Под перестук…
Комфорт вагона в сравнении с «царским» был сомнительный, но самый лучший, что отыскалось на Вологодско-Архангельском направлении узкоколейной линии.
Однако император не обращал внимания на эти мелочи. Как и на покачивания, поскрипывания и мерный перестук.
Уже привыкнув к упрощённой орфографии из будущего, он весьма свободно бежал по тексту, и буквально первая пара листов ввергла его в противоречивые эмоции.
Отбросив на стол папку, Николай Александрович откинулся на спинку сиденья – понимание пришло сразу, лишь теплилось ещё неприятие, подсознательное желание отринуть негативное. Но понимание никуда не уходило, более того… мысли совсем заметались, представ хаотичным набором:
«…да, как они смеют?»
«…да кто они вообще такие?»
«…дети кухарок и крестьян, ничтожная смесь с бору по нитке!..»
В долгом осмотре технических примечательностей и обустройства ледокола, почти блуждании по коридорам и отсекам, ему где-то в недрах судна вдруг, хм… приспичило.
Его отвели в ближайшую уборную. Там он случайно и к стыду невольно подслушал разговор в два голоса, доносящиеся из вентиляционной решётки. Тогда он не сообразил, о ком говорившие так непристойно отзывались.
«Вот они последствия упрощения письменности и языка – вульгаризмы, невежество, жаргон!»
И только сейчас, прочитав несколько абзацев, понял, что то небрежение в простонародной манере черни было адресовано именно в его адрес.
«Неслыханно!»
Задыхаясь от возмущения, сжимая гневно кулаки…
«Негодяи!»
Дрожа от гнева, стукнув по столу, звякая столовыми приборами…
«Найти и наказать!»
Теперь стали понятны (более очерчены) мнение и взгляды капитана, его помощников.
«…на мою персону. Какие… какие лицемеры!»
И это их неуловимое пренебрежение…
«…ни веры, ни морали, ни почтения!»
По-другому стал пониматься мерзкий, скрытый контекст документальных фильмов…
«Неужели я так плох?»
Но…
«Господи! Прости, Господи… я не должен поддаваться эмоциям! Несмотря ни на что, эти люди принесут пользу».
И горечь вперемешку с гневом.
«Вот только я в их взглядах являюсь всего лишь инструментом. Инструментом империи. И как выясняется, не самым лучшим. Господи, прости меня за гордыню!»
Тут и наступила очередь «шустовского».
Это пото́м… пото́м он прочтёт дальше, в дрожании рук роняя листы на пол, подбирая, мутнеющим от давящей слезы взглядом перечитывая. Глыкая стаканом примитивную алкогольную анестезию, не веря и веря, клянясь: «Изведу гадкое племя! И дом Ипатьева проклятый снесу!», затылком понимая, что дом-то тут ни при чём.
А пока ещё были первые приличные стопочки-мензурки. Звенящая ложечка в пустом стакане чая.
Прагматик внутри цеплялся за трезвость, но мысли раз за разом возвращались к какому-то непреодолимому неприятию пришельцев. Несмотря на их взвешенную и разумную оценку взгляда со стороны. Со стороны грядущего. На все недостатки и достоинства управления страной, экономические и политические ошибки… всё, на что ему были «раскрыты глаза».
Но он ничего не мог с собою поделать.
«Всё-таки этот чёртов Черто́в был прав – на первом месте всегда стоит личное мнение… Его мнение – императора, самодержца и просто человека. Эгоизм. Потому что не может любой нормальный человек терпеть и смириться с этим».
Снова сжимались кулаки, и уже разогретой кровью наливалось лицо…
«Те неизвестные из воздуховода вентиляции обсуждали его… осуждали! Смели осуждать меня! С аргументами, которые до обидного ранили своей непреложностью. И это их словцо, уничижающее своей простой обыденности, констатацией равнодушия. Мерзкое слово, которым его называли – м…дак!»
