Глава 49. Эрика
Процесс выздоровления всегда требует времени и заботы: они способны творить чудеса. Мы с Энни подолгу гуляем в парке, дома смотрим фильмы, сидя в пижамах. Она рассказала мне о своем друге Рори и о первом поцелуе. Мы разговариваем до утра, много плачем. Постепенно наша дружба восстанавливается.
Тот ночной эпизод был для Энни унизителен, и для меня тоже. Том еще два раза мне звонил, но я не брала трубку. Я ведь дала дочери слово и сдержу его. Вчера мы сажали на балконе цветы, которые теперь называем пентасами Кристен.
– Ты по-прежнему ищешь ее, мама?
– Везде, куда ни иду, – признаюсь я. – Наверное, так будет всегда. Но в то же время я понимаю, что мы должны жить дальше. Кристен сама бы очень этого хотела.
– Она вернется, – говорит Энни с уверенностью, заставляющей меня содрогнуться.
В понедельник вечером я листаю свою поваренную книгу, когда Энни вбегает в кухню, чуть не задыхаясь от волнения.
– Она дома! Кристен вернулась!
Я хватаюсь за столешницу, чтобы не упасть:
– Что?
Энни, смеясь, показывает мне свой телефон, и я читаю эсэмэску от Брайана: «Ты должна приехать ко мне, милая. Прямо сейчас. И пожалуйста, привези маму».
Мое сердце стучит, как барабан.
– Ох, Энни, ты же не думаешь…
– Да! – Она обнимает и кружит меня. – Именно это я и думаю! – Ее лицо просто лучится радостью. – Крисси вернулась! Она у папы! Поехали скорее!
Энни едва ли не волоком тащит меня к двери квартиры, оттуда к лифту, а из лифта на улицу. В моей голове роится миллион мыслей, но главная среди них одна: «Господи, пожалуйста, не дай моей дочери снова разочароваться!»
Сидя рядом со мной в такси, Энни без умолку трещит:
– Наверное, она поехала к папе, чтобы тебя не напугать. Она не знает, какая ты снова стала классная!
Я улыбаюсь и сжимаю ее колено, отчего она всегда хихикает.
– Позвони-ка папе. Давай заранее узнаем, что он хотел сказать своей эсэмэской.
– Нет, Кристен задумала нас удивить. Не будем портить сюрприз.
Вижу на лице Энни знакомое выражение решимости. Она действительно верит, что сестра жива. Не потеряла эту веру после всего случившегося. Я и рада, и напугана. Моя дочь по-прежнему верит в чудеса. Это хорошо. Я надеюсь.
Брайан открывает дверь, и в ту же секунду, прежде чем он успевает сказать хотя бы слово, я понимаю: предчувствие обмануло Энни. Она и сама это понимает, судя по тому, как кровь отхлынула от ее лица. Сердце моей дочери разбито. Опять. Не дожидаясь, пока бывший муж сообщит свою новость, я обнимаю Энни. Ее плечи вздрагивают.
– Я с тобой, я рядом, – шепчу я, покачивая дочку и гладя по спине.
Брайан, пепельно-бледный, ведет нас в гостиную и указывает на картонную коробку на столе. Прочтя надпись на ярлыке, я сжимаю руку Энни и стараюсь сохранить спокойное лицо. Год назад эти аббревиатуры ни о чем бы мне не сказали, но время счастливого неведения прошло: «ГКТБ ОЛПК – Государственный комитет транспортной безопасности, отдел ликвидации последствий катастроф». Эти жирные буквы накрывают меня запоздалой ударной волной. Вещи Кристен. Какого черта их доставили сюда, а не в мою квартиру, как я просила? Судя по штемпелю, коробка прибыла уже две недели назад. Вопросительно смотрю на Брайана.
– Не обратил внимания, – говорит он, словно прочитав мои мысли, и опускает голову. – Извини.
Его глаза наполняются слезами. Делаю протяжный выдох, выпуская из груди злобу и негодование, которые копились во мне много лет. Наша семья распалась и по моей вине тоже: я не хотела признавать, насколько Брайан несчастлив. А когда Кристен погибла, я оставила его одного на опознании, да еще и подозревала впоследствии, что он мог ошибиться. Дотрагиваясь до руки Брайана, я произношу слова, которые нужно было произнести уже давно:
– Ты тоже меня извини.
Мы сидим на диване: Брайан, я, между нами Энни. На столике лежит телефон Кристен. Рядом часы и кулон от «Тиффани» – отцовский подарок на тринадцатый день рождения. Получается, его сняли перед кремацией и положили к остальным вещам.
Брайан достает из коробки последний предмет – серебристый альбомчик с цитатами. Энни всплескивает руками:
– О боже! Так он был у нее! Видимо, пока я ходила за своим, она нашла его. И сразу убежала.
На секунду у меня перед глазами все расплывается. Я беру серебряную книжечку, догадываясь, что там увижу. И действительно: совершенно чистые поля, ни единой карандашной надписи. Так, значит, те комментарии, которые я читала, принадлежат Энни, а не Кристен! Но зачем она выдала свои мысли за мысли сестры? Ответ доходит до меня, как удар боксерской грушей по голове: Энни не верила, что я захочу меняться ради нее. До чего же она заблуждалась!
– Черт! – Дочка закрывает лицо руками, поняв, в какое положение себя поставила. – Извини, мама. Я все объясню. Это мои дурацкие замечания ты прочла. Я подумала, что если ты подумаешь, что они от Кристен…
Я обнимаю ее и изо всех сил стискиваю. Она даже вскрикивает.
– Я изменилась бы ради тебя, – говорю я, стараясь вложить в эти слова всю мощь своей любви. – Мне очень жаль, если ты могла в этом усомниться. Те письма с цитатами, которые ты мне посылала, заставили меня многое переосмыслить, мое чудо.
Энни широко раскрывает глаза:
– Но, мама, я не…
Брайан обнимает ее. Она, не договорив, обнимает меня. Прижавшись друг к другу, мы вместе отпускаем нашу грусть – на этот раз открыто и не стыдясь. Я оплакиваю потерю дочери. Эти слезы вызваны не угрызениями совести, не злобой и не неверием, а признанием. Признанием того, что Кристен ушла, но никогда нас не покинет.
Наконец Энни высвобождается из наших объятий и, навострив уши, оглядывает комнату:
– Эй! Вы слышали?
– Ты о чем? – спрашиваем мы.
– Это Кристен. Она качает головой и говорит, что мы распустили нюни. Нам пора двигаться дальше.
