И седы́ твои вопросы

Ничто, оказывается, не проходит так буднично, как приезд самодержца Всероссийского, Московского, Киевского… царя Казанского, Астраханского… государя Псковского… и прочее, прочее…

– Что там, на радаре… хвоста не привели? Мы больше не можем позволить себе импровизаций.

«Ямал» вышел из па́ка, прорезал скопившиеся у кромки скопления битого льда, обогнул отколовшийся здоровенный (километр на километр) кусок ледяного поля и заскользил по открытой воде.

Ветер за двое суток пусть и не особо поменял направление, покрепчал, задув немного восточней, но температура и влажность воздуха изменились, как следствие слегка разогнав туман.

С одной стороны, задолбала эта муть, угнетающая и давящая серой непроглядностью, а с другой, если совсем прояснится (к чему, видимо, и шло), будут они своей красной «многоэтажкой» на виду издалека.

– Во-первых, чисто, – старпом весьма вольно махнул на экран радара, – вон он – «Скуратов», метка совпадает с радиопеленгом. Больше ничего крупного.

– А во-вторых?

– Посовещались мы на вахте… Уж больно шустро англичане отреагировали. А ну-ка: фрахт, припасы, люди, опять же деньги. Либо это экспромт по-быстрому…

– Ничего себе экспромт. Подготовить экспедицию почти «на коленке».

– Либо у них вообще что-то намечалось, и они поменяли задачу. Подготовленные агенты – не проблема. Во все британские экспедиции входили морские офицеры и люди из разведки. Или кто там у них на это время занимался подобным… Так что, скорей всего, непрошеных мы пока больше не увидим.

«Лейтенант Скуратов» выглядел как и прежде, лишь весьма свежий попутный ветер рвал царский штандарт, да людей на палубе наблюдалось чуть больше.

И неожиданно за собой замечалось желание схватиться за бинокль (о, нет, бинокль был уже в руках) и посмотреть!

Ну, как же, целый царь!

– Вон он с бородкой, лупоглазенький.

Андрей Анатольевич чуть не подавился сигаретой, услышав голос из-за спины, гаркнул:

– Вы тут, шельмы, какого?..

Наташа, где-то раздобыв бинокль, в пуховичке нараспашку, навив волосы, зырила на приближающийся пароход. Рядом в нетерпении отиралась буфетчица, невооружённым глазом, сколько ни щурясь, естественно, ничего разглядеть не могла. Но и бинокль у подруги взять не решалась.

«У такой возьми, – помня характер медички, позабавился капитан, – с коготочками-то».

Сто́я на выступающем крыле мостика, Черто́в вдруг заметил, что чрезмерный интерес к новым гостям (а точнее к гостю) имел место быть не только у женщин – то тут, то там на балкончиках и площадках ледокола мелькали люди, все же стараясь не мельтешить и побыстрей скрыться внутри надстройки.

«Ого! Это чего у нас народ – шоу “звезда приехала”? Или пробудились верноподданнические гены векового крепостничества?»

И тут же сообразив, что сам вот тоже вышел поглазеть, мысленно сплюнул: «Это чё? Невольное скрытое холопство, если уж резать совсем самокритично и грубо? Да какого хрена! Соблюсти этикет, и достаточно. Мы и не подданные, и не военные, чтобы строить команду, с флагами и салютами. Царь и царь. Человек, не динозавр».

И тут же сделал себе поблажку: «Хотя… даже приедь президент – этот так… тип на четыре, может чуть больше лет при власти. А царь-король корнями уходит уж больно далеко. Вон он, гад, стоит, подбородок вздёрнув, ногу оттопырив – порода! Хрен с ним. Получит он свой почётный караул из морпехов».

Но всё равно какой-то неприятный осадочек в голове гулял.

– А ну быстро вниз! – рыкнул на женщин и сам пошел в рубку, метая злые взгляды и мысли.

Случайно ли, но встреча (после короткого ритуала приветствий) началась с обеда. Дубасов на правах «старого знакомого» обронил, дескать, укачало их (имея, видимо, Их величество), кусок в горло не лез и условия на «Скуратове» те ещё. Теперь же го́лодны, хо́лодны… Опять же Дубасов был уже ознакомлен с нехитрыми премудростями комфортных кают для гостей, с ваннами, горячей водой…

– Как удачно, – капитан в сопровождении начальника безопасности торопливо поднимался в рубку, – начать общение с небольшого размягчения мозгов.

Увидев, что Шпаковский поглядел немного непонимающе, Черто́в, всё так же быстро топая по трапу, коротко объяснил:

– А когда желудок набьёшь – добрей становишься. Сговорчивей. Налаживание тесного контакта с самодержцем считаю важнейшим в наших планах. Все нити власти и управления страной…

– Империей…

– Да, империей. Всё сходится к нему. От него зависит, какие решения будут приняты. А нам следует завладеть его думами. В общем, чего я тебе это говорю в который раз. Как, кстати, он тебе?

– Да он слегка подукачанный был… аж зелёный.

– Ага, и ты вызвал Богданову.

– Я звонил в медблок, Ка́цу. В смысле Кацкову. А примчалась эта хитрованка с таблетками.

– Н-да. Ладно. И?

– А что «и»? Величество, замечу, не понтовался, в смысле не ходил надутым индюком. Тут скорей проглядывается «рука» Дубасова, рассказавшего, что у нас нравы простые. Смотрел с любопытством, но не выпячивал – воспитанный. И на рохлю инфантильного, вопреки некоторым мнениям, непохож. Взгляд…

– Во-во! Взгляд! – Капитан даже остановился. – Знаешь…

Однако не стал продолжать и также стремительно снова двинул дальше.

Наитием и здравым умом Черто́в понимал – простыми переговоры не будут: «Сначала показ диковинок, охи-ахи, пусть и сдержанно – царь марку держит. Но это так – прелюдия. Но потом именно переговоры. Если не торг. А как же, ёк-макарёк, издалека всё казалось просто и наивно: мы аборигенам, сиречь дикарям, показываем яркие бусы и стальные наконечники против из кремневых. Учим, как делать эти хрен-девайсы, а они нам в благодарность возводят лучшие вигвамы, дают лучших женщин-скво, награды и… “экипажи, скачки, рауты, вояжи… или просто…”. Ох, как не надо бы нам этого “просто”! А каково там ребятам в Питере придворном?»

Дошли до рубки. Раздал распоряжения. Ещё раз осведомился об обстановке вокруг, в частности показаниями РЛС.

– Чисто!

Взгляд «на улицу», в иллюминатор – «Скуратов» под бортом, бушпритом, как унылым носом, водит слегка на волне. Прячется от ветра и свежего зюйда за «спиной» ледокола – «Ямалу» это волнение практически незаметно, а тоннажу шхуны ощутимо.

– Что там у нас на обед? Давай в ма́лом зале сядем. Распорядись.

– Хорошо, – Шпаковский выразительно глянул на своего помощника, перепоручая, и вернулся к разговору. – Оне изъявили желание ознакомиться с «летающей машиной».

– Романов? – сразу поняв, кто «оне». – Когда это? Что-то я не слышал.

– Ты как раз с Рожественским расшаркивался. И на фига ещё и его притащили?

– Погоди. Но если гонять вертол… то матросы со «Скуратова» лишку увидят, что недопустимо. Либо нам отбегать…

– Либо Престину на время свой экипаж загнать в трюм.

– Точно.

После таблеток от тошноты, а скорей всего горячего ду́ша, Романов появился в совершенно уравновешенном состоянии, подлинно представ в том самом образе, которым там, в будущем, наделяли последнего русского царя, обвиняя в мягкости. Хотя, скорей, это была сдержанность. Сам он больше помалкивал, едва кивая, давая возможность говорить за себя, словно следуя одной из трактовок древней идиомы «короля делает свита».

Следующий за ним тенью Ширинкин со всей любезностью поблагодарил за оказанное гостеприимство.

– Знаете ли, мы совершенно тайно и… м-м-м… налегке… э-э-э… покидали Соловки. Личных вещей взято было совсем… хм-м… чтобы не привлекать внимания…

Появившийся следом из своей каюты Дубасов, с военной прямотой, не медля, заявил о том, что «неплохо бы перекусить».

Не обошлось без маленького курьёза, о чём шепнул занимавшийся бытом гостей старпом. Ширинкин, либо неправильно поняв, либо перепутав, умудрился напшикаться туалетным освежителем воздуха. Для него это запах лимона из замысловатой штуки, а искушённым местным – подчёркнуто туалетный, приевшийся ароматизатор. Вот он и «благоухал».

Капитан незаметно показал всем «своим» кулак, чтоб не вздумали ухмыляться. Потом, улучив момент, подчеркнул:

– И поправлять его уже не надо. Уедет дня через три, и все дела. А так оконфузим.

Разместились на обед в малом конференц-зале.

Капитан не сел как обычно во главе, а приказал подать и разместить равноправно – типа глаза в глаза. По-переговорному. Хозяева с одной стороны длинного стола, гости с другой.

Теперь случилось и обратить внимание – все усато-бородатые (верней прибородистые) дядьки, усевшись, степенно перекрестились, лишь для проформы пошлёпав губами – типа молитва.

Всем гостям, кроме самодержца – за пятьдесят. Пожалуй, самый… неприступный (именно это слово быстрей пришло на ум), самый неприступный, как броненосец – это Рожественский. Лицо немного одутловатое, но весь такой – благородная осанка и всё, что этому сопутствует.

Дубасов чуть улыбается из-под своих кайзеровских усов, как кот на мышей – у него фора, он тут уже был, освоился. Ширинкин, как и Дубасов – без бороды, но с небольшими усами. С виду добродушный, в меру полноватый, глаза с хитринкой, но ни на ком не задерживаются – смотрит за всеми сразу. Сказано – начальник охраны. Его фельдфебели остались за дверью – эдакие… здоровенные крепкие усачи.

Волков тоже хотел пару своих крепышей включить в караул, но капитан не одобрил.

– Не хрен тут яйцами меряться. Нам на своём судне остерегаться нечего.

Сам Романов посвежел, сошли мешки под глазами, усы расправил, привёл в порядок свою пролезшую местами щетину (во время перехода на «Скуратове» так качало, что никто не рискнул подбриваться опасной бритвой). И восседал, ненавязчиво разглядывая интерьер, совершенно одобрительно щурясь на герб России, висящий на стене.

Оказывается, мелькнувшей буквально минуты на три медички с таблетками он не забыл. Напрямую о ней не стал интересоваться, лишь сторонне заметил:

– У вас на борту есть и женщины…

«Каков хитрец», – догадался Черто́в, отвечая.

Романов сделал какие-то свои умозаключения и посочувствовал:

– Наверное, у вас там остались жёны… Тяжело?

– Лично я не женат.

– Как же так? Вы уходите в море… приятно, когда ждут на берегу.

– В море. Во льды. Бывает и на полгода. И зачем мне это: волноваться, чтобы с ней ничего не случилось, или переживать, что это случится с её согласия.

Его величество припух, обдумывая.

А в целом от обеда Черто́в ничего не ждал, в смысле серьёзных разговоров.

Так в принципе почти и вышло – ненавязчивые вопросы: «У вас общий котёл с командой или?..» – «Сухая заморозка? – А это как?» – «А где у вас курительная комната? Не угостите сигаретой из грядущего?» – папиросы царя Николая, оказалось, совсем отсырели.

А ещё незначительные комментарии блюд – заурядный «советский оливье» заинтересовал неожиданным подбором ингредиентов.

А еда – обычный бы обед (суп, второе, салат, фрукты, коньяк – к спиртному они благосклонно, как за здрасьте), но видимо, пиетет перед монаршей особой не миновал и шеф-повара. Тот достал что-то из своих запасников – подразнообразив стол, украсив блюда, разложив приборы как истинный ресторатор.

Черто́в знал, что его помощники (ещё с военных училищ) всему этому этикету (с вилками, ложками) были научены. Да и сам он… Но, вероятно, делали что-то не так, судя по быстрым переглядам оппонентов.

Тем неожиданней было замечание величества, показавшее, что он всё подмечает, обдумывает и делает свои выводы.

– Когда сходятся люди незнакомые друг другу, следует проявлять деликатность, допуская скидку на традиции и нравы, – произнёс он это ни на кого не глядя, вроде бы и ни для кого, но как-то по-особенному, дав понять, что свита свитой, а главный тут он.

И ещё чуть погодя вставил своё веское:

– Всегда существует конфликт отцов и детей. Я вот только сейчас стал понимать устремления своего отца – государя Александра Третьего. Хоть всегда продолжал и буду следовать его заветам.

Черто́в сразу понял намёк – им, живущим в конце девятнадцатого – начале двадцатого, будет очень сложно, даже немыслимо принять правила двадцать первого века.

Был ещё момент, когда Черто́в думал, что его кондратий хватит.

Все уже так… подъели, подпили, единой беседы уже не вели.

Словно улучив момент, император обратился непосредственно к капитану:

– Фёдор Васильевич говорит, что ваше судно рассчитано на переоборудование во вспомогательный крейсер по военному времени?

– Да, это так, – непринуждённо ответил капитан, – но это было бы нецелесообразным в сложившейся ситуации. У нас другая ответственность…

– Военная служба освобождает от чувства личной ответственности, – и поглядел испытывающим взглядом, по-птичьи склонив голову, – и здесь, в суровых льдах, могут оказаться противники.

На миг Андрей Анатольевич похолодел, подняв к лицу бокал, делая вид, что пьёт, чтобы монарх не видел его переменившегося лица́́.

«Мать моя женщина! Что он хочет этим сказать? Они каким-то образом узнали о расстреле англо-норвежцев, что устроили морпехи старлея? Неужели было два судна? Свидетели? Или кто-то всё же ушёл?»

Сердце бу́хнуло всего один раз, влив в зазвеневший мозг очередную порцию… секунда, две, и Черто́в с водопадным облегчением сообразил: «Да это ж намёк! Проба пера по предложению пойти в подданство! Вот дурень я старый!»

Потом, в промежутке, лейтенант Волков подметит не без уважения, заметно сменив своё мнение о самодержце:

– А ампиратор-то – тихушник. Но с подковыркой.

Улучив момент, шепнёт и Шпаковский:

– Сложно.

С этим мнением будет согласен и капитан: «Действительно, непрост. Ожидали мягкого, смотрящего в рот на великие откровения, а приехал… однозначно наполненный определённым, скрытым смыслом. Так и хочется огласить с бессмертно-гайдаевским прищуром: “Царь не настоящий!”».

Андрей Анатольевич не считал себя великим психологом, но по должности ему приходится разбираться в людях.

Он давно уже понял, что в больших коллективах, когда у людей разное воспитание и взгляды на жизнь, быть просто по-мужски прямым и искренним не всегда достаточно.

Что он видел сейчас?

«Я-то думал: как сложно с Дубасовым, ан нет. Вон Рожественский совершенно закрытый тип. Конечно, ему не очень радостно – просрал эскадру, проиграл сражение. Но, видимо, царь по-прежнему ему доверяет, раз взял с собой. А теперь он (Рожественский) сидит с такой рожей, словно это мы виноваты в Цусиме, коль именно мы принесли эту дурную весть. А то не удивлюсь, что и вовсе не верит. Упёртый же наверняка. Типа приехали, гады, оклеветали его такого расчудесного. Впрочем, может, я и ошибаюсь. Не расспросишь же… Но самым непростым, я уже вижу, оказался Николай. Эти его недомолвки и прощупывания смахивают на… “дворцовые интриги”, будь я проклят. И на кой нам это надо – соблюдать такие вычурные политесы. Блин, и ведь не скажешь, хлопнув по рюмахе и по плечу самодержца: “А давайте по-простому. Ага по-нашенски, по-бразильски!” Не поймут-с».

Чуть погодя, когда у него появилось время, Черто́в попытался упорядочить свои думы, пробуя просчитать различные ситуации. Что-то, отложив в «отдельную папку», что-то отставив на «рабочем столе» на виду, отделяя зрелое от преждевременного, нужное сейчас и возможно-вероятное потом. А когда его уж совсем понесло по этим мыслесплетениям, только удивлялся величию человеческого разнообразия и вариаций: «Так и руку Бога почувствуешь на себе, помня о его подарке выбора. Х-х! Вот только не стоит усложнять. Всё наверняка окажется прозаичней».

Сейчас же его снова прервал царь – обед плавно подходил к концу, в уши фоном вливался разговор самодержца с начальником безопасности судна:

– Вы хотели бы посмотреть ледокол на ходу?

– О, полноте. Нет нужды, я верю Дубасову. А вот летающая машина… Крайне любопытно. Обяжете. Насколько это безопасно?

Последний вопрос императора уже предназначался капитану, и Черто́в, выгребая из своих дум, ответил немного невпопад:

– Да, конечно. Вертолёт уже готов к полёту.

Финальным аккордом застолья была блажь начальника безопасности всё из той же серии «удивить, поразить». Капитан одобрил – вполне в пафосе предков.

Вспыхнул экран, заиграло «Синее море» «Любэ». Но клип – личная подборка Шпаковского, капитана второго ранга запаса, старпома ракетного подводного крейсера стратегического назначения. Нарезка. Что-то ещё из советской военно-морской хроники – лучшее. А в основном в идеальном цифровом качестве ВМФ России задвухтысячной.

И ничего, что подобные видеокартинки ушли с ноутом и ребятами в Питер, и наверняка высокие гости уже видели нечто подобное.

Сейчас, на дюймах большой «плазмы», с акустикой… даже кэпа пробрало.

Адмиралы замерли. Николай-самодержец туда же – в придыхании. А когда прозвучало «мы вернёмся, мы, конечно, доплывём», Дубасов сглотнул, пробормотав:

– Нам бы такую, да перед боем… матросиков воодушевить.

Ширинкин тот вообще, видимо, видел впервые… с отвисшей челюстью.

Признаться, ракетные надводные корабли, без огромных башен и стволов, с клипперными носами против угрюмых нынешних броненосцев выглядели элегантными серыми лебедями.

А вот подлодки – это да! Чёрные туши, погружённые в воду… и логика с воображением достраивали диаметр окружности подводного корпуса. А маленькие фигурки на спине левиафанов говорили о размерах… Впечатляло!

Потом, когда докрутило, доиграло, изумлённый генерал переспрашивал:

– Сколько тонн? Четырнадцать? Как у броненосцев… А скорость тридцать узлов? Под водой? О господи, я не спрашиваю про вооружение!

На возвышении юта, где вертолётная площадка, холодный ветер, свист турбин, молотящие воздух винты. Имперские «господа-товарищи», взирая на воющую машину с укромно спрятанным трепетом, ссутулились, сжались непроизвольно, от пронизывающего ветра, от опасения мельницы лопастей над головой.

По левому борту притулился «Скуратов». На палубе только Престин и его помощник – для них это зрелище тоже впервые, и ничто не мешает им смотреть.

Первым Ширинкин – полез в проём сдвижной двери как в прорубь. Глаза человека жили отдельно, крича: «Боимся!» Его жандармы наверняка были заранее благодарны, когда их отстранили от воздушной службы. Зато охранять императора вызвался старший лейтенант, да ещё с таким воодушевлением…

«А ведь Волков, кстати, был одним из тех, кто рьяней и презрительней всего осуждал Романова в слабости, – вспомнил капитан, – а тут такая подножка. Парень наш воинственен, а царь хоть и не тянет на полновесного полководца, однако неожиданно оказался весьма и загадочно крут. Не теряем ли мы нашего бравого морпеха? Да нет, должен понимать, что его специфика куда как шире, чем просто быть при царе охраной. Давая Волкову порезвиться, как в случае того безумного экспромта на снегоходах и катере, можно подспустить его воинственный пар. Но в то же время это повод повышать амбиции. Хотя парень он, несмотря на гору мышц, неглупый. В конце концов, мальчикам многого не нужно. Еда, пиво и чтоб шкура убитого им зверя прикрывала задницу. И женщина, конечно. Следует потом расспросить его… напрямую, чтоб знать наверняка – не строит ли он карьерные планы? Какой солдат не мечтает стать генералом».

Следом за величеством в вертолёт кильватером полезли адмиралы. Съехала, закрываясь, дверь, машина набрала обороты, плавно отрываясь от площадки.

«Молодец Шабанов, не рысачит. А то как… – капитан хохотнул, – как по салону понесёт памперсным запахом! Да, ничего. Ветрено, но без порывов. Так что безопасно. Зато туман ушёл, солнечно – далеко поглядят. Ещё одно зрелище. Минут пятнадцать полёта им за глаза хватит».

Сзади шумно задышал и чихнул Шпаковский:

– Вот зараза! Простудиться ещё не хватало. Я установил.

– У всех?

– Да-да. Хоть и у их величества каюта побольше, но вдруг они решат посовещаться у того же Ширинкина. А адмиралам так… на всякий случай.

– Не найдут?

– Обижаешь…

«Ерунда это, конечно, – посомневался Черто́в, – не та компания в попутчиках у царя, чтобы обсуждать серьёзные вопросы. Но было бы любопытно послушать его приватное мнение – как ему наши предложения. Послушать без купюр – какие он держит взгляды на нас, и вообще планы. Мало ли…»

– Интересно, а Романов часом сам с собою не разговаривает в минуты одиночества?

– Так… э-э… – не врубился Вадим. – А! Ты про это? Может, и побормочет чего. Я ж ему камеру аккурат на рабочем столе воткнул, как лампу. Тетради там стопочкой, карандаши-ручки, если вдруг поработать вздумает перед сном… Он же любитель дневник вести. Правда, хрень всякую писал – про погоду и воро́н.

– Как-то не вяжется…

– Ну да. Удивил сегодня Николаша. Может, эти дневники вообще фальшивка? А давай у него спросим…

– А давай не давай! – почему-то разозлился Черто́в. – И без того в голове мозги выкипают.

– Вертаются никак? Что-то быстро.

«По улице слона водили». Иначе и не скажешь. Его величество ходили, осматривали судно. Сначала прошлись по бытовым помещениям: спортзал и тренажёрная комната, сауна, бассейн, каюты команды (сам попросил). Оглядели библиотеку, камбузный блок. Затем была очередь технических и отсеков управления.

Практически везде встречались члены экипажа. Кто их надоумил и научил (капитан тихо фигел), но эти «негодяи» при виде царской особы вставали и браво (не орали), но громко так: «Здравия желаем, ваше императорское величество!»

Романов всё это воспринимал как должное, но Черто́в-то видел – почти прикалываются. «Стервецы. Доиграются у меня».

Помимо вопросов по тем или иным техническим особенностям ледокола, Николай II нет-нет, но соскакивал на другие темы. Было понятно, что ледокол ледоколом – любопытно, интересно, но мысли императора витали в более высоких сферах. И личностных в том числе. На очередном вдумчивом перекуре император, щурясь на испускаемый дым, с притворным равнодушием спросил:

– Скажите, господин Черто́в, что говорят обо мне там, в будущем? Каково мнение людей и историков?

– Разное, ваше императорское величество. История, она как проститутка, ложится под того, кто её имеет… э-э-э, уж простите за вульгаризм, кто её пишет. Кто-то вас хвалит, кто-то ругает…

– И в чём обвиняли? – мгновенно сверкнул беспокойством монарх. – Суть?

– Суть в том, что вы… не познали вкус власти. Не в полной мере.

– Вкус власти? – отстранённо пробормотал самодержец, даже усы опустились уныло. И было видно, как прямо на глазах, понимая фокус формулировки, император приходит в тихое ожесточение, проскрипев самому себе: – Грабли!!! Какой каверзный инструмент судьбы. Поучают периодически, когда наступишь. Но куда лучше, чем «крест». Этот тащить всю жизнь!

И нервно докурив остаток сигареты, колеблясь, желая ещё о чём-то спросить, лишь кивнул, дескать, «продолжим осмотр судна»:

– Надеюсь, мы ещё вернёмся… поговорим об этом.

Казалось, что зал управления реактором, с пультами, мерцающими мониторами и контрольными лампами, десятками кнопок и тумблеров уязвил императора:

– Я видел быстродействие ваших счётных машин и как ловко с кнопками управлялись ваши люди. Не значит ли это, что ваш ум быстрее? У людей, живущих на сто лет вперёд, я имею в виду.

– Не быстрее, – не скрывая недоумения, ответил капитан, – но рассчитан на быстродействие, как вы сказали, «счётных машин». Мы привыкли к мгновенным ответам и строим свою реакцию с учётом быстрого решения. Сто лет слишком малый срок, чтобы изменить гомо сапиенса.

– Позвольте, что вы хотите этим донести?

– Вам известно такое понятие – «селекция»? Да? Так вот… Хм… знаете, есть такой старый анекдот, где у британского лорда спрашивают о секрете выращивания английского газона с идеальной травкой – меньше дюйма. А тот и отвечает: «Следует регулярно поливать и косить траву… двести лет». На самом деле гораздо меньше. Потому что растения стоя́т на низкой ступени в эволюционном развитии. Сколько сотен лет потребовалось людям, чтобы вывести нужные породы собак, лошадей? Человек же более высокоорганизованный представитель животного мира. Вершина, так сказать, эволюционной лестницы. Для того чтобы выделить, улучшить и закрепить в человеке какие-то свойства, потребуется… не знаю… наверное, тысячу лет. Именно сейчас, кстати, в начале двадцатого века так популярна наука селекции человека – евгеника.

Понял ли что из сказанного император, но искренне возмутился:

– Человек есть творение Божье…

«Ага. Вам бы говорить. Какая царско-королевская династия не несёт на себе следов инбридинга?» – Черто́в, не удержавшись, кинул быстрый взгляд на императора, словно пытаясь отыскать на его лице следы деградации. Естественно, вслух был предельно тактичен:

– Да. Согласен, что в этом вопросе присутствуют ещё этические и моральные аспекты. Но я говорю о науке.

Избежать чрезмерных подробностей о типе двигателя для ледокола оказалось ещё проще, чем с Дубасовым, которому объяснили при его первом посещении, что топливо смертельно ядовито и требует повышенных мер безопасности при эксплуатации.

В этот раз для начала капитан решил немного умаслить:

– Господа. Сей корабль, судно есть продукт эволюции кораблестроения. Созданный на русской земле. Опытом и знаниями русских мастеров. В копилку которых в некоторой степени вложились и вы.

Показав гигантское машинное отделение с турбинами, генераторами, электродвигателями, императорскую делегацию подвели к толстым многослойным стёклам, за которыми был реакторный отсек, и предложили, если они желают продолжить осмотр, экипироваться надлежащим образом и пройти внутрь.

Тут же (исключительно брутально) появился вахтенный механик, наряженный в радиационный костюм, в противогазе, один вид которого уже остудил энтузиазм императора поглазеть вблизи на секреты технологий из будущего.

Вдобавок главный физик судна доверительно предупредил, что даже в таком защитном костюме находиться внутри долго не рекомендуется из-за угрозы для мужской потенции.

– По-моему, переборщили, – шепнул капитану Шпаковский, когда гости поспешили подняться наверх. – Романов так вообще весь побелел от страха за свои тестикулы.

– Наверное, для него это и ещё вопрос престолонаследия… разве нет?

– А я теперь сто пудов уверен, что наши там, в Питере, ему про рождение пацана всё-таки рассказали. Хрен отвертишься от такого. Вопрос, сказано ли было при этом про гемофилию… если инфу выдавали по частям?

Черто́в задумчиво прикусил губу:

– Если б Николай знал про болезнь своего сына, вряд ли бы сдерживался. Уже бы спросил.

Рассказать о наследственной проблеме Черто́в рассчитывал уже здесь: «Если переговоры с императором будут проходить в положительном ключе – хорошо. Но если возникнет щекотливая ситуация и нужны будут аргументы в каком-нибудь споре – оказание посильной медицинской помощи мальчику было бы своего рода козырем. Как бы цинично это ни звучало».

Высокопоставленные гости стояли на верхней палубе, вдыхая морозный воздух, щурясь на ослепительную белизну лежащего неподалёку ледяного поля. Их верхние одежды остались в тамбуре у кают-компании. По-быстрому отыскали тёплые куртки, и теперь, что царь, что его свита, выглядели весьма презабавно в ярко-красных пуховиках.

Николай опять курил.

Поднимаясь с аппаратной, на палубу вышли как раз там, где стояли зачехлённые вездеходы. Тент одной из машин был слегка откинут, чтобы можно было проникнуть в салон. Внутри копошились два матроса из боцкоманды.

– Что здесь происходит? – строго спросил капитан.

– Так… боцман велел. Проводим опись комплектации.

– Это самоход… автомобиль? – спросил Романов, увидев выглядывающее из-под брезента колесо.

– Совершенно верно, ваше величество, – ответил Черто́в, – специальная модель для бездорожья.

Николай с минуту молча разглядывал салон через открытую дверь. Потом почти по-мальчишески спросил:

– И можно на ней прокатиться?

– Можно, – не сдержал улыбки Андрей Анатольевич, – только для этого придётся пройти немного во льды, выбрать местечко почище, неторошенное. Спустить краном машину на снег. И пожалуйста.

Естественно, Николай не отказал себе в удовольствии увидеть «Ямал» в действии – стоял на крыле мостика, глядя вниз, как с треском лопаются льды, вдавливаемые корпусом ледокола. И внезапно снова задал посторонний вопрос, заставив Андрея Анатольевича скрипнуть зубами от неожиданности и удивления:

– Джугашвили! Ваш эмиссар упоминал некоего Джугашвили, который оказался, как сказали, весьма умелым администратором, государственного мышления и уровня.

«Это что такое было? – тихо опешил капитан. – Я не ослышался? Во даёт Алфеич. Ну кто его просил. Вот дурило».

Вслух же прокашлялся:

– Есть такое дело.

– Но он же революционер. Его цель – разрушить самодержавие, империю.

– За любой революцией стоит адреналин индивидуума и жажда власти. Но в итоге все эти юноши с «горящим взором и пламенным сердцем», если их не сожжёт сама революция, перевоплощаются в аристократов или в бюрократов.

– А чем же вам так не угодила аристократия? – зацепился Николай.

– Аристократия в большинстве оглядывается на своё прошлое.

– А как же «помнить своих предков, свои корни»?

– Как только человек начинает кичиться своей родословной больше, чем дает он сам, тем сильнее напоминает старого импотента.

И опять монарх надолго замолчал, обдумывая сказанное.

«Чёрт меня подери! – Андрей Анатольевич не на шутку встревожился. – Не сказал ли чего лишнего? Вдруг он примет это на себя?»

И поэтому нарочито громко сказал в рацию:

– Стоп машина! Что ж, ваше императорское величество, место вполне подходящее для автомобильной прогулки.

И подметил: «А о Сталине словно и забыли».

Если вертолёт показался императору чересчур шумным, несмотря на открывшиеся прекрасные виды, то от поездки на автомобиле он был в полном восторге. Машина-вездеход, для искушённого жителя двадцать первого века скорее грубоватая, Николаю показалась верхом комфорта, мощи, скорости и лёгкости управления (при коробке-то автомате и усилителе руля, ещё бы). Особенно когда он сам получил возможность порулить.

– Когда, когда мы сможем производить такое чудо? – был первый вопрос, едва перевозбуждённый император ступил на борт ледокола. И не дослушав долгих объяснений, что нужно для основания производства хотя бы чего-то подобного, неожиданно вспомнил:

– А знаете, где я ещё не был на вашем судне? Я не осмотрел лазарет, – стрельнув взглядом на капитана, Николай попытался изобразить бесстрастие, но голос приобрёл скорее вкрадчивые нотки. – Не просветите, Андрей Анатольевич?

«Ого, – подумал Черто́в, – уже Андрей Анатольевич».

– …а Наталья Владимировна свободна… м-м-м… так сказать, сердцем?

«О-о-о, – протянул мысленно капитан, – вот оно чего его в медблок потянуло. Погарцевал немного на коне и сразу себя джигитом почувствовал. Баб-с, точнее Наташу нашу ему подавай! Вот тебе и верный семьянин, вот тебе и “любимая Аликс”. Ну-ну. Николаша-то ещё тот кобелёк!»

Вслух же:

– Ох, вы и вопросики задаёте, ваше величество. Откуда ж мне знать, что у кого на сердце.

– Да? А как вообще хрупким дамам на корабле, в дальнем походе, в мужском коллективе?

– В наше время женщины не так уязвимы и беспомощны, – ободряюще улыбнулся Черто́в. И добавил: – Ровно до того момента, пока сами не захотят этого. Что касается Натальи Владимировны, то барышня она порядочная и ничего лишнего себе не позволяет.

– Так что ж! – самоуверился император. – Когда у вас тут время ужина? Всенепременно пригласить к столу ваших дам-с.

«Эк его понесло», – незаметно ухмылялся Черто́в, отдавая нужные распоряжения.

Конечно, посещение лазарета было поводом лично пригласить «многоуважаемую Наталью Владимировну».

Медблок осмотрели бегло, и единственный комментарий случился по возращении, когда блуждающая улыбка монарха сменилась на некоторое время озабоченным раздумьем.

Андрей Анатольевич уже и не удивился, когда Романов снова обратился к проблемам империи. И понял, что спровоцировало его вопрос – их главный судовой врач Кацков (а за глаза, да и в глаза и без обид Кац) был человеком если не яркой, то нескрываемой семитской наружности.

– Почему среди большинства революционеров так много нерусских? – спросил царь, приостановившись. – Я понимаю ещё, что бунтовщики поляки. Но иудеи…

– Обиженный народ. Черта осёдлости. Вот так они и реализовывались.

– Так что же, пустить их в центральные губернии? Или они желают отдельную свою, – в голосе самодержца явно прорезалось презрение, а затем и сарказм, – в Сибири.

– У нас есть такой анекдот… не анекдот, а так…

– Ваши анекдоты немного непонятны… но давайте уж.

– Когда в будущем люди стали расселяться в космосе (это пока выдумка, но с прицелом), каждое государство пожелало иметь исключительно свою планету. Их так и называли Новая Россия, Нью-Нидерланды, Второй Китай и так далее… И только израильтяне попросили ещё на каждой из этих планет маленькую автономию…

– Евреи получили свой Израиль, – не дал закончить монарх, – у вас там?

– Да, и это было опрометчиво.

– Почему?

– По разным причинам. Но знаете, вот так чтобы все евреи собрались и стали жить в одной, но своей стране – таки нет, – не скартавил, но немного передразнил капитан. – А вообще, ваше величество! Ну их, а? Сто́ит ли уделять иудеям так много внимания. Постоянная с этими евреями этническая спекуляция. Что в прошлом, что сейчас, что потом. Это всегда была больная тема, при этом ими же подогреваемая. Что ни давай, всё одно найдут повод для скорбного нытья, одновременно возомнив себя исключительными. Это болезнь всех народностей, которые вдруг посчитали, что им причинили обиду в масштабах их этноса.

А вечер, можно сказать, удался.

– Я поговорил с нею, – шепнул начбезопасности.

– Не посрамит? – полушуткой спросил Черто́в.

– Сказала – будет блюсти, но шанс трахнуть целого царя не упустит. Ты ж её знаешь. Но я ей вообще-то, чтоб лишнего ничего не сболтнула.

Капитан понимающе покивал и вспомнил обстоятельства устройства на работу медсестры Богдановой. Фактически это была его протеже – попросил за свою давнюю бывшую племянник.

Деваха была себе на уме и свободна в поступках. Сразу было поставлено условие: чтоб никаких отношений с членами (хы, с членами) экипажа, по крайней мере на судне.

И надо сказать, договору она следовала строго.

«С царём тут другое дело», – Черто́в с укоризненным вопросом поглядел на помощника:

– При всей деликатности, иметь лишний, пусть и сомнительный, рычажок давления на самодержца не помешает. Но хоть убей меня, попахивает пассивным сутенёрством.

– Да ладно тебе, – поглумился Шпаковский, – это ж счастье, когда боевая задача выполняется в удовольствие.

За ужином царь подпил, но ухаживал за Натальей исключительно галантно.

Та то рделась, то заносилась, в меру умничала, и смеялась… не как дура. Хотя тоже немного была подшофе.

Вообще, местные особо не злоупотребляли – «дырка» в строгом «сухом законе» возникла только из-за этикета. Честно говоря, и гости пили умеренно, включая окрылённого самодержца, так что до «танцуют все!» дело явно не дотягивало. Скорей наоборот – устали, насытились, захмелели. Черто́в уже откровенно маялся, пряча в кулак зевоту, выискивая повод, как бы попочтительней улизнуть – в душ и койку. «Спать, спать, спать!» И не заметил, как кто-то воткнул фильму, оказавшуюся «Иван Васильевич меняет профессию».

«Замечательно. На середине, когда увлекутся, я под шумок и свалю. Плевать на этикет. Я капитан – у меня могут быть дела. – Ещё подумал: – Какой удачный выбор. Чей, интересно?» И услышав благодушного самодержца: «Это вы с намёком, милейшая Наталья Владимировна… решили показать именно эту комедийную картину?», одобрительно удивился: «Умничка какая. Как в тему!» И досмотрел почти до конца, больше забавляясь на реакцию царя на царя.

И ничто не предвещало завтрашних разногласий и трений с монаршей особой.

Проснулся от телефонного звонка внутрисудовой связи. В дверь каюты постучали практически следом. Машинально посмотрел на часы – 02:00.

– Что? – крикнул через дверь, стаскивая рубашку со стула.

– Буза!

Подстегнул с одеванием и, уже на ходу натягивая китель, шёл с вахтенным матросом по коридору.

– Один из адмиралов, – пояснял по пути посыльный, – пошёл… куда, так и не говорит. Морпех непонятно где как раз был. Прозевал. А этот, расфуфыренный в эполетах, налетел на камбузника, а тот якобы не оказал ему должных почестей. Превосходительство в крик! Примчалась охрана, затем вторпом. Но, видимо, ему авторитета вторпома недостаточно.

Дошли быстро – всё на одном ярусе.

Лампы горят ярко, но всё словно в мутновато-жёлтом цвете. В коридоре совершенно нереально толпятся всклокоченные… вторпом, матрос-камбузник, вооружённый морпех, Рожественский в застёгнутом мундире, раскрасневшийся, шипящий почти непонятными междометиями… И всё как и рассказал вахтенный.

Глядя на эту картину, капитан, наконец, выветрил сонный сумбур из головы. Психанул: «Какого чёрта этот самодур… Да он же пьян!»

– Господин вице-адмирал! Распоряжаться и «ставить под ружьё» будете на своих эскадрах! И уж поверьте, матросики-братушки вам воздадут. А здесь командую я! Это мои люди. И наказывать или поощрять – это мне решать! Извольте пройти в свою каюту и не нарушать режим! О вашем поведении, можете не сомневаться, завтра будет известно императору!

Рожественский, сверкнув глазами, шумно пыхтя, как всё тот же броненосец, было ломанулся мимо капитана…

– Вам не туда. Ваша каюта в другой стороне!

Броненосец Рожественский врубил реверс, затем обернулся:

– Думаете, государь не знает? Думаете, нам ничего не ведомо?

И, будто и не заметив увязавшегося следом в сопровождение морпеха, громко потопал по коридору в свою каюту.

Думал – уже не заснёт. Психи крыли, ворочали, пинали подушку, мяли простынь.

«Что за м…дак? Вот так дуболомно и эскадру просрал. Что он имел в виду, говоря “государь всё знает”? Чего он вообще шарахался по судну? Завтра старлею накрутить по дисциплине его орлов по самое не хочу!»

Но сон пришёл. Как пуля в висок. Рваный, тяжёлый, с кучей гротескных кровавых картинок. И как итог – утро не доброе, утро туманное.

Выдернуло штатно – по будильнику. И тут же снова тревожно тренькнул телефон.

– Начина-а-ается!

Взял трубку:

– Да!

Заспанный (по голосу) Шпаковский:

– Император требует аудиенции.

– Это из-за Зиновия? Ты знаешь?

– Знаю. Но… по-моему, что-то ещё.

– Что? С чего взял?

На том конце трубки шумно вздохнули:

– Ты ж ушёл. Кыно кончилось. А он давай просить… да хрен там просить! Как само собой, дескать, «куплю самоход»! «Макара» типа. Я ему на пальцах разъяснил, что он хоть и под охраной, но всё равно будет кататься по улицам Петербурга. И налицо не просто футуристический дизайн, сама концепция наведёт умные головы на ненужные мысли!

– Я понимаю, что это неприемлемо, – перебил капитан, – ну и?

– А он обиделся, дебил-инфант вылитый. Потом вспылил. Как же – он весь такой «Всея Руси…», а ему отказали.

– Потом?

– Ушёл с Богдановой. И утихло. Уложила, ублажила… Я перенервничал, сам никакой. Короче, спать лёг. Будит меня помощник – как раз с Рожественским закончилось. Утихомирили.

– Утихомирил, – с укором поправил Черто́в, имея в виду себя.

– …тут мне помощник докладывает, что царь к себе в каюту дёрнул.

– Быстро.

– Ага. Скорострел. Она его сама проводила.

– Ты с ней говорил? Она ему… – послышался робкий стук, – погоди… я сейчас.

Положил трубку на стол. Открыл дверь – медсестра.

– Ага! Сама пришла! – Глянул на телефонную трубку и не стал отбивать – пусть послушает. – Заходи, рассказывай.

– Сдаётся, дура я, капитан, – прямо с порога и категорично.

Черто́ву всегда нравилось это её резкое «капитан». Не «товарищ капитан», и уж не «господин», а вот так просто – «капитан».

И главное, произносилось с каким-то полным признанием главенства. С безапелляционным подчинением.

«Потому и терплю».

– И? Чего было?

– Да ничего не было… – запальчиво, не оправдываясь.

– Ты мне эту дурь бабью брось! Эту «ромашку»: было – не было. Мне до твоего междуножья дела нет. По существу давай!

– По существу? – потупилась. – Стал расспрашивать за политику. Устройство государства, кто у власти… Отшутилась. Он немного попыхтел, пытаясь меня подловить невинными вопросиками.

– А ты?

– Я ж не дура. Всё поняла… включила «дуру». Он пошёл в обход – заговорили за мою работу. За медицину. Вдруг заинтересовался – стал спрашивать про евгенику, селекцию…

– Ага, – понял, откуда ветер дул. – И?

– Я и выдала ему о наследственных злокачествах английской королевской семейки!

– Про гемофилию? Ты-то откуда знаешь?

– Да все кому не лень об этом трещали ещё до приезда царя… в столовке, в курилке. Глухой услышит. Я и проштудировала. В конце концов, у меня медицинское образование!

Черто́в поднял со стола трубку:

– Ты слышал? Это она как на базаре – облаять конкурентку: твоя баба… в общем, хромая твоя Аликс! А Ник, не будь дурак, сплюсовал два и два. У Каца материалы по болячке и профилактике готовы? Ага. Тогда пусть будет на подхвате. Так же в ма́лом зале. Отбой.

Монарх явился со всей своей свитой. В атмосфере помещения витала напряжённость. Жандармы, оставшиеся за дверью, сверлили глазами с нескрываемой подозрительностью. В этот раз их дублировали морпехи, и кэп не стал возражать по этому поводу.

Даже Дубасов, который всё это время непроизвольно выступал связующим звеном во взаимопонимании, глядел строго и мрачно.

«Впрочем, на чьей же ему ещё быть стороне. А ведь насколько доверительным был приезд самодержца со столь малым сопровождением, – только сейчас удивился Черто́в, – без гвардейцев охраны, всего лишь с двумя жандармами».

Но мысль о физическом устранении или взятии царя в заложники лишь шорохом прошлась где-то в глубине сознания, как совершенно бесперспективный и неприемлемый вариант: «Хочет поговорить о своём будущем отпрыске. Дело-то весьма интимное, а привёл всю делегацию. Как бы его вытащить на конфиденциальность».

Но Романов и сам хотел некоторые моменты обговорить приватно. Свиту, вероятно, прихватил для уверенности. Оставив всех в конференц-зале, прошли вдвоём в офис капитана.

Андрей Анатольевич не знал, насколько затянется разговор, и привычными движениями поставил электрочайник, с удовольствием отметив, что пару свежих булочек принесли и сюда: «Шпаковский, конечно. Только у него есть ключи».

Молча кивнул, показывая на выбор – чай или кофе. Увидев реакцию гостя, сообразил, что с точки зрения этикета совершил ошибку – царю так не предлагают.

– Изволите чаю, кофе, перекус, ваше императорское величество?

Едва хлебнув первый глоток, Николай заговорил исключительно холодным тоном, тем не менее пытаясь быть корректным:

– Путешествуя по Китаю, мне довелось услышать одну восточную поговорку: если не знаешь, как поступить, сядь, поешь…

Черто́в только сейчас заметил, что пока он возился с сервировкой, одна булочка уже пропала в монаршей утробе.

«Ну да. Время раннее, и ещё никто не завтракал. Но что он хочет этим сказать?»

Осторожно спросил:

– Вы не знаете, отправлять ли корабли через Арктику?

– Эскадра уже в пути.

– О как! Так в чём же сомнение? Странная поговорка.

– Почему же?

– Как я предполагаю, когда начинает работать желудок, к нему отливает кровь, в том числе от головы. И ты ленивей начинаешь думать… строить логические цепочки.

– В естестве природы, человек – это божье существо с инстинктом на уровне животного.

– И что ж говорит вам ваш инстинкт?

– Вы знаете, почему я приехал сюда, в эти отдалённые края, бросив все важные дела? Не только поглядеть на ваши диковины. Ваш посланец господин… Гладков. Он был очень убедителен. Сказал, что здесь будут даны все ответы. Без сомнения, можно было бы вызнать всё и у ваших эмиссаров, применив… (мне советовал генерал Ширинкин), применив особые меры допроса, – император неприязненно повёл плечами, – но очень уж много чего полезного привнесло ваше появление. Не хотелось портить отношения. Однако прошёл день, а вы всё ходите вокруг да около… Почему вы не сказали, что мой сын будет болен?

И прежде чем Андрей Анатольевич собрался ответить, самодержец сам сделал предположение, чем показал, что как бы там ни было, а кое-чего у потомков он уже нахватался:

– Слона едят по кусочку. Правильно? Вчера ваш помощник за столом озвучил эту концепцию.

– Вы правы, – поспешил согласиться капитан, – всему своё время. Человек ещё не родился. Вмешательство на данном этапе невозможно. И решать проблемы (при таком их количестве) удобней по мере их поступления. Наш судовой врач подготовил материалы по профилактике и нивелированию симптоматики этой, к сожалению, неизлечимой даже в наше время болезни. Но облегчить страдания и продлить жизнь вполне по силам. Насколько я знаю.

Глаза Романова блеснули надеждой, затем он встрепенулся и снова показал дворцовую дрессировку – посмотрел с величавой неблагосклонностью:

– Вы сказали о проблемах. Политический кризис в империи? Об этом вы тоже умалчиваете. Неужели вы думали, что вам удастся что-то скрыть от нас?

– То, что вам рассказали наши эмиссары… – начал Андрей Анатольевич и запнулся: «Хорошо бы знать, что ему вообще известно, что ему наговорил Гладков. Вот же чёрт!»

Государь высокомерно фыркнул:

– Детали… вас выдавали мелочи. В ваших синема-хрониках другие флаги, штандарты на кораблях, знаки отличия, оговорки и остальное…

– Но…

– Вы, видимо, многое отринули, позабыли. Но мы-то нет. И это сразу бросалось в глаза. Не считайте себя умнее других! – В тоне монарха сквозило убийственное небрежение.

– Мы просто не хотели на вас взваливать всё разом, давая возможность осмыслить и вдумчиво подойти к каждому вопросу.

– Опрометчиво, милейший! Знание картины целиком может дать более глубокий и перспективный план – как сделать так, чтобы избежать ошибок и заранее удалить виновных! Или в лучшем ключе исправить уже совершённое, – император говорил медленно, явно вспоминая с чужих слов.

«А если виновен ты сам, царь-государь всея?..»

– А вы уверены, что у ваших аналитиков (министров, финансистов) хватит данных, – хотелось сказать «ума», но воздержался, – просчитать путь настоль далеко? Всегда существует фактор непредвиденного. Например, только наше появление уже многое меняет. Мы ещё почти ничего не сделали, а уже наблюдается реакция по ту сторону баррикад. У потенциальных противников. Утечка информации. Прямо из Петербурга. Из самых высших кругов.

– Вы меня имеете в виду? – негодуя. – Да как вы смеете?..

– Ну, зачем же вас. И без вас хватает. Люди есть люди. Я говорю о банальных эмоциях и амбициях кого-нибудь из стоящих на вершине власти. Или при ней. Всегда остаётся место алчности, жажде власти, глупости. Трусости, в конце концов.

– Я не боюсь, – вскинул подбородок самодержец.

«Блин, я ему про Фому, а он мне себя-Ерёму выпячивает», – капитан тяжело посмотрел на упрямо нежелающего понимать собеседника. Но не преминул заметить:

– Героизм генерала отличается от отваги простого солдата. Лидер страны, лично оскорбившись, и отважно, – Черто́ву не удалось скрыть оттенок сарказма, – объявляя войну, тем самым обрекает на смерть тысячи своих солдат, сам оставаясь… в штабе.

– Но я, даже являясь самодержцем, не могу принимать эгоистичных решений. И это правильно. Как вы только что сказали – личная обида лидера не должна влиять на рациональность принимаемых решений. В государственных масштабах.

– Зачастую рациональность подменяют личными финансовыми интересами приближённых к монаршей особе. Например, откаты при военных заказах. Надо называть фамилии и титулы?

– Я догад… знал. – Казалось, что Романову стало стыдно. И вновь упрямо: – Часто тот или иной выбор не сильно отличаются в качестве. Можно съесть грушу, а можно яблоко. И то и это фрукт.

Император указал на тарелку с плодами на столе. Затем, чуть поколебавшись, взял яблоко и надкусил его.

Андрей Анатольевич не сдержал мрачной улыбки: «Царь ещё тот фрукт. С фруктом».

– Однако замечу, вы всё-таки взяли яблоко, посчитав его красные бока за спелость. А оно кислит. Могу ещё предположить, что вы побоялись, что сочная груша испачкает бороду и мундир. А это зимний, твёрдый сорт. Вот видите – мы подошли к вашим субъективным взглядам и решениям. К вашей личной ответственности и власти.

И снова стал совершенно серьёзным:

– В стране грядут большие перемены. С большей долей вероятности, что страшные и кровавые.

– Вы полагаете, в империи было без бунтов и крови? Предостаточно. Меня этим не удивить.

– Да, могу поверить. Готовы ли вы держать бремя власти? Совмещая рационализм с интуицией, – и не дав собеседнику вставить и слова, продолжал рубить фразами: – Я говорю о тирании. О военной диктатуре. Когда усмирять придётся не только дремучих бедолаг крестьян, но и своих холёных офицеров и прочих дворян. Зажравшихся фабрикантов. И князей, которые великие. Нельзя быть со всеми добрым. Нельзя, будучи самодержцем, жить на авторитете предшественника.

Романов побелел, его ноздри раздувались, воспалённые глаза горели, но голос не выдал и капли гнева. Ни даже волнения.

– А иначе?

– А иначе предательство. И гибель.

– Что-о?!

– Смерть для индивидуума это личная трагедия. Для исторической личности в некоторой степени это следующий шаг, пусть последний, иногда решающий, но далеко не конечный в его хронологии.

Николая слегка покоробило при словах о смерти.

– На что вы намекаете? Потрудитесь объясниться!

– Вас, например, объявят святым.

«Какова ж сила слова, – удивился Андрей Анатольевич, глядя на застывшего императора, – вот буквально пять минут назад он метал громы и молнии. Пару слов – и он прислушался. А теперь и вовсе напуган. Всё-таки пластилин. Но мять его нужно постоянно. Уедет в Петербург, и контакт потерян. И там другие манипуляторы. Будет ли толк от моего бисера?»

В дверь постучали, и Николай от неожиданности вздрогнул.

– Кто там? – спросил Черто́в и узнал голос старлея. – Входи.

Первым высунулся Ширинкин, кинул коротким взглядом:

– Государь, у вас всё в порядке?

– Да, да. Идите, идите. Не мешайте! Хотя нет! Постойте! – Император повернулся к капитану. – Чтоб не тратить время попусту, пусть они приступают – согласуют действия, условия, начнут составлять предварительный план по проводке каравана Северным проходом. Мы с вами закончим и присоединимся. Ваши помощники уполномочены?

– О да. Разумеется!

Произошла немая сцена: Черто́в молча взглянул на старлея, отдавая распоряжение.

Тот кивнул.

Получил свой повелевающий взгляд и Ширинкин, по-военному отчеканив кивком в ответ.

Уходя морпех и генерал тоже молча метнули пытливые взгляды на мрачного императора и выжидающего капитана.

Дверь захлопнулась громче, чем следовало, снова дёрнув по нервам гостя. Какое-то время он молчал, затем поднял твёрдый взгляд:

– Мне надо знать.

– Мне проще будет вам показать пару документальных фильмов, – предложил капитан.

«Плохим вестникам иные короли в своё время головы рубили. М-да. Одно дело, я буду ассоциироваться с обвинениями… другое дело документ. А я лишь так – за что купил, за то продал», – Черто́в привстал, собираясь включить компьютер. Увидев, что резко вскочил и гость, удивился:

– Простите, вы куда?

– Вы же намерены нам что-то показать?

– Посмотреть можно и здесь. К тому же я не думаю, что адмиралам нужно знать то, что будет показано.

Монарх хотел что-то возразить, всё ещё нацеливаясь на выход, но был остановлен почти вкрадчивым:

– Будут ли генералы так радеть за службу и царя, узнав, что тот в 1917 году отречётся от престола?

– Фу, зараза. Накоптил.

Дым сносило прямо на ледокол, на мостик, где стояли капитан и помощник по безопасности.

«Лейтенант Скуратов» развёл пары и отчаянно дымил, спеша, увозя императора и остальных гостей обратно на материк.

– Не так я себе это представлял, – Черто́в чиркнул зажигалкой и жадно в два присеста высмолил полсигареты.

– Да-а, Николаша злой как собака поехал. Что у вас там вообще не заладилось?

– Такой сумбур. Сейчас вспоминаю, аж не верится. Словно бури солнечные по башке лупили. И я его сначала обухом по голове – про отречение и смерть.

– Про дом Ипатьева? – решил уточнить Шпаковский.

– Нет. Образно. Он прихренел, но потом взял себя в руки. По порядку не получилось. Перво-наперво, конечно, о своём Алексее всё вызнавал. Про болезнь. Я втолковал, как мог. Смирился на вид.

– А про расстрел?

– Веришь, нет? Но до Ипатьева не дошли. Попросил письменно, намереваясь потом прочитать единолично.

– Испугался.

– И я так думаю. И… наверное, понимаю. Не позавидуешь.

Неожиданно пришло молчание, как будто по усопшему… неловкое. И радовало, что в руках были палочки-выручалочки для таких случаев – сигареты.

– Ну, так вот, – прокашлялся капитан, – перешли к политике и остальному. Я ему заготовочку купированную поставил – документалку видео! А они, представляешь, там в Питере ещё по первым нашим материалам просекли, что мы не обо всём говорим. Далеко не наивные оказались. Вероятно, что-то и из наших ребят вытрясли. Хотя божился, что не обижали. И получилось, что всё заранее спланированное не то чтоб покатилось к чёрту, но покатилось. Быстро корректировал по ходу. Приходилось выдёргивать другие материалы, примеры. Представляешь, однажды заскочив аж в восьмидесятые брежневские.

– Ого! Это в какой теме?

– Да всё то же – что люди ничему не учатся, раз за разом наступая на одни и те же грабли. И добреньким совсем быть никак не получалось. Величество постоянно требовал ставить на паузу, порой перематывать назад…

– Ты гляди, освоился!

– Ага. Требовал объяснений и комментариев. И получилось по-дурацки – хотел быть третейским судьёй, а нет-нет да и срывался на правду-матку. А ещё и на советы, которые ой как ему не нравились.

– А конкретней? Про самодержавие?

– Про самодержавие вообще старался не заикаться, даже про конституционную монархию, зная его бзик и заветы папаши. Но он сам…

Андрей Анатольевич стал вспоминать, пересказывая вслух, обрывками, а потом восстанавливая полную картину.

– Чем же так плох самодержавный строй? – В голосе императора запальчивость, обвинение и обида, что ли…

– Самодержавие тормозит развитие науки, основываясь практически на феодально-торговых отношениях, – после секундной паузы ответил капитан.

Монарху тоже понадобилось пару мгновений, чтобы понять смысл. Кивнув сам себе, он продолжил допытываться:

– О либерализме вашем я уже наслышан. Но ваша диктатура?..

– Медленными шагами модернизацию экономики не провести – страну сожрут раньше. Оружие будет такое, что просто пушечным мясом противника уже не остановишь. – Дополнив в думах: «Впрочем, и пушечным продолжали останавливать. Не только во Второй мировой, и гораздо позже».

– А дальше?

Капитан и не заметил, что замолчал, обыгрывая воспоминания:

– В целом про индустриализацию тридцатых годов у меня получился почти сорокаминутный ролик. Рассказать об этом почти правдиво, со всеми перегибами – как тянул за уши страну, в прямом смысле, Сталин, было чрезвычайно необходимо. Мягкое, почти либеральное самодержавие Николая Второго так не сможет.

– А дальше? – переспросил Шпаковский.

– А дальше Романов понёс ахинею! «Смеете учить нас! Да вы отринули веру! Безродные!» Дескать, «неблагородная кровь»!

– Орал?! – удивился Шпаковский.

– Нет. Он не тело́к, но всегда такой… сдержанный. Пф! Не хватало, чтоб на меня на моём судне ещё кто-то орал! Но бубоносил, типа: я есмь царь, помазанник и… про Бога, веру, душу мать.

– Остужать подобный догматизм лучше всего, выдав что-нибудь за рамками образования оппонента. Чтоб умно, веско и непонятно, – подсказал помощник.

– Я ему и выложил, назидательно и издевательски…

Заговорив о вере и поминая Бога, Романов безотчётно забе́гал глазами по углам помещения, выискивая икону. И не найдя, исказился почти страдальчески лицом, упрямо перекрестился.

Черто́в только поразился этому и всё же смягчил тон:

– Вера, ваше величество, находится в диаметрально противоположной плоскости от науки. А наука говорит, что у всех людей на планете кровь делится на четыре группы и резус-факторы. Кровь разных людей с одинаковой группой можно смешивать, и вполне вероятно, что облегчая страдания вашего сына, ему при переливании подойдётздоровая кровь какой-нибудь розовощёкой крестьянки. И вообще, если уж говорить о вере, все мы от Адама и Евы. А согласно раскопкам археологов и научным исследованиям, прародина человека – Африка, где ныне негритосы, извините, голожопые проживают. Вера, религия, ваше величество – это тоже своего рода феодализм. В наше время (там, в двухтысячных годах) так страдают верой только мусульмане (почти в фанатичных формах), где сохранились феодальные системы управления. Несомненно, управлять безграмотным богобоязненным народом легче, но из необразованных крестьян инженеров не вырастишь. А без инженеров не проведёшь индустриализацию. Феодализм устарел.

– И что?.. – Император пытался возразить, запнулся, нашёлся: – Что плохого в патриархальности. В вековых традициях?

– Но вы же отказываетесь от пролётки в пользу автомобиля? Прогресс…

Возникла пауза. Шпаковский, не доставая пачки из кармана, выуживал очередную сигарету. Капитан недоумённо уставился на давно потухший окурок, затем снова вдаль – над морем снова туманило, и «Скуратов», постепенно погружаясь в серую пелену, медленно терялся из виду. Передёрнул плечами:

– Холодно. Пойдём в офис. Там поговорим.

Спускались вниз.

– В целом про российский уклад так ни к чему и не пришли. Хотя я особо и не стремился. Мне главное было договориться о наших перспективах по обустройству, по созданию базы. В принципе, общий план ему ещё Гладков привёз. Но сам понимаешь, что детали, даже общие детали без имперских чиновников не решить. Главным для меня было его согласие. С другой стороны, место всё равно пустое. Практически не обжитое. И к вопросу о расценках он адекватно отнёсся, особенно когда я ему сравнил Петра Первого на парусных галерах и, например, подкрепив в виде броненосца «Три Святителя». Не совсем корректно, у нас, конечно, не боевая машина, но он смысл понял. Вот с этого момента я додумался и видеозапись включил. Бумаг мы никаких не подписывали, но если что, будет чем подтвердить его слово. Чего, наивный? – покосился на помощника Черто́в, когда тот цинично хмыкнул. – Ну, а как же оно – царское слово? Они ж благородные… Ай, ну, ладно. Потом поговорили с ним о внешней политике, и представь… он часом не англофил?

– Да хрен его… Жёнка же британка. А что?

– Знаешь, что он выдвинул, когда я ему вкратце описал мироустройство после мировых войн, как амеры у англов всё одеяло утянули на себя? Про закат Британской империи? Предложил подкинуть эту бомбу англичанам, и, дескать, они будут все прямо так благодарны русскому царю, что плюшки понесут на блюдцах. Конечно, высказал это как мысли вслух, типа «а если…». Но знаешь ли…

– Это он союзника приглядывает. Понимает, что одному не сдюжить.

– А почему же не немцы?

– А чёрт его знает? Может, с братцем Вилли не контачит.

– А может, что немцы вечно нарываются и регулярно огребают. Я же ему показал про две мировые войны. Кто, с кем, почему и результат.

– А англы кинут. Однозначно.

– И немцы могут кинуть. И кинут.

– Лишь два союзника…

– Знаю, знаю. Тут такая грань… Но видишь – понимает, что могут и всем скопом накинуться. Сколько раз такое было… и будет. С патентами, кстати, за границей наш оптимизм немного придётся поумерить – если только всякую мелочёвку, что-то по типу скрепочек…

– Их вроде бы как уже патентнули…

– Хрен с ними. Патентовать придётся лишь что-нибудь простенькое, так как джентльмены могут запросто поменять правила. С них станется. Но главное, Николаша-царь пафосно подытожил: «Мы принимаем ваш прожект!!!»

– О-о-о-о! Да у тебя здесь…

На столе в офисе, помимо кофейных чашек и пустых тарелок, благоухали остатками коньячные бокалы, лежал раздербаненный шоколадный батончик известного бренда.

– Уехали, наконец, – ворчливо, по-стариковски шагнул через порог Андрей Анатольевич, скидывая куртку на стул, – вылакали четверть запаса, и экипаж мне разлагали, высокородные гады.

– Так, может, доразлагаем её? – Помощник указал на подмигивающую янтарём початую бутылку виноградного дистиллята.

– По чуть-чуть, – не стал кочевряжиться капитан.

– Хэх, – залпом выпил Шпаковский, сморщившись, – не понимаю я ваш коньяк.

А следом уже удовлетворённо:

– Если человек и создан по образу и подобию, то Бог был точно алкоголиком. Уж по крайней мере, известным любителем выпить.

Получив лишь немой вопрос, пояснил:

– А спроста ль печень у человека единственный орган, который массированно регенерирует?

Черто́в только улыбнулся, оставив занимательную гипотезу без комментариев.

– Видал, как батончики с орешками по вкусу царю пришлись? Чем не коммерческий проект?

– Таких проектов у нас по сотне на каждый карман.

– Взял…

– Что взял? Кто?

– Николаша целую коробку батончиков взял. Сказал, кондитеру своему покажет. Понравилось. Хочет для себя и на Европу гнать. Производство.

– Ему сейчас только шоколадками и заниматься. Скорей девкам… детям своим гостинцы повёз. И Алекс беременной. Слушай, а она же вот-вот родит. То-то он помчался… подкаблучник.

– Может, оно и к лучшему? – потёр ощетинившийся подбородок капитан. – Мужчины, в отличие от женщин, более склонны к авантюрам – половые издержки эволюции. Самцы более агрессивны.

– А чё не так? – заметно захмелев, спросил Шпаковский.

– Стойкое ощущение неувязочки у меня… к ситуативной адекватности нашего Николая, понимаешь ли, Романова. Может, бабонька его образумит. Если совсем не шпиёнка. Я как думал-то! Как обрадуются, как побегут с распростёртыми объятьями. Потому что мы предлагаем дело. Большое дело. А они… я говорю «они», потому что за самодержцем кто-то же стоит. Так вот, они либо дураки – не понимают, либо это хитрый торг.

– Ты мне скажи, ты за Россию-матушку или за металл, что презрен? – под шумок цедил в бокал из бутылки Шпаковский.

– Я за то, чтоб никакая держиморда, начиная от высокобродий до высочеств, не крутила на нашем поте свои гешефты, – Черто́в сердито отобрал у наглеца бутылку и плеснул себе. – Тем более что я ему указываю месторождения, где то золото, коим он с нами может расплатиться. Но нам сейчас это золото никуда не впёрлось. Нам – земля с домами. Кобелям нашим – «бабы, водка, гармонь и лосось». На первом этапе…

– Это его личное, эгоистичное играет, – выдвинул сомнение помощник, – кабы всё спокойно было в империи… а так – война на грани провала, революция. Потом ты его напугал смертностями. Вот и прёт приоритетное – личное.

– Такое обидное ощущение, что мы просто не нужны.

– Это кажется. Это мы понимаем, сколько всего несём. А у него главенствуют иные заботы.

– Да кто против, – слегка вспылил капитан и поводочному опрокинул жидкость. – Вот попали бы мы в одних трусах в этот век, в это время. И ни паспорта, ни прописки, ни порта приписки, ни счёта в банке, ни чинов, ни званий. «Не мышонок, не лягушка, а неведома зверушка». Примчали, не важно как, к царю, да: «Поможи, царь-батюшка, а мы тебе секрет “медной горы”, вот тебе мост “анженерной системы и машину с керосиновым двигателем”, а ещё совет, “не чисть ружья кирпичом”!!!» Тут – да. Пусть выкочевряжится, сомневается. Но мы же сила! Не голые-босые. Блин, ну почему я не командир атомного крейсера? Вот тут действительно с ракетным аргументом бы заявился! Чего он нос воротит, царь недоделанный?

– Все всё понимают. Из прослушки…

Капитан вскинулся взглядом на помощника, дескать, «неужели что-то важное?». Но тот заговорил совершенно буднично:

– На Колу прибыла высокопоставленная комиссия – осматривают места под военную базу. В точности где Североморск будет. Но бухту – губа Вьенга, якобы оставляют за особым поручительством. А это, брат, одна из наших забивочек. Значит, всё идёт нашим умыслом. Вот так. Как я понял, ещё намечается исследовательская партия и в Чёшскую губу.

– Чёшскую. У этого варианта есть свои плюсы, и он мне больше нравится. А кто с кем? Я имею в виду, чей разговор срисовал?

– Зиновий…

– Рожественский? – протянул Черто́в, снова принявшись задумчиво водить большим пальцем по щетине подбородка.

– Заметил? Рожественский при обсуждении и согласовании перехода эскадры, как и дальнейшем планировании боевых действий, показал себя вполне грамотным и адекватным военачальником. Даже в мелочах. Вон, Дубасов видел же в хрониках морских сражений Второй мировой зенитные расчёты в касках. А именно Рожественский вспомнил о характеристиках новых японских осколочно-фугасных снарядов. В общем, Зиновий-то не таким уж и м…даком оказался, как Новиков-Прибой описывал. Быстро сориентировался – хоть какая-то безопасность для пожарных расчётов и прислуги малокалиберной артиллерии.

– Очередным немецким угольщиком – партию германских пехотных шлемов пикельхельм? – «Пикельхельм» Шпаковский произнёс с заминкой – вообще удивительно, как запомнил это слово на дойче. – Ага! У них, по-моему, ещё шишаки дурацкие…

– Поспиливают индивидуально на сувениры, – капитан разлил остатки, – я вот что подумал. А не специальная ли то была провокация… с пьяной бузой Рожественского? Не прощупывал ли нас величество?

– Да вряд ли. Слишком похоже на тайны мадридского двора. Скорее, свита играла короля.

– Э? – недоуменно попросил пояснений.

– Они чувствовали настроение своего верховного, вот бессознательно и борзели. М-м-м-н-н-да. Кончился, – это помощник о «пятизвёздочном», – Чёшская губа, оно, конечно, более закрыто, эдакий «карман», вроде и в стороне, и «железку» тянуть всего сто с лишним кэмэ до Архангельска. Места́, правда, глухие, болотистые…

– Не болотистей Архангельска…

– …но загадывать туда я бы повоздержался. Ты, кстати, заметил, как Николаша за своими тылами следит?

– А-а-а-а, ты про то, как он постоянно поправляет складки под ремнём на спине?

– Ага, особенно когда волнуется. Я ещё вчера, как заикнулся о «вольном городе» – думал, он кителёк свой порвёт, так одёргивал. Не хочет он терять контроль над нами. Боится. А в Кольском заливе, подле военно-морской базы, под дулами орудий кораблей, мы у него аккурат под присмотром будем.

– Завлекает в ловушку подчинения, – с каким-то загадочным выражением проговорил Черто́в, – но статус особый нам я выбил…

– На словах?

– Пока да. Покрутил носом, усами пошевелил, но с весьма решительным видом сказал, что «высочайшим указом подпишет», с вердиктом «быть посему!». И пусть под боком у базы флота, территория у нас будет со своей администрацией и законами.

Как бы подытожив, Андрей Анатольевич устало опустился в кресло, чувствуя: ох, и вымотали его эти двое суток. Снова выплыл разговор с монархом, как раз таки про базу, территории и приоритеты.

– А зачем вам такой большой военный контингент… пушки? – Романов, смешно подняв удивлённые брови, разглядывал предварительный план-набросок городка: корпуса лабораторий, цеха́, прилегающие строения, казармы, охранный периметр. Всё с условными обозначениями, в том числе и огневых точек, с проставленными цифрами единиц артиллерии, пулемётов, личного состава.

– Тут весьма всё условно. Специально для наглядности. Чтоб было понятно, что не от прихоти, а по факту. Естественно, бо́льшая территория потребует иного подхода к обороне. Ещё надо учитывать, что опытовые разработки перейдут в стадию малых серий, а это повлечёт расширение производств, соответственно и всей зоны. Поэтому закладку надо производить из этого расчёта. Всё будет зависеть от места. Мы предложили варианты. Ваше слово – где?

– Господи! А минные поля, а орудия береговой обороны? Вы собрались держать осаду? Против промышленных шпионов?

– А почему бы, например, англичанам, узнай они о нас, не предпринять рейд? С целью захвата или уничтожения. Вы разве не допускаете подобной вероятности?

Их величество безо всякого удивления задумчиво покивал, тем самым показав, что главных мировых морских разбойников с их неоднозначной политикой со счетов не сбрасывал.

– Однако… однако у вас и материковая сторона предполагает оборонительный вал…

– Вам мало Севастополя и Крымской войны? Или нынешнего Порт-Артура?

И в этом случае император молча согласился.

«Чего он сомневается? – совершенно не понимал Черто́в. – Мы же не собственную армию набираем (хотя свои отряды натаскать из местных не помешало бы). Охранные функции будет нести гвардия или другие императорские части».

И почти принуждённо вымолвил:

– Ваше величество. Вы, может, не запомнили – я вам описывал неприятные периоды из будущей истории страны, когда к власти приходили прозападные или откровенно безалаберные правители-транжиры.

– Это про царя Бориса-пьяницу?

– Можно сказать и царя. История имеет свойство повторяться. Было Временное правительство, были во время гражданской войны правители, которые раздавали земли российские. Я ни в коем случае не пессимист и надеюсь, – Черто́в, наверное, с долей театральности прижал руку к груди, вворачивая: – С Божьей помощью, нашими и вашими стараниями мы не допустим прихода к власти продажных мерзавцев. Но! Но а вдруг? А? Временные правительства на то и временные. Они сгинут, их свергнут. Но нам на их период надо будет продержаться. За периметром. Не дать разграбить наши наработки, продать их… не важно, на запад, на восток. Лишь бы не достались чужакам. Для того и подход к обороне более чем серьёзный.

«Ага, ага, – притаилось злое и ненарочное, – а если уж и случится власть советская, чтоб на анархическом этапе всякие “матросы железняки” не шибко тут нам…»

Хотел ещё сказать (вспомнив, как английские родственники отказали в убежище царской семье), что царь-император может, если что, и сам перекантоваться на северной базе, но…

«Во-первых, и базы той ещё нет. Во-вторых, Романов угроз для себя и на́ дух не видит – возьми ещё и сочти это предложение как проявление эдакой вассальной (или наоборот) дерзости. “Ему – целому ого-го-го всея Руси… какие-то приблудшие – убежище!..” И, в-третьих, чего вообще обещать? Может, и не захочется привечать загнанного “хозяина земли русской”. Мало ли как оно там повернётся?»

Дурная фантазия сразу нарисовала картины, как с моря высаживаются и настырно осаждают англо-американские интервенты. Откуда-нибудь с юго-запада ломится Юденич.

На востоке, с далёким прицелом разворачивается Колчак. А боеприпасы не вечны!

«Кстати, обязательно наладить химическое производство. А также закупить станки под производство патронов и снарядов!»

И всю эту «шайку» в конце концов перемалывает Красная, народная и исключительно непобедимая армия.

И как быть, если на их территории будет укрываться «живое знамя монархизма», со всей династией, а под стенами уже стои́т прагматично-циничный Троцкий-Бронштейн, с группой зачистки, во главе которой – несравненный Пётр Лазаревич Войков (по непроверенным данным – Пинхус Лазаревич Вайнер).

«Вы бы стали дружить с человеком по имени Пинхус? Я – нет!»

Призывный голос помощника «вздрогнем», плеснувшего по бокалам очередную порцию коньяка, вырывает из домыслов, чтобы… Чтобы влив в себя и совсем уж захмелев, опять отпустить сумасшедшее воображение.

И его понесло, возвышая птичьим полётом и выше – всевидящим оком над сиюминутным и безбрежным, заплутав и в прошлом и будущем: «И как же оно всё взаимосвязано, как закручено между собой. Меж собой и порознь! Кто мы и что мы – связанные паутиной сюжета под названием “эпоха”?! Хотя “эпоха” – это слишком громко – в нашем случае лишь век, лишь малая его часть. Эпизод! Лихолетья! О да! Лихолетье! Если бы не вывернутое наизнанку время и непредвиденный выкидыш в виде “нас на атомной скорлупке” в ледовом океане времени! Если Вселенная при всём видимом гравитационно-орбитальном порядке допускает и проявления хаоса, то время… почему бы ему не взбрыкнуть? Почему бы нет? Маленькое проявление неповиновения порядку, стечению самого себя – его величества времени в другое русло! И вот тебе – мы тут! Пока там мифические небесные жители (небожители) сообразят и обнаружат нестыковку-хроновыверт и кинутся исправлять… Много дел можно наворотить, покуда…

А покуда вот она планета – совершает своё предрасположенное вращение, сменяя день и ночь. Вращая и перемешивая во вселенском коловороте людские биоритмы и чаянья (почувствуем себя уж исключением), связанные прямыми и незримыми нитями.

Там за проливами и океаном – финансисты, политики САСШ и Великобритании… не понимающие этих сумасшедших русских – куда? Куда они по неизведанному Северному пути? В чём подвох?

А вот уже в скором времени затрясётся на стыках подлатанной “чугунки” от Исакогорки до Питера, наливаясь “шустовским”, император всея Руси Николай Второй или просто отец и муж… дрожащими пальцами держа принтеровскую распечатку с убийственным текстом про Ипатьевский дом и даже… И даже… а были ли там фото? Ох, не помню.

И где-то в тех же вагонах едет медсестра, а по начальной профессии – детский врач Богданова Н. В. С полным (но ограниченным) набором по переливанию крови и знаниями по одной специфической болезни – их подленький крючок для самодержца (мужа, отца и просто уязвимого человека).

А в то время как медленно “выгорали” урановые стержни в “реакторных топках”, жадно пожирали свой кардиф бронированные углееды Особого (арктического) отряда 2-й Тихоокеанской эскадры. Переполненные живыми и мёртвыми неприкаянными душами.

Почему “и мёртвыми”? А что для вечности месяц, полтора? И для тех… кому уже суждено умереть от шимозы, от шрапнели осколков, от счастливой и быстрой (если уж уготовано) – те считай уже и не живые. Их души уже знали, уже трепетали в преддверии падения иль вознесения. Это знание передавалось носителям, и самые из них нестойкие начинали метаться во сне, а по побудке роптать, крестясь: “Куда нас грешных во льды, во стужу, на убой, на смертушку!”

Сидели под домашним арестом в Санкт-Петербурге пришельцы – эмиссары притаившегося во льдах корабля из будущего. Хотя не столь угрюмо всё было – пусть и под охраной, но Гладков посещал немногочисленные лаборатории и производства, встречался с самим стариком Менделеевым и ещё пока наивным “радио-Поповым”.

И сержант-морпех выезжал, так сказать, в поля, удивляя казачков-пластунов и некоторых пехотных полковников (что ж поделать – большие генералы витали в других сферах).

А метнуться всевидящим оком туда, на Дальний Восток – там отбили очередной штурм на подступах к Волчьим горам защитники Порт-Артура, умыв и умывшись кровью.

А на другом фронте генерал Куропаткин скрепя сердце бросил на отражение очередного отчаянного самурайского наступления, в контратаку, крупные силы и был неожиданно удивлён результатом, немедленно кинувшись строчить рапорт-телеграмму о победе. По правде сказать, победа была так себе… локальная.

Заметил ли чересчур осторожный генерал, что просто почти дословно выполнял кричащий приказ их столицы?

В своей каюте на “Микасе” мрачный адмирал Того, получив от “друзей”-англичан подтверждение, что русские послали корабли в северные широты, склонился над картой с циркулем, уже прикидывая, как организовать дозор вспомогательными судами и где на непредвиденный случай в узостях расставить минные банки. Честно говоря, немного не веря, но… “эти северные варвары на многое способны”.

А думки-гляделки снова поползли на макушку матушки-Земли (что ж поделать, коль полжизни отмотал в этих местах). Белое безбрежье дышало своей загадочной жизнью, проминаясь и вспухая поступью приливов, вылизываясь тёплыми течениями Гольфстрима. Треща, ломаясь, дрейфуя, влекомое ветрами и силой Кориолиса, открывая полыньи и чистые участки воды… так нужные им в этом скором и важном переходе».

Голос помощника опять уронил с небесных сфер на землю, не сразу неся понимание, о чём он вообще…

– Зря только Новикова-Прибоя на фрагменты порвали. Протупили предки. После того, сколько мы им инфы по войне предоставили, так мало сделать…

– Да, – всё ещё витая в облаках, согласился Андрей Анатольевич, вспомнив, что на совещании были предоставлены последние сводки по боевым действиям на Дальнем Востоке. Фактические, а не те, кои черпал Престин из газет.

Изменений практически никаких, за малым исключением. Куропаткин в лучших кутузовских традициях отступал, выматывая противника, накапливая силы. Порт-Артур героически держался, как Севастополь в своё время.

– Зато хоть эскадру быстро собрали. И главное, отправили, не дожидаясь возвращения царя. Чего ж они там, на Дальнем-то тупят? – продолжал Шпаковский.

– Корабли под боком. Где они там базируются? Кронштадт. Либава? А Куропаткин со Стесселем далеко, – флегматично отвечал капитан.

– Тогда зачем весь этот северный поход? Что могут три броненосца, подкреплённые владивостокцами, если порт-артурская эскадра окажется не у дел?

– Может, и выгорит. Артурцы высотки ещё держат. И Куропаткину фитиль, видимо, вставили.

– Надолго ли?..

– До конца сентября хотя бы продержались. Были бы сейчас двухтысячные года – за две недели корабли довели бы. Сейчас же льды плотнее. Толще. Месяц тащиться – это точно. Меня единственно радуют эти два беспилотника. На них аппаратура ледовой разведки самая суперская. Глядишь, пусть кривыми дорогами, но найдём пути полегче. Когда ожидается прибытие отряда броненосных кораблей в Александровск?

– Ориентировочно 25–26 августа.

– Ну, вот видишь. Может, и уложимся.

Корабли пришли 16 августа.