Глава 4

В то же самое время на другом конце города старая Эванель Франклин, спавшая крепким сном, неожиданно проснулась. Широко открытыми глазами глядя в темноту своей спальни, она пыталась удержать в памяти свой сон. Мерное гудение кислородного аппарата уже давно превратилось для нее в белый шум. Раньше он раздражал ее, этот аппарат. Само его существование вызывало у нее злость — злость на собственное тело, которое восемь с лишним десятков лет служило ей верой и правдой, а два года назад вдруг решило устроить такой неприятный сюрприз. Ей поставили диагноз «застойная сердечная недостаточность», и без кислорода она чувствовала себя так, как будто ее легкие подвергли воздействию уменьшающих лучей из фантастических фильмов, которые она так любила смотреть вместе со своим компаньоном Фредом. С кислородом же она чувствовала себя вполне сносно, хотя трубка, висящая под носом и заведенная за уши, адски мешала и натирала кожу вокруг ноздрей. Теперь она не могла обходиться без кислорода даже на улице. Когда ей требовалось выйти из дому, портативный кислородный концентратор за ней носил Фред. Внешне прибор выглядел как объемистая сумка. Фред навьючивал ее себе на плечо и говорил: «В этом сезоне в моде медицинский шик». Все-таки с мужчинами-геями не соскучишься.

Эванель села на постели и свесила ноги. Ей нужно было кое-что кое-кому отдать. Время от времени на нее находил этот нестерпимый зуд, который можно было унять, лишь дав кому-то сливу, кофемолку или справочник по животноводству. Она понятия не имела, почему должна дать кому-то эту вещь и зачем она нужна получателю, но та непременно им пригождалась, хотели они того или нет.

Таков уж был ее дар, наследие Уэверли.

Порой ей хотелось, чтобы он был каким-то другим, более привлекательным, ну или хотя бы чтобы он мог ее прокормить. И все же она давно смирилась с тем, что таково ее предназначение — дарить людям, которых она знала, а иногда и которых не знала, людям, с которыми она сталкивалась на улицах, неожиданные подарки. Она не могла стать кем-то другим, да уже и не хотела, даже если бы могла. Она знала, что ты — это тот, кто ты есть, и это тот краеугольный камень, на котором держится все твое существо. Можно потратить всю жизнь, пытаясь выкопать этот камень, а можно что-то на нем построить. Выбирать тебе.

Сидя на постели, она пыталась определить, что должна подарить. Кулинарную лопатку. Отлично. У нее в хозяйстве как раз имелась одна такая. Значит, в магазин идти не придется. Так, а кому нужно ее отдать? Она задумалась, потом покачала головой. Нет, это ерунда какая-то. Но имя продолжало настойчиво крутиться у нее в голове.

Ее кузина Мэри Уэверли.

Та, что умерла двадцать лет тому назад.

Гм… Это было что-то новенькое.

Эванель выбралась из постели и сунула ноги в шлепанцы. Стационарный кислородный аппарат был установлен в ее спальне. Это была квадратная бандура, похожая на сонное чудище, сидящее на корточках и негромко что-то мычащее себе под нос. От него отходил длиннющий пластиковый шланг, который позволял Эванель передвигаться по дому. Ей приходилось скручивать его в бухту на манер веревки и постепенно разматывать по мере удаления от аппарата, оставляя за собой след. Фред шутил, что времена игры в прятки для нее остались позади.

Эванель подобрала бухту длинного прозрачного шланга и поковыляла из комнаты в кухню.

Очутившись там, она принялась рыться в выкрашенных зеленой краской шкафчиках, пока наконец не нашла видавшую виды лопатку, основательную, со старой деревянной ручкой. Эванель даже и не помнила, когда в последний раз ею пользовалась. Кажется, это кузина Мэри дала ее ей.

С лестницы, ведущей на чердак, послышались шаги Фреда. У него там была миленькая квартирка. Он вполне мог позволить себе отдельное жилье, но ему нравилось жить с ней. Он не любил одиночества. К Эванель он перебрался много лет назад после разрыва с бойфрендом и потом еще несколько месяцев приводил в порядок ее чердак — и свою жизнь в некотором смысле тоже. Отношения у них были не самые обычные, но, не могла не признать Эванель, ей нравилось его общество. И все же, как бы сильно она ни нуждалась в нем, ей казалось, что он нуждается в ней больше.

Она не знала, сколько еще ей осталось, но эта мысль тревожила ее далеко не так сильно, как пятьдесят лет назад. Теперь на том свете у нее было гораздо больше знакомых. Хотя у нее немало времени ушло на то, чтобы наставить внучек Мэри на правильный путь, теперь Клер с Сидни были друг у друга, и их мужья тоже. Так что больше всего ее беспокоил Фред. Что он будет делать без нее?

Он зажег в кухне свет. На нем была старая клетчатая пижама, скорее удобная, нежели элегантная. На прошлое Рождество Эванель подарила ему шелковую пижаму с вышитой на кармане монограммой и всем остальным, но он так ни разу ее и не надел. Он чересчур закоснел в своих привычках, считала Эванель и нередко ему это повторяла. В свои всего лишь шестьдесят с небольшим, с приятным лицом и острым взглядом, он был слишком молод, чтобы безвылазно сидеть при старухе. Он уже давным-давно ни с кем не ходил на свидания. Наверное, уже забыл, как это делается. Эванель была намерена немного ему помочь.

— Приступ лунатизма или приспичило срочно испечь что-нибудь среди ночи? — поинтересовался он с улыбкой, прислонившись к дверному косяку со сложенными на груди руками.

— Ни то ни другое. Я проснулась оттого, что должна дать моей покойной кузине Мэри лопатку. — Она взмахнула лопаткой, и Фред вскинул брови. Это было слишком даже для нее. Эванель рассмеялась. — Ох, только не смотри на меня так. Я понимаю, что это бред. Наверное, нужно отдать ее Клер. Когда я проснулась, мне снилась Мэри. Наверное, у меня в голове просто все перемешалось.

— Вы собираетесь вручить эту штуку ей сегодня ночью? — уточнил Фред.

Иногда ее дар именно так и работал: она должна была дать что-то кому-то немедленно, что было довольно-таки неудобно для человека с пластиковым шлангом для кислорода в носу. Теперь выход из дому требовал тщательной подготовки.

Эванель вытащила из-под раковины бумажный пакет — она складировала их там, принося из магазина, потому что никогда не знаешь, в какой момент тебе может понадобиться хороший бумажный пакет. Положив в него лопатку, она поставила его на кухонную тумбу.

— Нет. Я отдам ее Клер, когда в следующий раз ее увижу, — сказала она, уже начиная задыхаться.

Фред отодвинулся от косяка:

— А не выпить ли нам пряного тыквенного кофе? Я сделаю.

— А знаешь, это именно то, что мне сейчас нужно, — ответила она, и он захлопотал, устраивая ее за столом.

Эванель с мужем купили этот маленький нарядный домик больше шестидесяти лет назад. Мужа ей до сих пор не хватало. Он очень походил на Фреда, только ему были больше по вкусу женщины. И он любил ее. Любил ее со всеми ее завихрениями. На каждый затейливый горшочек найдется своя крышечка, любил повторять он. Его не заботило, что она странная. Это был хороший дом. И хорошие воспоминания. Ей будет его не хватать. И ее вещичек тоже. А с другой стороны, на небесах она будет избавлена от необходимости раздавать людям вещи. Там у всех есть все, что надо.

Фред принялся раскочегаривать кофеварку, чувствуя себя здесь так же непринужденно, как и она.

— Ты, Фред, с каждым днем становишься все больше и больше похож на меня.

Фред обернулся и посмотрел на нее с таким видом, как будто она удостоила его самым большим комплиментом, которым кто-либо кого-либо одарял за всю историю мира.

Смех, да и только.

На следующее утро, открывая свой салон, Сидни увидела, как Фред Уокер, опрятный приземистый мужчина чуть за шестьдесят, делает то же самое в «Деликатесных товарах», маленькой туристической лавочке чуть дальше по улице.

— Привет, Фред! — замахала она рукой. — Как Эванель?

Фред, вздрогнув от неожиданности, обернулся и помахал ей в ответ.

— Нормально, — с рассеянным видом ответил он. — У нее все нормально.

Он был не слишком разговорчив.

Сидни вошла в салон, который носил название «Уайт дор» — «Белая дверь». Дверь была самая обычная, из прозрачного стекла, но предыдущий владелец считал, что «Белая дверь» звучит загадочно, как намек на дверь, сквозь которую Алиса могла попасть в Страну чудес. Название это было в городе у всех на слуху, поэтому Сидни не стала менять его, когда несколько лет назад купила этот салон.

Она включила свет. Сидни до сих пор каждый раз улыбалась, попадая в это просторное помещение с уютными диванчиками и роскошной люстрой с искристыми сосульками, которая висела над стойкой администратора. Десять лет назад вернувшись в Бэском, она устроилась на работу именно в этот салон. Он стал частью той ниточки, из которой мало-помалу соткалась ее новая жизнь. Теперь под ее началом работали семь мастеров-стилистов, и все они, за исключением двоих, были моложе ее. Сидни это нравилось. Ей нравилось, как они одевались, и та дерзость, с которой они подходили к созданию собственных образов.

Бэй подобные вещи совершенно не интересовали. Она предпочитала мешковатые джинсы и футболки с ироничными надписями.

Включив компьютер за стойкой, Сидни сварила кофе и выставила вазочку с печеньем, которое по ее просьбе каждую неделю пекла Бэй. Раньше этим занималась Клер, но теперь она была по горло занята своими леденцами и не имела времени ни на что другое.

Вообще-то, это входило в обязанности Вайолет, ее новой администраторши, которая должна была приходить в салон первой, но у Вайолет всегда находилось какое-нибудь оправдание. Никто не понимал, зачем Сидни вообще взяла ее на работу. Иногда Сидни и сама задавалась этим вопросом.

Она подошла к своему рабочему месту и воткнула в розетку плойку, чтобы перед работой сделать себе укладку. Здесь это было проще, чем в тесной ванной их фермерского дома. Сидни мельком взглянула на себя в зеркало, потом присмотрелась внимательнее.

За ночь в ее волосах появилось еще больше рыжих прядей. В этом не было совершенно никакого сомнения. Такое впечатление, что они тайком прокрались туда, пока она спала. Генри даже отметил это вслух перед ее уходом. Он назвал ее волосы огненными.

Клер посоветовала Сидни рассказать Генри, что она затеяла. И она, наверное, была права. Клер всегда давала дельные советы. Она всегда и ко всему подходила взвешенно. Даже само ее присутствие поблизости действовало на окружающих успокаивающе. Будь это духи, которые можно было бы разливать по бутылкам, она бы стала миллионершей. Куда там леденцам.

Но Сидни знала, что сказал бы Генри, признайся она ему, почему не дает ему проходу в последнее время. Он сказал бы, что ему совершенно все равно, будут у них еще дети или нет. Но Сидни этим было не провести. Дед Генри умер вскоре после того, как они поженились, и Генри отчаянно его не хватало. Эта тоска была такой сильной, что даже коровы порой притихали и давали молоко со странным клубничным привкусом. Генри вырастил дед; это он научил его всему, что тот знал про производство молока и про то, как быть достойным фамилии Хопкинс. Всю жизнь Генри хотел поскорее вырасти и стать старым, как дедушка. Ему нужен был сын, кто-то, кому он мог передать все, что знал сам. Бэй Генри удочерил. Когда они поженились, этот вопрос даже не вставал. После этого Бэй стала повсюду ходить за ним хвостиком. Она вставала с утра пораньше вместе с ним и помогала ему на ферме. Генри это нравилось. Но Бэй делала это, как и все, что она делала всю жизнь, исключительно ради того, чтобы убедиться, что все находится на своих местах и он тоже находится там, где ему полагается быть. Но прошло несколько месяцев, и она перестала подниматься вместе с ним в несусветную рань.

Внезапно дверь в салон распахнулась. Сидни бросила взгляд на часы на стене.

— Я знаю, знаю! — затараторила Вайолет, влетая внутрь. На бедре у нее сидел совершенно очаровательный круглолицый годовалый малыш, а на плече болталась пластиковая сумка с памперсами, которых вечно не хватало на день. — Я опять опоздала. Простите.

Сидни быстро накрутила несколько локонов и закрепила их заколками, после чего перехватила у Вайолет малыша.

— Мне не с кем было его оставить, — пояснила та, когда Сидни поудобнее устроила его у себя на руках и понюхала его темные волосики, отчего он залился смехом. — Соседка с другой стороны улицы, которая обычно с ним сидит, уехала на выходные в Долливуд, так что пришлось взять его с собой.

— Ничего страшного, он тут никому не мешает, — отозвалась Сидни, хотя это была неправда.

Но Вайолет знала, как Сидни любит маленького Чарли. Она знала, что у нее есть нечто такое, чему Сидни завидовала. Молодые девушки всегда знают такие вещи. Они знают, что старшие женщины смотрят на них и видят то, что для них самих навсегда осталось в прошлом и чего им уже не вернуть. Вот правда, которую знают все, но никто не желает признавать: если в мире есть кто-то непобедимый, то это восемнадцатилетняя девушка.

Вайолет вылетела из школы, когда ее мамаша, урожденная Тернбулл — это семейство славилось своим беспутным нравом и беспримерной способностью плодиться как кролики, — уехала из города в обществе очередного дружка. Вайолет вела веселую жизнь, время от времени употребляла наркотики и очень скоро забеременела. Если она и была в курсе, кто отец, то никому не сказала. Чарли, с его мыском темных волос на лбу и глазами цвета кофейных зерен, получился точной копией своей матери.

Сидни познакомилась с Вайолет несколько месяцев назад, в свой обеденный перерыв забежав к Фреду в лавочку за апельсиновым соком и йогуртом, которыми намеревалась подкрепиться, сидя в скверике. Была пора школьных выпускных балов, и руки у нее уже отваливались от сооружения вечерних причесок.

По-турецки усевшись прямо на газоне в своих вываренных гаремных штанах и черной майке-борцовке, она пристроила сок и йогурт на траве у себя между ног, закрыла глаза и подставила лицо солнечным лучам, наслаждаясь теплом.

Не прошло и нескольких минут, как она почувствовала, что кто-то трогает ее за ногу, и, приоткрыв глаза, увидела темноволосого младенца в расстегнутом комбинезончике, который пытался забраться к ней на колени. Она застыла, как застываешь, обнаружив, что на тебя уселась пчела, и пытаясь понять, чем кончится дело, прежде чем начать визжать и размахивать руками. В конце концов ей все же пришлось подхватить малыша, когда он залез к ней на коленку и уже совсем было собирался чебурахнуться носом в землю.

Она поднялась, усадила его на бедро и принялась оглядываться по сторонам в поисках матери. Народу в тот день в скверике было не так много, но она все же увидела девушку-подростка с длинными, слипшимися в сосульки волосами — она сидела на скамейке рядом с наполовину ушедшим в землю бюстом Горация Дж. Ориона; проходя мимо, студенты Орионовского колледжа шутили, что, может, Гораций и мертв, но до сих пор не похоронен.

— Прошу прощения! — окликнула Сидни худую девушку в огромных солнцезащитных очках. — Это ваш малыш?

Девица не шелохнулась.

— Прошу прощения? — переспросила Сидни, повысив голос.

Девица встрепенулась и повернула голову.

— Это ваш малыш?

Та утвердительно кивнула в ответ и зевнула, но не сдвинулась с места, так что Сидни нагнулась, подняла свой сок и йогурт и подошла к скамейке. Только приблизившись, она поняла, что знает эту девочку, которая была всего несколькими годами старше Бэй.

— Погоди, ты же Тернбулл, да? Твоя семья живет рядом с заводом, где делают передвижные дома?

— Жила раньше, — отозвалась Вайолет, не сделав ни малейшей попытки взять у Сидни малыша, когда та опустилась на скамейку рядом с ней. — Моя мама уехала. Мне пришлось выметаться.

Сидни узнала, что Вайолет теперь живет в трейлере вместе с одной женщиной и ее сожителем, который был на инвалидности и приторговывал сильнодействующими лекарствами, которые ему выписывали. Вайолет искала работу, но, как она утверждала, ее никто не хотел брать.

— Мама была права, — сказала Вайолет, когда Сидни отдала ей апельсиновый сок, а йогурт скормила малышу. — Когда она уезжала, то сказала, что здесь ловить нечего.

Прежняя администраторша Сидни Эмбер только что вышла замуж, немедленно, разумеется, забеременела и собиралась переезжать в Фейеттвилл: там на военной базе Форт-Брэгг была расквартирована часть ее мужа. Так что Сидни предложила ее место Вайолет. Она увидела в ней нечто такое, что чувствовала сама в ее возрасте. Вайолет отчаянно хотела уехать. От нее буквально исходили волны этого желания. Мир за пределами Бэскома казался ей землей обетованной. Во всех своих бедах она винила их городок и была совершенно уверена, что, если бы ей только удалось отсюда вырваться, счастье было бы у нее в руках.

Сидни уехала в восемнадцать с теми же самыми настроениями. Ей так хотелось сбежать от бремени своего семейного наследия и репутации. Там, на заветной свободе, она и встретила отца Бэй, и побег приобрел для нее совершенно новое значение. Ей потребовалось немало времени, чтобы понять, что иногда тюрьма на самом деле вовсе не тюрьма. Иногда ты считаешь дверь запертой, потому что никогда не пытался ее открыть.

Работа в салоне стала для Вайолет чем-то вроде спасательного круга. Ей необходимо было что-то, что удержало бы ее здесь. Не будь у нее этой работы, она непременно уехала бы и забрала Чарли с собой. Это был бы всего лишь вопрос времени.

Едва Сидни взяла Чарли, как Вайолет швырнула на пол сумку с подгузниками и устремилась прямиком к кофеварке и вазочке с печеньем.

— Можете приглядеть за ним, пока я привожу в порядок голову? — бросила она Сидни, грызя печенье, так что изо рта у нее полетели крошки. — Я перед выходом не успела.

— Возьми мою плойку. Она еще не успела остыть.

— Спасибо.

Окружающие недоумевали, почему Сидни терпит Вайолет.

Сидни вскинула малыша на вытянутых руках и залюбовалась его умилительной круглой рожицей, в то время как он беспечно улыбался во весь свой беззубый рот, дрыгая ногами и мусоля пухлый кулачок.

Вот из-за этого она и терпела.