Напрямик
– Да, Валя, да… Не плачь, – кивала мама, отстраняя журчащую голосом трубку от уха. – Да поняла я всё… Поговорю… пришлю… – Смотрела, сморщившись, на ковёр на стене.
Положила трубку на рычажки старого розового телефона, перевела взгляд на Настю.
– Валентина звонила. Таблетки просила привезти. У неё кончились, а сама не может, плохо ей совсем… Отвезешь?
Настя только вчера приехала домой после зимней сессии.
Радость от удачно сданных зачетов и экзаменов, родная комната, в которой не была почти пять месяцев, добрый и неспешный разговор с мамой после ужина, глубокий, здоровый сон наполнили Настю светлой силой и энергией, и она без былого канюченья согласилась.
Под настроение дорога до тёти Вали показалась ей быстрой и лёгкой, сама тётя Валя, давно болеющая, озлобленная этой болезнью, – милой и ласковой, как когда-то, когда Настя была маленькой девочкой…
– Я тогда соберу, а ты одевайся, – сказала мама. – У неё и переночуешь. Ладно? А утром – обратно. Ночью не надо, злых полно… Ладно?
– Да, мам, конечно.
Мама стала хлопотать, Настя засмотрелась на неё… Старенькой стала. Не лицом, не фигурой, а движениями… Хотелось сказать: «Не торопись, мама, не волнуйся». Не стала. Что ж…
Оделась потеплее под мамины советы – «кофту не забудь, колготки шерстяные», – приняла тяжёленький пакет.
– Там лекарства и еды кой-какой… Валентине-то и до магазина сходить… Ох… Ну, с богом, доченька.
– Пока, мам, – Настя приобняла её, поцеловала в мягкую щеку, – до завтра.
Открыла дверь, но мама удержала, засыпала скороговоркой вопросов:
– Сотовый-то взяла?.. Деньги есть на нём?.. А у тебя?.. Дорогу помнишь до остановки?
И Настя почти механически отвечала:
– Да, мам, есть… помню… всё в порядке.
– И осторожней, пожалуйста. Не разговаривай с кем попало. Всякие лезут…
– Хорошо, конечно…
Сбежала по лестнице, вышла на улицу. Облегчённо выдохнула. Мамина забота, такая дотошная и навязчивая, не раздражала уже, как раньше, но утомляла. Да и смешила чуть-чуть. Ведь как-то же полтора года по пять месяцев она живёт без пригляда мамы, нормально питается, одевается, но стоит ей вернуться, и мама следит за каждым шагом, даёт и даёт советы. А скажешь ей об этом хоть и с улыбкой – обидится… Ничего, пусть: в этом, наверное, и смысл жизни матерей – заботиться…
Их город совсем небольшой, но своего рода столица нескольких районов. Здесь и все важные учреждения, и межрайонная больница, театр, музей… Есть и автовокзал, откуда «пазики» уходят развозить и собирать пассажиров по ближайшим и дальним посёлкам, сёлам, деревушкам. Правда, «пазики» ездят редко – в основном по утрам и вечерам. Днем их заменяют «газели»-маршрутки. И Настя направилась к той остановке, куда причаливали «газели», что заворачивают в то сельцо, где живёт тётя Валя.
Тётя Валя, мамина сестра, была последней обитательницей громадного родового дома. Одни из этого рода разъехались, другие умерли, а тётя Валя вот остаётся. Ясно, что ей там одиноко – соседи не родня, – тоже хочется в город, но дом в медленно гибнущем сельце стоит копейки, здесь и на развалюху на окраине не хватит, не говоря уж о квартире.
Как одинокая пенсионерка и инвалид тётя Валя подала документы на социальное жильё в городе – однокомнатную квартирку, которую нельзя ни продать, ни завещать и в которую после умершего пенсионера-инвалида вселится следующий, – но очередь была длинной, и в то, что ей удастся дожить до новоселья, тётя Валя не верила.
Настя догадывалась: сестры тайком мечтали, что она выйдет замуж в том городе, где учится, поселится у мужа, конечно, хорошего, интеллигентного, обеспеченного, а тётя Валя переедет к Настиной маме. И они будут вместе. Пить чай, смотреть телевизор, беседовать, ждать, когда их навестит дочка и племянница.
Личная жизнь у обеих, что называется, не сложилась. Были мужчины, но они не стали мужьями. У мамы хоть появилась она, Настя, а тётя Валя совсем одна.
Прямо скажем, красавицами они не были. На старых фотографиях Настя видела коренастых, с какими-то испуганными глазами, жидковолосых, тонкогубых девушек. Одежда мешковатая, плечи опущенные… О таких всегда говорят: дурнушки.
Настя и у себя отмечала черты таких дурнушек и старалась поддерживать фигуру, осанку, быть обаятельной. Знала, что красоту можно восполнить симпатичностью, стильностью. Главное, не переборщить, – в общаге легко если и не стать, то прослыть шлюшенцией. Навесят этот ярлык, и шагай с ним дальше по жизни.
Девушке нужно быть всегда настороже, опасаясь не только окружающих, но и себя саму. Многих, очень многих заносит, а потом уже ничего не исправишь. Или уезжай в другое место, где тебя никто не знает, или принимай предложение какого-нибудь удода, который, как говорится, ни туда-то, ни в Красную армию…
Так, вот и остановка. Под навесом из пластикового стекла и рядом с ним стояли, топтались – скамейка сломана – человек пятнадцать. Мужчины, женщины. Настя сразу, без усилий, определила, кто местный, а кто из деревень. Даже не скажешь, чем именно отличаются – одежда вроде одинаковая, сумки тоже, да и лица похожи. Но всё же видно: вот эта из деревни приехала на два часа, а эта горожанка в первом или втором поколении.
Подошла «газель», но не та, что была нужна Насте, – эта петляла здесь, по улицам. И те, в ком угадывались жители города, забрались в неё. «Не обмануло чутьё», – похвалила себя Настя… Маршрутка тронулась, оставшиеся провожали её завистливыми и злыми глазами.
Было холодновато. Дым из выхлопных труб закручивался спиралью, пах черемухой…
– Уже полчаса ждём, это ж надо! – вскрикнула высокая, большая женщина с большой клетчатой сумкой у ног. – Не могут расписание вывесить!
– Да какое тут расписание, – пританцовывая на утоптанном до каменной плотности снегу, отозвался дядечка в шубе из искусственного меха. – Это ж пираты.
Другой, помоложе, в тонкой куртке, буркнул:
– Какие, мля, пираты ещё?
Видимо, уловив в его голосе угрюмую угрозу, тот, в шубе, стал объяснять:
– Незаконно они возят. Проедут по остановкам, наберут кто есть – и погнали. Ни билетов, ничего… Могут вообще сюда не завернуть… Автовокзальские сколько раз, слыхал, сулились поймать да поучить.
– Они поучат, – хмыкнула женщина в ярко-красном шерстяном берете. – Все они повязаны там… Вот второй месяц в аптеку мотаюсь и добиться не могу, будет моё лекарство или сняли его окончательно.
– А что за лекарство-то? – спросила большая женщина.
В красном берете сказала что-то тарабарское – Настя не разобрала, – а большая испуганно-приглушённо, как по секрету, сообщила:
– Это ж гормональное!
– И что? – наоборот, громко усмехнулась в красном берете. – Я уж своё отрожала. Трое олухов на шее. Жрут и спят.
«Бедная, – глядя на её сухое сероватое лицо, подумала Настя. – И все на лекарствах».
– А позвонить не легче? – спросил молодой симпатичный парень в черной шапочке.
– Куда позвонить?
– В аптеку. Узнать – есть в продаже, нет…
Женщина в красном берете отмахнулась:
– А что толку…
На долгую минуту остановка замерла и замолчала. Как-то окаменело замерла и замолчала. Люди не двигались; Настя готова была испугаться и поводить перед лицом ближайшего рукой: эй, ты где… Но тут парень шевельнулся, кивнул:
– Ну да, толку мало.
– Да не мало, а нету. Нету! – в голосе женщины в берете послышались слёзы. – Последние нервы лопнут гудки их слушать.
– Ну да, ну да…
Настя наблюдала за людьми, ловила интонацию их голосов, их взгляды, и ей всё сильнее становилось их жалко.
Наверное, это после месяцев в большом городе, лекций, общения с умными и образованными людьми, пыталась понять она. Великие события истории, великие личности, кровавые бунты, гиль, реформы… И вот этот десяток человек на этой остановке, одной из тысяч подобных остановок по стране, где так же толкутся по десять, двадцать подобных, – они словно вне истории, вне времени. Кажется, могут так стоять и вяло жаловаться друг другу бесконечно. И морозец – не очень большая помеха. Привыкли…
Но вдали улицы показалась пассажирская «газель», и люди мгновенно подобрались, стали скапливаться, прессоваться на том пятачке, возле которого обычно останавливались автобусы.
Даже слегка стали подпихивать друг друга локтями и бедрами.
И в Насте проснулось вроде бы надёжно забытое, вымывшееся полутора годами учебы, – и она тоже принялась пробираться ближе к бордюру, мягко, но решительно оставляя за спиной других. Очень не хотелось минут сорок стоять, скорчившись, в проходе «газели» или вовсе не влезть…
Это была не та «газель». Городской маршрут. И Настя почувствовала что-то вроде злобы к городским; к тем, кто через несколько минут выскочит из этой «газели» возле своего дома и окажется в тепле и уюте… Эта пугающая её, но непреодолимая злоба не успела разрастись – подошла нужная маршрутка, с вывеской на лобовом стекле: «Большие Кныши». Значит, едет до этого села, по пути останавливаясь в десятке других. Ине, Шошине, Ойхе, Шалоболине… Заворачивает и в нужную Насте Новопокровку.
Настя забралась в «газель» одной из первых, и ей повезло – заняла сиденье над бугром колеса. Ногам неудобно, поэтому, видно, туда и не садились до последнего… Ничего… Кое-как устроила ноги, положила на колени пакет. Рядом, буквой «г», встал и сердито засопел дядечка в искусственной шубе.
Газель тронулась, проехала метров десять и остановилась.
– Деньги передаем, – сказал водитель.
Пассажиры зашуршали.
– Передайте…
– Докуда едете?
– До Шошина.
– А я до Ини.
– До Шошина ещё вот возьмите.
– До конечной…
Настя достала кошелёк. Спросила:
– А до Новопокровки сколько стоит билет?
И тут же – расстроенный и удивленный вздох:
– Что, ещё и в Новопокровку заворачивать будем?
– С полчаса терять, – откликнулся кто-то ворчанием. – Там ещё и дорога такая – трясун.
– Да уж вечно что-нибудь…
Ещё не поняв, что значат и чем грозят ей эти вздохи и ворчание, Настя повторила:
– Сколько до Новопокровки будет?..
– Да не будет! – выкрикнула большая женщина с крепкой, ударившей Настю, как камень, ненавистью. – Не заворачивает он туда.
Большую с готовностью поддержали:
– Напрямик он идёт, без Покровки этой…
– Как это не идёт?! – возмутилась Настя, теребя кошелёк. – Всегда заходил…
– Ещё есть кто до Новопокровки? – громко спросила большая; никто не ответил, и она торжествующе объявила: – Вот, нету никого. И ему ради одного крюк такой делать?
– Действительно, – хмыкнул стоявший над Настей дядечка в шубе. – Вылазь давай, на автовокзальском доедешь.
– Не задерживай! – сзади её ткнули в спину.
– Во… – Настя задыхалась от обиды и растерянности. – Водитель… вы заезжаете в Новопокровку?
Водитель не ответил. То ли не слышал за общим шумом, то ли не хотел услышать.
– Ну выходишь ты, нет? – досадливо простонала женщина в красном берете, и её стон особенно поразил Настю. От этой женщины, которую успела пожалеть на остановке, не ожидала…
– Сволочи! – вырвалось.
– Ишь ты! Она ещё и оскорблять тут будет!
– Ну-ка вылазь, хамка такая, а то как кошку лишайну вышвырнем!
– Вставай, чего… – Дядечка в шубе больно потянул Настю за плечо. – Сколько можно…
– Не трогайте меня!
– Да кому ты сдалась, – хохотнула большая женщина, – трогать тебя ещё.
– Королевна, мля…
– Да пошли вы, уроды, блин!
Захлёбываясь слезами, текущими почему-то не из глаз, а по горлу, Настя стала выбираться. Зацепилась правой ногой за колёсный бугор, чуть не упала в проход.
Неуклюже, наклонившись вперед, двигалась, переступая через сумки, к двери, которую ей открыли, и сквозь обиду и оглушённость произошедшим удивлялась наступившей тишине. Показалось, что на неё смотрят даже с сочувствием. Сейчас скажут: «Да ты чего, мы ж пошутили!»
Нет, не сказали… Она спрыгнула на снег на газоне; дверь с шумом задвинулась и щёлкнула, маршрутка сорвалась с места.
– Уроды… Сволочи… – повторила Настя.
Высоко поднимая ноги, вышла на тротуар, достала из кармана сотовый, посмотрела время. На тот автобус, что отходил от автовокзала, она успевала.
