Глава 12

Позвонив Сидни, Клер принялась расхаживать из угла в угол, снова и снова прокручивая в голове все услышанное от Расселла Залера. Все это казалось логичным. Ее сомнения по поводу того, что она появилась на свет в другом месте, что она не настоящая Уэверли, всколыхнулись и выступили на поверхность, точно испарина на коже, и теперь она тонула в них. Все двери первого этажа встревоженно открывались и закрывались.

Она была в гостиной, когда на крыльце послышались шаги. Клер бросилась к двери и, открыв ее, обнаружила на пороге не только Сидни, но вдобавок еще и Бэй с Эванель и ее неизменным компаньоном Фредом.

— Я принесла вино! — провозгласила Сидни и вскинула вверх бутылку, едва успев переступить через порог.

— А я как раз вынимал из духовки запеканку, когда позвонила Сидни, — сообщил Фред, аккуратно протискиваясь мимо нее с блюдом, накрытым фольгой, которое он держал руками в стеганых рукавицах-прихватках.

— Он сделал ее слишком много, прямо как знал, что она нам понадобится, — заметила Эванель, передавая Клер свой портативный кислородный аппарат и направляясь в гостиную, после чего у Клер не осталось другого выбора, кроме как последовать за пожилой дамой. — Я ему говорю: «Куда ты столько наготовил? Нам вдвоем столько не съесть». И тут звонит Сидни и говорит, что мы нужны тебе, и все сразу встало на свои места.

— Это что такое? — спросила озадаченная Клер.

Она-то ожидала появления сестры с трагическим лицом, а потом серьезного разговора о возможности того, что Клер на самом деле не Уэверли, и о том, какие последствия это будет иметь. В процессе Сидни, скорее всего, убедила бы Клер заявить в полицию, и тогда Расселла Залера упекли бы за решетку. Они обсудили бы, что сказать репортерам местной газеты, когда те обратились бы к ним за комментариями к сенсационному материалу, который, пожалуй, вышел бы под заголовком «Местная самозванка от кулинарии». Тайлер с Марией наверняка решили бы уехать куда-нибудь на пару недель, пока не уляжется шумиха. Может, навестили бы его родителей в Коннектикуте. Тайлер сказал бы ей: «Вот видишь, я же говорил. Вся эта магия существовала исключительно в твоем воображении».

— Я позвонила Эванель, — сказала Сидни. — Подумала, что мы должны отпраздновать это все вместе.

— Отпраздновать? — переспросила Клер, пытаясь вспомнить, что именно наговорила сестре по телефону. Она находилась в состоянии такого душевного смятения, что слова лились из нее неконтролируемым потоком. — Меня пытаются шантажировать!

— Да мы поняли, — сказала Сидни, выставляя бутылку вина на кофейный столик и плюхаясь на диван.

На ней были старые джинсы и позаимствованная у Бэй футболка с надписью: «Существует два мнения: мое и неправильное». Клер порадовалась, что ее сестра хотя бы не стала наводить красоту и примчалась в чем была. И тем не менее.

— Мы празднуем то, что ты попросила помощи. Хотя в данном случае она на самом деле тебе не нужна. Главное — ты попросила. Как мы ни старались все эти годы, нам так и не удавалось этого от тебя добиться.

Появилась Бэй, неся из кухни тарелки и вилки.

— Что ты здесь делаешь? — спросила ее Клер, окончательно перестав понимать, что происходит.

Разве Бэй была на крыльце, когда она открывала дверь? Клер не помнила. Если ее там не было, как тогда она очутилась на кухне? Клер бросила взгляд на часы над каминной полкой. Занятия в школе были в самом разгаре, и рабочая смена Бэй еще не началась.

— Почему ты не на учебе?

— Я проспала. Это куда лучше, чем школа. — Бэй сгрузила тарелки с вилками на кофейный столик. — Что случилось на кухне? Там пахнет так, как будто ты подожгла букет роз, а потом попыталась потушить его сахаром. Этот запах наводит меня на мысли о Дж… — Бэй прикусила язык на полуслове, но Клер поняла, что она хотела сказать. О Джоше. — Это наводит меня на мысли кое о чем, что я не могу исправить.

— Я забыла на плите леденцовую массу.

— Ты что, пыталась работать после того, как он ушел? — поразилась Сидни. — Только не вздумай никому давать то, что у тебя получилось!

— Я все отправила в помойку, — заверила ее Клер.

— Очень хорошо. Потому что, когда ты в прошлый раз пыталась что-то приготовить в расстроенных чувствах, мы все потом несколько недель рыдали по любому поводу.

Фред принялся раскладывать запеканку со сливочным соусом по тарелкам, как будто Клер пригласила их всех на чай.

Немного помолчав, Клер напомнила собравшимся:

— Ко мне явился один человек, который утверждает, что я не Уэверли.

— Чушь собачья! — отрезала Сидни, забирая у Фреда из рук свою тарелку. — Если уж ты не Уэверли, кто тогда мы? Фред, это выглядит просто божественно.

— Спасибо. Это запеканка из тертого картофеля с ветчиной. Я готовлю ее по этому рецепту уже тысячу лет.

— Это не так, — возразила сестре Клер. — Всему, что я умею, меня научила бабушка Мэри, а это даже не половина того, что умела она. Я все время думаю об этом. Почему она не стала дожидаться, пока мой дар Уэверли проявится сам? Она просто начала меня учить. Заставляла запоминать рецепты. Показывала приемы. Думаешь, она знала? Господи… Мария. — Клер внезапно замутило. Она опустилась на диван рядом с Сидни, и Фред сунул ей в руки тарелку с запеканкой. — Если все это правда, это многое объясняет.

Клер наблюдала за Марией всю ее жизнь, дожидаясь, когда же наконец проявится ее дар. Глядя, как девочка делает домашнее задание, Клер изводила себя вопросами: «Мне показалось или все действительно дается ей легче, чем остальным? Мне показалось или ответы сами появились в ее тетради?» Когда она рисовала, Клер вглядывалась в рисунки, пытаясь определить, не изменилось в них что-нибудь за ночь? Ей показалось или тигры передвинулись на другое место? Ей показалось или они стали толще, как будто успели поохотиться, пока никто не видел? На месте ли все олени с картины, которая украшает гостиную? Бабушка Мэри как-то упоминала о своей двоюродной бабке, которая могла изображать только неприукрашенную действительность, благодаря чему стала востребованной, хотя и наводящей на людей ужас портретисткой. Клиенты шли к ней потоком, зная, что она способна нарисовать нечто поистине прекрасное, но исключительно для тех, кто красив изнутри. Но хотя Мария и хорошо рисовала — не зря же ее отец был художником! — в ее рисунках не было ровным счетом ничего магического.

Мария росла, но у Клер еще оставалась надежда, что, быть может, ее дар заявит о себе в подростковом возрасте, когда прорывается на поверхность все то, что прежде дремало внутри. Как бывает с супом, оставленным кипеть на плите, когда ингредиенты, до поры до времени спокойно лежащие на дне, всплывают, едва бурление вокруг становится достаточно сильным, чтобы вытолкнуть их наверх.

Теперь она не была уже так в этом уверена.

— Перестань. Это просто глупо, — сказала Сидни. — Наша мать вообще не хотела никаких детей. Зачем ей могло понадобиться воровать чужого ребенка?

— Она всегда играла с огнем, пытаясь устроить что-то грандиозное, опасное, драматическое, — заметила Клер.

— Это все из-за того, что она съела яблоко? — подала голос Бэй; она за обе щеки уплетала запеканку, откровенно наслаждаясь всем происходящим. При этом она не сводила глаз с матери и тетки.

— Да, — ответила Клер.

— Нет, — одновременно с ней сказала Сидни.

— Погодите, так да или нет? — уточнила Бэй.

— Мы не знаем, это из-за того, что она увидела, как умрет, она стала такой, какой стала, или нет, — сказала Сидни дочери. — И никогда не узнаем. Думаю, любопытно было бы поговорить с этим человеком, расспросить его о маме. Мы даже не знали, в чем заключался ее дар Уэверли. Ты сказала, он обещал вернуться завтра? Может, я могла бы с ним встретиться.

— Нет! — тут же вскинулась Клер. — Никаких разговоров.

— Где фотография, которую он тебе дал? — Сидни нетерпеливо протянула руку. — Я хочу на нее взглянуть.

Клер пошарила в кармане фартука и подала сестре снимок. Сидни взяла его и принялась внимательно разглядывать.

— Посмотрите, какая она тут молоденькая, — сказала Сидни, пуская фотографию по кругу, как будто это была фотография ребенка.

— Эванель, мама или бабушка Мэри никогда не говорили тебе что-нибудь о том, что я на самом деле не ее дочь? — спросила Клер.

— Впервые об этом слышу, — отозвалась пожилая дама, передавая снимок Фреду, который с улыбкой передал его Бэй. Та втихомолку сунула его к себе в карман. — Она любила тебя, Клер. Ты была ей родной.

— Но ты, похоже, не удивлена, — заметила Клер. — Ты считаешь, что это правда?

Эванель пожала плечами:

— Может, и правда. Но это не имеет никакого значения. Разумеется, ты Уэверли. Это внутри тебя, и твое происхождение тут совершенно ни при чем. Это то, что я постоянно твержу Фреду. У него точно такой же дар предвосхищения, как у меня. И он был у него с самого начала. Он просто еще сам не понял этого. Он так зациклен на том, чтобы не дать мне умереть, что не видит вещей, которые у него прямо перед носом.

Фред вскинул на нее печальные глаза. Потом, отправив в рот очередной кусок запеканки, сунул руку в карман пиджака.

— Кстати говоря, Сидни, я тут разбирал кое-какие вещи Эванель и наткнулся вот на это. Я подумал, он может тебе пригодиться. — Он протянул Сидни ночник, совсем небольшой, размером с карманный фонарик. — Если включить его в темноте, он проецирует на потолок звезды.

Сидни мягко улыбнулась:

— Спасибо тебе, Фред. Если мне когда-нибудь понадобится потолок в звездах, я буду знать, что мне делать.

— Что я вам говорила? — горделиво спросила Эванель, прищелкнув вставными челюстями. — Он в точности как я.

— Я сворачиваю свой леденцовый бизнес, — объявила Клер чуть более драматическим тоном, чем собиралась, но контролировать свой голос она сейчас не могла.

— Не знаю, кто как, а я этому рада. Я скучаю по нашим воскресным ужинам. Помните их? — обратилась Сидни ко всем. — Мы могли сидеть так часами.

— Я тоже любила воскресные ужины, — подала голос Бэй.

— Кстати, о еде. Запеканка была просто изумительная, — заметила Сидни.

— Я пришлю тебе рецепт по электронной почте, — пообещал Фред. — Для нее нужен только тертый картофель, нарезанная кубиками ветчина, сметана и чеддер. Секрет в соусе из куриного крем-супа. Моя мама всегда говорила, что хорошую южную запеканку без куриного крем-супа не сделаешь.

Клер с грохотом поставила свою тарелку на кофейный столик и поднялась.

— Послушайте, вам не кажется, что вы все как-то упускаете из виду тот факт, что на кону стоит моя возможность зарабатывать себе на жизнь. Под сомнение поставлено, кто я вообще такая.

Сидни закатила глаза:

— Кто ты такая, ни под какое сомнение не поставлено. Что твое, то твое. Этого тебя лишить не может никто. Только ты сама можешь от этого отказаться. Ты готова отдать это все какому-то незнакомцу? — Сидни склонилась к Клер и взяла ее руку в свои. — Послушай меня, Клер. Тебя пытаются взять на понт. Я прекрасно знаю, как это делается. Зачем, по-твоему, этот человек расспрашивал всех подряд про тебя и твою семью? Он наткнулся на статью о тебе, узнал твою фамилию и название города и вспомнил про то, что у него есть фотография мамы, которой он может воспользоваться. Он упомянул твои доходы. Это значит, что он подготовился. Он раскопал про тебя все, что мог, и наверняка знает твои уязвимые места. Но у него не было ничего, пока ты ему не поверила. И ты тут же отступилась от своей магии, сдалась без борьбы.

— Нет. Все началось еще раньше. Я перестала использовать в производстве леденцов цветочные экстракты из сада, и никто ничего не заметил. — Все, кроме Бэй, которая с самого начала была в курсе, слегка заинтересовались, но опять-таки не настолько, как ожидала Клер. — Я этого не понимаю, я не понимаю, почему люди говорят, что на них по-прежнему влияет то, что я готовлю, когда все это давно не из нашего сада.

— Потому что дело в тебе, а не в саде, — сказала Сидни. — Дело всегда было в тебе.

Клер снова опустилась на диван. Она обвела всех взглядом, одного за другим, потом прикрыла лицо ладонью. Она чувствовала себя опустошенной и пристыженной, как бывает, когда чересчур бурно отреагируешь на какой-нибудь пустяк: на паука, на неверно истолкованное замечание, на чьи-то шаги у тебя за спиной.

— Скажи этому типу, чтобы проваливал, и его как ветром сдует, — посоветовала Сидни. — Ты не представляешь себе, как просто взять человека на понт.

— Откуда ты все это знаешь? — с подозрением в голосе поинтересовалась у матери Бэй.

— А об этом я расскажу тебе, когда ты немного подрастешь, — ответила Сидни.

— Он сказал, что мое свидетельство о рождении, скорее всего, поддельное. Он сказал, что, если бы меня обязали сделать ДНК-тест, он доказал бы, что я не та, за кого себя выдаю.

Сидни, Бэй, Эванель и Фред начали переглядываться. Ну да, когда Клер произнесла все это вслух, это действительно прозвучало немного абсурдно. Но он был так убедителен. Он просто ее загипнотизировал. Он прекрасно знал, как надо действовать, чтобы заставить ее купиться на его россказни.

— Клер, ты только не пойми меня неправильно, — сказала Сидни. — Ты делаешь отличные леденцы, но твое происхождение — отнюдь не вопрос государственной важности. Твоя ДНК ровным счетом никого не волнует.

Клер потерла лоб.

— Мне просто было очень страшно, — призналась она.

Сидни покачала головой и ласково посмотрела на сестру:

— Так что же ты сразу не попросила о помощи?

— Кто бы поверил в то, что Клер по рождению не Уэверли? Это просто смехотворно, — сказал Фред, пристегиваясь ремнем безопасности и заводя свой «бьюик».

— Никто, — подтвердила Эванель, когда они тронулись. Пустую форму из-под запеканки она держала на коленях, точно домашнее животное. — Но эти девочки вечно пытаются доказать что-то, доказать, что они заслуживают счастья, которого не было у их матери и бабки, как будто всю жизнь страдать — это единственный возможный способ быть Уэверли.

Через несколько минут езды Фред включил печку на температуру, которая — он знал это — нравилась Эванель, и спросил:

— А что вы имели в виду, когда сказали, что у меня точно такой же дар предвосхищения, как у вас?

— Ровно то, что имела в виду. У тебя точно такой же дар, как у меня.

— Но я же не Уэверли.

— Очень даже Уэверли. Ты — один из нас.

Фред против воли улыбнулся.

— А это значит, что тебе придется найти себе кого-то, кто полюбит тебя таким, какой ты есть, как мой муж полюбил меня, — продолжала Эванель, не упуская возможности прокомментировать его личную жизнь, вернее, отсутствие таковой. После просмотра фантастических фильмов это было второе ее любимое занятие. — Ты же знаешь, я завещаю тебе свой дом. У тебя будет собственный дом и собственный бизнес. Ты будешь завидным женихом.

Фред покачал головой. Ему понадобилось немало времени на осознание того факта, что лучшими в его жизни были отношения с ней.

— Я прожил тридцать лет с Джеймсом, пока он от меня не ушел. И давно понял, что больше так не хочу. Не стану больше влюбляться. Мне с этим не везет. Время, которое я прожил в одиночестве, рядом с вами, самое счастливое время моей жизни. Это главнейший подарок, который вы мне преподнесли.

Она бросила на него скептический взгляд, вскинув нависшую бровь.

— Даже лучше, чем мангорезка, которую я тебе подарила?

— Лучше.

— Лучше, чем цветные карандаши?

— Лучше.

— Лучше, чем брезент, который я дала тебе тогда перед тем, как начался тот жуткий снегопад? И которым ты накрыл свою машину, так что потом тебе осталось только снять брезент и стряхнуть снег и даже не пришлось отскребать окна от наледи? — Она хмыкнула себе под нос. — Ха! Это был определенно очень практичный подарок, вот что я тебе скажу.

— Нет. Еще лучше. Вы — мой лучший друг, Эванель Франклин.

Десять лет назад, после их разрыва с Джеймсом, Эванель взяла Фреда под свое крылышко и сумела убедить в том, что, если бы он мог выбрать, на кого быть похожим, это была бы Эванель. Он захотел бы быть человеком, который знал бы, что тебе нужно, давал бы это тебе и не ждал благодарностей. Он выбрал бы быть понимающим и забавным, он подбирал бы пожилых геев с разбитыми сердцами и отогревал бы их смехом и задушевными разговорами за кухонным столом.

— У меня, кажется, никогда не было лучшего друга, — задумчиво произнесла Эванель.

— И у меня тоже.

— Ну разве мы не сладкая парочка? — засмеялась она и, протянув руку, ткнула его в коленку своим сухоньким кулачком.

Фред вел машину и с упавшим сердцем думал, что она угасает прямо на глазах, а он не властен это остановить. Подъехав к дому, он заглушил двигатель и некоторое время сидел за рулем неподвижно, слушая, как в остывающем моторе что-то пощелкивает. Неожиданно обернувшись к Эванель, он попросил:

— Не оставляйте меня, ладно?

Пожилая дама лишь улыбнулась в ответ, ничего не обещая.

А потом выбралась из машины.

Эванель вошла в свою комнату и опустилась на кровать. Фред поспешил следом за ней и поменял ее портативный кислородный аппарат на стационарный.

— Спасибо тебе, Лучший Друг Навсегда, — сказала ему Эванель.

Термин этот она позаимствовала из лексикона Марии. Фред улыбнулся и вышел, чтобы она могла вздремнуть.

Эванель сняла туфли и легла на подушку, погруженная в глубокую задумчивость. Мысли ее были далеко в прошлом.

Она никак не могла перестать думать о Мэри, о том, в какой момент все пошло наперекосяк, как вышло так, что она положила начало этому несчастливому сценарию в жизни всех Уэверли.

Мэри и Эванель появились на свет с разницей всего в несколько месяцев. Как представительница рода Уэверли, Мэри всегда обладала магическими способностями. Это было ожидаемо. А вот дар Эванель, откровенно говоря, стал для всех неожиданностью. Она происходила из семейства, не связанного с Уэверли близким родством, жившей на другом конце города и никакими особенными талантами не отличавшегося. Ровно до того дня, когда маленькая Эванель дала почтальону пластинку жевательной резинки «Блек-джек» незадолго до того, как его жена неожиданно нагрянула к нему на работу. Его благоверная пребывала в убеждении, что ее муж давным-давно бросил курить, и жвачка помогла ему скрыть запах табака. После этого Эванель дала катушку темных ниток жене проповедника перед тем, как та порвала платье, когда вылезала из окна, чтобы отправиться на танцы в Хикори.

Каждый день Эванель приходила к дому Уэверли на Пендленд-стрит, чтобы повидать Мэри. Они выросли вместе; инициатива в их общении неизменно исходила от Эванель, и Мэри мало-помалу привыкла к тому, что Эванель всегда где-то поблизости. Одно время она даже говорила, что они как инжир с перцем; так она всегда называла две полные друг другу противоположности, которые тем не менее образовывали идеальный тандем. По правде говоря, Эванель была единственной подругой Мэри, потому что та очень кичилась своей красотой и талантом и нередко бывала груба с окружающими, а Эванель задеть было не так-то легко. Ей пришлось рано этому научиться. Нельзя раздавать не всегда желанные подарки и оставаться при этом легкоранимой личностью.

Мэри выросла настолько же красавицей, насколько Эванель — серой мышкой; и красота ее была того рода, на которую смотрят во все глаза, точно не веря увиденному. Женщины сторонились Мэри и мужьям своим велели делать то же самое, хотя эти же женщины всегда приходили к ней на поклон — разумеется, через заднюю дверь! — когда им требовалось нечто такое, что сделало бы их вечеринку особенной, на зависть всем подругам. Что-то, куда были бы добавлены маргаритки, одуванчики, а иной раз и розовые лепестки, подмешанные в кусочки масла. Мэри была не просто красавицей, она обладала еще и магическим даром Уэверли готовить изысканные кушанья из съедобных цветов. Но если хозяйки, обращавшиеся к Мэри, были неприятными или говорили свысока, в том, что она давала им, неизменно обнаруживалось двойное дно: блюдо, призванное вызвать у всех присутствующих женщин зависть, одновременно вызывало возмущение, и чем больше они ели, тем меньше им хотелось дружить с хозяйкой в дальнейшем. Блюдо, которое должно было подогреть угасающую любовь мужа, одновременно начисто лишало его способности говорить неправду, так что выплывали наружу все его тщательно оберегаемые секреты.

Все братья Мэри погибли на войне, и она осталась в доме одна. Ее торговля с заднего хода шла не очень бойко; в итоге к ней стали ходить только те, кому уже совершенно было нечего терять, и, чтобы как-то свести концы с концами, она стала брать квартирантов. Эванель по-прежнему являлась на Пендленд-стрит каждый день. После того как ее муж уходил на службу в телефонную компанию, Эванель помогала Мэри прибираться, стирать белье и вообще приглядывала за всем в целом и следила за тем, чтобы никто из постояльцев мужского пола не вздумал позволить себе по отношению к Мэри излишних вольностей. Впрочем, об этом можно было не волноваться. Квартиранты боготворили Мэри и не знали, чем еще ей угодить. Они даже ходили на эти ее дурацкие пикники, которые она обожала устраивать, наряжаясь в струящиеся платья и вплетая в волосы цветы на манер садовой нимфы. Мужчины относились к ней как к высшему существу, и она верила, что такая и есть.

Пока на сцене не появился Карл.

Правильный мужчина способен перевернуть жизнь женщины. Но и неправильный мужчина тоже.

А Карл совершенно определенно принадлежал к разряду неправильных мужчин.

Поначалу он был просто одним из ее жильцов. Все они обожествляли ее, эти мужчины, которых она пускала под свой кров, она же просто играла с ними. Она была убеждена в собственной исключительности: красивее большинства других женщин и к тому же волшебница на кухне. В лучшую ее пору все женщины завидовали ей, а все мужчины были в нее влюблены. Но единственным, кому удалось завоевать ее сердце, был Карл, потому что он вел себя так, будто в ней не было ровным счетом ничего особенного. Он никогда не ходил на ее пикники, никогда не говорил ей, что она красавица. Нет более надежного способа обратить на себя внимание тщеславной женщины, нежели демонстративно ее игнорировать. Мэри избавилась от всех постояльцев и перестала готовить. Лишь когда ее волосы утратили свой блеск, а на ужин в доме стало подаваться одно лишь холодное мясо и сыр, он наконец заявил:

— Видимо, придется мне на тебе жениться. Кому ты теперь такая нужна?

Он открыл в городе мастерскую. Мастером он был умелым, этого у него не отнимешь. Правда, исключительно по части женщин. Яблоня терпеть его не могла и при каждом удобном случае пыталась запустить в него яблоком.

Эванель упорно продолжала появляться в доме Уэверли каждый день, хотя прекрасно знала, что Карл ее на дух не переносит.

Каждый раз, решив выставить его за дверь, Мэри просила ее: «Побудь со мной рядом». И Эванель вновь присутствовала при том, как они бранятся, бьют посуду и хлопают дверями. Затем Карл неизменно собирал чемодан и уходил, а Мэри плакала, пока не засыпала. Но, разумеется, когда Эванель появлялась в доме на следующий день, Карл уже снова был там, как будто ровным счетом ничего не произошло.

В конце концов Мэри все-таки его выставила, но для этого ей пришлось обзавестись ребенком. Эванель поняла, что Мэри беременна, даже раньше самой Мэри. Однажды утром она проснулась от нестерпимого желания отдать Мэри детскую кроватку, ту самую, из темного дерева, которую она приберегала на чердаке в ожидании того момента, когда у них с мужем появится младенец. Чего, как оказалось впоследствии, так никогда и не произошло.

Ей пришлось просить мужа помочь ей дотащить кроватку до дома Уэверли, и выражение лица, которое сделалось у Мэри, когда она открыла дверь, Эванель не забудет до конца своих дней. Мэри будто винила в случившемся саму Эванель.

Эванель присела, а Мэри пошла сообщить Карлу. Они принялись ругаться, потом он, как обычно, собрал чемодан и ушел. Только вот на этот раз он не вернулся. А Мэри так и не стала прежней. Он разбил ее сердце вдребезги. А Уэверли были из той породы женщин, чьи сердца заживают очень трудно. Разбитые сердца отбрасывают длинные темные тени. Эванель всегда считала, что из-за разбитого сердца Мэри Лорелея, ее дочь, была грустной и неприкаянной с самого рождения.

Нелюдимой старухой Эванель знала Мэри куда дольше, чем молодой, полной жизни красавицей. Она, казалось, постарела в тот самый миг, когда поняла, что Карл не вернется. И тем не менее при мысли о кузине в памяти у Эванель неизменно возникала юная Мэри. Юная Мэри, с волосами, сверкающими в лучах солнца, стоящая в саду, исполненная уверенности в том, что у нее впереди целая жизнь, долгая и счастливая.

Уснула Эванель, убаюканная мерным жужжанием кислородного аппарата, с мыслями о том, что те, кого мы любим, навсегда остаются в нашей памяти такими, какими были в самую счастливую пору их жизни. Она надеялась, что родные, вспоминая о ней, увидят ее такой, как в этот самый момент: уютно устроившейся в теплой постели, с чистым воздухом в легких, радующейся тому, что ей выпало счастье прожить долгую жизнь, такую странную и прекрасную, полную необъяснимых подарков, которые ей доводилось как дарить, так и получать.

Как жаль, что она не рассказала Мэри: жизнь может быть вот такой. Это уберегло бы всех от множества бед. Как жаль, что она тогда сама этого не знала!

Не знала, что счастье — это не мимолетный миг, который остается в прошлом. Счастье — это то, что у тебя впереди. Каждый божий день.