Глава 3

– Ложись.

Сазонов отвернулся к столику, чем-то на нем погремел. Я же сбросил полотенце и улегся на живот, подставив голый зад под привычные уже, хотя и не очень приятные, уколы. Да что там «не очень»! Боль такая, что глаза на лоб лезут! Конечно, потом Сазонов как-то ее, эту боль, снимает, но все равно – отвратительно! Если бы не мое обещание участвовать в этих экспериментах…

Так и не знаю, что за уколы он мне делает. Но то, что они мне помогают, – это точно. Как и ребятам – троим посвященным, костяку нашей группы. Им он прокалывает перед тренировкой. Не каждый день, как мне, а примерно через день.

– Скоро отменю курс, – обрадовал Сазонов, и я невольно глубоко вздохнул: наконец-то!

– Ну что так вздыхаешь? – Сазонов ухмыльнулся и недовольно покачал головой. – Терпеть должен! Вся наша жизнь – терпение! Боль, страх, голод – все человек вытерпит. А когда вытерпит – станет сильнее! Все, что нас не убивает…

– Делает сильнее! – выпалил я, скорчив отвратную гримасу, долженствующую выражать мое отвращение к автору строк. – Слышал уже! Немчура всякая сочинила, а мы повторяем! Вон инвалиды в колясках – что, стали сильнее?! А их ведь не убило! Так что бред это! Самый настоящий бред!

– А может, и сильнее… – задумчиво протянул Сазонов, толчком отправляя меня назад, на кушетку, – расслабься, и вообще, не перебивай старших! Сильнее – понятие растяжимое. Один считает, что быть сильнее – это поднять штангу в триста килограммов весом. Другой – победить на математической олимпиаде. Третий – сожрать гамбургеров больше других в единицу времени. И каждый из них считает, что именно он самый сильный.

– Ну а чем сильнее безногий инвалид?! – не унимался я, пока Сазонов втыкал в меня длинные, тонкие иглы. Больно не было – покалывание, как от слабого электротока, и… расслабуха. Сразу захотелось спать. Впрочем, я ночь не спал, еще бы не захотелось!

– По-разному. Например, развил свой мозг. Стал сильнее духовно.

– О-о-о… началось! Духовно! Я вот ни разу не спрашивал, вы в бога верите?

Я замер – ответит или нет? Вопрос вообще-то интимный! Но мы уже достаточно долго знакомы, да и за спрос ведь не побьют.

– Ну как тебе сказать… – Сазонов не замедлил движений, голос его оставался спокойным, слова четко размеренны. Впрочем, как и всегда. – Я верю, что мы никуда не деваемся. То есть наши личности. Мы уходим куда-то в неведомое, вроде как записываемся в некое информационное поле. И если это не бог, то что? И верю, что каждому воздастся по его делам.

– Ад?

– И ад. Кстати, а тебе не приходило в голову, что мы как раз в аду и живем? Что наша нынешняя жизнь – это наказание за проступки нашей души где-то там, в хорошем месте? И пока не искупим, пока Провидение не решит, что нам пора, – домой не вернемся!

– То есть вы считаете, что моя семья… Нет! Я не могу этого принять, не могу!

Голос у меня сорвался, и я едва не каркнул, как ворона. Горло перехватило, глаза защипало, и минуты три я ничего не мог сказать. Впрочем, от меня ничего и не ждали.

– Не можешь принять? А ты с другой стороны посмотри. Уйдя ТУДА, ты встретишься со своими близкими. Наверное, встретишься. До конца ведь никто ничего не знает. Но скажу тебе одно – я долго занимался этой проблемой. Годы и годы. И точно знаю, что там что-то есть. И это вселяет надежду. Согласись, зная, что ты умрешь не навсегда, не превратишься в корм для червей, умирать легче. Умрет только тело. Личность останется.

Я был согласен. Нет, не с тем, что есть загробная жизнь. С тем, что, если ты в нее веришь, умирать легче. Я не верил. Я вообще ни во что уже не верил. Кроме как в себя. И, наверное, в Сазонова.

Для меня этот «пенсионер» был чем-то вроде утеса, могучего, непобедимого, о который разобьются любые волны бурного моря Жизни. Честно сказать, я даже не представляю, что именно его может убить. Это какой-то танк, «Тигр» – против монстров-танков времен Первой мировой. Понимаю, что это иллюзия, что Сазонов так же смертен, как и все остальные люди, но… ощущение его непобедимости и вечности никуда не уходит.

– Все, закончили! Теперь на тренировку! – Сазонов бросил на поднос последнюю иглу, извлеченную из моего плеча, и я невольно заныл:

– Да я ночь не спал! Злодеев искоренял! Какая, к черту, тренировка?!

– И что? Ну и не спал! Вперед и с песней! С боевой! Спеть тебе песню викингов?

И Сазонов вдруг звучным, слегка хриплым голосом запел, глядя в мои вытаращенные от неожиданности глаза:

– И что это значит? – спросил я, натягивая штаны и рубаху. Обычные, не тренировочные. Заниматься в тренировочных слишком просто и не для меня – так всегда говорил Сазонов. Тренироваться нужно в том, в чем ты будешь биться с противником. В повседневной одежде.

– Кровожадно как-то! – заметил я, оглядываясь в поисках обувной ложки. – И вообще, эти самые викинги были редкостными тварями! И примерять их на себя – все равно как равняться по бандитам и грабителям!

– Они и были бандитами и грабителями, – пожал плечами Сазонов. – И хорошо дали просраться наглам! У тех до сих пор существует молитва: «Убереги нас господь от викингов!» То, что плохо нашим врагам, хорошо нам.

– А что, англичане – наши враги?

– Тебе нужно побольше читать исторические хроники. Развивает, знаешь ли. Все заговоры против России, а потом против Советского Союза, вся гадость – от Британии! Ты знаешь, что, если бы не Англия, возможно, история пошла бы по другому пути? Мы не вступили бы в войну с Германией на стороне Англии, приняли бы сторону немцев и поделили бы с ними всю Европу! Возможно, не было бы и Второй мировой. Я бы много мог тебе рассказать о том, что творили англичане, но это ты и сам можешь узнать, почитав правильные книги. Одно скажу – я не помню таких стран, кроме африканских, где государство продавало бы своих подданных в рабство. Англичане же продавали. Десятками тысяч вывозили ирландцев на плантации в Новый Свет, где те умирали тысячами и тысячами. А их женщин скрещивали с неграми – для получения более устойчивого к тропикам потомства. Кстати, и первые концлагеря тоже сделали англичане. А что они творили у нас на севере во время Антанты – уму непостижимо! Мрази!

Я впервые видел Сазонова таким разгневанным. Холодная, тяжелая ненависть – дай ему кнопку, и не будет «Острова», не будет бывшей «владычицы морей». А вот про ирландцев, честно сказать, я не знал. Нужно будет почитать!

– Да, после того что вы рассказали… викинги кажутся просто душками!

– Вот и я о том же. Знаешь, они чем-то похожи на твоих любимых самураев. Кстати, те тоже не отличались особым человеколюбием. Чик! И головы нет у простолюдина, потому что посмотрел не так! Так вот, викинги вынуждены были создать свой путь, наподобие пути самурая. Просто потому, что им негде было жить и нечем питаться. Голые скалы с клочками земли не могли прокормить много людей. А значит, надо сокращать поголовье. Вот они и сокращали – в поединках и в набегах. И друг на друга, а потом – на Англию, на другие страны. Так что все не так и просто. Ну, все, ликбез закончен. Пойдем, разомнем кости! Только еще пару слов: эта вот мелкая шпана, которую ты гонял ночью, не так страшна, как внешне вполне благополучные, добропорядочные люди, которые ради своих прихотей, ради власти, ради денег посылают на смерть тысячи и десятки тысяч людей. Уничтожив гопника, ты спасешь нескольких, уничтожив негодяя-политика, ты спасешь десятки и сотни тысяч. Но это так… философское. А теперь за дело!

Два часа изнурительной тренировки, после которой я если и не валился с ног, то потом покрылся, как скаковая лошадь после многокилометровой скачки. С меня едва ли не пена слетала!

В этот раз я освобождался от различных видов захвата – начиная с обычного «предплечьем на горло» и заканчивая удавкой по типу гарроты.

Кстати, самая что ни на есть страшная штука эта гаррота. Не зря итальянская мафия ее так обожает! Ну, по крайней мере судя по прочитанным мной книгам. Если гаррота в виде струны – выжить практически нет шансов. Если, конечно, душитель знает, как правильно творить свое грязное дело.

Тут ведь нужно правильно блокировать голову жертвы и его ноги. И по возможности – руки. Для чего необходимо вжиматься в тело противника, захватывая его ногами и как можно активнее работая руками. Если к тому же гаррота сделана из упругой струны, которая мгновенно рассекает кожу, как ножом, то… понятно, что потом. У жертвы «потом» уже не будет.

Я умею душить. И умею освобождаться от удушения. Даже от удушения струной. Кожу не убережешь, да, но сонную артерию – можно. А если мышцы шеи у тебя сильны и нервы крепки, то шанс выжить все-таки имеется. Но в любом случае лучше не подпускать к себе со спины никого, совсем никого. Ни женщину, ни ребенка, ни ветхого старичка, согнувшегося дугой под тяжестью прожитых лет. Внешность обманчива, это я знаю лучше многих. И умею эту самую внешность менять.

Иногда я думаю – а если ошибусь? Убью Сазонова в одном из спаррингов? Или его рука дрогнет, ведь он уже не молод и меня пришибет? И все на этом закончится. Весь мой путь самурая. И путь викинга – тоже.

Как-то это все стремно… С другой стороны, без приближения к реальному бою у нас ничего не вый-дет. Тренировки – пусть и с не очень заточенными ножами, но и не с резиновыми. Настоящие ножи, которыми можно пропороть брюхо. И даже попилить шею.

Палки – самые настоящие, которыми можно разбить череп и переломать ребра. Камни – выбить зубы и сломать челюсть – запросто!

Первые дни я ходил в синяках с ног до головы. Теперь – изредка синяк, но не такой, о котором следует говорить. Так… ерунда, а не синяк!

Когда вышел из душа и тяжело уселся на скамью возле навеса, Сазонов подошел, сел рядом и, не тратя время на долгие разговоры, сообщил:

– Ты готов. Стрельба у тебя хороша, мне уже доложили, рукопашка на «хорошо», хотя до мастера тебе еще далеко. Специальные дисциплины вполне неплохо. Я считаю, что ты можешь перейти к делу.

Он не стал пояснять, к какому делу. Это и так было ясно. Я готов убивать и при этом сохранить свою жизнь. Убить легко. Трудно потом избежать расплаты за убийство. Вначале нужно уйти с места преступления. А потом – замести следы, чтобы не добрался закон. Чтобы не нашел такой, как я.

Не нужно недооценивать моих коллег. Не все там такие, как Самойлов. Есть и профессионалы, да такие, что я им и в подметки не гожусь. Найдут.

Другой вопрос, что если нашли – молодцы! А теперь докажите! А вот это очень, очень непросто. Не зря я до сих пор не ушел из ментовки. Закрыть мента гораздо сложнее, чем обычного гражданина, а закрыв – принудить его к «сознанке». Тем более такого, как я. Бить меня, скорее всего, не будут, а всякие там приемчики вроде «Да мы и так все знаем! Колись, и тебе будет снисхождение!» мне просто смешны.

Мы еще поговорили, обсудили мои «грязные делишки» по крышеванию барыг, и я наконец-то потащился спать, усталый, выжатый как лимон. Нужно было поспать хотя бы часа четыре. Вроде как Наполеон говорил, что спят больше четырех часов в сутки только бездельники. Я не знаю, что он делал целыми днями, этот самый Наполеон, но он точно не ползал по пятиэтажкам, выколупывая злодеев из их вонючих нор. Сидеть во дворце и рассуждать о том, сколько должен спать нормальный человек, гораздо легче, чем выбивать признание у полнейшего отморозка, которого хочется просто прибить. Устаешь. И не только физически.

Уснул я, наверное, прежде, чем голова моя коснулась подушки. У Сазонова за последний год я провел времени больше, чем в своей квартире, у меня тут была своя комната, и на этой жесткой кровати спалось очень даже сладко. Три тренировки в день на протяжении нескольких месяцев – и как я это выдержал? Уму непостижимо. Маньяк, да и только!

Проснулся ровно через четыре часа, ближе к ночи. В доме тихо, Сазонова явно на месте нет. Скорее всего, ушел тренировать моих соратников. Минут двадцать с наслаждением потягивался, раздумывая – вставать или наплевать на все и остаться в постели. Чувство долга пересилило, тем более что ощущал себя отдохнувшим и свежим, как если бы спал целые сутки.

Это все сазоновские штучки, знаю. Это и то, что он закачивал мне в ягодицу, и иглоукалывание, и энергетические воздействие, типа как от наложения рук. Я в этом не особенно разбираюсь, да и интереса большого никогда не было. А сам Сазонов особо не распространяется. Помогло? Лучше стало? Усталость ушла? Вот и радуйся. И не лезь в то, что тебе не пригодится. Ты же не лечить хочешь, а убивать! А это немного другое дело.

А еще думал о тех странных словах, которые сказал мне Сазонов, когда мы с ним сидели на скамейке. Почему-то он стал расспрашивать о том, нет ли у меня приступов ярости, не теряю ли я разум, когда бью, нет ли у меня сексуального возбуждения, когда бью человека. Глупые вопросы, но на них я отвечал обстоятельно, как мы и договорились с Сазоновым. Я тоже имею право задавать ему любые вопросы. Вот только я не могу ему ни соврать, ни утаить, а он – может. Скажет свое «табу!» – и все. Вопрос спущен на тормозах.

Хотя вот тут интересно. Если задавать правильные вопросы, то, даже получая на них «табу!», можно кое о чем догадаться. При желании и при достаточном уме. А я достаточно поумнел, чтобы суметь. Но это уже – «на потом».

Нужно думать о другом. О том, что Сазонов сказал в самом начале. О моей мести. О том, что я могу начать убивать.

Давно знаю, где кучкуются эти уроды. Знаю, где их штаб-квартира. И знаю, что войти в нее достаточно легко – негодяи не боятся, справедливо рассудив, что никто не решится войти в их логово, нанести какой-либо вред и выйти оттуда без ущерба своей безумной голове. И это хорошо! Это очень хорошо! Лучшая тактика – это та, которой никто не ожидает. И та, которая принесет максимальный эффект.

Теперь надо решить, какое оружие применить. Мой любимый «марголин»? Нет, глупо. «Марголин» – оружие для одиночного тихого выстрела. Когда я пойду убивать всю эту свору, мне нужен пистолет мощный, способный пробить даже легкий бронежилет. А значит – это или «стечкин», или «ТТ». Скорее всего, «ТТ», потому что и дешево, и сердито. Пули из тэтэшника прошивают бронежилет, как картонный.

Кстати, а почему «пистолет» – в единственном числе? Нужно два «ТТ». Вдруг один откажет – осечка там или какой перекос. Хотя китайский «ТТ» я брать не буду – на фиг не нужен. Их иногда клинит, я знаю. Только старый, добрый советский ствол. Но в любом случае лучше – два. Стреляю я с обеих рук практически одинаково. Куда целюсь, туда и попадаю.

Конечно, можно притащить и автомат – эдакий «калаш» с деревянным прикладом, 7.62 калибра. Он и легкую броню пробивает!

Только не представляю, как подойду к офису конторы, где сидят злодеи с таким вот веслом! За километр отследят и попытаются заглушить.

Зачем мне лишние проблемы? Вошел, положил пяток уродов и вышел чисто, аккуратно, без шума и пыли. Как и положено. А стволы там же и скину, только не забыть надеть резиновые перчатки. А еще – протереть все части пистолетов. И не только для того, чтобы убрать смазку, в которой стволы хранились со времен войны. Отпечатки пальцев могут остаться и на магазине, и даже на патронах – если они останутся в этом самом магазине. На мелочах горят многие преступники. Считают ментов дураками, пренебрегают осторожностью, ну и отправляются туда, где и нужно быть всем дуракам, – на зону. Умные преступники зону не топчут. Умные преступники сидят во главе банков и выдают кредиты лохам педальным. Чтобы потом нормально отжать их сладенький бизнес.

Итак, заказываю оружейнику стволы и побольше патронов. Нужно проверить оружие, пристрелять, набить руку. Кстати, неплохо было бы и снайперку взять. «СВД», например. Обычную «СВД» – никаких «СВДМ» или «СВДС». Все равно бросать после акции, а эти жальче, чем обычный незамысловатый винтарь. Для моих целей и такой хватит за глаза.

Помню, читал, как в Афгане один снайпер из «СВД» снял душмана за 1350 метров. Рекорд не только для «СВД», но и вообще для штатных винтовок с калибром 7.62. До такого рекорда мне как до Москвы раком, но на пяти сотнях метров я всажу пулю в башку практически при любых условиях. А большего мне и не надо.

На секунду вдруг пожалел, что купил малокалиберный охотничий карабин – зря только выбросил деньги. Но брал я его тогда, когда у меня этих самых денег практически не было. Сейчас у меня бабла, как у дурака фантиков, так что о чем жалеть? Если только о том, что хорошего глушителя к «СВД» так и не сделали. Было что-то такое малосерийное, но, если верить моему нынешнему тренеру и оружейнику, толку от этого ПБС практически никакого. Никто не рассчитывал, что некто сделает «СВД» снайперской винтовкой для киллера.

Кстати сказать, что-то я сделался жадным – просто до глупости. Чего я экономлю, если деньги все равно некуда девать? Почему обязательно «СВД», а не какую-нибудь импортную охотничью винтовку? Да, скорее всего, потому, что все ввезенные импортные винтовки стоят на учете. И бросить ее на месте преступления невозможно. Точно выведет на меня. И бежать с ней тоже нельзя – спалиться очень просто.

Нет, куплю простую «СВД». Две простые. И патронов. Пристреляю, положу где-нибудь, спрячу. Не у себя, это точно. Если начнется заваруха и меня попытаются закрыть, то, без всякого сомнения, сделают обыск. Где именно положить – позже подумаю. У Сазонова? Или в спортзале?

Медленно встал с кровати, натянул штаны, носки, рубаху. Отыскал куртку, тоже надел. Спохватился, сбросил ее на кровать, потянулся к тумбочке и, расстегнув рукав рубашки, нацепил на предплечье узкие черные кожаные ножны, в которых лежит небольшой, острый как бритва клинок. Без него я теперь не выхожу. Ствол стараюсь не носить, а вот нож, с которым теперь работаю достаточно хорошо (как сказал Сазонов), теперь всегда со мной. С ним меня взять не то что трудно – практически невозможно. Если только не расстрелять на месте. Да и то под вопросом. Что я, буду тупо стоять и ждать, когда мне прострелят башку? До тех пор я засажу этот нож прямо в глаз стрелку, шагов с десяти – точно! Глазомер у меня теперь, как у ниндзя! А может, и покруче…

Дом закрыл на ключ, ключ положил туда, где его законное место (под столбик ворот), – Сазонов сказал сюда класть. Открыл ворота, выехал. Снова закрыл, калитку замкнул и только собрался отъехать, как заметил женщину, что стояла у ворот соседского дома и усиленно мне махала. Моя стукачка, самогонщица-шинкарка. Денег я с нее не беру, хотя и крышую. Она поставляет мне информацию и разок дала такую, что можно на всю жизнь взять ее под «крышу» совершенно безвозмездно. С ее подачи я некогда нашел убийц родителей олигарха и заработал на этом очень-очень хорошие деньги! Так что нельзя игнорировать ценного агента хотя бы из благодарности за прошлые заслуги. Да и давно уже я у нее не был, с месяц, не меньше. Может, и правда что-то дельное узнала?

Как оказалось, ценной информации у нее для меня нет. Только жалоба и просьба: новый участковый, что пришел вместо меня, ее притесняет. Положил оброк такой, что ее деятельность будет остановлена напрочь. Не верит, что она не торгует наркотой. Говорит, что шинкари все как один наркоторговцы, а раз она бабки имеет, значит, должен их иметь и честный участковый. Иначе ведь несправедливо!

С новым участковым я был согласен только в одном пункте – участковый должен иметь деньги. А вот крышевать наркоторговцев – это нехорошо. Паскудно, если точнее! Шинкари, они же бутлегеры, были и будут всегда. Народ всегда пил и будет пить. А вот наркоту надо искоренять со всем своим пролетарским гневом. И я не люблю ментов, крышующих наркоторговцев. Если ты крышуешь мразь, то и сам становишься мразью и убийцей, помогающим травить население страны.

Прежде всего, конечно, я грозно вопросил, не торгует ли баба этой самой наркотой. Когда она испуганно и яростно затрясла головой, отрицая данный факт, я ей поверил. Такое не сыграешь, тем более что она меня боится до колик в животе (сама говорила). После того как я вырвал глотку Ибрагиму, меня тут многие боятся. По крайней мере те, кто меня знает. И то, что я перешел в опера, только прибавило мне ореола ментовского беспредельщика. Иногда это даже хорошо.

Пообещав шинкарке разобраться с вопросом, я поехал вдоль улицы, раздумывая, куда направить свой аппарат – по дороге к спортзалу или все-таки заехать в опорный и посмотреть на этого самого новичка?

Кстати сказать, шинкарка ему сказала, что я ее крышую (но не сказала, что находится «на связи», то бишь стучит). И этот, понимаешь ли, осел, заявил, что я ему пох и что вертел он на одном месте и меня, и всех, кто «не он». А потому очень хочется на него поглядеть и узнать, как он собирается меня вертеть. И вообще есть ли у него то, на чем он меня вертеть вознамерился. Эдак пойдет слух, что меня в грош никто не ставит, и как потом собирать информацию о злодеях? Боятся и уважают только тех, кто доказал, насколько он силен. Безнаказанно оскорбляют только слабаков.

В опорном пункте горел свет. Оно и понятно – время еще не позднее. Дежурный участковый работает до одиннадцати вечера. Конечно, если особенно делать нечего, сваливает пораньше. График кажется странным, даже каким-то диким: к девяти часам – в отдел, планерка и накачка через естественные отверстия комиссарского тела, а потом еще и работай до 23.00. Но только не надо забывать, что день-то вполне свободен и никто не может проконтролировать, где ты находишься и что делаешь. Только вечером приди в опорный пункт правопорядка к семи часам, прими посетителей, ну и все в норме. Да еще результат дай. Какой результат? Обычный – бумаги разреши, протоколы составь, заявления прими и объяснения возьми. Когда это делать, если днем ты дрыхнешь или шастаешь по своим делам? Да кому какое дело! Результат дай – и делай все что захочешь. В разумных пределах, конечно.

Примерно то же самое – опер. Дай результат, а что ты делаешь днем – кого волнует? Раскрытие дай! Бумаги правильные оформи и вовремя сдай! И будет тебе счастье.

Конечно, не без шизы. У начальства всегда какая-нибудь шиза – усиление, обеспечение, месячники и месячные. Но куда без этого? Такова жизнь. Не нравится – иди в народное хозяйство! Быкам хвосты крутить…

Я не знаю, как это – быкам хвосты крутить, но отец всегда говорил: «Не будешь учиться – в пастухи пойдешь! Быкам хвосты крутить!» Ну вот, я выучился. И что? Может, и правда надо было в пастухи подаваться? Всегда на воздухе, ближе к народу. Надо только уметь орать дурным голосом и материться. И еще – кнутом щелкать!

Все это мелькнуло у меня в голове, пока переступал порог родного пикета. Все тут как обычно. Словно и не уходил! Запах сортира – вечно канализация протекает. Запах сырости и затхлости в узком коридорчике, опять же, труба! Стены, отделанные ламинированным ДСП, и на них – стенды со всякой хренью, дурацкими плакатами из милицейской жизни.

Длинный стол, составленный из двух столов торцами друг к другу, упирающийся в массивный стол-аэродром, явно списанный с шефствующего предприятия. Раньше даже дежурные машины от организаций выделяли, в советское-то время. Теперь, при капитализме, клали они на нас с прибором.

За столом капитан Городницкий – раскрасневшийся, важный, размахивающий руками в процессе разговора, как какой-нибудь хренов итальянец. Не люблю, когда машут руками перед лицом, – раздражает, хочется перехватить эту руку, оторвать и забить оной хозяина до полусмерти. Ну да, да, – злой я! Но какого черта так размахивать? Что, слов для этого нет? Спокойно сказать нельзя?! Бездари чертовы!

– Здорово! – интеллигентно приветствовал я своего бывшего сослуживца. – Тут у вас новый участковый появился, Григоренко вроде как. Здесь?

– Там! – Городницкий кивнул на закрытую дверь кабинета участковых и тут же выбросил меня из головы. И правда, на кой черт держать в голове такие мелкие детальки, как некий оперуполномоченный уголовного розыска ГУВД Каргин? Мало ли какие вши ползают по этой земле!

Не любит он меня, без всякого сомнения. После нашей с ним размолвки по поводу того, кто будет получать с Ибрагима. Да и хрен с ним. Что мне с ним – детей крестить? Хреновый он участковый, да не мне ставить ему оценки. Пусть живет как может.

Дверь знакомо скрипнула, и я вошел в кабинет, в котором прошли три года моей жизни. Не самые лучшие годы, но… каждому дается то, что он заслужил, разве нет? Видимо, я заслужил эту вот комнатку с четырьмя столами, четырьмя сейфами и несколькими стульями с засаленными, потемневшими от грязи сиденьями.

М-да… все знакомо до жути! Не скажу, чтобы у меня екнуло сердце, но что-то ностальгическое я все-таки ощутил. Не без того.

Новый участковый сидел за моим столом (само собой!), за бывшим моим столом, возле бывшего моего сейфа, и что-то писал шариковой авторучкой, выкладывая на лист красивые, с завитушками буквы. Я вот никогда не умел писать красиво. Мой почерк разобрать трудно, как почерк старого врача. Как курица лапой пишу. Но, честно сказать, на службе это не сказывается совсем никак. Ты можешь писать даже ручкой, вставленной в зад, но только чтобы бумага была изготовлена в срок. Прикрыться хорошей бумагой – это половина умения любого мента. Или даже больше, чем половина.

– Здравствуйте! – предельно вежливо информировал я о своем приходе, но капитан даже не поднял головы и уж тем более не поздоровался. Откуда он такой взялся, тупорылый? Вояка, точно. Или пожарный. Много их сейчас в менты рвануло после сокращения контингента, очень много!

– Что хотели? – скрежетнул капитан, наконец-то соизволив меня увидеть. От него так и веяло непомерной властью! Ему бы фараоном быть, а не простым участковым! Ха! Где-то за бугром вроде бы так и называют полицейских? Фараонами. Или это до революции у нас так называли? Не помню где – но назвали так неспроста! Насмотрелись на таких вот чудаков.

– Капитан Каргин, – представился я. – Вы – кто?

– Григоренко, – ответил он, и в глазах капитана мелькнуло узнавание. – И что хотел?

– Не трогай шинкарку! – я был зол и не расположен к политесу. – Она ведь тебе сказала, что работает со мной. Какого хрена ты ее щемишь?

– Вон что… с тобо-о-ой… – протянул участковый, ухмыльнувшись правым уголком рта. – Это как работает? Бабло тебе относит, что ли? Ты вообще какого черта сюда лезешь? Работаешь в городе и работай! Чего у нас хлеб отбираешь?

У меня просто-таки закипело. От сохи чувак, точно! Опытный никогда бы так не стал себя вести. Наглец! И вроде бы не юнец – лет сорок на вид, даже чуть седина. Вроде должен был ума набраться, а он с опером из УВД рамсит!

– Я ни у кого ничего не отбираю. Она мне ничего не платит. Еще раз повторяю: эта баба под моей защитой! Прошу тебя, не трогай ее, не приходи к ней, не разговаривай с ней! – я кипел, но говорил тихо, вежливо, даже вкрадчиво. Негоже показывать свои эмоции, нельзя терять лицо. Настоящий самурай всегда вежлив, холоден и сосредоточен.

– О, как! Значит, стучит тебе? – догадался капитан. – И что теперь? Раз стучит, значит, может заниматься противоправной деятельностью? Спаивать народ? Нет уж. Прикрою я ее на хрен, и ты мне не указ!

Я прикрыл глаза, будто они резко заболели. Больше всего мне сейчас хотелось врезать этому козлу в нос так, чтобы хрустнули кости. Так, чтобы смачно хлюпнуло и полетели брызги. Ну вот как, как с такими ослами искоренять преступность? Зачем он это делает? Нагадить городскому оперу? А смысл какой? Ну, какой в этом смысл, выгода?

– Еще раз говорю, – я проследил, чтобы голос не сорвался и не сильно хрипел от сдерживаемой ярости. – Не трогай эту бабу! Иначе огребешь большие неприятности! То, что я тебя прошу сделать, – оперативная необходимость. И своим поведением ты наносишь вред общему делу!

– А мне кажется, это ты наносишь вред общему делу, – ухмыльнулся капитан, ничуть не испуганный моим выпадом. – И мне плевать, что ты такой весь из себя герой! Опер, понимаешь ли! Да мне насрать, что ты опер! Это мой участок, и я буду на нем делать то, что сочту нужным! Если у тебя все – вали отсюда на хрен и не порть мне атмосферу!

Я встал и вышел прежде, чем моя рука размозжила его лицо. Давно не был в такой ярости. И хуже всего – когда уходил, заметил взгляд Городницкого, и пусть меня убьет молнией, если в этом взгляде не было радостного торжества. Он знал! Я это понял так же ясно, как если бы нужные слова были написаны на лбу чертова подонка. И, скорее всего, это он и настропалил Григоренко поступить со мной так, а не иначе. Эдакая месть за старые обиды. Мстительный козел, что еще можно сказать…

Садился в машину, испытывая «личные неприязненные отношения» – так это пишется в протоколе и объяснении после мордобоя. Только вот не могу я заниматься мордобоем в отношении офицеров милиции, да еще и на их рабочем месте. Не поймут-с, осудят! В буквальном и переносном смысле этого слова.

И что делать, как мне защитить агента? Сдашь одного – слухи быстро разойдутся. И кто тогда со мной будет сотрудничать? Работа опера – это не только и не столько мордобой и стрельба. Некоторые опера за всю свою жизнь ни разу не стреляли в реальных боевых условиях и даже по-настоящему не дрались. Это же не кино и не книжки про крутых сыщиков. Это жизнь!

Время вечернее, а еще довольно-таки светло. Подумалось, а может, смотаться к родне убитой женщины? Той, которую зарезали негодяи и которых мне нужно найти! Подумал и отбросил мысль. Хоть и не ночь, но уже достаточно поздно. Я ведь не преступника буду брать, так что ломиться в неурочное время в приличную квартиру – верный способ заработать конкретный «геморрой» на свой худой, измученный уколами зад.

Нет, все-таки странно, что Сазонов спрашивал меня про приступы неконтролируемой ярости. Про наслаждение от насилия. Неспроста это все, ох, неспроста! Ведь он насчет уколов расспрашивает, побьюсь об заклад, что это так! А что это значит? Значит, что у меня могут проявляться такие пакости. И в этом плане – Янек! Вот у кого ярко проявляется радость от насилия! Он наслаждается, когда бьет людей! Результат действия уколов? Но я ничего такого не чувствую и прекрасно осознаю, что происходящее с Янеком неправильно. И что это тогда значит?

Подумав, посидев еще минут пять, повернул ключ в замке зажигания, машина заурчала, зашелестела и после моих манипуляций со сцеплением и газом тронулась с места.

Люблю я кататься на машине! И машины люблю. Хорошие машины люблю. Может, и правда купить что-то здоровенное – для души! Покататься и кого-нибудь покатать. Девушки сами будут прыгать в такую машину, только предложи!

У меня вдруг заныло в паху – я вспомнил Таню. Ее ладную фигурку, ее гладкую кожу, ее глаза, затуманенные поволокой наслаждения. Ох, я бы много отдал, чтобы она сейчас оказалась в моей машине, рядом со мной – горячая, желанная, пахнущая сексом и тонкими духами! Она никогда не надушивалась, как это делают вульгарные, глупые бабы. Возможно, даже вообще не пользовалась духами. Я не спрашивал, но от нее всегда неуловимо тонко пахло чем-то свежим, травяным, приятным. Шампунь? Или какие-то кремы? А может, и правда наносила на себя капельку хороших духов и пахла потом ими целую неделю? Не знаю. Да и есть ли смысл гадать? Все теперь в прошлом…

Очнулся от мыслей и вдруг увидел, куда заехал, вертя баранку бездумно, полностью автоматически. Так бывает – уходишь в свои мысли, а руки, тело делают то, что требует подсознание. И вот это самое клятое подсознание привело меня к городской больнице! Вернее, туда, где некогда я похмелялся в большом ларьке-забегаловке, закусывая бутербродом сто граммов водки.

Помню, как ко мне подошла девушка-продавщица и посмотрела на меня странным взглядом, будто знает меня много лет. Будто ждала меня и дождалась. Я тогда почему-то разозлился, видимо, потому, что она увидела меня выпивающим среди белого дня, да еще и в милицейской форме. Ушел не оглядываясь, но запала эта девица мне в душу. Как там ее звали? Вернее, зовут? Надя?

Копия моей бывшей любовницы Тани. Только чуть вульгарнее. Нет, не вульгарнее… я даже не знаю, как это назвать, может, попроще? Да, наверное, так – попроще. Таня все-таки похоленее. И даже не в этом дело… как бы лучше сформулировать? Вот! Работа, накладывающая отпечаток. Таня – словно аристократка, знающая, что весь мир к ее услугам и только люди более высокого статуса (но такие же аристократы) имеют право ей что-то приказать. Надя же – крестьянка, которая ниже всех, ниже даже горожан. Продавщица. Она прислуживает всем, это ее работа. И эта работа въелась и в лицо, и в душу.

Сколько я не видел Надю? Да почти год. Небось уже и не работает в ларьке-то. В таких местах надолго не задерживаются.

Я приткнул машину метрах в двадцати от ларька, благо места было предостаточно. Это днем тут всунуть машину некуда – в больницу приезжает куча народа, а парковки рядом нет. Сейчас свободно.

Ларек светился на всю округу, заманивая местных алкашей, будто пламя свечи – глупых мотыльков. Лети, получи свою порцию пламени и сгори, сдохни, такая твоя судьба! И летят. Вон толкутся, человека четыре. Бухают. Или нет?

Сердце у меня вдруг толкнулось, засбоило, переходя в ускоренный режим. Оно и так у меня стучит чаще, чем у обычного человека, и есть я хочу чаще – ускоренный обмен веществ, так сказал Сазонов. Поэтому я и двигаюсь быстрее, потому и сильнее многих. Но и старюсь быстрее. Сжигаю себя. То есть проживу я не лет восемьдесят, как обычные люди, а гораздо меньше. Сгорю на работе в буквальном смысле слова!

Я сам этого хотел, так что нечего об этом сейчас думать. А думать надо о том, зачем вон тот мудак закрыл дверь, а другой схватил продавщицу за волосы. Грабеж ведь, ей-ей, банальный грабеж! А я опер. И что это значит? А значит это только одно – если ты опер, иди и разбей им бошки!

Машина моргнула поворотниками, становясь на сигнализацию, а я пошел к ларьку, все ускоряя и ускоряя шаг, надеясь, что успею до того, как… До чего именно успею, я развивать не стал. Все может закончиться и простым тасканием за волосы, и ножом в живот. Алкаши и наркоши непредсказуемы. Одни ограничатся литром водяры и закуской, другим захочется молодого женского тела. Так что лучше поспешить.

Дверь была закрыла изнутри, и я настойчиво постучал – раз, два, три, надеясь, что стекло выдержит под моими ударами. Вообще-то, на мой взгляд, это полная глупость, замешанная на жадности, – держать распивочную открытой в такое время суток! Неужели нельзя додуматься, что это обязательно привлечет нежелательных посетителей?! Вокруг старый жилой фонд и частные дома, в которых живет туева хуча алкашей и нарков, и какого черта ты не закрываешь свой шинок на ночь?! Идиоты, ох, идиоты! И как это до сих пор тут никого не убили?!

Тьфу-тьфу…

Тот, кто закрывал дверь, подошел к ней и сквозь стекло посмотрел на меня мутным взглядом:

– Закрыто! Не работает!

Я бросил взгляд внутрь – троих других не было, и продавщицы не было. За прилавком – вход в подсобное помещение. Вот там, похоже на то, и совершается акт Марлезонского эротического балета. Или собирается совершиться.

– Открывай! Ты, козел драный, фуфлыжник, открой! Эй, обиженка, открой, волчара позорный!

Ага! Расчет оправдался! Вот как все-таки люди ведутся на подначки! Ну что значат слова, если ты совершаешь преступление и точно не хочешь, чтобы об этом знал кто-то еще? Ушел от двери, да и присоединился к корешкам, рвущим сейчас кружевные трусы с гладкого, сочного тела! И пусть этот болван на улице прыгает вокруг дверей – они из небьющегося стекла, хрен разобьешь! Да если из бьющегося и разобьешь – и что? Не мое же, не жалко.

Но уголовник не может стерпеть огульных обвинений от какого-то там лоха! Наказать «попутавшего рамсы» – святое дело! Перо в брюхо – и это будет правильно!

Он открыл дверь, хотел что-то сказать, протянул левую руку, видимо, желая меня придержать для того, чтобы ударить зажатой в правой то ли заточкой, то ли отверткой, но я не дал ему этого сделать. Ударил так сильно, как только мог, проломив ему переносицу и вогнав осколки черепной кости прямо в мозг. Он умер мгновенно, рухнул как подкошенный. Но его ноги еще несколько секунд дергались, поскребывая по заплеванной, с прилипшими окурками земле. Но я уже не смотрел на труп, я знал, что это труп. Ноги еще продолжали дергаться, когда я втащил бандита в ларек и запер за собой дверь. Не надо лишних свидетелей!

Они распялили ее на лежанке, сделанной из досок и накрытой толстым лоскутным одеялом. Зачем тут эта лежанка – непонятно. Но никакого значения не имело – зачем она тут. Лежанка была, были штабеля ящиков с пивом, водой, водкой, коробки с чипсами и конфетами, три здоровенных промышленных холодильника и три ублюдка лет двадцати пяти от роду, находящихся в состоянии алкогольно-наркотического безумия. Эти люди уже не соображали, что делают. Им было все равно.

Впрочем, и людьми-то назвать их трудно. Три особи, руководимые лишь инстинктами и желанием. Они не думают о том, что будет потом. Они не соображают, что их все равно найдут, так как изнасилование входит в разряд особо тяжких и, по большому счету, найти злодеев нетрудно. Продавщицу-то они вряд ли убьют. Но даже если убьют, останется столько следов, что найдет их даже тупой, умственно отсталый опер. Если такой вдруг заведется в рядах доблестной российской милиции. Эти типы, скорее всего, ранее судимы, а значит, в ИЦ (информационном центре) имеются их отпечатки пальцев, их приметы, их возможные места обитания. И взять гадов – дело нескольких часов. Или дней, если они сообразят и пустятся в бега. Они не могут бегать вечно, преступники не могут оторваться от среды обитания. А значит, их найдут. Но я не собирался предоставлять тварям несколько лишних дней свободы. И вообще – дней.

Первым был тот, что лежал на женщине, отсвечивая голым, молочно-белым задом. Судя по всему, он никак не мог попасть куда надо, потому что девушка вертелась, дергалась, едва не подбрасывая его над собой. Двое подельников удерживали ее за руки и ноги, но удивительно сильная для своей субтильной комплекции девушка вертелась, как угорь, и, что меня удивило, не визжала, не плакала, только рычала, как собака, и сквозь зубы материла насильников отборной площадной бранью. Те не оставались в долгу, тоже матерились, а когда я появился из дверного проема, насильник как раз дважды хлестко ударил жертву по лицу то ли ладонью, то ли кулаком, после чего девушка сразу обмякла.

Тут бы все у насильника сладилось, если бы я не ударил его кулаком в основание черепа – так сильно, что услышал, как явственно хрустнули позвонки. Наверное, я их сломал.

Двое других тут же отскочили от «любовного ложа», достали ножи, но это им не помогло. Одного я убил его же ножом, перенаправив его в подреберье хозяина. При этом злодей держался за рукоять этого ножа. Сазонова школа!

Второй упал с разбитой гортанью, хрипя и выплевывая кровь вперемешку с осколками зубов. Когда я успел засветить ему еще и в зубы, сам того не заметил.

Девушка в это время безуспешно пыталась скинуть с себя бесчувственное тело, тихо повизгивая то ли от натуги, то ли от страха, но у нее ничего не получалось. Тот, что на ней лежал, был довольно-таки крупным парнем.

Кстати, я не раз замечал, что мертвецы весят гораздо больше живых людей. Доказать этого не могу, но уверен – это точно так. Мертвец невероятно тяжел! Его как песком набивают!

Уцепился за воротник куртки, отвалил покойника и в тусклом свете увидел ту, которую только недавно вспоминал и, по большому счету, к которой и ехал. Вот только обстоятельства встречи были совсем не такие, каких я ожидал.

Девушка находилась в полубессознательном состоянии – глаза закатились, виднелись почти одни белки. Она не понимала, что лежит передо мной практически голая – платье разорвано до самой груди, ноги раздвинуты, не скрывая ничего интимного, совсем ничего. И меня вдруг почему-то удивила аккуратная интимная стрижка на ее лобке. Мой взгляд, к моему некоторому стыду, тут же остановился на этом самом месте, и стоило немалого труда оторваться от такого великолепного зрелища. Вот что значит окунуться в пучину целибата аж на две долгие недели!

С кем я занимался сексом две недели назад? С профессионалкой, конечно, с танцовщицей из ночного клуба. Так-то я не любитель проституток, но, черт подери, не Дуньку Кулакову же бодрить! Я молодой мужчина! И мне нужен секс! Чистая девушка, ухоженная, со спортивным телом – танцовщица же. Дорого. Даже для меня.

Взгляд скользнул выше – и снова прилип! Теперь к груди. Аккуратной такой, симпатичной грудке нерожавшей женщины. Мерзко, черт возьми, – девица тут едва концы не отдает, глаза закатывает в глубоком обмороке, только что вырвалась из-под негодяя, а у меня безумная, дикая эрекция! Хоть ложись на красотку и довершай то, что начали насильники!

Нет, боже упаси! Я же не маньяк и не подлец! Поправил платье, прикрывая стройные ноги и главное – то, что между ними. Закрыл грудь, не удержавшись, чтобы коснуться кончиками пальцев гладкой, шелковистой кожи (нет, все-таки немножко от маньяка во мне есть!), и, завершив акт целомудрия, начал искать способ привести девушку в чувство. Пока искал, чем бы ее полить, тянулся за бутылкой минералки – девушка пришла в себя и, простонав, коснулась разбитого в кровь аккуратного носика, который скоро превратится в распухший, багровый шнобель:

– Ох, больно! Как больно!

Я наклонился, протянул руку – девушка отшатнулась, зажимаясь в комок, будто стараясь сделаться как можно меньше. Потом вгляделась, глаза ее расширились, и она явственно выдохнула, как если бы долго плыла под водой, не имея возможности вдохнуть свежего воздуха.

– Ты? Откуда? Как?! А где…

Она охнула, заметив возле лежанки тело со спущенными штанами, потом перевела взгляд на два других тела, вздрогнула и снова посмотрела на меня:

– Это ты их?! Там еще один был!

– Был и нет. Успокойся! Попей водички, – я подал ей бутылку. – А потом расскажи, что тут было. Нам сейчас вызывать группу, так что лучше ты мне заранее расскажи, что случилось.

А случилось, как она рассказала, не совсем то, что мне увиделось с первого взгляда. Вернее, то, но, в общем, все я сделал правильно, хотя и не совсем верно оценил ситуацию.

Надя знала насильника. Это был ее бывший муж Витька. Он нашел ее в этом ларьке, кто-то, видимо, подсказал. Он как раз «откинулся» с зоны, где сидел за хулиганство – разбил голову прохожему, сделавшему замечание за пьяный мат. Дали три года, отсидел год и вышел – за хорошее поведение скостили. Первоходок, так что это бывает.

Бухал с корешками, такими же уродами, как и он. Пить стало нечего, пошли к бывшей жене Витьки требовать спиртное. Она отказала, и тогда бывший муж сказал, что возьмет все сам, а ее еще и трахнет вместе с друзьями – по очереди. Потому что она точно шлюха – развлекалась с мужиками, пока Витя тянул срок. Ну вот и потащили ее в подсобку. А дальше она не помнит. Сопротивлялась как могла, а когда он дал ей в нос – потеряла сознание.

Когда я спросил Надю, какого черта распивочная работает по ночам, она пояснила, что у ларька сменились хозяева. Его купил некий Геворг Мовсисян и потребовал, чтобы продавщицы торговали и ночью – нужно ведь отбивать цену ларька! Раньше ночью не работали, а на этой кушетке (она показала на лежак) спал сторож, который гасил свет, запирал дверь и сидел в ларьке безвылазно до шести утра. Ну, вот и все.

Действительно – все. И теперь нужно было решать, как выкручиваться из ситуации. Четыре трупа – не хухры-мухры. Предстоит расследование, да еще такое, что мало мне не покажется. Одно дело – если меня собирались убить, и другое – если я убил того, кто хотел изнасиловать женщину и не угрожал жизни ни ее, ни моей. И не просто женщину, а бывшую жену.

Надо сказать, что в головах обывателей до сих пор витает такое заблуждение, что жену, пусть даже и бывшую, можно трахнуть и помимо ее воли. Мол, жена же! Ей положено раздвигать перед мужем коленки! Хотя даже законная жена всегда может подать заявление об изнасиловании, и мужа посадят. Люди в это не верят: «Как это так, это же жена!» Но точно знаю, что на весь Союз или теперь – на всю Россию имеется несколько таких фактов. Сажали, да. При неопровержимых доказательствах. Нельзя насиловать даже жену!

А тут еще одна проблема: попытка изнасилования – это не само изнасилование. Вот если бы я дождался, когда он ей присунет, да не просто присунет, а еще и кончит в нее – тогда да! Неопровержимо! А сейчас? Может, он ее просто хотел поцеловать? Соскучился!

Двое при этом держали? Ну и что? Он же не изнасиловал! Это было просто хулиганство!

Девушка что говорит? Хотел изнасиловать? Да это она своего любовника спасает! Оперативника! Они ведь знали друг друга раньше! Ее коллега по работе показала – этот оперативник расспрашивал о девушке, интересовался ею. И, скорее всего, был ее любовником! А убил бывшего мужа потому, что приревновал!

Я сел на табурет в углу подсобки и замер, глядя на взволнованную, дрожащую Надю. Впрочем, она уже заметно успокоилась и смотрела на меня вполне осмысленно, и даже с некоторым обожанием, и точно – с надеждой. И тогда я решился. Все зависело от нее!

– Вот что, подруга моя дорогая… – начал я задумчиво и тут же споткнулся, увидев, как порозовели Надины щеки. Ну надо же! Когда лежала передо мной практически голая, хоть бы чуть порозовела! А теперь, когда я назвал ее подругой, вдруг взяла да распереживалась! Подругой? А разве я не за этим ехал? Хм, кстати, вот чем ее можно связать, чтобы держалась, не сдала!

– Слушай меня внимательно, моя дорогая! – снова начал я, не обращая внимания на расширившиеся глаза девушки. Кстати, а ведь ей максимум двадцать два – двадцать три года! А может, и меньше… Мне казалось, она постарше. Или я ориентировался по Тане? Той-то уже под тридцатник.

– Ты должна будешь сделать вот что!

И я коротко обрисовал ей то, что она должна сделать. А потом добавил, что скоро найду ее и мы поговорим. Что я ехал к ней, хотел ее увидеть, так как запала она мне в душу. Коротко и почти правда. Почти. Потому что настоящей правды вообще нет в целом свете. Я это знаю точно.

А потом я ушел. Сел в машину и уехал, не оглядываясь, положившись на волю волн. Куда вынесет, туда вынесет. Если ее все-таки расколют – а что она знает? Что видела некоего милиционера, который ей понравился. Год назад видела. А сегодня он пришел и спас ее от насилия, убив всех насильников. Ну, знает она мое имя – и что? Скорее всего, напарница ей сказала, что искал ее некий Андрей. Хороший опер сможет связать ниточку, потянуть и выудить мою личность на свет божий. Но, во-первых, это хороший опер. А хороших оперов не так уж и много.

Во-вторых, даже у хорошего опера должна быть мотивация. Он должен хотеть, очень хотеть найти убийцу. А какая мотивация найти убийцу насильников, уголовников, кроме служебных обязанностей и яростных воплей начальства? Личной – никакой. Только порадуются, что город стал немного чище.

Ну, хорошо – нашли. Вычислили. Так докажите, что это сделал я! Девушка? Да она обозналась! Мало ли что она показывает! Кто-то еще видел? Нет? Темно было? И вы думаете, ваши обвинения прокатят в суде? Да я лично раздолбаю эту вашу херь просто-таки вдребезги! Без всякого адвоката! Лучше адвоката! Я же мент!

Нет, не будут педалировать расследование, если нет особой заинтересованности. Ну да, повесить на отдел висяк – хорошего мало. Но мало ли их таких, висяков? Одним больше, одним меньше. Газеты пошумят, либеральные потребуют найти убийц, обвиняя милицию в плохой работе. Криминальные листки посмакуют факт того, что некий герой-одиночка уработал четверых отморозков. Построят версии, а потом все успокоится, как это было и будет всегда. Теперь каждый день сообщения о разборках да массовых драках, перестрелках и убийствах! Так что убийство в каком-то там занюханном ларьке никак не тянет на долговременную новость. Впрочем, посмотрим, подождем. Что сделано – то сделано. Выкручусь, если что.

Отъехав подальше, я остановился у обочины так, чтобы в зеркало заднего вида можно было рассмотреть происходящее у ларька. Видно было хорошо: народа на улице нет, а фонари возле больницы светят, это не в переулках, где они выжили бы максимум сутки после замены ламп.

Я видел, как уже переодетая в штаны и свитер Надя вышла из павильона (Все-таки не ларек, это я уж так, простецки. Торговый павильон, «стекляшка»), перешла улицу и, подойдя к висевшему на стене больницы телефону, приложила трубку к уху, минуты две стояла – видимо, вызывая милицию. Потом ушла к себе в павильон. Что она там делала, я не видел – стены павильона обшиты металлом, да и спереди примерно на метр над землей сплошной металлический лист. Опусти железные ставни – вот ты и в бункере, который только подрывать или расстреливать из пушки…

Милицейский «уазик» подъехал минут через двадцать, сияя проблесковым маяком на крыше монстра, который, как я знал, заводится через раз и ездит только лишь на железной воле его водителя. Это подъехали местные, из РОВД.

Потом появился белый «жигуленок» – и его я знал. Наши, из ГУВД. Из «жигуленка» вылез Юра Семушкин. Поздоровался за руку с ментами из РОВД, исчез в ларьке.

Машина правосудия, громыхая ржавыми болтами и поскрипывая несмазанными подшипниками, начала свое неспешное движение.

Я постоял еще минуты три, потом завел двигатель и, не включая ходовых огней, тихо снялся с места. Семушкин – это уже серьезно. Первое, что он сделает, – осмотрит окрестности ларька в пределах видимости. И его точно заинтересует одинокая автомашина, стоящая не так уж и далеко от места происшествия. Номер известен, так что связать меня и происшедшее – как два пальца об асфальт. Тем более что стиль убийства очень походит на то, как я несколько месяцев назад перебил бригаду кавказцев. Опять же, ничего не добьются, но кто помешает передать сведения в УСБ или даже «соседям»? Фээсбэшников еще никто не отменял, и в этой стране, охваченной безумием хаоса разграбления, они все-таки сохранили подобие организованной структуры. И если кто-то еще и может докопаться до истины – так это «соседи». Мне так кажется.

Конечно, я могу ошибаться. Что я знаю о том, что происходит в недрах этой, ранее всемогущей организации? Помню, как взахлеб смотрел фильм «Противостояние», где гэбэшники искали предателя Родины всего лишь по завязанному им на мешке с трупом специальному узлу, которым вязали только немецкие диверсанты. Вот это был настоящий детектив! Вот это торжество дедукции и демонстрация невероятных возможностей этой организации! И книга (по-моему, Юлиана Семенова), и фильм по книге как бы говорили: «Негодяи! Смотрите! Вы все равно не уйдете от ответственности! Берегитесь!»

И что для таких великих сыщиков жалкое раскрытие преступления в ларьке? Они бы вычислили меня на раз, а потом бы заставили признаться в содеянном, применив специальные препараты, развязывающие язык!

Хе-хе-хе… вот меня понесло! Чтобы целые гэбэшники разыскивали убийцу жалких уголовников? Чушь и бред! Кому я нужен, такой убогий? Вот когда грохну федерального судью, прославившегося своим потрясающим мздоимством, тогда гэбэшники меня и начнут ловить. Вот это их уровень. А пока… могу спать спокойно. Судью оставлю «на сладкое»…

Сазонов не спал, будто ждал меня, сидя у себя под навесом. Благо что комаров пока не было. Ненавижу проклятых кровососов! Не меньше чем всякую бандитскую шпану! Впрочем, они, почитай, одного роду-племени. Все кровососы. И всех нужно уничтожать.

Мой учитель тут же углядел капельку крови у меня на рукаве и потребовал отчета – что было и где я был. И я, как послушный ученик, согласно нашей договоренности – все ему рассказал. Почти все. Не стал говорить, зачем поехал в ларек. Сказал, что хотел зайти что-нибудь купить и наткнулся на грабителей-насильников. Ну и уработал негодяев.

Сазонов довольно долго, молча и тяжело смотрел на меня, потом разродился холодной, жесткой отповедью, сообщив, что я болван и что вычислить меня просто-таки на раз-два. Если девчонка расколется («А она расколется! Или я чего-то не знаю?»), то завтра меня уже будут ждать крепкие парни с усталыми, нарочито добрыми лицами, которые посоветуют мне не держать в себе знания о неких обстоятельствах, а поделиться ими со своими коллегами. И тогда я испытаю настоящее блаженство, ведь Правда – она так приятна! А когда я не расколюсь, меня будут крутить. Не добившись, на меня начнут охоту. Установят слежку, отследят контакты и сделают все, чтобы закрыть. И тогда все, что мы с ним делали целый год, пойдет насмарку.

Ну что я мог ему сказать? Рассказать, как вижу ситуацию со своей колокольни? Ну да, можно было вырубить негодяев, сдать их в ментовку, а потом ходить на суд и рассказывать, как и что делал. Но кто меня учил убивать? Не задерживать, а именно убивать! Я заточен совсем под другое, потому претензии предъявлять совершенно бесполезно! Скажи клинку, что он должен бить плашмя, а не вонзаться в сердце!

Скажи пуле, что она должна оглушать, а не дробить череп!

Ты меня выковал, так теперь не гунди и не требуй от меня невозможного! Я таков, каков есть! Смертоносный клинок!

Но ничего такого я Сазонову не сказал. Промолчал. А он не стал продолжать разговор. Коротко приказал, и мы с ним пошли на тренировочную площадку. Я лишь только снял хорошую, новую одежду и накинул на себя тренировочный комплект, вымазанный землей и в нескольких местах пробитый клинком тренировочного ножа.

Я все-таки продержался – целых двадцать минут. Когда мы отпрянули друг от друга, я тяжело дышал, мышцы звенели от прилива крови и перенапряжения. Но все-таки выстоял. Обошлось без переломов и серьезных травм. Никогда еще Сазонов не был так жесток. Именно жесток! Жесткостью назвать его поведение было нельзя. Он будто на самом деле пытался нанести мне травму или даже убить. Голыми руками, без оружия – зачем ему оружие? Он сам – оружие.

И вот что я понял из этого нашего то ли спарринга, то ли боя – при определенной удаче я смогу его убить! Настолько я стал быстр, силен и вынослив!

Мне не хватало техники, ну как можно всего лишь за год стать «чемпионом»? Люди посвящают искусству единоборств всю свою жизнь и все равно не могут назвать себя Великими Мастерами! Великих в истории единоборств – считаные единицы. Мастеров же – много. Я мастер, но не великий. Но меня это, честно сказать, никак не волнует. Знаю себе цену. Знаю, что стою дорого.

Больше мы сегодня не тренировались, хотя назвать тренировкой происшедшее было трудно. Экзамен? Может быть, и так. Испытание, эксперимент? Может быть. Или попытка поставить меня на место? Так я знаю свое место, на чужое не стремлюсь, но и со своего не соскочу.

Ладно, потом разберусь. Глубокая ночь, а мы тут все еще бродим. Спать пора! Если, конечно, не нужно делать уколы.

Но про уколы речи не было никакой, Сазонов кивнул мне на накрытый полотенцем ужин, выставленный на стол (пирожки, булочки, масло, сыр, сок), а сам ушел в дом, где скоро хлопнула дверь – хозяин удалился в свои монаршие покои.

Ну и ладно. Чего мне тут изображаешь свое неудовольствие? Что сделано, то сделано. Ладно-ладно – сглупил! Не надо было убивать этих! Ну да, виноват, накрыло. Не мог думать ни о чем, кроме как «будет приятно их убить»!

Черт! Приятно?! Мне было приятно, точно! Так приятно, что я… едва не кончил?! Ох ты ж, охренеть! Это что еще такое?! Такого раньше не было!

Впрочем, а что, я так часто убиваю людей?! Второй раз, если честно. И я испытал такое наслаждение в тот момент, когда позвонки ублюдка-насильника хрустнули под моим кулаком, что это было сравнимо с оргазмом!

И когда я убивал первого, раздробив ему переносицу, – то же самое! Меня просто колбасило от наслаждения! Когда разделался с третьим, меня аж трясло, так хотелось убивать, убивать и убивать!

А еще – хотелось женщину! Нет, не убивать – взять женщину! Грубо, сильно, чтобы она визжала, стонала, извивалась в моих руках!

Меня снова буквально затрясло, горло перехватило – я представил себе Надю, голую, беззащитную… тонкую полоску волос на лобке, указывающую дорогу к источнику наслаждения, крупные коричневые соски, сжавшиеся в твердые ягоды под дуновением холодного сквознячка из приоткрытой двери в подсобку…

О господи, да что со мной?!

Я поднялся, почти не сознавая, что делаю, встал под ледяной душ, и кожа тут же покрылась мурашками. Вытерся насухо, до красноты, но возбуждение не уходило. Перед глазами – снова Надя, снова трупы, в висках билась кровь, сердце колотилось, грозя разорваться или выскочить из грудной клетки.

И тогда я быстро оделся, открыл ворота, завел машину и выехал в ночь.

Через двадцать минут был уже на трассе, там, где всегда стоят уличные проститутки. Сейчас их почти не было, кого-то уже увезли по хатам, кто-то из них подался спать. Остались только самые страшные, те, на кого не позарились даже пьяные хачики. Или самые жадные, те, кому очень-очень нужны деньги.

Проехав мимо стайки девиц, мерзнувших в своих ярких, аляповато-колхозных нарядах, остановился возле одной – худенькой, простоволосой, покачивающейся на стройных ногах, как береза в поле под порывами ветра. Девка явно была или обколота, или пьяна до изумления. Когда остановился, она, как робот, механически подошла к дверце, не спрашивая ничего у меня в заранее приоткрытое окно, потянула за дверную ручку и медленно, как больной, берегущий свое нездоровое тело, уселась на сиденье. Откинулась на спинку, прикрыла глаза и расслабленно махнула рукой, обдав меня облаком перегара:

– Пъехали! Дгваримся!

Я поддал газу, и с минуту мы ехали молча, не говоря ни слова, я только лишь искоса разглядывал это чудо, впершееся в машину, как метеорит в земную атмосферу. Боковое зрение у меня великолепное, это даже Сазонов говорил. За окном череда ярких фонарей – здесь их никто не трогает, в такие места пешие гопники не добираются, а тем, кто на колесах, лень останавливаться и вылезать. Так что фонари никто не бьет, и в их свете я сумел подробно разглядеть это существо – медленно, но верно сходящее в ад.

Вполне симпатичная девка. Если не знать, что она шлюха, никогда бы на нее не подумал. Больше похожа на студентку, которая приехала из глубинки и еще не научилась одеваться так, как принято в городе. Дурацкие лосины в обтяжку, даже (хо-хо!) леопардовые!

Топик обнимает еще крепкую, небольшую грудь. Волосы, само собой, выбеленные, почему-то считается, что все мужчины любят блондинок, а значит, и все проститутки должны быть блондинками. Личико милое, хотя и вульгарно-потрепанное, с потеками размазавшейся туши, с наведенным румянцем.

И меня снова накрыло. Даже затрясло от желания схватить эту девку в охапку, сжать ее, войти в нее и не отпускать, пока не пройдет дикое наваждение!

Я тормознул, оглянулся по сторонам и через двойную сплошную повернул налево, туда, где вдоль железнодорожного пути проходила огромная труба городской теплотрассы. Вдоль нее пустырь, под трубу можно заехать – никто мне тут не помешает. Когда остановился, девица чуть приоткрыла глаза и скороговоркой пробормотала слегка заплетающимся языком:

– Двадцать баксов, деньги вперед. Минет – десять баксов. Все в презервативе. Анал дороже, но щас без анала – болит. Другой раз.

И начала раздеваться, так же механически, как и шла к машине, – будто робот с раз и навсегда включенной программой. Тело ее было гладким, молодым, но я тут же заметил на сгибах рук следы уколов. Недолго этому телу оставаться молодым.

На вид ей было лет восемнадцать. Мне сейчас все равно. Взрослая женщина, у которой сегодня было… не знаю, сколько мужиков, и думать даже об этом не хочу.

Я отдал ей деньги – в рублях, по курсу, она деловито убрала их в сумочку, откуда достала презервативы. Зубами надорвала пачку и села, уставившись на меня усталым, мутным взглядом. Я понял – стянул штаны, и она сама надела мне презерватив, внимательно осмотрев со всех сторон, видимо, убеждаясь в его сохранности. Я не стал дожидаться, когда она начнет меня возбуждать, сдвинул пассажирское сиденье назад, откинул спинку, насколько это было возможно, – выдернув подголовник, перескочил через ручку переключения скоростей, волоча за собой штаны, застрявшие на правой ноге, развернул девушку спиной и вошел в нее так, что она охнула, выгнулась и возмущенно оглянулась на меня:

– Тише! Озверел, что ли?! Ты мне все порвешь, жеребец чертов! Нежнее! Баб никогда не видел, что ли?! Ой! Черт! Ой! Ой!

Меня почему-то возбудили ее слова. Возможно, потому, что она говорила их девчачьим нежным голоском, а может, потому, что меня сейчас возбудило бы все, что касается женского пола. Наверное, я бы мог в эту минуту трахнуть даже одну из «крокодилиц», которых не захотели трахать даже самые отмороженные и неприхотливые торгаши с овощного рынка. Мне было все равно! Главное – ощущение податливого женского тела в руках, звук хлопков моего лобка о ягодицы, когда вонзался в сочную плоть девицы, ее стоны, вскрики, хлюпанье и неприличные звуки выходящего изнутри воздуха – меня все это заводило так, что я тоже застонал, задергался, обмякнув на ошеломленной, вжатой в спинку сиденья девке. И так застыл, не в силах разомкнуть свои руки, впившиеся в тело партнерши и, наверное, оставившие на нем приличные синяки.

Пришел в себя только минут через десять, с ощущением того, что после долгого похода по пустыне я приполз к грязной, мутной луже, пахнущей лошадиной мочой и дерьмом, и напился из нее, забив желудок благословенной влагой, чувствуя, что меня сейчас вырвет фонтаном этой мерзкой дряни.

– Ну ты и силен! – девушка уже не была сонной и вялой, как зомби, она смотрела на меня с выражением то ли восхищения, то ли страха, а может, того и другого вместе, – давно меня так не драли! Давно не попадался такой жеребец, как ты! Тебе бы я и бесплатно дала! У меня до сих пор матка трясется, вот же продрал! Щас мужики пошли – только бухать! Вставит вялый перец, два раза дернется и спать! А ты… ох, здоровский парень! Я тебе визитку оставлю, ладно? Если чо – звони. Меня Нюся звать. Скажешь, мол, жеребец звонит! Я скидку тебе сделаю! А если под настроение – так просто так потрахаемся! А хочешь – сейчас еще трахнемся? Давай? Бесплатно!

– Нет, хватит… – Я чувствовал себя отвратительно. Совершенно отвратительно! Хорошо, хоть презервативы у нее были. А я ведь до того дошел – если бы у нее их не было, я бы ее и без них, и плевать, сколько мужиков у нее было до меня! Этой ночью, например. И чем она болеет – все равно! А из этих девок процентов восемьдесят – заразные, я точно знаю!

– Жалко! – искренне посетовала она и, натягивая топик, попросила: – Ты меня брось туда, где взял, ладно? Или это… ты в город щас поедешь, да? Выброси меня ближе к центру? Я на набережной хату снимаю, может, подбросишь?

Я кивнул, и через пять минут за окнами машины снова замелькали фонари. Один за другим, один за другим… желтые пятна на грязном асфальте. Выбоины на дороге. Темные ларьки с закрытыми «кормушками», над которыми горят тусклые лампочки… холодный ветер и никакого ощущения весны.

Кажется, так будет всегда – желтые фонари, ночь, грязный асфальт и ничего впереди. Кроме неизвестного и совсем не радужного будущего.

Уже когда подъезжали, я не утерпел, спросил:

– Давно колешься?

– А с какой целью спрашиваешь? – тут же ощетинилась Нюся. – Хочешь герыча подогнать? Так есть у меня. И подгонщики есть. Или хочешь мне мораль прочитать? Так мне пох на твою мораль! Попробовал бы ты всю ночь жопу свою подставлять без герыча – небось не то бы заговорил! Так что не порть мое впечатление о тебе – не писти лишнего, ладно? Тебя как звать?

Она спросила не «как твое имя», а «как звать», и это понятно – кто из клиентов представляется уличной шлюхе? Впрочем, может, кто-то и представляется. Но на всякий случай – вот так.

– Самурай. Зови меня – Самурай! – криво усмехнулся я и припарковался на углу Лермонтова и Смурского переулка. Девушка еще раз оглядела меня, вздохнула и примирительно бросила:

– Ты это… не парься! Вижу, что парень хороший. Не хотела тебя обидеть. У каждого своя жизнь, правда? Зачем лезть туда, куда лезть не нужно? В душу, например. И в задницу! Ха-ха…

Помолчала секунды три, нерешительно спросила:

– Может, все-таки зайдешь? На кофе? Сегодня так не хочется оставаться одной… такая хреновая ночь, что…

Она не закончила, но я понял. Не у одной тебя хреновая ночь, которая, кстати, уже кончается – вокруг светло, а я и не заметил. Розовеет полоска неба, и хотя до рассвета еще далеко, но и ночью этот сумрак назвать уже нельзя.

– А может, я маньяк? – усмехнулся, хотя смеяться-то и не хотелось. – Может, задушу тебя в постели! Откуда ты знаешь, кто я такой? Не боишься?

– Честно? – девушка горько усмехнулась – А мне уже насрать! Придушишь, так и хрен с ним! Только перед этим отдери как следует, чтобы было не жалко помирать! Хоть на том свете будет что вспомнить! Ладно, что уж там…

Нюся вдруг всхлипнула и, прежде чем я успел додумать мысль, что не хватало мне под конец ночи рыдающих шлюх, жалующихся на свою несчастную жизнь, выскочила из машины и побрела к подъезду старой, покрытой потеками пятиэтажки, где растворилась во тьме так, будто старый дом ее мгновенно пожрал.

Я же, выждав минуту, завел двигатель и медленно тронулся с места, сам не зная куда еду. К Сазонову не хотелось, в свою квартиру – тоже, да и на службу скоро идти. И тогда я отъехал метров пятьсот, нашел укромное место под одним из старых тополей, закрыл двери на стопора и, откинувшись на спинку сиденья, попытался заснуть. Что мне и удалось буквально минуты через три. Оно и немудрено – после такой-то ночи!