Глава 32. Эрика
Крутя педали велосипеда, позаимствованного у Кейт, направляюсь в кофейню. После нашей утренней вылазки в глазах мутновато от недосыпа. Сегодня солнце вряд ли победит в борьбе с облаками. Свежий ветер приятно холодит лицо.
Сторонюсь, пропуская трехколесный велосипед миссис Тернер (это сварливая старая леди, которая раньше работала на почте).
– Доброе утро, – говорю я.
Она, не улыбаясь, отрывает руку от руля и показывает мне поднятый большой палец. Странное приветствие.
В уютном магазинчике так пахнет кофе и выпечкой, что мой желудок начинает ворчать. К прилавку выстроилась очередь. Встаю за мальчиком-подростком в бейсболке, повернутой козырьком назад. Своим задиристым видом он напоминает мне Пенфилда в юности, и во мне тут же просыпается жалость. Зачем я так унизила Кертиса? Мне осталось прожить на этом острове несколько дней, а ему всю жизнь.
Заметив меня, симпатичная блондинка-бариста показывает пальцем в мою сторону и кому-то подмигивает. Оборачиваюсь, чтобы выяснить, чье внимание она хотела привлечь, и вижу Джуди Грейвз. Та встает из-за своего столика у окна, подходит ко мне и говорит так громко, что вся кофейня слышит:
– Я давно ждала, когда кто-нибудь поставит на место этого самовлюбленного козла. – Она приподнимает свой бумажный стакан. – Спасибо тебе, Рики, от лица всех женщин острова!
Кто-то начинает хлопать, остальные подхватывают. Переводя взгляд с одного лица на другое, я медленно расплываюсь в улыбке. Может, не весь городок участвовал в затее Кертиса? Может, он спорил только с Кейси, ее татуированной подругой и старыми пьянчугами в баре?
Преисполнившись гордости, сажусь на диванчик у камина и открываю электронную почту. Эллисон прислала сводку по всем объектам и клиентам. В конце пишет: «Кстати, для того чтобы распродать „Фейрвью“, у нас осталось двадцать семь дней. Но пока дело продвигается неплохо. Я связалась со всеми крупными брокерами города. А ко вторнику вы ведь вернетесь, да?»
Моя гордо поднятая голова никнет. Во что я ввязалась?! Не продать мне целый жилой комплекс менее чем за месяц! Отчаяние опять хочет выбить меня из колеи, но я вовремя спрашиваю себя, имеет ли значение то, что кажется мне таким важным. Думаю об Энни, которая бродит по незнакомому городу в поисках сестры, о Джоне, который никак не может заново научиться ходить, и о Кейт, которая ищет любовь. Профессиональные обязательства – это серьезно, но, по большому счету, есть вещи куда более значимые. Об этом нужно помнить.
Решив не отвечать Эллисон, я улыбаюсь при виде письма от Тома Барретта. Оно пришло, когда я выходила из «Мустанга». Почти забыла про него.
Привет, Эрика!
Мы с Вами очень хорошо поговорили вчера вечером (для Вас это был день). Надеюсь, я не слишком помешал Вашей работе. Видите ли, я очень-очень давно не получал такого удовольствия от разговора. Честно говоря, когда Вы позвонили, я как раз сел смотреть матч «Вашингтон уизардс» против «Кливленд кавальерс». Ваша замечательная дочь включила онлайн-трансляцию. Поскольку «Кавалеры» – основные конкуренты моей любимой команды, я собирался закруглить разговор побыстрее и вернуться к игре. Но что тут скажешь?
Вы меня… пленили.
До нашей следующей беседы,
Том
Перечитываю письмо, не веря собственным глазам. Я пленила его? Моя рука тянется к голове и нащупывает розовую бейсболку. Ногти коротко острижены, наращенные ресницы отвалились. Вместо делового костюма я ношу спортивные штаны и кеды, взятые у сестры. Давно мне не было так комфортно.
Из любопытства пишу в строке поиска: «Профессор Томас Барретт, Джорджтаун». Через секунду выпадают десятки ссылок – в основном на статьи в научных журналах. Щелкнув первую, я пытаюсь прочесть аннотацию, изобилующую такими терминами, которые мне и произнести-то сложно, а не то что понять.
В нижнем углу помещена фотография красивого мужчины с обалденной улыбкой. Раз у него пятилетняя дочка, я думала, ему самому лет тридцать пять с чем-то, но выглядит он старше. Примерно мой ровесник.
Вдруг замечаю, что вокруг стало тихо. Улыбка сползает с моего лица. Оторвав взгляд от компьютера, вижу стоящего в дверях Кертиса Пенфилда. На нем узкие джинсы и солнцезащитные «авиаторы». Сняв очки, он оглядывает зал. Вжимаюсь в спинку своего дивана. Очень хочется раствориться в воздухе. Но шапки-невидимки нет, а есть только бейсболка. Надвинув козырек на глаза, делаю вид, что сосредоточенно работаю.
Через несколько секунд мой нос улавливает противный запах хвойного одеколона. Потом я вижу руку, опустившуюся на мой стол, и, наконец, чувствую пристальный взгляд.
– Не ожидал от тебя такого цирка, – говорит Кертис.
– Ты о чем? – Я выпрямляюсь и приподнимаю брови. – Уж не о том ли, что ты хвастался сексом, которого между нами не было, а я дала тебе за это по носу? В самом деле неожиданно! Кстати, много ли заработал?
– Хочешь верь, Рики, хочешь не верь, но я пытался тебе помочь.
– Помочь? А там, откуда я приехала, это называется «использовать»!
– Называй как угодно, – отвечает он со своей всегдашней самодовольной полуулыбочкой, – но я хотел развеять миф о том, что Рики Францель – фригидная старая сука.
Мне кажется, будто стены кофейни вот-вот раздавят меня. Я готова разреветься и разревелась бы, попади я в такое положение неделю назад. Но сейчас я заставляю себя улыбнуться и смотрю Кертису прямо в глаза:
– Давно хотела тебя спросить: твои родители случайно не брат и сестра?
Как только Кертис скрывается из вида, я, даже не упаковав ноутбук, выскакиваю из кофейни и запрыгиваю на велосипед. Ветер бьет мне в лицо, а я кручу педали все быстрее и быстрее, чтобы из памяти выдуло жестокие слова Кертиса. Гостиницы, магазины, дом Кейт – все сливается в единую размытую полосу.
Я еду не останавливаясь. Вон дом отца. Прежде чем отвернуться, замечаю старые кружевные занавески на окне спальни, где я в последний раз поцеловала свою мать.
Пытаюсь мысленно воссоздать ту печальную и вместе с тем дорогую сердцу картину, которую часто вспоминала все эти годы: мама с Кейти на руках стоит на крыльце. «Будь доброй девочкой, выкладывайся на сто процентов», – говорит она, протягивая мне сверток с бутербродами и целуя меня в лоб. Однако вместо этой сцены представляется другая, более мрачная.
Я мчусь еще быстрее, надеясь, что тяжелые воспоминания выветрятся, но они не выветриваются.
В то утро я на цыпочках пробралась в родительскую спальню, держа маленькую Кейт, переодетую и накормленную. Папа уже ушел на работу. Я наклоняюсь к маме:
– Мам, я пошла.
Она лежит на боку, спутанные волосы закрывают лицо. Рот приоткрыт, веки сомкнуты, нос тихонько посапывает. Мама спит. Кейт начинает беспокоиться. Покачивая ее, я нахожу в постели пустышку и засовываю ей в рот.
– Будь умницей, Кейти, – говорю я, целуя полуторагодовалую сестренку и укладывая ее рядом с матерью. – Мама, просыпайся! Ты же не можешь спать целый день!
Мое прикосновение заставляет маму открыть глаза. Она смотрит на меня так, будто увидела ангела и испугалась. Потом ее теплая ладонь дотрагивается до моей щеки.
– Останься дома с сестренкой, – шепчет она умоляюще.
– Не могу, – отвечаю я, беря ее руку в свою. – Сегодня моя очередь кормить хомячков. Прошлое дежурство я пропустила, и миссис Мюррей говорит, что, если пропущу опять, она меня отстранит.
– Пожалуйста, Рики. – В комнате темно, и все равно я вижу, с каким отчаянием смотрят на меня мамины глаза. – В последний раз. Обещаю.
Это я уже слышала. Делаю шаг назад, половица скрипит у меня под ногами. Мамина рука бессильно падает. Я беру ее и прячу под одеяло. Потом целую маму в щеку:
– Из школы я мигом домой. Честное слово. Всю дорогу бежать буду.
– Останься. Больше я тебя не попрошу.
Откуда мне было знать, что на этот раз мама говорит правду?
Только доехав до Соснового мыса, наконец-то сбавляю скорость. Вихляя, мой велосипед скатывается с дороги на гравийную тропинку, усыпанную иголками. Бросаю его на землю и бегу к озеру. Через все небо протянулся серый шарф. Стою на берегу, глядя на воду, которая почти освободилась ото льда и теперь бурлит. Во мне закипает ненависть к этому отрезанному от мира острову, который украл мою мать… и меня саму.
– Почему? – кричу я, подняв глаза к небу.
Северный ветер, волнующий поверхность воды, заглушает мой крик. Меня охватывает чувство абсолютного одиночества. Никто меня не видит, никто не слышит. Может, то же самое испытывала моя мать?
– Почему ты меня покинула? Ты была мне так нужна! Как ты могла оставить меня, мама?!
Из моей груди вырывается жуткий вопль. Потом еще один. Я изрыгаю злобу до тех пор, пока горло не начинает болеть. Постепенно вся отвратительная горечь, скопившаяся внутри меня, выходит наружу.
Я рыдаю, опершись обеими руками о дерево.
Перед глазами встает лицо: ничего не выражающее, раздутое. Охнув, я едва удерживаюсь на ногах. В следующую секунду вместо материнских черт я вижу черты Кристен – ее красоту, изуродованную огнем почти до неузнаваемости. Почти. «Нет!» – кричу я и, закрыв глаза руками, трясу головой, чтобы избавиться от страшного образа.
Вспоминаются слова Кейт: «Примирись с прошлым. От этого зависит твое будущее». Зажмуриваюсь и затыкаю уши. Мне слишком больно чувствовать. Но не чувствовать еще больнее. Скорчившись, выпускаю из себя ту грусть, которую до сих пор сдерживала. Где-то вдалеке, над бухтой, эхо повторяет вопль раненого животного. Это животное – я.
– Мне так тебя не хватает! – кричу я, падая на колени. Обжигающие слезы ранят меня, будто осколки стекла. – Как теперь жить? – Делаю судорожный вдох. – Я так раскаиваюсь в том, что не была рядом с тобой и не защитила тебя!
Перед глазами вспыхивают образы: Кристен, Энни, мама, десятилетняя я. Все лицо мокро от слез и соплей.
– Прости, – шепчу я. – Нужно было как-то тебе помочь, но я не хотела верить, что ты больна.
Не знаю, сколько я пролежала на земле. Вдруг позади меня слышится шорох, и я вскакиваю. Ветки клена пружинят так, будто кто-то отвел их в сторону, а потом отпустил. Пячусь к густым зарослям кустарника. Сердце колотится.
– Кто здесь?
Никто не отвечает.
Снова упав на влажную землю, я закрываю голову руками и рыдаю. Наконец подняв глаза, смотрю на сине-черную воду и на солнце, которое отражается от зыбкой поверхности. Из-под толщи волн то и дело выглядывает кусочек льда, как ребенок, играющий в прятки.
Посмотрев на небо, я замечаю, что мое онемение прошло. Вместо ярости меня переполняет тяжелая болезненная любовь к молодой женщине, которая когда-то жила и должна была жить до сих пор, но которой больше нет. Моя мать. Моя дочь. Я. Только одна из этих трех еще может двигаться дальше.
Проехав полдороги до городка, слышу шум мотора. Поднимаю голову и вижу самолет, идущий на посадку. Не сразу соображаю, о чем это свидетельствует, но через секунду как будто получаю удар битой по голове. На остров кто-то прилетел. Значит, аэродром открылся! Разворачиваю велосипед и еду туда. Наконец-то можно будет унести ноги с этого забытого богом острова! Нужно только быстрее крутить педали.
Добравшись до аэропорта и прислонив велосипед к стене терминала, бегу по взлетной полосе к одномоторному заказному самолету, из которого вышли два пассажира и пилот. Машу рукой, стараясь привлечь его внимание, и чуть не спотыкаюсь, провалившись каблуком в трещину на гудронированном покрытии. Стоп! Оно не новое! Оглядываясь по сторонам, не вижу ни одного грузовика, ни одной машины. Подбежав к самолету, чуть не глохну от шума мотора.
– Можно забронировать билет на материк?
Доставая из багажного отделения сумку и передавая ее рядом стоящему мужчине, пилот отвечает:
– Я лечу назад прямо сейчас. Следующий рейс через неделю, не раньше.
Наконец-то я могу поехать домой! Вот самолет, готовый меня забрать. Но мне нужно провести еще немного времени с сестрой, попрощаться с Молли и детьми, выпить напоследок чашку чаю с миссис Хэмрик – она ведь подбирает для меня книги…
– А через пару дней вы не сможете вернуться? – спрашиваю я, пытаясь перекричать мотор.
– Сейчас или через неделю. Выбирайте.
Я киваю:
– Мне нужно съездить за вещами. Могу уложиться в двадцать минут.
– Даю вам тридцать, – отвечает летчик, взглянув на часы, и вынимает из кармана блокнот. – Ваша фамилия?
– Рики Франц… – Это невероятно, но я успела заново привыкнуть к своему прежнему имени. – Блэр, – поправляюсь я. – Эрика Блэр.
– Дочь капитана Францеля?
Я киваю. Пилот захлопывает дверь багажного отсека:
– Вы в списке тех, кому запрещено летать.
