Глава 4. Бежать

Я бежала, не разбирая дороги. Я просто неслась, отчаянно молотя ногами по земле. В голове пронзительная пустота, и все тело работает исключительно на бег. Я боялась оглядываться, боялась прислушиваться к темноте позади меня, потому что тишина – пронзительная, звенящая – пугала меня больше, чем нечеловеческий крик до этого. Я ничего не видела вокруг себя, ничего не чувствовала внутри себя – я была внутри чертовой временной петли, что замыкается в тех жутких ночных кошмарах, когда, как бы быстро ты ни бежал, ты остаешься стоять на одном месте.

Не знаю, не помню, и даже примерно не представляю, сколько времени прошло, когда я впервые стала замечать мелькающий мимо меня пейзаж местности – несущиеся мимо очертания зданий и мусора. Я пролетела мимо трех десятков двухсотлитровых бочек, стоящих вдоль стены одного из зданий. От них несло отработанным маслом и керосином. Я услышала, как обеими ногами пробежала по мерзкой, вонючей луже, вытекшей из этих бочек и порадовалась, что я в кроссовках. Светка – на каблуках. Но мысль о Светке не получила продолжения в моей голове, так как сейчас мне было плевать на всех в этом мире, кроме самой себя.

Я пролетела мимо производственного цеха, в котором зияли черной дырой огромные входные ворота. Ему на смену появилось длинное, высокое, не меньше десяти этажей, здание. И тут увидела то, что приковало все мое внимание – пожарная лестница, идущая вверх мимо всех этажей и заканчивающаяся на крыше. Она была привинчена к стене здания и выглядела очень крепкой. Я побежала к ней с удвоенной силой, понимая, что ни один, даже самый натренированный пес не сможет подняться за мной по ней, а главное – потеряет мой след.

Я подбежала, схватилась руками за грязные перекладины, воняющие ржавым железом, и дернула её так сильно как смогла – лестница даже не шелохнулась. Прекрасно. Я забралась на неё быстро и ловко, даже не заметив, что она начиналась примерно в полутора метрах от земли. Не помню, как я забиралась туда – у страха глаза велики, а мной в тот момент руководил даже на страх – паника, отчаянье и ужас. Быстро перебирая руками и ногами, я лезла наверх, ни разу не вспомнив, что до жути боюсь высоты. Видимо, подохнуть я боюсь больше. Мимо меня мелькали окна, в которых, как ни странно, все еще были стекла. Разбивать их сейчас – непростительная глупость – слишком громко, слишком велика вероятность пораниться, а я и без ранений в полной жопе. И тут мне попалось первое окно с голой рамой – осколки стекла все еще торчали деревянных рамах, но были небольшим и редкими со скругленными временем и дождями гранями. Недолго думая, я забралась в него, очень внимательно выбирая опору для рук и ног, и когда, наконец, я ступила ногами на голый бетонный пол, я осмотрела руки и ноги на предмет порезов. Все чисто.

Я подняла голову – это был кабинет. Здание это когда-то было административным корпусом и здесь, судя по всему, сидели начальники среднего звена – руководители отделов и складов, логисты и руководители по закупкам, может быть часть бухгалтерии или инженеры. В углу напротив меня все еще стоял старый стол, а в стене, противоположной окну, был дверной проем. Двери давным-давно не было, поэтому я увидела черную, мрачную, ничем не освещаемую темноту длинного коридора. На том его конце был точно такой же кабинет, с таким же окном, и весь свет, что был здесь, исходил из этих двух окон. Было так тихо и темно, что при других обстоятельствах я бы вспомнила все фильмы ужасов, что пересмотрела за всю свою жизнь и рванула бы отсюда, куда глаза глядят. Но сейчас… сейчас тишина была манной небесной и я с упоением слушала, как единственным звуком в огромном, страшном, черном, заброшенном, Богом забытом здании, был звук моего дыхания, становящийся ровнее и тише. Нет, совсем спокойным мое дыхание станет еще очень не скоро, но больше не было этого омерзительного хрипа в каждом вдохе.

Я привалилась спиной к стене и посмотрела в окно так, чтобы меня не было видно снаружи. На улице никого не было. Ни собак, ни людей. Хотя людьми этих сволочей назвать нельзя. Двуногие, это верно, но уже не люди. Или еще? Боюсь уже никогда. И тут я вспомнила Вадика и звук разрываемой плоти, и истошные крики. Меня затрясло, колени подогнулись, и я сползла по стене, садясь задницей прямо на грязный бетон. Измазать зад – меньшая из моих проблем. Меня заколотило так отчаянно, что я буквально слышала звон зубов у меня во рту. Все мое тело, как в лихорадке подбрасывало крупной дрожью, и я никак не могла совладать с руками – они, словно не мои, тряслись и хватались за все, что попадалось, впиваясь в волосы, в моё лицо, пытаясь содрать с него кожу, и мне стоило неимоверных трудов запихать свои ладони под собственные подмышки и зажать их там, пока они не признали во мне хозяйку. Я не сразу поняла, что скулю – просто слышала какой-то тихий, хриплый вой, и лишь спустя несколько мгновений поняла, что этот вой – я. Все, что от меня осталось, все, что сделал со мной страх, все, что за ничтожный отрезок моей жизни из меня сделала шайка малолетних головорезов. А потом моя голова наотрез отказалась воспринимать происходящее серьезно. Помню, как в сознании укоренялись мысли о том, что я сплю, и я усердно щипала себя, чтобы не поверить в это. От этого скулеж становился громче, и мне приходилось затыкать себе кулаками рот. Больше всего я боялась, что я поверю, и тогда выйду на растерзание к дворнягами и их бешеным псам добровольно. В какой-то момент я заплакала. Не завыла, не заскулила, а заплакала. Чистый, дистиллированный страх полился по моим венам и я зарыдала. Тихо, горько. Никого я не оплакивала. Не было мне жалко Вадика и того парня, которого я совершенно не знала, не было мне страшно за Светку, которая сейчас неизвестно где, и неизвестно, смогла ли она найти убежище, как я. И самое странное – мне не было жалко Соньку. И не только потому, что я знала – у нее есть отец, и она в надежных руках. Нет. Просто все произошедшее на моих глазах, все, что есть сейчас вокруг меня и все, что внутри, сделало меня дико жадной – жадной до жизни. Прямо сейчас, в эти секунды не интересовал меня никто на свете, кроме меня самой. Смерть, которую я видела и которая следовала за мной по пятам, так обострила мой эгоизм и жажду жизни, что я стала центром вселенной. Мне было очень страшно. Очень. И я очень хотела жить. Не ради кого-то, не во имя чего-то, а ради себя.

Тут за окном послышались быстрые шаги и смех. Я чуть не завыла в голос – чтобы не дай Бог не выдать себя, запихала пальцы в рот и закусила их, сильно, больно. Нутро скрутило, и я побоялась, что меня вырвет. Но нет. я тяжело дышала и слушала голоса за окном – возбужденная болтовня, и где-то между хохотом и матом я слышала хрипение псов, ведомых на поводках. Видимо, псы вернулись к хозяевам и теперь выискивали добычу по следу. Я пыталась услышать, о чем они говорят, но расстояние было слишком большое. По моим подсчетам, я была примерно на седьмом этаже, а может, и выше, а потому до меня долетали лишь голоса, не несущие никакой информации кроме той, что я уже знаю – эти четверо – самые настоящие психи, которые по какой-то причине все еще были на свободе, и, судя по всему, мы угодили в лабиринт, как подопытные крысы, как олени в охотничьи угодья для того, чтобы стать живой дичью, на которую выдана лицензия на отстрел. По одной особи на каждого. Только теперь я поняла, что жертв столько же, сколько охотников. А еще я поняла, что с самого начала мы допустили самую большую оплошность, которая возможно будет стоить нам жизни – мы разделились. Останься мы вместе, мы бы скооперировались и придумали что-нибудь, как только шок и паника улеглись, но теперь… Разделяй и властвуй. Кто это сказал?

Тут за окном послышался какой-то треск, скрежет, а через несколько секунд я услышала голос Максима в громкоговорителе:

– Уважаемые дамы! – потом послышался смех и какие-то реплики уже не в громкоговоритель, а затем снова. – По традиции мы, как истинные джентльмены, хотим немного уравнять ваши шансы на выживаемость и решили сообщить некоторые детали, которые, возможно, пригодятся вам этой ночью. Во-первых, вас осталось трое, что заставляет меня напомнить вам – смотрите, куда вы бежите. Это же, мать вашу, бывший сталелитейный завод, а не детская площадка. Еще одна бездарно сломанная шея нам совершенно ни к чему. Во-вторых, остальных все еще ищут собачки, так что будьте очень внимательны. В-третьих, на данном отрезке территории живет постоялец, и он не совсем вменяемый. Будьте предельно внимательны. Вдвойне, потому как последняя выжившая получит свободу и немалое вознаграждение за свою осторожность.

Громкоговоритель замолчал, а затем снова включился, оглушая округу скрежещущим писком:

– Чуть не забыл – Танечка, солнышко, мы тебя нашли, так что жди, моя хорошая, мы к тебе идем.

Послышался свист и одобрительные восклицания, с которыми четыре дворняги побежали куда-то дальше и правее от моего здания. Как только звуки шагов и голоса смолкли, я дала волю слезам и страху. Я сжалась в комок и заскулила с новой силой. Кто же там свернул себе шею? Только бы это была не Светка. Пожалуйста, только бы не она. Почему-то мысль остаться здесь совсем одной напугала меня даже больше, чем новость о невменяемом. Кто это и чего именно от него ожидать? Насколько он невменяемый и существует ли вообще? Может, это – лишь способ запугать нас? Если он существует на самом деле, тогда это даже страшнее, чем собаки. Кстати, о собаках – пора поискать себе хоть какое-то оружие. Я мысленно приказала себе закрыть рот и искать что-то, что даст мне шанс на выживание. Я вытерла щеки и огляделась. Что может сойти за оружие, когда речь идет о собаке? Все, что угодно, от камней и до палок. И чем больше будет оружие, тем меньше понадобится усилий. И тем тяжелее его тащить. Значит, нужно искать не тяжелое, а острое. Но острое предполагает ближний бой, а я к этому не готова. В любом случае, пригодится и первое, и второе, надо лишь найти подходящие материалы.

Тут я обернулась назад и посмотрела на разбитое окно – куски стекла, рваные и когда-то острые, как бритва, теперь были сбиты, сглажены и почти не представляли собой режущее оружие. Но все еще могли сойти за колющее. Я посмотрела под окном – там осколки напоминали крошку, и уже ни на что не годились. А потом я уставилась на эту самую стеклянную крошку и услышала, как собственное сердце снова заходится, почувствовав подвох быстрее мозгов, и пока сознание пыталось судорожно нарисовать, как же должны выглядеть куски разбитого стекла под окном, тело уже напряглось, поднялось с пола и попятилось от окна, осознавая простую истину – я здесь не первая. Далеко не единственная. Это стекло до меня топтали бессчетное количество раз и…

– Никогда не выбирай такие очевидные места для передышки, Марина Владимировна.

Голос его – тихий, почти ласковый, заставил мое тело мгновенно покрыться испариной, и в тот же момент, как волна ужаса накрыла меня, перекрывая дыхание, его рука вцепилась в мое горло и резко потянула назад. Острая боль в правой руке, которую он завернул мне за спину, заставила меня взвизгнуть, но тут же над правым ухом прошелестел нежный шепот:

– Тихо, тихо…

А затем сильный толчок в спину припечатал меня грудью к стене. Перед глазами поплыли круги, я начала задыхаться, чувствуя, как сзади на меня наваливается несколько десятков килограммов живого веса, подогретого ненавистью ко всему живому. Я вскрикнула, заскулила, но тут же получила очередной укол острой боли в правой руке и голос спросил:

– Жить хочешь?

– Да, – взвизгнула я.

– Тогда не ори.

Я молча кивнула головой. В кромешной тьме и полной тишине были слышны лишь звуки нашего дыхания: мой – глубокий, рваный, с истеричным прерывистым выдохом; его – быстрый, ровный, ритмичный. А затем он засмеялся – тихо, мелодично, удовлетворенно.

– Нравится мой лабиринт? – спросил он еле различимым шепотом.

– Мне больно! – зашипела я, чувствуя, как по щекам потекли слезы.

– Так и должно быть – тебе больно, мне весело.

– Выродок… – прошептала я и заплакала. Я не хотела плакать. Не хотела, но все мое существо отчаянно кричало, что хочет жить, и желание это выливалось из моих глаз горячими каплями. Я безумно боялась психа за своей спиной. Я отсчитывала секунды и ждала, что каждая следующая станет для меня последней.

Максим снова засмеялся:

– Ну конечно, выродок. Кто бы другой смог придумать такую веселую забаву, как не выродок? На вас, откормленное стадо пустоголовых баранов, надежды никакой. Сплошная тоска – непроходимая тупость и полное отсутствие фантазии.

Я заплакала еще сильнее. Меня трясло от молчаливых всхлипываний, страха и паники.

Я почувствовала, как большой палец руки, что сжимала мое горло, стал медленно гладить мою шею.

– А я же говорил тебе. Предлагал – идем со мной, – тут он с новой силой сдавил мое горло. Я захрипела, перед глазами поплыло, но тут же ослабил хватку, и я с жадностью начала хватать ртом воздух. Молча. Тихо. Как было велено. Палец снова заскользил по шее – вверх, вниз, и, памятуя о том, что было после этого движения в первый раз, я инстинктивно вжала голову в плечи. Максим засмеялся. – Молодец, сучка, быстро учишься.

Мне стало стыдно. Стыдно и страшно. Всю жизнь мы привыкаем к тому, что сильнее тот, кто старше, но сейчас малолетка, которому даже спиртное самому не купить, безнаказанно говорил все, что в голову взбредет. Наверное, поэтому мне не верилось в происходящее, и в то же время приходилось верить, потому как реальность больно сжимала шею и выкручивала мне руки.

Я резко дернулась, пытаясь скинуть с себя седока, одновременно отталкиваясь ногами от стены и разворачиваясь влево. Я вложила в этот маневр все свои силы, но одним ловким движением он пригвоздил меня к стене еще сильнее и заломил руку так, что я заскулила и зарыдала в голос.

– Закрой рот! – рявкнул он, и я заткнулась, но ровно на секунду, потому что дальше мой рот заговорил совершенно помимо моей воли:

– Пойдем сейчас, – зашептала я.

– Куда?

– Куда хочешь. Веди куда хочешь, делай, что хочешь, только забери меня отсюда.

Смех за моей спиной заставил меня съежиться от страха:

– Вот так всегда, кукла. Каждый раз, когда нужно думать головой, бляди вроде тебя начинают торговать жопой.

– Посмотрела бы я на тебя в такой ситуации. Чем бы ты торговал, когда у тебя псих за спиной, – зашипела я.

– Я бы сдох, но не позволил трахать себя! – рявкнул он, и снова сдавил шею. Черные круги поплыли перед глазами. А когда кислород снова начал поступать к голове, я прошептала:

– Так что же ты не сдох, скотина?

Он засмеялся, искренне и совершенно по-детски:

– Наверное, потому что я быстрее тебя. И умнее. Но твое предложение я принимаю.

– Отлично. Чего медлишь? – голос мой стал сиплый и еле слышный.

– Здесь? – он снова засмеялся. – Я же не дворняга, чтобы трахаться по вонючим углам. Я люблю комфорт, знаешь ли…

И тут он сделал то, чего я совершенно не ожидала – отпустил меня. Шея и рука освободились от оков, а его теплые ладони, подняв свитер, легли на мой голый живот. Левая рука поползла вверх, правая – вниз. Но даже сейчас, когда я была свободна я и не думала сопротивляться и лишь с замиранием, закрыв глаза и закусив губу, ощущала, как левая рука забирается под чашечку бюстгальтера, нежно прикасаясь к правой груди, а нижняя под пояс джинсов, пробираясь ниже, глубже. А потом он поцеловал меня в шею, и тогда произошло то, чего я не ожидала уже от самой себя – я, напуганная до смерти, трясущаяся от страха и унижения, почувствовала возбуждение, мгновенно воспламенившееся до пика наслаждения. Тело мое отреагировало мгновенно, и нежная плоть груди стала твердой под теплыми, ласковыми пальцами, а низ вспыхнул огнем, застилая собой весь мир, разливаясь лавой по венам, заставляя меня дышать быстро, часто, поверхностно. Как же давно мне не было так хорошо…

– Видишь, – прошептал он мне на ухо, и я услышала его дыхание, быстрое, горячее, как мое. – Я умею обращаться с женщинами…

Он прижался ко мне бёдрами, я и почувствовала, что, будь здесь достаточно комфортно, он уже был бы во мне. И вдруг он медленно вернул обе руки на мой живот и, нежно поглаживая, тихо прошептал мне на ухо:

– Никогда не забирайся наверх, если не знаешь, как спуститься. Держись земли – не ниже не выше. В подвалы – ни ногой, они все глухие. Никогда не заходи в здания слишком далеко – там могут быть тупики. Веди себя тихо, не высовывайся, даже если тебе очень хочется. Тишина – твой лучший друг. Не оставайся на одном месте – все самые тихие, укромные места мы знаем наизусть. Ни с кем не разговаривай. Ты теперь сама за себя. Каждая из вас теперь сама по себе. И твоя Света первая свернет тебе шею, если понадобится. Слышишь меня?

Я кивнула. А он продолжал:

– Останешься самой последней – мы тебя щедро вознаградим. Будешь невнимательной – подохнешь.

– А тебе-то, какое дело? – прошептала я, протянула руку и нежно сжала пальцами крепкую шею. Он вздохнул и прижался ко мне еще сильнее.

– Хочу получить обещанное.

Тут за окнами послышался собачий лай. Он быстро повернул меня лицом к себе и сказал:

– Сейчас выйдешь в коридор, посредине будет лестничный пролет. Мы пойдем именно по нему. Соображаешь?

Я быстро кивнула:

– Мне туда нельзя.

– Слава Богу. Куда пойдешь?

– Не знаю.

– Это не ответ. Куда пойдешь? – повторил он, под усиливающийся лай собак за окнами.

– Да не знаю я! Просто скажи, куда бежать!

– Не скажу! Ты должна сама учиться, должна сама понимать, как и куда. Если по лестнице нельзя, куда можно?

– Пожарная лестница.

– Снаружи её будут караулить.

– Лифт.

– Правильно.

– Он работает?

– Нет, конечно.

– А как же я…

– По тросам. Кабина стоит на первом самом верхнем этаже, а потому внизу просто откроешь двери шахты. Все стопоры мы давно убрали, и сейчас они открываются очень легко. Руки накрой тряпкой – сдерешь кожу до крови – собаки тебя из-под земли достанут и разорвут.

– Я высоты боюсь.

– А сдохнуть не боишься?

– Почему ты просто не прекратишь это все? Почему просто не скажешь стоп? Ты ведь можешь?

– Могу, но не буду.

– Почему?

– Потому что мы здесь на равных. У каждого свои любимцы, но…

– Не ври! Я же вижу. Ты заправляешь этими ублюдками.

Он засмеялся и ласково погладил меня ладонью по щеке:

– Ну ладно, пусть не на равных.

– Пожалуйста, останови все это…

– Не могу. Парни скучают, знаешь ли, и без таких забав начинают делать вещи гораздо хуже.

– Что может быть хуже?

– То же самое, но за пределами «Сказки».

К собачьему лаю за окном примешались людские голоса и зазвучали ближе.

– Все, кукла, времени не осталось, – сказал он и, схватив за руку, потащил в коридор. Мы остановились напротив дверей лифта. Максим быстро и с невероятной легкостью раздвинул толстые стальные створки и указал на тросы, видневшихся в сумраке. – Тебе туда. Пошевеливайся.

– Где я тряпку возьму? – начала паниковать я.

Тут дворняжка повернулся ко мне, схватил меня за нижний край свитера и рванул наверх, снимая с меня одежду. Свитер он сложил пополам и отдал мне:

– Все, что тебе нужно для выживания у тебя уже есть. Вот! – он кинул быстрый взгляд на мою грудь, которая только благодаря хорошему бюстгальтеру выглядела презентабельно, и улыбнулся. – Жду не дождусь, когда ты выберешься.

И он побежал по коридору и скрылся за поворотом, ведущим на лестницу.

Дважды просить меня не нужно было. На подгибающихся ногах, трясущимися руками я схватилась за металлические направляющие лифта, дотянулась до троса и обернула его своим свитером, вцепилась в него руками и, шагнув за порог, повисла над пропастью примерно в семь этажей. Закрыв за собой створки шахты лифта, что далось мне гораздо сложнее, чем Максиму, я оказалась темноте, но глаза довольно быстро привыкли к сумраку, и я начала различать стены шахты, перекладины укреплений и направляющие. Вниз и вверх я смотреть себе запретила. Сначала я поползла медленно. Мысленно я благодарила тренера в тренажерном зале, который убедил меня, что качать следует не только попу. Я не культурист, но минимальная физическая подготовка позволила мне ускориться с черепашьего темпа на умеренный, и вскоре я одолела первый пролет вниз. Дальше дело пошло быстрее, я было воодушевилась, пока где-то в районе четвертого этажа я чуть не сорвалась вниз – за дверью лифта послышались лай и человеческие голоса. Я застыла, зажмурилась, вжала голову в плечи и перестала дышать. Прямо за дверью раздавалась возня, топот и хриплое дыхание псов. Под грохот собственного сердца в ушах, я отсчитывала секунду за секундой. Я слушала их развеселую болтовню, смех и мат. Они обсуждали машины. Машины, мать их! Эти молокососы, идущие по пятам за тремя живыми людьми, чтобы изощренно убить их, между делом обсуждали тачки. Вот от этого-то мои кишки завязало узлом. Что же должно происходить в головах у людей, для которых убийство было приятным досугом и к которому они стали настолько привычны, что между делом обсуждали преимущества «механической блокировки межколёсного дифференциала». Я не понимала, что это значит, но я знала, что человек вменяемый на такое не способен. Не должны парни в семнадцать быть такими зверьми. Я верю, что можно озвереть к концу жизни, спившись, сколовшись или по иной прихоти судьбы. Но хладнокровные палачи до совершеннолетия… Меня снова затрясло.

– Тузик, мудак, обожрался тем мужиком. Ни хера не хочет делать.

В такой интерпретации голос херувимчика звучал до дрожи неправдоподобно – ласковые, нежные интонации из голоса никуда не делись, отчего смысл сказанного еще сильнее контрастировал с реальностью. От такого контраста мое нутро закрутилось еще сильнее, и я побоялась, что меня вырвет. Нечеловеческими усилиями воли я держала в себе содержимое желудка и слушала встречные реплики.

– Каким? Тем здоровым? – спросил, судя по голосу, Низкий.

– Угу, – промычал Еврейчик.

Вадика пустили на корм собакам. Я стиснула зубы, крепче впилась руками в металлический канат. Я, как могла, пыталась отогнать от себя видения произошедшего, но упрямое подсознательное рисовало красочные картины того, что произошло с Вадиком после того, как мы пустились врассыпную. Картины, звуки и даже запахи. Меня снова чуть не вывернуло, и я заставила себя думать о чем-то другом. О чем-то, что совершенно не относится к смерти. О кредите на машину, о том, что моя лучшая сотрудница уходит в декрет через два месяца, а мне до сих пор некем её заменить, а двое других спят друг с другом, хотя оба семейные, что мой любимый комплект нижнего белья порвался, и не от страсти, а от старости, о том, что мой муж, возможно, прямо сейчас занимается сексом с другой женщиной.

– Здесь никого нет, – услышала я голос Максима.

Сердце мое забилось сильнее прежнего. На чьей же ты стороне, крысеныш? Что за игру ты ведешь? И вашим и нашим? Так не бывает.

– Идем выше, – пролепетал Херувимчик.

Голоса, продолжавшие рассуждать о превратностях жизни между убийствами, затихли.

Я поползла вниз.

На первом этаже было тихо. Я выждала, но недолго. Внимательно вслушиваясь в темноту, я мысленно напоминала себе, что у меня не так много времени, и психи, что сейчас ищут меня, двигаются гораздо быстрее. Я медленно раздвинула двери лифта на несколько сантиметров. Здесь света было больше, а потому первый этаж, который представлял собой огромный холл с проходной на том конце, просматривался очень хорошо. Здесь никого не было. Открыв двери ровно настолько, чтобы суметь пролезть, я выползла наружу и, быстро оглядевшись, напялила на себя свитер. Он порвался в нескольких местах и весь затянулся, но мне сейчас не до эстетики. Унести бы ноги. Памятуя о том, что сказал Максим, я не побежала напрямик, а торопливо прижалась к стене, где гуще тень и больше мусора и, добравшись до стены, ведущей к проходной, побежала вперед. Аккуратно перескакивая мусорные кучи и зажимая рот от крыс, разбегающихся из-под моих ног в разные стороны, я бежала так быстро, как позволяли мне ноги и окружающая обстановка. Обогнув огромный диван, который почему-то лежал на боку, я оказалась у вертушек и без труда просочилась сквозь них. Я оказалась на улице. Огляделась и рванула, куда глаза глядят.

Мне казалось, прошла целая вечность, между шахтой лифта и моими быстрыми шагами по раскуроченной асфальтовой дороге. Время в моей памяти стало разбиваться на осколки, и я начала ловить себя на мысли, что некоторые моменты просто вылетели из моей головы. Например, я совершенно не помню, как пересекала большую часть холла, или как спускалась последние несколько метров в шахте. Лишь яркие вспышки событий, которые я, по-моему, меняла местами и путала их очередность. Страх заставлял меня сомневаться во всем. Даже в том, что я видела собственными глазами. Я ставила под сомнение и то, куда иду – продвигаюсь ли я дальше, в глубину завода, или возвращаюсь обратно к тому месту, с чего все началось. Никакого плана у меня не было. Я просто шла наугад, не понимая, что мне делать даже теперь, когда я благополучно улизнула из-под носа у ищеек. Дальше – то что?

Из-за очередного производственного цеха показалась крыша, очень похожая на огромный ангар. Не знаю, почему, но я пошла туда так же уверенно, как и направилась в свое время к пожарной лестнице. И как только я вспомнила об этом, встала, как вкопанная.

Все укромные местечки мы знаем наизусть.

Похож ли ангар с покатой крышей на укромное местечко?

Как это выяснить? Как вообще понять, что есть укромное, а что заброшенное? В чем разница? В том, что там так и тянет спрятаться? Философствовать некогда. Мне нужно укрытие.

Короткими перебежками я добралась до огромных ворот и приоткрыла их – внутри темнее, чем я надеялась, наверное, потому, что единственными окнами служили узкие бойницы наверху, кольцом обрамляющие все здание под самым сводом потолка. Этого было достаточно, чтобы ориентиры и очертания угадывались, а на большее мне сейчас надеяться не приходиться. Судя по всему – это бывший склад, потому как здесь валялись картонные коробки, целые и сложенные вдоль стен, а иногда и посредине, пылились металлические каркасы стеллажей и деревянные и металлические поддоны. Я шагнула в темноту, сделав над собой неимоверное усилие, потому как теперь любой темный угол, любая тень, каждая непрямая линия вгоняли меня в истерику – я была пуганой вороной среди кустов. Мелкими шажками я продвигалась вглубь здания, вертела головой, шла, согнувшись в три погибели. Я кралась, как вор. И тут я услышала то, что заставило меня остановиться. Звук был приглушенный и исходил из противоположного моему угла здания. Расстояние и огромная пустота лишали его какого-то смысла, а потому я никак не могла понять, что именно слышу. Я снова начала двигаться по направлению к звуку, но на этот раз, двигалась так тихо, что не слышала сама себя. Звук становился громче, внятнее, и внезапно так же резко, как пришло осознание того, что я слышу, я его увидела его. Увидела то, что слышала.

За огромными деревянными поддонами, которые наспех составили один на другой, сидел человек. Он был похож на сугроб грязной, рваной, черной одежды, который шевелился, склоняясь на чем-то, что закрывал от меня своей спиной. Его голова, которая странным образом находилась ниже уровня плеч, и наклонялась почти к самому полу, дергалась и вертелась в разные стороны, но не поднималась выше спины. И вот именно эти движения – короткие рывки с последующим кручением головы в разные стороны, и заставили меня увидеть подсознанием быстрее, чем глазами. Но было уже поздно – человек замер, прислушиваясь, а затем резко повернулся ко мне. Я не выдержала и взвизгнула, зарывая руками рот, запихивая страх и ужас обратно в горло.

Рот его был измазан кровью и ошмётками мяса, а в руках человек держал женскую руку. Оторванную женскую руку.

Мы уставились друг на друга, и в полутьме я слышала, как он не перестает работать челюстями, пережевывая человечину, глядя на еще один кусок мяса, стоящий перед ним. И только когда он, не отрывая от меня взгляда, медленно положил оторванную руку на пол, оцепенение уступило место инстинкту выживания.

Я рванула. Понеслась к двери, расталкивая в стороны коробки и картонные кучи, огибая металлические остовы стеллажей, отчетливо слыша вторую пару ног за своей спиной. Он гнался за мной. Меня преследовал каннибал!

Вылетев на улицу, я свернула направо, и понеслась по гравийной дорожке, углубляясь на территорию склада. За моей спиной быстрый топот ног ускорился, и к нему прибавилось хриплое, рваное дыхание. Я забежала на огромную территорию, размером примерно в сотню гектаров. Металлический забор, окружавший её, напоминал дырявое решето, а в некоторых местах зияли дыры, при взгляде на которые возникали ассоциации с машиной, таранившей его на полном ходу. Я летела, не разбирая дороги, покрывая пустое поле метр за метром. Никакого плана действий, в голове было пусто, а потому я просто молотила ногами по земле, ничего не чувствуя, не понимая, слыша только собственное сердце, бешено мечущееся по грудной клетке. Сзади послышался хриплый возглас, больше похожий на звериный вопль и прозвучал он слишком близко. Паника взорвалась во мне и понесла вперед с невероятной силой. Топот ног за моей спиной стал тише, и я услышала еще один крик существа бегущего за мной, уже громче и отчаянней. Оторвалась. И тут мое внимание приковала цепь грузовиков, стоящих на приколе вдоль задней, самой дальней линии забора, и я рванула туда. Зачем? На что я рассчитывала? На ни на что. Я просто увидела что-то большое и темное и рванула туда, понимая, что долго такой темп мне не выдержать. Именно так, как строго настрого запретил делать Максим. Но сейчас плевать мне на то, что сказал этот ублюдок. Я жить хочу.

Машины были разные, начиная от иностранных полуприцепов и заканчивая старыми добрыми «Газелями». Они и были ближе, а потому, как только я добралась до длинной шеренги автомобилей, подбежала к первой же «Газели». Холодными руками вцепилась в ручку двери и дернула. Раз. Еще раз. Дверь открылась. Я залетела внутрь и нажала кнопку блокировки двери. Замок сработал с громким щелчком. Я тут же метнулась к пассажирской двери и сделала то же самое. А в следующее мгновение огромное тело со всего размаху врезалось в водительскую дверь, сотрясая кабину, оглушая глухим грохотом, с каким сбивают человека. Я закричала, я завизжала, закрывая голову руками. Крик перерос в истеричный плач и меня затрясло. Каннибал колотил по двери и кричал «выходи», выплевывая это слово снова и снова. Его голос, хриплый, совершенно не похожий на человеческий, коверкал это слово, превращая его в месиво из едва различимых звуков, и от этого стало невыносимо страшно – это было похоже на фильмы о зомби. Это был уже не человек. Глухие, громкие удары сыпались без остановки, обрушиваясь на дверь, капот, стекло. Стекло. Стекло, Марина! Стекло с минуты на минуту треснет, и эта сволочь сожрет тебя с потрохами. Закрой рот и думай! Я перестала визжать, открыла глаза, но снова заорала и зажмурилась – в этот самый момент каннибал с разинутым ртом навалился на стекло, врезаясь окровавленной пастью, оставляя на стекле красные разводы, брызги крови и запотевшие от дыхания мутные круги. Господи, помоги же мне! Изуродованное безумием, лицо этого человека мгновенно отпечаталась в моей памяти, и теперь уже до конца жизни останется, какой бы долгой или короткой она ни была. Я снова рявкнула на себя и заставила закрыть рот, а открыв глаза, сразу же метнулась к рулю, щиткам приборов и ключу зажигания. Ничего из этого давным-давно не работало. Ключ был в замке. Я провернула его и, естественно, ничего не произошло. Сколько здесь стоят эти машины? Пять, десять, пятнадцать лет?

Еще один сильный удар в бок автомобиля поднял новую волну паники. И вдруг каннибал остановился и, сильно разевая пасть, словно что-то во рту мешало ему говорить, сказал, пристально глядя на меня сквозь грязное, залапанное стекло.

– П… п… – он мотнул головой и раскрыл пасть, как будто что-то застряло в горле. – Пош… пож… п-п-п… Пожалуйста? – это слово он вытащил из себя с явно вопросительной интонацией.

Я застыла.

– Пожалуйста? – повторил он вопросительно.

Я повернулась к нему. Мы уставились друг на друга через стекло, молча изучая друг друга. И тут он, жутко выгибая губы, и вытягивая вверх подбородок говорит:

– Я спр… спр…

А дальше все произошло так быстро, что ни он, ни я не успели среагировать.

Каннибала сбило с ног. Я взвизгнула и отшатнулась назад, переползая на пассажирское сиденье и тут по стеклу с пассажирской стороны долбануло. Я обернулась назад. Там был Херувимчик. Он улыбался самой ласковой из своих улыбочек. В руках у него был нож. Боковым зрением я увидела еще одну фигуру и посмотрела на лобовое – там стоял Максим. Взгляд его был напряженным и злым. Он сверлил меня глазами.

Конечно, такой переполох в полном молчании не мог укрыться от ушей дворняг, чьи инстинкты заточены слышать даже самые легкие шорохи. А мы с каннибалом тут шороху-то навели. Слева, где на каннибала что-то упало, завертелась нешуточная заварушка – псих быстро сбросил с себя низкорослого, который снес его на полном ходу, и теперь, забравшись на него сверху, молотил его здоровыми кулаками. Низкий съежился под огромным чудовищем и закрывая голову руками, заорал, что было мочи. Максим бросился к нему на выручку, но Еврейчик даже с места не сдвинулся. Он так и смотрела на меня, лаская меня хрустальными голубыми глазами.

И тут меня пронзило – гребаный псих сражается за свою жизнь так отчаянно, словно она еще чего-то стоит. Мужик, который ест людей, мать его, дерется изо всех сил! А меня дома ждет дочь.

Я открыла замок и толкнула дверь. Вылетев из машины, я немало удивила кудрявого сопляка, и он отреагировал лишь мгновение спустя. Мне этого было достаточно. Всем весом, что есть во мне, я толкнула его в грудь, и тот повалился на землю, выпуская из рук нож. Он просто не ожидал ничего подобного и вероятно поэтому, первые секунды лишь смотрел на меня огромными голубыми глазами, хлопая невероятно длинными ресницами. Я пнула нож, и тот залетел под днище соседней машины, пропадая где-то в темноте. А потом я от всей души прошлась кроссовкой по его печени. Херувимчик заорал, а потом его крик перешел в жалобный скулеж.

Максим оторвал голову от заварушки с Низкорослым и увидел, как я улепетываю за ближайшую машину, сверкая пятками.

– Стой, сука! – заорал он мне вслед, и повернулся, чтобы побежать за мной. Но тут ему прилетело справа.

Уже подбегая к дырке в заборе, я услышала его разъяренный рык, сквозь который он поливал Херувимчика матами за то, что тот был обдолбан «в дрова».

Так вот почему все произошло так просто – мальчик просто расслабился больше, чем позволяли обстоятельства.

Возня на стоянке дала то единственное, что было так необходимо мне сейчас – время. Сразу за оградой начиналась длинная, широкая дорога, по обе стороны которой стояли склады, размерами чуть меньше основного, но было их очень много – примерно по пятнадцать штук с каждой стороны, что образовывало длинную, широкую улицу, формируя кварталы, с, располагающимися строго друг напротив друга, зданиями. И когда я выбежала на эту широкую дорогу, я почувствовала себя маленькой спортивной машинкой – с нуля до ста за четыре секунды. И пока склады быстро проносились мимо меня, в голове гремела мысль – с ними не было собак. На стоянке были только люди, а значит, собаки в свободном плавании и могут быть где угодно. Но сейчас не в этом суть, а в том, что без псов взять мой след они не могут, а потому найти смогут, только если увидят.

Я резко свернула за очередной квартал, и тут сердце моё остановилось, ухнуло куда-то в желудок, но потом резко толкнуло меня в грудь, заходясь в бешенном ритме. В том, что я сделала дальше, я могу благодарить лишь адреналин, кипящий в моей крови – он до предела упрощал задачи, мгновенно позволял решить сложное уравнение на одних инстинктах, и одномоментно вывел решение на экран моего подсознания, незамедлительно приводя его в исполнение.

Она увидела меня первой, потому что была ко мне лицом. Её, полные ужаса, глаза, впились в меня. Она смотрела поверх его плеча, которое прижало её к стене одного из складов. Я, быстро оглядев землю вокруг себя, взяла первое, что попалось мне под руку из всей кучи мусора, что валялась под ногами – стеклянная бутылка, и медленно направилась к ним под его быстрое, торопливое дыхание и её всхлипы. Он так и не заметил меня, потому как был слишком занят тем, что стягивал с себя штаны. Я замахнулась и только когда бутылка, описывая дугу, стала опускаться вниз, рука моя дрогнула, побоявшись взять на себя грех – лишь благодаря этому я не прикончила парня. Бутылка с глухим звуком пришлась по затылку Молчуна. Тот замер, словно бы призадумался, осел, а затем свалился на землю, как куль дерьма, кем он, собственно, и был. Почему-то первой мыслью было разочарование – бутылка не разбилась эффектными брызгами осколков, как это показывают в фильмах. Она даже не треснула. Я аккуратно поставила её на пол, а потом подбежала к нему, присела на корточки, протянула руку и нащупала пульс на шее – сильный, ритмичный. Жить будет. Слава Богу. Мой взгляд скользнул на спущенные штаны, где под трусами готовый к использованию член уже начал терять форму, но все еще совершенно недвусмысленно говорил о его намерениях относительно девушки. Ну что ж, Максим, в отличие от тебя, твои прихвостни не брезгуют трахаться в грязных, вонючих подворотнях, как самые настоящие дворняги.

Девушка заплакала.

– Тихо! – рявкнула я, поднимая на нее глаза.

Она тут же закрыла рот одной рукой, а второй опустила вниз задранную юбку. Её трусики валялись на асфальте в шаге от нее. Я кивнула головой, указывая на них:

– Подбери.

Та быстро сделала, что было велено, пряча нижнее бельё в кармане.

И тут меня мгновенно осенила мысль, что из всей этой ситуации мы сможем извлечь пользу.