Глава 63

Я частенько думаю, что на протяжении нашей жизни мы обретаем разных людей. В том числе и Людей – с большой буквы. Тех, к кому всегда обращаемся в случае крайней необходимости, на кого всегда можем положиться. Если нам повезет, такими Людьми для нас сначала становятся родители. Потом родственники. Друзья детства. Супруги.

Но ты, похоже, так и не обрел Людей, в отличие от большинства, потому что долго не сидел на одном месте, а может, в силу своего характера: уж такой ты был человек. Правда, у тебя была мама. Из «Фейсбука» я знала: ты частенько ездил с ней повидаться. И еще, я думаю, у тебя была я. Но во всем остальном у тебя было полно и знакомых, и друзей, с которыми ты делил кров, к которым время от времени ездил в гости, но рассчитывать на них в трудную минуту ты не считал удобным. По крайней мере, в то время, когда мы были вместе, и я допускаю, что и потом, ведь звонил ты всегда именно мне.

Однажды субботним днем зазвонил мобильник, и на экране я увидела твой номер. Мы с Виолеттой гуляли в парке Коксаки. Я раскачивала ее на качелях. Коксаки не официальное название парка. Просто прошлым летом Матео – сын Вивианы, моей знакомой, – и еще четверо ребятишек, поиграв здесь на детской площадке, подхватили вирус Коксаки. Вот Вивиана и заклеймила парк. Словечко прижилось, все живущие поблизости родители подхватили название с той же легкостью, с какой детишки подхватывают вирус, – и несколько месяцев никто сюда не ходил. Но здравый смысл подсказал нам, что за зиму вирус, скорее всего, погиб, и в тот день на качелях взмывала не только моя Виолетта.

Даррен в это время был с Лиамом в бассейне, на уроке плавания в режиме «папа и ребенок».

Я изо всех сил толкнула качели с Виолеттой и нажала на зеленую кнопку мобильника. И услышала в трубке всхлипывания. Виолетта подлетела ко мне, и я запустила ее в новый полет.

– Гейб! – сказала я. – В чем дело? Ты что, ранен? Где ты?

Послышался глубокий вдох.

– В аэропорту Кеннеди, – прозвучал ответ. – У меня умерла мама, Люси. Умерла, понимаешь?..

Потом я услышала, как ты задышал, после чего разразился бурными рыданиями. Сердце мое болезненно сжалось – так всегда бывает, когда я слышу плач Виолетты или Лиама. Или Джейсона.

– Ты в каком терминале? – спросила я. – У тебя еще есть время?

– В общем зале, – ответил ты. – У нас стоянка четыре часа.

– Сейчас приеду. Минут через сорок.

Я остановила качели. Я действовала автоматически, как всегда в критической ситуации – например, на работе, когда надо немедленно что-то предпринимать, соображать на ходу и делать вид, будто ничего особенного не происходит.

– Больше качаться не будем? – спросила Виолетта, болтая ножками и пытаясь снова расшевелить качели.

– Ви, – сказала я, – у нас с тобой есть очень важное дело. Надо срочно съездить в аэропорт, повидаться с одним мамочкиным другом. Ему сейчас очень грустно, потому что его мамочка должна надолго уехать, и он, наверное, плачет. А мы приедем и утешим его, пожалеем, и ему станет лучше.

Она подняла ручки, чтобы я сняла ее с качелей.

– Мамочка, мне тоже иногда бывает грустно, и я плачу.

– Да, – ответила я. – Мне тоже.

Я усадила Виолетту в коляску, посмотрела на время. Урок плавания у Даррена закончился, но после бассейна они обычно заходят в кафешку неподалеку, вместе с другими папашами и детишками. Я взяла себя в руки и позвонила ему. Да, сейчас мне придется непросто.

– Мне надо срочно ехать в аэропорт, ненадолго, – сообщила я Даррену; в трубке слышался лепет Лиама.

– Что? – рассеянно спросил Даррен. – Зачем это?

О тебе мы не разговаривали с того самого вечера после выставки. Я понимала: ему моя затея очень не понравится. Но я не могла тебя оставить вот так, одного, плачущего в аэропорту, в седьмом терминале. Снова все те же семена граната. Я обречена, как Персефона.

– Мне только что позвонил Гейб… Гейб Сэмсон, – выдохнула я. – У него умерла мать, и он сейчас в аэропорту. Ему очень плохо.

Даррен молчал. Слышно было, как Лиам повторяет одно и то же слово: «рогалик».

– А ты, значит, собираешься сделать ему хорошо, да? Нет уж…

– Но у него никого больше не осталось.

– У него и тебя не осталось. У него тебя нет, понятно? Да подожди ты минуту, сейчас куплю тебе рогалик, – сказал он Лиаму.

– Понятно. Конечно нет. У тебя есть я. И у Лиама. И у Виолетты. Но у него умерла мать. И он позвонил мне. Он не должен оставаться один в такую минуту. Ты бы захотел остаться в одиночестве, случись такое с тобой?

– Но я не стал бы звонить чужой жене, – жестко сказал Даррен.

– Для него я не чужая жена, а просто друг, близкий друг, которому можно позвонить в трудную минуту.

– Он назвал тебя своим светом, черт бы его побрал!

– А я сказала, что у меня есть муж, и этот муж – ты. И плевать, как он меня называл! Прошу тебя, давай обсудим все не по телефону. С глазу на глаз, когда не будет рядом твоих друзей и наших с тобой детей.

Я живо представила, как сжимаются его челюсти. Как он закрывает глаза, потом медленно их открывает.

– Ты берешь с собой Виолетту? Ты же знаешь, я ему не доверяю.

– Да, я беру с собой Виолетту.

Конечно беру, куда же я ее сейчас дену? И Даррен это знал, хотя и находился на другом конце Бруклина.

– Хорошо, – сказал он. – Но мне это очень не нравится.

Я понимала: потом мне придется заглаживать ситуацию, придется многое объяснять и много извиняться, но сейчас надо мчаться в аэропорт. Надо встретиться с тобой.

На короткое время остановившись, чтобы забросить коляску домой, такси высадило нас у седьмого терминала. Мы вошли внутрь. Ты уже вышел из охраняемой зоны – без билета туда не пускали – и ждал нас у выхода. Сгорбившись, сломленный горем, ты сидел на скамейке. Локти упер в колени, подбородок положил на руки. Как только увидел меня, из глаз снова полились слезы. Я подбежала с Виолеттой на руках и села рядом, усадив дочь на колени. Интересно, что творилось в ее маленькой головке тогда… и что творилось в твоей? Оглядываясь сейчас в прошлое, я думаю, что это было не совсем педагогично с моей стороны. Виолетте не стоило присутствовать при этой сцене, видеть человека в таком ужасном состоянии. Если бы я соображала ясней, то позвонила бы какой-нибудь знакомой мамаше из нашего квартала, а Даррену сказала бы, что поеду без Виолетты, пусть с ума сходит, сколько хочет. Все бы тогда было по-другому.

Ты протянул ко мне руки и через Виолетту обнял меня. Я тоже, и Виолетта обняла насколько смогла маленькими ручонками.

– С тобой все в порядке, – пролепетала она. – Крови совсем нет.

Ты немного успокоился, и я нашла в сумочке ручку с блокнотом, после чего предложила Виолетте порисовать, а ты рассказал, что у твоей мамы была аневризма мозга. И тебе очень больно еще и потому, что почти год ты не мог съездить в Аризону повидаться с ней. А еще у тебя такое чувство, будто ты сорвался с якоря, не знаешь, куда плыть, как жить дальше, и тебя больше ничто не связывает с этой жизнью – уйдешь, и никто даже не заметит.

– Я замечу, – сказала я.

Пока мы разговаривали, Виолетта сидела на полу и рисовала, свободной рукой обнимая тебя за ногу.

– Думаю, и она тоже заметит.

Ты слегка улыбнулся печальной улыбкой.

Потом мы подошли к стойке, где продавали еду, и ты купил воду. Я предложила тебе съесть что-нибудь, бутерброд или хотя бы банан, но ты сказал, что кусок в горло не лезет.

Когда прощались, ты казался спокойней, чем в первые минуты, но у меня не выходили из головы твои слова: мол, у тебя такое чувство, будто ты сорвался с якоря, и так далее. Вокруг меня всегда было столько людей, и я не могла представить себе это чувство. Да и не хотелось.