете! Что смотришь волком?

Ты все прекрасно понимаешь. Ты – хороший опер, кто бы что там ни говорил, а с моей помощью стал гораздо умнее и более умелым, чем раньше! И это тоже наша заслуга! Теперь ты богат, у тебя выгодное дело, и ты можешь пользоваться всеми благами этого самого дела. И будешь еще богаче! Да, существует опасность, что тебя убьют. Нет никакой гарантии, что останешься в живых по окончании операции. Но это война! Тут убивают! И в твоих силах сделать риск минимальным! В твоих! Я же сделал все, чтобы этого не случилось, и сделаю еще. До тех пор пока ты работаешь так, как нам нужно. И это ты должен осознавать. Пока выполняешь наши приказы, пока идешь правильной дорогой – мы сделаем все, чтобы защитить, помочь. Сойдешь с дороги, и… ну, понятно.

Даже с твоей силой и скоростью, с твоим умом ты не бессмертен, и убрать тебя – пара пустяков. Ведь ты даже не страхуешься! Лезешь, будто бессмертен, суешь нос туда, куда не нужно! Встрял вот за проститутку. Создал опасную ситуацию. Теперь тебе придется вырезать все землячество! Они все повязаны, понимаешь?! Они все будут мстить! И будут присылать по твою душу киллера за киллером потому, что у них так принято. Нельзя не мстить за близких – уважать перестанут!

Кстати, в списке есть и руководители трех крупнейших кавказских землячеств, которые превратили местные организации в махровые рассадники криминала. Они настолько обнаглели, что купили даже начальника областного ГАИ! Ты видел номера, начинающиеся с двух нолей? Так вот, их выдает только сам начальник областного ГАИ, и только этому землячеству. Всех, кто ездит с этими номерами, можно спокойно пускать в расход! Бандит на бандите! Идиоты… как будто мишень повесили на свою спину.

– А меня, в конце концов, не пристрелят? Ваши, когда я все закончу?

Я посмотрел в глаза Сазонову, но это было все равно как смотреть в глаза статуе Командора. Или змее, скрадывающей жирную мышь, подтачивающую горбушку хлеба.

– А это уже зависит от тебя, – медленно, тяжело роняя слова, сказал Сазонов. – Это война, Андрей… тут все бывает. Но хочу только, чтобы ты знал, – я за тебя. Я всегда за тебя! Пока за тобой правда. Но я тебе уже об этом говорил. А сейчас хорошенько посмотри список, выучи его, и я сейчас же его сожгу.

И ты никогда, ни при каких обстоятельствах не должен рассказывать о том, о чем мы сейчас с тобой говорили. И вот еще что – я должен тебя кое-чему научить. Например, отключать боль. И еще – вводить себя в подобие комы, в летаргический сон. Для чего? Да мало ли для чего может пригодиться. Например, для того, чтобы тебя посчитали мертвым. Поверь, это очень хорошее умение! Я тебе дам лекарство, немного пошаманю, а потом мы с тобой потренируемся в этом умении. Ты готов?

– Всегда готов! – автоматически сказал я и тут же добавил: – Список я запомнил. Не помню, говорил или нет – теперь мне достаточно один раз посмотреть на текст или на человека, чтобы запомнить навсегда. И еще – вот что. Мне нужны фотографии тех, про кого вы говорили. Тех, что в списке. Это бы очень ускорило дело. Очень.

Сазонов кивнул, и мы пошли в дом, где я уже привычно, будто нерадивый ученик в дореволюционной гимназии, улегся на кушетку вверх задом, чтобы получить свою порцию боли. Не от розг – от уколов. Ненавижу уколы! Но куда теперь деваться? Если только на тот свет…