Хюттинг работает, но не в своей большой мастерской, а в лоджии, приспособленной для длительных сеансов позирования, которые он навязывает своим клиентам с тех пор, как стал портретистом.

Это богато обставленная и идеально убранная светлая комнатка, которая ничем не напоминает привычный беспорядок в мастерских художников; здесь нет ни подрамников, развернутых холстами к стене, ни шатко составленных мольбертов, ни помятых чайников на допотопных плитках: дверь обита черной кожей, высокие зеленые растения из больших бронзовых кадок тянутся к стеклянной крыше, стены окрашены блестящей белой краской и совершенно пусты, за исключением длинного панно из полированной стали, к которому магнитными кнопками полусферической формы прикреплены три афиши: цветная репродукция триптиха «Страшный Суд» Рогира ван дер Вейдена, хранящегося в больничном приюте Отель-Дьё в Боне, афиша фильма Ива Аллегре «Гордецы» с Мишель Морган, Жераром Филиппом и Виктором Манюэлем Мендозой в главных ролях, и увеличенная фотография меню в духе fin-de-siècle, обрамленного арабесками в духе Бердсли:

Клиент — японец с морщинистым лицом в пенсне с золотой оправой — одет в строгий черный костюм, белую рубашку с перламутрово-серым галстуком. Он сидит на стуле — прямая спина, руки на коленях, ноги вместе, — но его взор обращен не в сторону художника, а на столик с мозаичным изображением поля для игры в триктрак, на котором стоят белый телефон, кофейник из британского металла и ивовая корзина, полная экзотических фруктов.

Хюттинг с палитрой в руке сидит перед мольбертом на каменном льве, импозантной скульптуре, чье ассирийское происхождение ни у кого не вызывает сомнения, но все же озадачивает экспертов, так как художник нашел ее сам на каком-то поле, как минимум на метровой глубине, еще в то время, когда, будучи чемпионом «Mineral Art», собирал булыжники в окрестностях Тубурбо Майюс.

Хюттинг обнажен по пояс, на нем — ситцевые штаны, белые толстые шерстяные носки, тонкий батистовый платок вокруг шеи и десяток разноцветных браслетов на левом запястье. Все материалы и инструменты — тюбики, плошки, щетки и кисти, ножи, мел, тряпки, распылители, скребки, перья, губки и т. п. — тщательно сложены в длинную наборную кассу, по правую руку от живописца.

На мольберте стоит трапециевидный подрамник с натянутым на него холстом высотой приблизительно два метра, а шириной сантиметров шестьдесят в верхней части и метр двадцать — в нижней, как если бы произведение планировалось повесить очень высоко и таким образом, учитывая анаморфоз, еще больше увеличить эффект перспективы.

На почти законченной картине изображены три персонажа. Двое стоят по обе стороны от высокого серванта, забитого книгами, мелкими инструментами и различными безделушками: астрономическими калейдоскопами, показывающими двенадцать созвездий Зодиака — от Ариеса до Писцеса, миниатюрными моделями планетария Оррери, конфетами в форме цифр, печенья в форме геометрических фигур и животных, глобусами, куклами в исторических костюмах.

Персонаж слева — крупный мужчина, отличительные черты которого полностью скрыты объемной экипировкой для подводной охоты: блестящий резиновый комбинезон черного цвета с белыми полосами, черная шапочка, маска, кислородный баллон, гарпун, нож с пробковой ручкой, подводные часы, ласты.

Персонаж справа — очевидно, позирующий пожилой японец — облачен в черное одеяние с красноватым отливом.

Третий персонаж изображен на переднем плане; он стоит на коленях лицом к двум другим персонажам, спиной к зрителю. У него на голове ромбовидная шапочка, подобная той, что профессоры и студенты англо-саксонских университетов надевают на церемонию вручения дипломов.

Пол, выписанный с предельной точностью, выложен геометрическими плитками с орнаментом, воспроизводящим мраморную мозаику, привезенную из Рима около 1268 года итальянскими мастерами для хо́ров Вестминстерского аббатства, когда его аббатом еще был Роберт Уэр.

В героические времена своего «туманного периода» и mineral art— техники наваливания камней, самым памятным примером которой стала история, когда он «приписал себе», «подписал», а чуть позднее продал какому-то урбанисту из Урбаны (штат Иллинойс) одну из баррикад с улицы Гей-Люссак, — Хюттинг подумывал заняться портретной живописью, и многие покупатели даже умоляли его написать их портреты. Проблема, однако (как, впрочем, и во всех его живописных проектах), заключалась в том, чтобы найти оригинальный ход, придумать, как он сам говорил, рецепт, позволяющий наладить «кухню».

В течение нескольких месяцев Хюттинг применял метод, которым, по его словам, один нищий мулат в затрапезном баре Лонг-Айленда поделился с ним в обмен на три порции джина, но происхождение которого, несмотря на настойчивые расспросы, он так и не пожелал раскрыть. По этому методу цветовая гамма портрета составлялась исходя из неизменной последовательности одиннадцати цветов и трех ключевых чисел: первое определялось в зависимости от даты и часа «рождения» картины («рождение» означало первый сеанс позирования), второе — от фазы Луны в момент «зачатия» картины («зачатие» соотносилось с обстоятельством, обусловившим концепцию картины, например, телефонным разговором с предложением написать портрет) и третье — от запрошенной цены.

Обезличенный характер этой системы не мог не увлечь Хюттинга. Но, быть может, из-за того, что он применял ее чересчур строго, достигнутый результат скорее озадачивал, нежели пленял. Разумеется, его «Графиня де Берлинг с красными глазами» пользовалась заслуженным успехом, но целый ряд других портретов оставлял чаяния критиков и клиентов неутоленными и, самое главное, Хюттинг жил с неясным и зачастую неприятным ощущением того, что он бездарно использует формулу, которую до него кто-то другой явно сумел подогнать под свои собственные художественные запросы.

Относительная неудача этих попыток не обескуражила Хюттинга, а сподвигла довести до совершенства то, что искусствовед Эльзеар Наум, его аккредитованный воспеватель, красиво назвал «личностным уравнением»: оно позволило художнику выявить — на пересечении жанровой сцены, реалистического портрета, чистого вымысла и исторического мифа — некую зону, окрещенную «воображаемым портретом». В течение двух ближайших лет он запланировал написать двадцать четыре подобные работы, по одной в месяц, неукоснительно придерживаясь следующего плана:

1 Тэм Дули, поднося коробку с надписью «настоящие металлические тракторы», встречает трех перемещенных лиц;

2 Бездарно, но элегантно Коппелия учит Ноя плавать;

3 Септимию Северу доносят, что Бей на будущие переговоры пойдет лишь в том случае, если получит в жены его сестру Септимию Октавиллу;

4 Жан-Луи Жирар комментирует знаменитый шестистрочник Исаака де Бенсерада;

5 Граф де Беллерваль (der Graf von Bellerval), немецкий логик, ученик Лукасевича, доказывает в присутствии своего учителя, что остров — пространство, замкнутое берегами, забывая о том, что оно часто выпукло от бержеров, шезлонгов и прочих аксессуаров;

6 Жюль Барнаво раскаивается в том, что не учел вывешенное в туалете министерства вторичное распоряжение, которое собственноручно подписал министр (хоть и дрябл, а въедлив);

7 Ниро Вульф застает капитана Фьерабра в форме в тот момент, когда тот взламывает сейф банка «Чейз Манхэттен»

8 Р. Мутт проваливает устный экзамен на степень бакалавра, заявив, что пародию-шантан «Песнь выступления в поход» сочинил Руже де Лиль;

9 Борие-Тори пьет охлажденный с наледью «Шато-Латур», глядя на то, как «Человек-волк» танцует фокстрот;

10 Молодой семинарист мечтает увидеть Лукку и проплыть на фелюке Тьень-Цзинь;

11 Бассет по кличке Оптимус Максимус с трудом доплывает до Кальви, но с радостью замечает, что на берегу его ждет мэр с костью;

12 Во время посадки на корабль, отправляющийся в Гамбург, Жавер вспоминает о каторжнике Вальжане, который спас ему жизнь;

13 Доктора Лажуа исключают из гильдии врачей, поскольку он рассказал о том, что, просмотрев фильм «Гражданин Кейн» о рае мономана, Уильям Рэндольф Хёрст заказал убийство Орсона Уэллса;

14 «Отправитель рифмованных посланий» требует, чтобы фермер стриг шерсть его овец, а жена фермера вила тисковую пряжу;

15 Нарцисс Фолланиньо, финалист поэтического конкурса «Цветочные Игры» в Амстердаме, вместо лэ, вирелэ или онегинских строф зачитывает членам жюри словарь рифм;

16 Зенон Дидимский, корсар с Антильских островов, получив от Вильгельма III крупную денежную сумму, оставляет беззащитный Курасао голландцам, подплывающим на корабле с кюре и картечью;

17 Жена директора Фабрики Повторной Штамповки Бритвенных Лезвий разрешает своей дочери гулять в одиночку по Парижу при условии, что в районе бульвара Сен-Мишель метать бисер она не будет, а дорожные чеки обязуется хранить где угодно, но только не в корсаже;

18 Актер Арчибальд Мун, не зная, какой из двух спектаклей выбрать, перечитывает сценарии «Гори медь юзом Заратустры» и «Иосиф Аримафейский»;

19 Художник Хюттинг упрашивает фининспектора перекинуть его задолженность на следующий период и распределить налоговые выплаты помесячно;

20 Географ Лёконт, спустившийся по реке Гамильтон, находит приют у эскимосов и в знак благодарности преподносит старейшему в деревне помору большой плод цератонии;

21 Максимилиан манерно съедает одиннадцатый птифур, неласково взирая на то, как его войска высаживаются в Мехико;

22 «Переводчик с того конца света» объявляет Орфею, что его пение усыпляет зверей лучше, чем бересклетовая настойка;

23 Критик Молине открывает свою лекцию в Коллеж де Франс с блестящих описаний Вентейля, Эльстира, Берготта и той, чье пение душу щемит, аль Берма, рисованных импрессионистских шедевров, о которых читатели Марселя Пруста не перестают судить до сих пор;

24 Ливингстон, видя, что обещанная лордом Рамсей премия от него ускользает, как щепа, манящая утопающего, выказывает свое недовольство.

Как поясняет Хюттинг, любая картина, а особенно портрет, находится на пересечении мечты и действительности. Исходя из этой основной идеи и был разработан концепт «воображаемого портрета»: покупатель, тот, кто желает заказать свой портрет или портрет любимого человека, есть лишь один из элементов картины, и, возможно, даже наименее значимый, — кто бы знал мсье Бертена без Энгра? — но все же элемент изначальный, а значит, справедливости ради, в картине следует ему отвести определяющую роль, роль «основную»; однако он предстанет не как эстетическая модель, навязывающая формы, цвета, «сходство» или даже сюжет картины, но как модель структурная: заказчик или, точнее, как в средневековой живописи, донатор выступит инициатором своего портрета, и преимущественно в характере его личности, а не в чертах его лица художнику предстоит черпать творческую энергию и воображение.

Хюттинг допустил исключение из этого правила лишь один раз, в девятнадцатом портрете, в том, на котором изобразил самого себя. Идея включить в эту уникальную серию автопортрет напрашивалась сама собой, хотя, как утверждал художник, его форма была обусловлена шестилетним периодом постоянных препирательств с налоговой инспекцией, в результате которых ему все же удалось отстоять свою точку зрения. Проблема заключалась в следующем: более трех четвертей своей продукции Хюттинг продавал в Соединенных Штатах, но, разумеется, предпочитал платить налоги во Франции, где они были намного ниже; в принципе, в этом выгадывании не было ничего незаконного, но художник претендовал еще и на то, чтобы его прибыль рассматривалась не как «доход, полученный вне Франции», — именно так, не делая почти никаких уступок, их высчитывал налоговый инспектор, — а как «доход от продукции, изготовленной вручную и предназначенной для экспорта за границу», что давало бы ему право рассчитывать на субсидию, которую государство — в виде сниженного налогообложения — предоставляет всем экспортерам. А какое производство больше всего подходит под определение «ручное», если не написание картин рукой Художника? Налоговый инспектор не мог не признать эту этимологическую очевидность, но вскоре взял реванш, отказавшись считать «французскими товарами, изготовленными ручным способом», картины, написанные пусть и вручную, но в мастерской, находящейся по ту сторону Атлантики; и лишь в результате блистательных прений сторон было установлено, что рука Хюттинга остается французской, даже когда она рисует за границей, вследствие чего — даже учитывая, что Хюттинг, американец по отцу и француз по матери, имеет двойное гражданство, — надлежало признать моральную, интеллектуальную и художественную пользу, извлекаемую Францией из экспорта творений Хюттинга по всему миру, а следовательно, осуществить относительно его доходов требуемый перерасчет налогообложения: в ознаменование сей победы Хюттинг изобразил себя в виде Дон Кихота, грозящего длинным копьем бледным тщедушным чиновникам в черном, удирающим из Министерства финансов, подобно крысам, бегущим с тонущего корабля.

Остальные двадцать три картины были задуманы исходя из фамилий, имен и профессий заказчиков, которые письменно обязались не оспаривать ни название, ни сюжет, ни уготованное им место. Пройдя различные лингвистические и числовые обработки, личностные и профессиональные параметры покупателя последовательно обуславливали размеры холста, количество персонажей, доминирующие цвета, «семантическое поле», [мифология (2, 22), вымысел (12), математика (5), дипломатия (3), зрелищные мероприятия (18), путешествия (10), история (21, 16), полицейское расследование (7) и т. д.], основную канву сюжета, второстепенные детали (исторические и географические аллюзии, элементы одежды, аксессуары и пр.) и, наконец, стоимость картины. Однако эта система подчинялась двум безусловным требованиям: покупатель — или тот, чей портрет покупатель заказывал, — должен безошибочно узнаваться на картине, а один из элементов сюжета — выстраиваемого вне какой-либо связи с личной жизнью портретируемого, — должен определенно на нее указывать.

Разумеется, использование имени покупателя в названии картины расценивалось как облегчение задачи, и Хюттинг решился на это всего лишь трижды: в № 4, портрете автора детективов Жана-Луи Жирара, в № 9, портрете швейцарского хирурга Борие-Тори, заведующего Отделом Экспериментального Криостаза при Всемирной Организации Здравоохранения, и в портрете № 18, образце наивысшего мастерства и удачного заимствования принципа голограммы: актер Арчибальд Мун выписан таким образом, что если проходить перед картиной слева направо, он представляется Иосифом Аримафейским в сером шерстяном бурнусе, с длинной белой бородой и посохом пилигрима, а если проходить справа налево — он является в образе Заратустры с огненной шевелюрой, обнаженным торсом, кожаными клепаными браслетами на запястьях и щиколотках. Зато на портрете № 11 действительно изображен бассет, — принадлежащий венесуэльскому кинопродюсеру Мельхиору Аристотелесу, который только в нем и видит истинного преемника Рин-Тин-Тина, — но этого бассета зовут вовсе не Оптимус Максимус, его именуют более звучной кличкой — Фрайшютц.

Порой совпадение вымысла и биографии превращает портрет в поразительную выжимку из жизни модели: таков № 10, портрет старого кардинала Фринджилли, который был аббатом в Лукке перед тем, как на долгие годы уехать миссионером в Тьень-Цзинь.

Иногда же, напротив, какой-нибудь незначительный элемент, присутствие которого уже можно было бы посчитать спорным, связывает произведение с моделью: так, венецианский промышленник, — чья очаровательная юная сестра живет в постоянном страхе, что ее похитят, — дал тройной повод для написания загадочного портрета № 3, где он фигурирует под видом императора Септимия Севера: прежде всего, его фирма регулярно оказывается седьмой в своей категории в списке, ежегодно публикуемом газетами «Financial Times» и «Enterprise»; затем, его суровость стала уже легендарной; и, наконец, он поддерживает отношения с иранским шахом (титул воистину императорский!) и предпочитает даже не думать о том, как похищение сестры может повлиять на ту или иную сделку международного значения. Еще более отдаленной, еще более неясной и произвольной кажется связь портрета № 5 с его заказчиком, Хуаном Мария Салинасом-Лукасевичем, магнатом баночного пива от Колумбии до Огненной Земли: на картине изображен эпизод — для пущего эффекта совершенно вымышленный — из жизни Яна Лукасевича, польского логика и основателя Варшавской школы, не связанного никакими родственными узами с аргентинским пивоваром, который фигурирует среди присутствующих в виде крохотного силуэта.

Из этих двадцати четырех портретов двенадцать уже завершены. Тринадцатый как раз стоит на мольберте: это портрет японского промышленника, магната кварцевых часов, Фудзивара Гомоку. Он предназначен для украшения зала, в котором собирается совет акционеров фирмы.

Выбранная для изображения история была рассказана Хюттингу ее главным участником, Франсуа-Пьером Лажуа, из университета Лаваль в Квебеке. В тысяча девятьсот сороковом году, после недавней защиты докторской диссертации, на прием к Франсуа-Пьеру Лажуа пришел страдавший от изжоги мужчина, который сказал ему вкратце следующее: «Подлец Хёрст меня отравил, потому что я не захотел делать его грязную работу»; на предложение объясниться мужчина заявил, что Хёрст пообещал ему пятнадцать тысяч долларов за то, чтобы тот избавил его от Орсона Уэллса. В тот же вечер Лажуа, не сдержавшись, пересказал услышанное в своем клубе. На следующее утро его срочно вызвали в коллегию врачей и обвинили в нарушении профессиональной этики, поскольку он предал публичной огласке конфиденциальные сведения, полученные во время медицинской консультации. Его признали виновным и немедленно исключили. Через несколько дней он заявил, что выдумал эту историю от начала и до конца, но было уже слишком поздно, и ему пришлось заново делать карьеру в научной области, где он стал одним из лучших специалистов по проблемам кровообращения и дыхания, связанным с подводным плаванием. Лишь это последнее обстоятельство позволяет объяснить присутствие Фудзивара Гомоку на картине: Лажуа действительно занимался изучением прибрежных племен на юге Японии, которых называют ама и которые проживают там уже более двух тысяч лет, что подтверждается одним из самых ранних упоминаний об этом народе, зафиксированном в хронике «Гиси-Вадзин-Ден», предположительно восходящей к III веку до Рождества Христова. Женщины народа ама — лучшие ныряльщицы в мире: они способны в течение четырех-пяти месяцев в году нырять до ста пятидесяти раз в день на глубину более двадцати пяти метров. Они ныряют голые, без всяких защитных приспособлений за исключением — и то лишь последние сто лет — очков, герметизированных благодаря двум маленьким боковым баллонетам, и каждый раз могут оставаться под водой в течение двух минут, собирая различные виды водорослей, в частности агар-агар, голотурий, морских ежей, морские огурцы, ракушки, перламутровых устриц и морских ушек абалоний, раковины которых некогда ценились очень высоко.

Альтамоны долго не отваживались заказать свой портрет, — вероятно, их смущали устанавливаемые Хюттингом цены, доступные лишь генеральным директорам и президентам очень крупных компаний, — но в итоге решились. Супруги представлены на картине № 2, он в образе Ноя, она — Коппелии: аллюзия на то, что когда-то она была танцовщицей.

Их немецкий друг Фуггер также фигурирует среди клиентов Хюттинга. Он запланирован в двадцать первом портрете, так как по материнской линии приходится очень дальним родственником Габсбургам, а из путешествия по Мексике привез одиннадцать рецептов тортиллий.