— С вашим умом ой как бы я далеко шагнула! — едва войдя поутру в госпиталь, сказала Наталья хирургу.

В голосе ее слышалось откровенное восхищение, признание превосходства хирурга над нею, и вместе с тем сквозила жалость к самой себе, уязвленное недовольство собой. И Роман Семенович это почувствовал раньше, чем она сказала, и, противясь ее похвалам, хотел сразу разубедить, но промолчал, оставив разговор на более удобный случай.

В операционную привезли охающего солдата с болью в животе, и хирург, ощупав его живот, определил аппендицит. Нужна была срочная операция. Роман Семенович неторопливо облачился в халат, сделал больному анестезию новокаином, взял поданный скальпель и все время, пока делал операцию, переговаривался с Натальей.

— Вот бы где пригодился гипноз, если бы владел, — проговорил он. Салфетку подай… Кровь унять… — И обращался уже, к больному: — Да ничего опасного. Потерпи, дружок.

Операция длилась с полчаса, и больного увезли.

Какое–то время в операционной стояла тишина, пока Наталья не заговорила:

— Да, кстати, вы хотели в чем–то упрекнуть меня… Оставили на потом…

Хирург загадочно поглядел на нее, на миг задумался и затем предложил:

— Пойдемте погуляем. Там и потолкуем.

Они скинули халаты, переоделись в военную форму и скоро очутились за городом, на дороге, обсаженной кудлатыми грецкими орехами и смоковницей. Наталья мягко и грациозно ступала по тропинке, похрупывая сапожками, на голове ее кокетливо топорщился синий берет, из–под которого выбивались пряди темных волос.

— Так вот, негоже самоуничижением заниматься. Негоже, — повторил Роман Семенович, заглядывая улыбчиво ей в глаза.

— Каким уничижением? Я что–то не пойму? — спросила Наталья.

— Как же… Не успела войти сегодня, как начала нахваливать мои знания, ум, а о себе ни слова… А я не такая уж персона!

— Я говорила истину.

— Возвышая других, унижаешь себя. Нельзя так, — возразил Роман Семенович. — У тебя ум подвижен, может быть, более острый и гибкий, чем у идущего рядом субъекта.

— Не говорите. И откуда вы это взяли?

Хирург знал, что женщины по складу своего характера, а скорее, по слабости именно женской натуры и психологии способны преклоняться перед мужчинами, как бы позволяя властвовать над собой. Он видел, что Наталья не только красива внешне, не только женственна, но и удивительно содержательна, умеет о явлениях жизни судить разумно, трезво, и Роман Семенович, стараясь внушить ей это, настойчиво повторил:

— Верно, верно. Всякая умная, эмоциональная женщина, а ты именно к ним принадлежишь, чувствует сильнее, чем мы, черствые по натуре мужчины. Только все дело в том, что я старше тебя и приобрел больше опыта, знаний… Так что напрасно это, корить себя. Самобичевание да–ле–ко не всегда полезно.

— Нет, я ради истины, — ответила Наталья и покривила губы. — А я, поверите, стою на распутье, живу в каком–то подвешенном состоянии.

— Э-э, — Роман Семенович приложил руку к своей груди. — Я тоже, как останусь один, размечтаюсь, и бог знает куда мятежные мысли уносят…

— О чем мечтаете, если не секрет?

— Никакого секрета. Полное откровение, как на исповеди, потому что знаю: поймешь. Тебе довериться можно в самом сокровенном… — проговорил он, волнуясь. — Вот кончится война, потребность в хирургах, надеюсь, будет не меньшая, и я заберусь в сельскую больницу, в самую глушь… Чтобы побыть наедине с миром живой природы. Надоело, — упавшим голосом добавил он.

— Что надоело? — Наталья посмотрела на него неверяще.

— Война. Кровь. Стоны. Мучения раненых и мучения хирургов. Все, все надоело и порой даже люди…

— О, это вы слишком… И кому нужна такая отрешенность?

— Мне. Только мне самому. И уверен, таких, как я, найдется много.

Наталья заговорила столь же горячо:

— После войны, конечно, многие захотят покоя, тишины, заслуженной тишины после страданий. Но… Но нельзя быть улиткой, ведь жизнь — это движение, изменение, часто происходящее по воле людей и вне, этой воли…

— Ты, однако, прямо диалектик, — вставил Роман Семенович.

— Жизнь учит… — отозвалась Наталья. — До сих пор помню диалектические закономерности, чему нас учили в институте: все движется, все изменяется… Поскольку и сама жизнь — движение, то только в движении и прекрасен человек! Вы же, извините меня за резкость суждений, вознамерились от всего этого отгородиться… Не желала бы я такой жизни. Впрочем, хочу знать: ваш покой, ваша тишина — это что? Протест, вызов обществу, самому себе? — метала она словами.

Но странно, хирург выслушал ее упреки спокойно, лишь остановился, заставив невольно остановиться и ее, положил ей ладонь на плечо.

— Ты же отлично понимаешь, дорогая, — сказал он. — Война с ее страданиями истрепала людей. После таких потрясений, коснувшихся каждой семьи и каждого человека, увеличится приток нервнобольных. А нервы, как тебе известно, всему голова. Отсюда, от расстройства нервов, исходит множество болезней. Придет время, и люди будут совершать бегство от машин, вообще от шумов, куда–нибудь подальше, в глухие дебри…

Наталья, когда надо, не жалела резких выражений:

— Ой, какой же вы прорицатель, вдобавок упрямый, не в обиду вам будь сказано…

— Могу я иметь собственное мнение и устраивать жизнь, как мне хочется? — протестовал Роман Семенович.

— Кто вам не велит? Каждый волен поступать, как ему хочется, — уже миролюбиво повернула Наталья, зная, что спорам и конца не будет.

Она подошла к разлатому дереву, наклонила ветку, сорвала несколько плодов, протянула Роману Семеновичу, начала есть сама, облизывая от приторной сладости губы.

— Самый настоящий инжир, — сказал Роман Семенович. — Вон там, наверху, более спелые, — и начал карабкаться на дерево. Ветка не выдержала его тяжести, и он свалился наземь.

— Аккуратнее, Роман Семенович, так и ушибиться можете! — пошутила Наталья и сама цепко ухватилась обеими руками за ствол, потом за сучья и очутилась на дереве. — Держите, Роман Семенович, сейчас мы столько нарвем!.. Варенье сварю — вкусно–та–а!

Роман Семенович приподнял пригоршней сомкнутые руки и, когда они были полны, заколебался:

— Как же мы понесем инжир?

— Найдем, в чем нести. Держите, — она вынула из кармана газету, подала ему. — А я могу и в берете. Соображение нужно иметь, — добавила Наталья, и ее замечание прозвучало для Романа Семеновича как укор. "Непрактичный мужчина, а еще собираюсь в глушь забраться жить, один–то?" подумал он.