Книга: Пение под покровом ночи. Мнимая беспечность
Назад: Глава 1 Дом на Пардонерс Плейс — 9.00 утра
Дальше: Глава 3 Поздравления с днем рождения

Глава 2
Приготовления к празднику

Вспышки гнева случались у мисс Беллами нечасто, но отличались неподдельной и устрашающей силой. Они совсем не походили на театральные скандалы, обычно доставляющие удовольствие и наблюдателю, и исполнителю. Нет, они налетали на нее, как приступы мигрени, и оставляли вымотанной до крайности. Начинались они всегда внезапно, продолжались долго и приводили к самым непоправимым последствиям.
Берти и Пинки, которым они были хорошо знакомы, обменялись взглядами, полными отчаяния. Мисс Беллами не повышала голоса, но казалось, что в доме воцарилась какая-то страшная тишина после того, как она умолкла. Сами они переговаривались шепотом. Сами, повинуясь некоему внутреннему импульсу, заговорили одновременно и выпалили одни и те же слова:
— Мэри! Послушай! Не надо!
При этом оба они прекрасно понимали, что лучше было бы держать языки за зубами. Их, пусть и робкие усилия, распалили ее еще больше. С каким-то особым спокойствием, куда более пугающим, нежели обычная шумная истерика, она встала между ними и первый свой удар обрушила на Берти.
— Мне всегда было любопытно знать, — начала она, — каково это — быть таким, как ты. Наверняка ты упиваешься своей хитростью, я права, Берти? Наверняка гордишься своим талантом наживаться на щедрости других людей. Таких, как я, к примеру.
— Мэри, дорогая! Прошу тебя, пожалуйста!
— Давайте, — слегка дрожа, продолжила она, — посмотрим на всю эту историю спокойно и объективно, идет? Боюсь, то будет не слишком приятный опыт, но придется через это пройти.
Вошел Грейсфилд, бросил всего один взгляд на хозяйку и тут же вышел. Он уже довольно давно жил в этой семье.
— Я последняя женщина в мире, — продолжила мисс Беллами, — которая склонна напоминать людям об их долгах и обязанностях. Да, последняя. И тем не менее…
И она принялась напоминать Берти, чем он ей обязан. Рассказала об обстоятельствах, при которых его нашла — к его очевидному облегчению, не стала упоминать, сколько лет прошло с тех пор — о том, как дала ему первый шанс; о том, как с тех пор он ни в чем не знал нужды. Рассказала о соглашении — «джентльменском», с горечью добавила Мэри, — что он никогда не будет делать эскизы костюмов ни для одной ведущей актрисы, не посоветовавшись прежде с ней. Берти открыл было рот, хотел возразить, но она тут же пресекла эту попытку. Разве взлетел бы он до нынешних своих высот, спросила она, если бы не опирался целиком и полностью на ее поддержку? Разве не отказалась она от услуг ведущих домов моды, разве не предпочитала им всем именно его и в горе, и в радости? И вот теперь…
Мэри изобразила жест в духе Сиддонс и принялась расхаживать взад-вперед по комнате, а Пинки с Берти торопливо расступались, давая ей пройти. Вот пылающий гневом взгляд на миг остановился на Пинки — она собралась атаковать подругу.
— Полагаю, — заметила она, все еще обращаясь к Берти, — что меня трудно упрекнуть в отсутствии благородства и щедрости. Говорят, я умею быть настоящим другом. Преданным и справедливым, — добавила Мэри, возможно, вспомнив о Марке Антонии. — Исключительно ради дружбы я много-много раз убеждала руководство поручить роль актрисе, заведомо не способной справиться с ней.
— Нет, послушай, — осторожно начала Пинки.
— … много-много раз. Тут как раз на днях Тимми мне сказал: «Дорогая, ты жертвуешь собой, приносишь на алтарь свой талант ради сомнительных личных привязанностей». Он неоднократно говорил, что ни за что на свете не принял бы эти изменения в кастинге, лишь ради меня. Исключительно ради меня…
— Какой еще кастинг? — спросила Пинки. Но мисс Беллами по-прежнему адресовалась только к Берти.
— Лишь ради меня, говорил Тимми, он может задействовать в своей постановке актера или актрису, чья духовная жизнь сводилась к непрерывной зубрежке ролей в провинциальном театре с постоянным репертуаром.
— Но Тимми, — злобно заметила Пинки, — продюсирует мою пьесу. Это ему и автору решать, кто будет играть главную роль. И они сказали руководству, что хотят меня.
— И мне известно, — вставил Берти, — что это чистая правда.
— Заговор! — вскричала мисс Беллами так громко и неожиданно, что они подпрыгнули. Перед ее глазами предстала ужасная картина: Берти, Пинки и Тимми сговорились с руководством и решили ничего не сообщать ей о своих планах и уловках. Она с провидческой гневной ясностью представила себе эту сцену. Берти мрачно освобождался от остатков гирлянды и явно выказывал намерение поскорее уйти. Он дождался паузы и вмешался.
— Что касается, — начал он, — подлой и двуличной крысы, которой, Господь свидетель, я не являюсь, могу заверить тебя, дорогая Мэри, ты напрасно так убиваешься. Я согласился сделать эскизы костюмов для Пинки просто по дружбе, имени моего на афише не будет, и еще должен заметить…
Но ему не разрешили продолжить.
— Дело вовсе не в том, — заявила мисс Беллами, — что сделали вы оба. Дело в том, каким отвратительным образом. Если бы пришли ко мне с самого начала и сказали бы… — Затем последовал приблизительный перечень того, что они должны были бы сказать, и преисполненный благородства отклик мисс Беллами на эти их высказывания. Секунду-другую казалось, что этот скандал плавно перейдет в бессмысленный и продолжительный спор. Так бы, наверное, и случилось, если б Пинки вдруг не заметила резко:
— Послушай, Мэри! А не пора ли тебе призадуматься о своем собственном поведении? Тебе прекрасно известно, что все, что ты для нас сделала, оплатилось тебе сторицей. Знаю, ты приложила немало усилий, чтобы руководство театра внесло меня в основной список труппы, и я благодарна тебе за это. Но я также прекрасно понимаю, что тебе было очень выгодно иметь меня под боком. Ведь я являюсь для тебя отличным фоном. Я знаю все твои хитрости. Знаю, как ты любишь, чтобы тебе подсказывали реплики. И когда у тебя возникали паузы, а в последнее время это случалось все чаще, я могла заполнить их, как нечего делать. Я преуспела в искусстве держаться на заднем плане, подчищать все твои промахи и снова проваливаться в небытие. Именно я выставляла тебя в выгодном свете, поэтому ты и считала меня «чертовски незаменимой».
— О боже! Боже ты мой! Ну почему я должна это слушать?
— Что до Берти…
— Не надо, Пинки, — поспешил вставить он.
— Нет, надо! Это правда, что ты помогла Берти начать успешную карьеру, но разве он не отплатил тебе за это сторицей? Эти твои декоры! Твои костюмы! Ну, сознайся, Мэри, без скрытых вытачек и швов мистера Сарацина ты была бы престарелой гранд дамой на параде театральных звезд.
Берти визгливо и истерически расхохотался и тут же испуганно умолк.
— Правда в том, Мэри, — продолжила Пинки, — что ты всегда слишком многого хотела. С одной стороны хотела управлять каждым и использовать каждого в своих интересах, с другой жаждала, чтобы все мы вались у тебя в ногах и не переставали твердить, какая ты благородная, щедрая и расчудесная. Ты самый настоящий каннибал, Мэри, и настало время хоть кому-то набраться храбрости и сказать тебе об этом в лицо.
После этой ее неожиданной речи воцарилось гробовое молчание.
Мисс Беллами подошла к двери и обернулась. Это ее движение тоже было всем хорошо знакомо.
— После всего этого, — медленно и с каменным лицом, понизив голос до мучительной монотонности, произнесла она, — мне остается только одно, хоть и страшно не хочется этого делать. Но я вынуждена. Я должна повидаться с руководством театра. Завтра же.
Она отворила дверь. В холле в нерешительности топтались Чарльз, Уорендер и Ричард. Затем Мэри вышла и захлопнула за собой дверь.
После ее ухода в комнате стало страшно тихо.
— Берти, — проговорила наконец Пинки, — мне страшно жаль, если я испортила тебе жизнь. Просто хватила с утра лишку. Никогда, никогда себе не прощу!
— Ничего страшного, дорогая.
— Ты так добр, Берти. Скажи, как думаешь, она… думаешь, она сможет?..
— Попробует, дорогая. Непременно попытается.
— Она может отобрать у меня все! Но обещаю тебе, я буду бороться. Нет, честно, Берти, она меня просто пугает. У нее было лицо… ну, как у убийцы.
— Просто жуткое, верно?
Пинки рассеянно смотрела на большой флакон духов под названием «Врасплох». На него упал луч солнечного света, и он засиял и заискрился золотистыми отблесками.
— Что теперь будешь делать? — спросила она.
Берти подобрал горстку тубероз с пола.
— Покончить с этим и чертовыми цветочками, дорогая, — ответил он. — Покончить с чертовыми цветочками.
II
Выбежав в холл, мисс Беллами точно ветер пронеслась мимо Ричарда, Уорендера и мужа и быстро поднялась наверх в свою спальню. Там она столкнулась с Флоренс, которая спросила:
— Что это с тобой, а?
— Заткнись! — рявкнула Мэри Беллами и грохнула дверью.
— Как вижу, ничего хорошего. Успокойся, дорогая. Скажи толком, что произошло?
— Чертово предательство, вот что! Замолчи. Не хочу говорить об этом. О боже, ну и друзья у меня, это надо же! Господи, и это называются друзья!
Мэри расхаживала по комнате, издавая возмущенные и отчаянные возгласы. Потом рухнула на кровать и замолотила кулачками по подушке.
— Ты же понимаешь, — заметила Флоренс, — что это конец всему, вечеринке и прочему…
Мисс Беллами разразилась слезами.
— У меня, — прорыдала она, — нет ни одного друга! Ни единого на всем белом свете! За исключением Рики.
Губы у Флоренс досадливо скривились.
— Кроме него! — пробормотала она себе под нос.
Мисс Беллами продолжала лить слезы. Флоренс пошла в ванную и вернулась с флаконом нюхательной соли.
— Вот, — предложила она. — Попробуй. Может, полегчает, дорогая.
— Не надо мне этого дерьма! Лучше дай мою таблетку.
— Нет, только не сейчас.
— Сейчас же!
— Ты же прекрасно знаешь, что сказал доктор. Только на ночь.
— Плевать я хотела, что он там сказал. Принеси таблетку.
Она обернулась и взглянула на Флоренс.
— Слышала, что я говорю?
— У нас ни одной не осталось. Как раз хотела послать в аптеку.
Мисс Беллами прошипела сквозь зубы:
— Ну, хватит с меня! Думаешь, все тут танцуют под твою дудку, так, что ли? Думаешь, ты незаменима? Совершаешь большую ошибку. Ты вовсе не незаменима, и чем скорее поймешь это, тем лучше для тебя. А теперь выметайся!
— Ты же не всерьез…
— Пошла вон отсюда!
Секунд, наверное, десять Флоренс стояла неподвижно, затем вышла из комнаты.
Мисс Беллами осталась в спальне одна. Поскольку зрителей не осталось, бушевать не было смысла, и гнев постепенно прошел. Она подошла к туалетному столику, принялась разглядывать в зеркале лицо, затем щедро попрыскалась духами — целых три раза. Нажала в четвертый раз — ничего не вышло. Флакон был пуст. Мэри застонала от отчаяния, затем снова уставилась на свое отражение в зеркале и впервые за время этой продолжительной вспышки гнева попробовала рассуждать спокойно и здраво.
В половине первого она спустились вниз и решила навестить Октавиуса Брауни и Аннелиду Ли.
У нее было сразу несколько причин нанести этот визит. Во-первых, гнев иссяк, но разгулявшийся темперамент требовал хоть какого-то продолжения, и усидеть на месте она была просто не в состоянии. И уж меньше всего на свете хотелось оставаться дома. Во-вторых, ей очень хотелось доказать самой себе, как подло поступили с ней Пинки и Берти; и что может быть лучше, чем в пику им проявить теперь неслыханное благородство по отношению к Ричарду и его просьбе? И в-третьих, Мэри желала удовлетворить свое любопытство и хотя бы одним глазком взглянуть на эту Аннелиду Ли.
По пути вниз она заглянула в гостиную. Берти, видимо, закончил с цветами и ушел. Пинки оставила записку, где говорилось, что она ужасно сожалеет о случившемся, не хотела так ее огорчать, но от своих намерений ни на шаг отступать не собирается. Мисс Беллами тут же сорвала злость на Чарльзе, Ричарде и Уорендере, не обращая особого внимания на их реакцию. Растерявшись и недоумевая, они удалились в кабинет Чарльза, откуда вскоре послышались их приглушенные голоса. Разодетая в пух и прах, не забыв прихватить перчатки, Мэри вышла на улицу, секунду-другую эффектно попозировала на солнышке, затем развернулась и зашагала к «Пегасу».
Октавиуса в лавке не оказалось. Аннелида только что завершила уборку, выпачкала щеку, руки тоже были грязные. После ухода Ричарда она немного поплакала, но времени умыться и привести себя в порядок у нее не было. Словом, выглядела она не лучшим образом.
И мисс Беллами тут же испытала невероятное облегчение.
Она была страшно мила с Аннелидой. Муж и Ричард Дейкерс, заявила она, так много рассказывали ей об этом чудесном магазине: эти два смешных книжных червя очень радовались тому, что находится он прямо под боком. О, она понимает, почему Аннелида так стремится выступить на большой сцене. Аннелида сказала, что играет в любительском театре «Бонавентура». В ответ на что мисс Беллами со всей деликатностью заметила, что вопреки мнению большинства своих друзей считает, что маленькие экспериментальные театры выполняют весьма полезную функцию, показывают спектакли по пьесам, которые иначе ни за что бы никто не увидел. Аннелида была скромна, обладала хорошими манерами, и, как полагала мисс Беллами, была просто ошеломлена честью, которую оказала ей своим визитом знаменитая актриса. Именно этому она добродушно приписала причину столь невнятной реакции девушки. Да, темперамента здесь явно не хватает, подумала мисс Беллами — с ее точки зрения то был явный недостаток для актрисы. С каждой секундой она становилась все сердечнее.
Октавиус вернулся после недолгого похода по магазинам, и обстановка сразу изменилась в лучшую сторону. После того, как Аннелида представила его — следовало признать, решила мисс Беллами, в довольно милой и любезной манере — он сорвал шляпу с растрепанных волос и заулыбался так широко, что лицо превратилось в подобие комической маски.
— Вот радость-то! — вскликнул Октавиус, тщательно подбирая слова. — Ну разве не должны мы воскликнуть «Hic ver assiduum», ведь в гости к нам пожаловала сама весна!
Мисс Беллами уловила общий смысл этого его высказывания, и настроение у нее сразу же улучшилось. Она тепло поблагодарила его за поздравительную телеграмму, и он явно остался доволен собой.
— Ваш муж и ваш подопечный, — продолжил Октивиус, — рассказали нам об этом событии. Вот я, знаете ли, и подумал: вы подарили публике столько восхитительных часов, и решил послать телеграмму. Понимаю, сколь скудным может показаться вам мое скромное подношение, зато от всей души. — Он искоса взглянул на нее. — Импульс старого чудака, — добавил он и отмахнулся. А потом отвесил ей поклон и слегка склонил голову набок. Аннелиде не понравился этот жест.
— Просто божественно с вашей стороны, — сказала мисс Беллами. — Вы доставили мне такое удовольствие, даже не представляете! Кроме того, еще не успела поблагодарить вас за эту чудесную картину, которую вы достали для Дики, и еще… — Мэри импровизировала, пользуясь моментом, — еще за этот божественный экземпляр… — Тут выяснилось, что она напрочь забыла имя автора книги, которую приобрел Чарльз, а также цитаты в телеграмме. А потому решила потянуть время, жестами показывая, какое ей доставили удовольствие, и тут, к счастью, вспомнила. — За Спенсера! — воскликнула она.
— Вам понравился Спенсер? Что ж, очень рад.
— Ужасно понравился. А теперь, — с очаровательно застенчивым видом добавила мисс Беллами, — хотела бы попросить вас об одном одолжении. Возможно, вы сочтете его несколько абсурдным, но… Я пришла с приглашением. Знаю, вы большие друзья моего Дики и я… я тоже, как и вы, действую порой импульсивно. Хочу — очень прошу — чтобы вы оба пришли сегодня ко мне на маленькую вечеринку. К половине седьмого. Напитки и несколько занимательных личностей. Пожалуйста, доставьте мне в день рождения такое удовольствие. Очень вас прошу, приходите.
Октавиус даже порозовел от радости. И не стал слушать племянницу, которая подошла и зашептала ему на ухо:
— Не думаю, дядя, что мы…
— Ни разу в жизни, — произнес Октавиус, — не доводилось мне бывать на театральных вечеринках. Как-то все это стороной обошло. Нет, правда, очень любезно с вашей стороны пригласить нас. Моя племянница — начинающая актриса. И до вашего уровня ей еще ох как далеко! Ну, что скажешь, Нелл, любовь моя?
Аннелида было начала:
— Вы так добры, но… Однако мисс Беллами было уже не остановить. Она схватила Октавиуса за руки, трясла их и улыбалась прямо в лицо.
— Так вы придете? Ведь вам не составит это особого труда, верно? Я так боялась, что вы вдруг откажете или заняты этим вечером. А теперь не боюсь! И вы не заняты! Разве это не замечательно?
— Мы совершенно свободны, — ответил Октавиус. — По понедельникам театр Аннелиды не работает. Вот она и предложила помочь мне с составлением нового каталога. Я буду очень рад.
— Прекрасно! — радостно воскликнула мисс Беллами. — А теперь мне пора бежать. Au revoir, мои дорогие. До вечера!
И она почти в буквальном смысле этого слова выпорхнула из лавки, наполненная восхитительным ощущением, что совершила нечто замечательное. «Доброта, — подумала она. — Я всегда была добра к людям. Очень добра. И Дики будет так растроган. А уж когда увидит эту малопривлекательную и невыразительную девицу на общем фоне, в моем доме… готова побиться об заклад, если между ними что-то и есть, то все чувства сразу иссякнут».
Мэри ясно и с большой прозорливостью представляла себе эту картину. И остатки злости и раздражения моментально испарились в солнечном сиянии ее доброты и снисходительности. Она вернулась домой и увидела в холле Ричарда.
— Дорогой! — воскликнула она. — Я все устроила! Только что виделась с твоими приятелями и пригласила их. Этот твой старый ворчун — милейшее создание, верно? Словно не из этого мира. Ну а девица… тоже очень славненькая. Ну, ты доволен?
— Но, — пробормотал изумленный Ричард, — они что, согласились?.. И Аннелида сказала, что придет?
— Но мой дорогой, не думаешь же ты, что девица на мелких рольках в «Бонавентура» откажется от приглашения на мой день рождения?
— Она вовсе не на мелких ролях, — возразил Ричард. — Сейчас там репетируют «Пигмалиона», и она играет Элизу.
— Бедняжка.
Он открыл было рот, но тотчас закрыл.
— Есть что-то бесконечно гнетущее во всех этих клубах и любительских театрах. Сплошные джинсы, растрепанные бороды и жалкая закусочная, это обязательно.
Ричард промолчал, и Мэри заметила ласково:
— Ну, ничего. Мы не должны смущать их, показывать свое превосходство. Скажу Морису и Чарльзу, чтобы были к ним добры и внимательны. А теперь, милый, самое время познакомиться с твоей великой пьесой.
— Я хотел там кое-что переделать, — торопливо вставил Ричард. — Не лучше ли отложить…
— О, милый! Ты просто само очарование, когда волнуешься. Я быстренько прочту ее, а потом отнесу к тебе в кабинет. Ну, с Богом!
— Мэри… Мэри, спасибо тебе.
Она чмокнула его в щеку и почти бегом бросилась вверх по лестнице, спеша прочитать пьесу и позвонить Пинки и Берти. Она скажет им, что сама мысль о том, что мелкое облачко раздора может бросить тень на ее праздник, кажется ей просто невыносимой, а затем напомнит, что ждет их к шести тридцати. Пусть знают, как она благородна и незлопамятна. «В любом случае, — подумала Мэри, — оба они сейчас как на иголках, потому как если я пойду к руководству и настою на своем…» Уверенная, что все пройдет просто отлично, она шагнула к себе в комнату.
К сожалению, ни Берти, ни Пинки дома не оказалось, но она оставила им сообщения. Сейчас ровно час дня. До ленча примерно полчаса, так что можно немного расслабиться и бегло просмотреть пьесу Ричарда. Все складывается как нельзя лучше.
— Ну а теперь лапки вверх, — сказала Мэри себе на сценическом жаргоне, и так и поступила — упала в шезлонг, стоявший под окном. И в очередной раз отметила, что на азалии напала какая-то гадость и не мешало бы опрыскать их из баллончика с надписью «Распылитель для насекомых и садовых вредителей». И только потом, уже окончательно расслабившись она взялась за пьесу. «Земледелие на небесах». Не слишком удачное название, подумала Мэри. Может, цитата откуда-то? А диалоги совсем не в стиле Дики, навевают ассоциации с Слоун-сквер. Такого рода диалоги строятся из вполне понятных фраз, но вместе взятые напоминают заумную трескотню из «Гун шоу». Может, они еще и в рифму?.. Затем Мэри принялась читать описание главной героини пьесы.
«Входит Мими. Ей от девятнадцати до двадцати девяти. Ее отличает особая изысканная красота. Неброская, но полная соблазна. Она — воплощение девственности и одновременно опасности». — Однако… — пробормотала мисс Беллами. — «Из-за угла камина выходит Ходж. Одобрительно присвистывает при виде девушки. Делает недвусмысленные жесты с кошечьей грацией».
Почему эта строка вызывает у нее какие-то смутные опасения? Она стала переворачивать страницы. Да, роль действительно большая.
«Мими: Если б сейчас был апрель, тогда… Или же я, проснувшись так рано, неправильно восприняла указания?»
«Черт», — подумала мисс Белами.
Но затем прочла вслух еще несколько реплик и решила, что в них что-то есть. Продолжая перелистывать страницы, она вдруг поняла, что пьеса нравится ей все больше и Дики написал для нее большую и интересную роль. Совсем не похожую на все ее остальные роли. В таком виде, это, конечно, никуда не годится, но сразу видно: намерения у него были самые лучшие.
Рукопись выскользнула из рук, упала на грудь. Скандалы и нервотрепка всегда страшно выматывали ее. Перед погружением в дремоту ее вдруг точно током пронзила одна мысль, и Мэри встрепенулась всем телом. Она подумала о Пинки. Глупо было бы предположить, что этот секундный дискомфорт был вызван приливом ненависти, а не какой-либо иной чисто физической причиной. В любом случае мисс Беллами погрузилась в беспокойный сон.
Вошла Флоренс. В руках у нее был флакон духов под названием «Врасплох». Она на цыпочках пересекла комнату, поставила духи на туалетный столик и какое-то время смотрела на спящую мисс Беллами. За шезлонгом на подоконнике стояли горшки с тюльпанами и азалиями в бутонах, между ними примостилась жестянка с ядом для вредителей. Чтобы достать ее, Флоренс пришлось перегнуться через свою госпожу. Она сделала это крайне осторожно, но мисс Беллами в этот момент шевельнулась. Флоренс отпрянула и тихо, на цыпочках, вышла из комнаты.
На лестничной площадке стояла престарелая Нинн. Стояла, скрестив руки на груди, и смотрела на Флоренс.
— Спит, — сказала та и кивком указала на дверь. — Легла баиньки.
— Ну, как всегда после скандала, — заметила Нинн. А потом добавила деревянным голосом: — Погубит она этого мальчишку.
— Она сама себя погубит, — проговорила Флоренс, — если не будет следить за каждым своим шагом.
II
После ухода мисс Беллами огорченная Аннелида обернулась к дядюшке. Октавиус мурлыкал под нос какую-то елизаветинскую мелодию и разглядывал себя в якобинском зеркале, висевшем над письменным столом.
— Очаровательно, — выпалил он. — Просто волшебно! Клянусь тебе, Нелл, за последние лет двадцать я вдруг удостоился внимания хорошенькой женщины. И она была так любезна и настроена весьма игриво, точно тебе говорю. И всё это… произошло так внезапно, так трогательно и импульсивно! Нам предстоит расширить свои горизонты, любовь моя.
— Но дядя! — в отчаянии воскликнула Аннелида. — Ты даже не представляешь, какую заварил кашу!
— Кашу? — Октавиус удивленно посмотрел на нее, и руки у нее опустились. — О чем это ты? Я принял приглашение, столь любезно представленное нам очаровательной женщиной. Причем тут какая-то каша, скажи на милость? — Аннелида не ответила, и он продолжил: — Нет, тут, конечно, следует решить несколько проблем. К примеру, я понятия не имею, в каких нарядах сегодня принято выходить в свет на коктейльные вечеринки. В мое время я надел бы…
— Наряды тут не причем.
— Разве? В любом случае надеюсь, ты просветишь меня на эту тему.
— Я уже сказала Ричарду, что не смогу прийти.
— Глупости, дорогая, — заметил Октавиус. — Ну, разумеется, мы пойдем. Что тебя беспокоит? Не понимаю.
— Трудно объяснить, дядюшка. Дело в том… Ну, отчасти в том, что я в театральном мире занимаю нижнюю ступеньку. Что я в нем всего лишь жалкая пылинка под колесами сверкающей колесницы мисс Б. Я все равно что капрал, случайно оказавшийся на празднике высших офицерских чинов.
— А вот это, — покраснев от возмущения, сказал Октавиус, — фальшивая, на мой взгляд, притянутая за уши аналогия. Ты уж прости, Нелли, за эти слова. И еще, дорогая, когда хочешь процитировать что-то, лучше брать из надежных источников. В дни моей молодости настоящим бичом светских салонов была индийская любовная лирика.
— Извини.
— Было бы крайне неприлично отказаться от столь любезного приглашения, — не унимался Октавиус, все больше походя при этом на избалованного непослушного ребенка. — И я хочу его принять. Да что с тобой такое, Аннелида?
— Дело в том, — уже в полном отчаянии выпалила девушка, — что я не совсем понимаю, как следует держать себя с Ричардом Дейкерсом.
Октавиус смотрел на нее с таким видом, словно до него только что дошло.
— Стало быть, — угрюмо произнес он, — этот Дейкерс пытается за тобой приударить. Просто удивительно, как я не замечал прежде. И он тебе совершенно не нравится, так?
Тут, к его разочарованию, Аннелида едва не расплакалась.
— Нет! — воскликнула она. — Нет! Ничего подобного… правда. То есть я хотела сказать, хотела сказать, что я не понимаю… — Она беспомощно смотрела на Октавиуса. А дядя, как она чувствовала, находился на грани нервного срыва, что случалось с ним крайне редко. Мисс Беллами уязвила его самолюбие. Как он крутился и пыжился перед ней, распустил перья! Аннелида очень любила дядю, и ей стало его жалко.
— Не обращай внимания, — сказала она. — Тут и говорить-то не о чем. И прости, дорогой, если я испортила тебе настроение. Теперь не захочешь идти на эту чудесную вечеринку.
— Да, я расстроен, — сердито отозвался Октавиус. — Но на вечеринку пойду.
— И иди. Я повяжу тебе галстук, будешь у меня настоящим красавцем.
— Вот что, дорогая, — заметил Октавиус, — это ты будешь у меня настоящей красавицей. Это же радость для меня — вывести тебя в свет. Я буду тобой страшно гордиться.
— О, черт! — воскликнула Аннелида. Бросилась к дяде, крепко обняла его. Он смутился и несколько раз легонько похлопал ее по спине.
Тут дверь в магазин отворилась.
— А вот и он, — прошептал Октавиус, глядя поверх ее головы. — Дейкерс пришел.
Попав с солнечного света в темноту лавки, Ричард, щурясь, различил смутные очертания двух фигур, и ему показалось, что Аннелида просто повисла на шее Октавиуса. Он выждал несколько секунд, она отошла от дядюшки, напоследок поправив платок в его жилетном кармашке.
Ричард старался не смотреть на Аннелиду.
— Я пришел, — заявил он, — прежде всего извиниться перед вами.
— Не стоит извинений. Это я вела себя глупо.
— И еще сказать, что я очень рад. Мэри говорила, вы согласились принять приглашение на вечеринку.
— О, она была так любезна. Просто околдовала дядю.
— Мы с вами люди воспитанные, не так ли? Вежливо сейчас говорим.
— Уж куда лучше, чем ссориться из-за пустяков.
— Так я могу за вами зайти?
— Нет необходимости. Нет, правда. Вы будете заняты приготовлениями к празднику. А дядя будет просто счастлив сопроводить меня. Он сам так сказал.
— Да, конечно. — Теперь Ричард смотрел прямо ей в глаза. — А вы плакали, — тихо заметил он. — И еще испачкались, прямо как маленькая девочка. У вас на щеке серое пятно.
— Ничего страшного. Сейчас же пойду и приеду себя в порядок.
— Помощь нужна?
— Нет.
— Сколько вам лет, Аннелида?
— Девятнадцать. А почему вы спрашиваете?
— Мне двадцать восемь.
— Прекрасно сохранились для своего возраста, — вежливо заметила Аннелида. — И уже успели стать знаменитым драматургом.
— Всего лишь сочинителем пьес.
— Думаю, после написания этой последней вы вправе называться драматургом.
— Дерзости, как посмотрю, вам хватает, — задумчиво произнес Ричард. И через секунду добавил: — Как раз сейчас Мэри читает мою пьесу.
— Она ей нравится?
— Возможно. Но зря. Она считает, я написал ее для нее.
— Но как же так? Ведь она очень скоро это поймет.
— Я вроде бы уже говорил вам: вы плохо знаете людей театра.
Тут, к его удивлению, Аннелида заявила:
— Зато я знаю, что умею играть.
— Да, — согласился он. — Конечно, умеете. Вы очень хорошая актриса.
— Но вы же не видели меня на сцене.
— А вот и ошибаетесь.
— Ричард!
— Даже удивлен, что вы называете меня просто по имени.
— Но где вы могли меня видеть?
— Запамятовал, знаете ли. Но все это часть большого и очень секретного плана. Скоро узнаете.
— Когда?
— На вечеринке. Ладно, мне пора. Au revoir, дорогая Аннелида.
Ричард ушел, и некоторое время Аннелида стояла совершенно неподвижно. Она была растеряна, терялась в догадках. И еще ее переполняло счастье.
А Ричард тем временем вернулся домой, окончательно все для себя решив. И направился прямо в кабинет к Чарльзу Темплтону. Там он нашел Чарльза и Мориса Уорендера — довольно мрачные они сидели за графинчиком шерри. Увидев Ричарда, оба тотчас умолкли.
— А мы тут как раз о тебе говорили, — сообщил Чарльз. — Что будешь пить в сей неурочный час, Дики? Может, пива?
— Спасибо, пожалуй, да. Или, может, мне уйти, чтоб вы могли продолжить этот разговор обо мне?
— Нет, нет.
— Мы уже закончили, — поспешил вставить Уорендер. — Я прав, Чарльз?
— Да, думаю, да. Закончили.
Ричард налил себе пива.
— Вообще-то, — заметил он, — я заскочил с мыслью поделиться кое-какими наблюдениями в столь узком и приятном кругу.
Уорендер пробормотал что-то на тему того, что ему надобно выйти.
— Ну, разве что только в самом крайнем случае, Морис, — сказал Ричард. — К тому же эта мысль у меня возникла после ваших утренних высказываний. — Он уселся и уставился на кружку с пивом. — И разговор у нас будет не из легких, — добавил он.
Они ждали. Уорендер сидел, нахохлившись, Чарльз, как всегда, с вежливо терпеливым видом.
— Полагаю, это вопрос лояльности, если хотите, верности, — выдавил наконец Ричард. — По крайней мере, отчасти. — И он продолжил, стараясь по мере возможности сохранять полную объективность. Но вскоре понял, что запутался, и пожалел, что вообще затеял этот разговор.
Чарльз разглядывал свою руку в старческих веснушках. Уорендер потягивал шерри и время от времени украдкой косился на Ричарда.
И вот наконец Чарльз спросил:
— А нельзя ли ближе к делу?
— Мне и самому хотелось бы, — поспешно ответил Ричард. — Понимаю, что-то я совсем запутался.
— Может, я помогу разобраться? Сказать, полагаю, ты хотел следующее. Ты считаешь, что написал совсем другую пьесу, которая никак не подходит Мэри. Да, действительно, написал. И считаешь, что это лучшее из написанного тобой, но боишься, что Мэри не понравится отклонение от привычных для нее канонов. Ты уже дал ей эту пьесу, и сейчас она ее читает. Ты опасаешься, что она воспримет это как знак того, что в главной роли ты видишь только ее. Я прав или нет?
— Да. Все именно так.
— Но в таком случае, — неожиданно вмешался Уорендер, — ей не должна понравиться эта пьеса!
— Не думаю, что понравится.
— Ну вот тебе и ответ, — сказал Чарльз. — Если она ей не понравится, ты имеешь полное право предложить ее кому-то другому, верно?
— Все не так просто, — ответил Ричард. И, глядя на этих двух джентльменов, по возрасту годившихся ему в отцы, имевших тридцатилетний опыт общения с мисс Беллами, он увидел: они его поняли.
— Тут утром уже случился один скандал, — заметил Ричард. — Настоящая буря.
Уорендер покосился на Чарльза.
— Не знаю, может, просто показалось, — начал он, — но ощущение такое, что скандалы последнее время случаются все чаще. Я прав?
Чарльз и Ричард промолчали.
— Человек должен жить своей собственной жизнью, — продолжил Уорендер. — Таково мое мнение. И самое худшее случается с человеком, когда он обманывается, принимает на веру фальшивую или неискреннюю преданность. Сам видел, как такое случалось. С одним человеком из нашего полка. Печальная история.
— Нам всем свойственно ошибаться в людях, — проговорил Чарльз.
Снова повисла пауза.
А затем Ричард пылко заметил:
— Но я… всем обязан ей! Эти ужасные опусы, которые начал сочинять еще в школе. Первые совершенно бездарные пьески. А потом вдруг одна получилась. И она заставила руководство театра принять ее. Мы все с ней обговаривали. Все! И вот теперь вдруг… почему-то не захотел этого делать. Не захотел. Но почему? Почему?
— Так и должно быть, — сказал Чарльз, и Ричард взглянул на него с удивлением. Чарльз тихо продолжил: — Сочинение пьес — это твой бизнес. Ты в нем разбираешься. Ты эксперт. И ты должен самостоятельно принимать решения.
— Да. Но Мэри…
— Мэри принадлежит некоторое количество акций в компаниях, которыми управляю я. Но я не советуюсь с ней о политике этих компаний. И потом мои интересы не сосредоточены исключительно на них.
— Но это не одно и то же.
— Почему нет? — добродушно спросил Чарльз. — Лично я считаю, что именно так. И потом сантименты, — добавил он, — самый скверный советчик в таких вопросах. Мэри все равно не поймет изменений в твоей политике, но это вовсе не означает, что она неверна. Мэри руководствуется одними эмоциями.
— Так ты считаешь, — произнес Уорендер, — что она изменилась? Прости, Чарльз, это, конечно, не мое дело.
— Да, она изменилась, — отозвался муж Мэри. — Человек склонен меняться.
— Ты сам видел, — вмешался Ричард, — что произошло с Пинки и Берти. Представляю, что она сотворила бы со мной! Да и что такого ужасного они сделали? А на самом деле причина проста. Они скрыли всё от нее потому, что не знали, как Мэри это воспримет. Ну и вы сами видели, как восприняла.
— Полагаю, — рассеянно начал Уорендер, — по мере того, как женщина стареет… — тут он запнулся и умолк.
— Послушай, Чарльз, — заметил Ричард, — возможно, ты сочтешь это мое предположение просто чудовищным, но не стало ли тебе последнее время казаться, что в этом есть нечто… нечто…
— Патологическое? — спросил Чарльз.
— Она стала такой мстительной, как-то совсем на нее не похоже. Ведь так? — теперь он обращался к ним обоим. — Господи, ну, скажите, так или нет?
К его удивлению, ответили они не сразу. После довольно долгой паузы Чарльз произнес с болью в голосе:
— И мне тоже это в голову приходило. Я… я даже советовался с Фрэнком Харкнессом. Он наш домашний доктор вот уже долгие годы. И он тоже считает, что она стала какой-то нервной. И насколько я понял, это случается с большинство женщин… в ее возрасте. Он считает, что нервное напряжение может усиливать наэлектризованная атмосфера театра. Но у меня создалось впечатление, что он несколько недооценивает ситуацию. Должен признаться вам, — печально добавил Чарльз, — она давно меня беспокоит. Все эти… безобразные сцены.
— И мстительность, — пробормотал Уорендер — и тут же пожалел, что произнес это слово.
— Но ее доброта! — воскликнул Ричард. — Всегда считал: у нее самые добрые глаза, какие я только видел у женщин.
Уорендер, который с самого утра был настроен рассуждать о человеческих характерах, продолжил в том же духе.
— Люди, — заметил он, — рассуждают о глазах и ртах, точно эти черты лица имеют какое-то отношение к мыслям и поступкам других людей. Но ведь это же всего-навсего какие-то малые части тела, разве нет? Как, впрочем, и пупки, колени и ногти. Мелочи, детали.
Чарльз взглянул на него с улыбкой.
— Морис, дорогой, ты меня просто пугаешь. Ты как бы отрицаешь тем самым, что у наших старых друзей может быть добрый рот, честный взгляд, открытый лоб. Сомневаюсь, что ты прав.
— Прав он или нет, — вставил Ричард, — это ничуть не помогло мне принять решение.
Чарльз опустил стаканчик с шерри на стол и сдвинул очки на лоб.
— Будь я на твоем месте, Дики, я бы продолжил идти вперед.
— Слушай его, Дики, слушай!
— Спасибо, Морис. Да, я продолжил бы должен идти вперед. Предложил бы свою пьесу, постарался бы как можно выгоднее продать ее на рынке. Если Мэри и расстроится, то ненадолго, сам знаешь. Ты не должен терять чувства перспективы, мальчик мой дорогой.
Полковник Уорендер слушал все это со слегка приоткрытым ртом и затуманенным взглядом. Когда Чарльз закончил, Уорендер взглянул на часы, поднялся и сообщил, что ему нужно позвонить по телефону перед ленчем.
— Позвоню из гостиной, если разрешите, — сказал он и покосился на Ричарда. — Стоять на своем, вот что главное, верно? Лучшая политика в мире, — и он вышел.
Ричард сказал:
— Постоянно задаюсь вопросом: так ли уж он прост, наш Морис?
— Было бы серьезное ошибкой недооценивать его, — ответил Чарльз.
IV
В домах и квартирах в радиусе примерно десяти миль от Пардонерс Плейс, гости, приглашенные на вечеринку к мисс Беллами, готовились предстать перед глазами виновницы торжества. Таймон (он же Тимми) Гэнтри, знаменитый режиссер, тоже готовился к празднику. Он был высокого роста и, сутулясь, всматривался в треснутое зеркало ванной комнаты, чтобы расчесать щеткой волосы — так коротко подстриженные, что особой необходимости в том не было. Затем он переоделся в костюм, который назывался у него «приличным синим», и, чтоб потрафить мисс Беллами, надел под него жилет вместо пуловера сливового цвета. Он больше походил не на режиссера, а на полицейского, вышедшего в отставку, чей энтузиазм никогда не иссякает. Он пропел отрывок из «Риголетто» — оперы, которую недавно поставил, и вспомнил, как ненавидит все эти коктейльные вечеринки.
— Белл-а-ми, от тебя одна лишь тоска, — пел Гэнтри, имитируя мелодию «Bella Filia». И это было сущей правдой. Последнее время Мэри стала совсем уж невыносима. Возможно, было бы разумно рассориться с ней до того, как начнется работа над новой пьесой. Она начала уклоняться от самых простых требований режиссера, входящих в его методику: Тимми требовал от труппы быстрых и довольно сложных движений, образующих своеобразный вихревой рисунок на сцене, а Мэри уже давно утратила былую резвость. Да и темперамент, пожалуй, тоже, подумал он. И вообще он считал, что эта пьеса будет для нее последней.
— Потому, как она уж давно не мила, и совсем мне она не по вкусу! — пропел Гэнтри.
Затем он стал размышлять о ее влиянии на других людей, в особенности на Ричарда Дейкерса.
— Она демон похоти, — пропел он. — Она просто монстр в женском обличье. Пожирает заживо молодых мужчин. Это жуткая Мэри! — Таймон радовался тому обстоятельству, что Ричард, похоже, настроен на написание более серьезных драматических произведений. Гэнтри прочел «Земледелие на небесах» еще в рукописном виде и тут же решил, что это «его» пьеса и он непременно поставит ее, как только закончит текущую работу.
— Если продолжишь сочинять всю эту пустую трескотню для Мэри, когда у тебя в загашнике такая вещица, — сказал он Ричарду, — утонешь в ней и больше не выплывешь. Да, вещь далека от совершенства, некоторые куски просто ужасны. Их надо выбросить. Другие — переписать. Внеси эта поправки, и я с удовольствием поставлю твою пьесу.
И Ричард поправил.
Гэнтри сунул в карман подарок для мисс Беллами. То были фальшивые драгоценности, приобретенные им за пять шиллингов с уличного лотка. Он всегда приобретал подарки рационально, сообразуясь с финансовым положением того, кому будет их вручать, и знал, что мисс Беллами богата.
Вышагивая по направлению к Найтсбридж, он со все возрастающим энтузиазмом размышлял о «Земледелии на небесах» и о том, как бы сделать так, чтобы убедить руководство взять к постановке эту пьесу.
— Да актеры, — пообещал он себе, — будут у меня там скакать как молодые барашки.
Дойдя до угла Гайд-Парка, он снова запел. А на углу Уилтон Плейс рядом с ним притормозил автомобиль с водителем. И из окна высунулось руководство в лице мистера Монтагю Марчанта. Он был изысканно одет, в петлице пиджака красовалась гардения. Лицо гладкое, светлые жидкие волосы прилизаны и липнут к черепу, глаза усталые.
— Тимми! — окликнул его мистер Марчант. — Нет, вы только посмотрите на него! Шагает так решительно! И целеустремленно! Давай же, запрыгивай в машину, ради Бога, и будем поддерживать друг друга на всем пути к святилищу.
— Как раз хотел повидаться с тобой, — сказал Тимми. Согнулся едва ли не пополам и влез в машину. Он имел привычку без всяких предисловий переходить к делу, которое на данный момент его интересовало. И свои идеи преподносил с безжалостной стремительностью, столь характерной для его работы в театре. Впрочем, то было несколько обманчивое впечатление, поскольку все импульсы Гэнтри были подчинены одной вполне определенной цели.
Он набрал в легкие побольше воздуха и решительно выпалил:
— Послушай! У меня к тебе предложение!
На всем пути по Слоун-стрит и Кингз Роуд он рассказывал Марчанту о новой пьесе Ричарда. И все еще говорил, в высшей степени красноречиво, когда автомобиль свернул к Пардонс Роу. Марчант слушал очень внимательно, но настороженно, как и подобает руководству, когда речь заходит о чем-то серьезном.
— Ты сделаешь это, — продолжил меж тем Гэнтри, когда машина свернула к Пардонс Плейс, — не ради меня и не ради Дики. Ты сделаешь это, потому что будет огромный порыв для театра и его руководства. Попомни мои слова. Ну, вот и приехали. Господи, до чего же я ненавижу эти светские вечеринки!
— Должен напомнить тебе, Тимми, — заметил Марчант, когда она вылезали из машины, — что я один ничего не решаю.
— Естественно, дорогой. Вполне естественно. Но ты должен постараться, просто обязан, точно тебе говорю. И ты это сделаешь.
— О, Мэри, дорогая! — в унисон воскликнули они, и вечеринка тут же поглотила их.
Пинки и Берти договорились прийти вместе. Они приняли это решение в результате долгих и мучительных переговоров после ленча. Ведь на кону стояли соблюдение обычного человеческого достоинства и профессиональной целесообразности.
— Пойми, милая моя, — говорил Берти, — если мы не придем, она взбесится еще больше и отправится прямиком к руководству. Сама знаешь, какое значение Монти придает личным взаимоотношениям. «Счастливый театр — это всегда успешный театр». И никто… никто не имеет права восстать против существующих там порядков. Он терпеть не может всякую подковерную грызню.
Пинки, которой с утра изрядно досталось, мрачно согласилась с ним.
— Одному Богу ведомо, — заметила она, — могу ли я позволить себе в такой момент подмочить репутацию. Ведь контракт еще не пописан, Берти.
— Ясно, как божий день: нашим девизом должно стать великодушие.
— Да я скорее умру, чем стану ползать перед ней на коленях!
— А нам и не придется, дорогуша. Легкое пожатие руки, такой долгий-долгий взгляд прямо в глаза, а там, глядишь, все и образуется.
— Просто противно, и все тут.
— Перестать. Будь выше этого. Бери пример с меня: я в этих делах собаку съел. Соберись с силами, милая, и не забывай — ты прежде всего актриса. — Он хихикнул. — Если правильно посмотреть на все это, будет даже забавно.
— А что мне одеть?
— Оденься во все черное, и никаких драгоценностей. Пусть она бренчит своими побрякушками.
— Ненавижу вражду, Берти. Что за чудовищная у нас профессия. Во многих отношениях.
— Это джунгли, дорогая. Посмотри правде в глаза, мы с тобой живем в джунглях.
— А ты, — с завистью произнесла Пинки, — похоже, не слишком взволнован.
— Бедная моя девочка! Как же ты плохо разбираешься в людях. Да я весь дрожу.
— Разве? Весь вопрос в том, может ли она навредить тебе.
— А как по-твоему, — заметил Берти, — может боа-констриктор проглотить кролика?
Пинки подумала, что лучше не углубляться в эту тему. На том они и распрощались, разошлись по своим квартирам и принялись готовиться к выходу в свет.
Аннелида и Октавиус уже были готовы. Октавиус остановил свой выбор на черном пиджаке, брюках в тонкую полоску и при непосредственном участии племянницы — на мелких дополнительных деталях, которые, как она считала, подходят к этому туалету. Сама она успела принять ванну и уже собралась одеваться, как дядя, наверное, уже в четвертый раз, постучал в дверь и предстал перед ней встревоженный и непривычно аккуратный.
— Мои волосы, — пробормотал он. — Поскольку нет бриолина, я употребил оливковое масло. Теперь от меня пахнет салатом, да?
Аннелида успокоила его на этот счет, почистила пиджак дяди щеточкой и упросила подождать ее в магазине. Дядя имел старомодные представления о пунктуальности и начал волноваться.
— Сейчас уже без двадцати пяти семь, — сказал Октавиус. — А нас приглашали к шести тридцати, Нелли.
— А это значит, дорогой, что первые гости появятся не раньше семи. Да ты выгляни в витрину, сам увидишь, когда начнут собираться гости. И пожалуйста, дядюшка! Ты же понимаешь, что пока я стою тут в халате, выйти на улицу мы все равно не сможем, так или нет?
— Нет, нет, конечно. Где-то в половине седьмого или без четверти семь? Или ровно в семь? Понимаю, понимаю… В таком случае…
С этими словами Октавиус сбежал вниз по лестнице.
Аннелида подумала: «Хорошо, что я успела научиться быстро переодеваться». Затем она привела в порядок лицо и волосы и надела единственное свое нарядное платье, ярко-белое. Нацепила на голову белую шляпку с черной бархатной тульей, натянула новые перчатки. Потом посмотрела на себя в зеркало, заставила принять несколько поз, как перед выходом на сцену. «Ощущение такое… — подумала она, — прямо как перед премьерой. Интересно, Ричарду нравится белый цвет?»
Убедившись в том, что платье вполне приличное, а шляпка ей очень идет, Аннелида принялась представлять, как все будет. Вот они с Октавиусом прибывают в гости. И производят настоящий фурор. Все перешептываются. Сам Монти Марчант, главный управляющий, спрашивает у Таймона Гэнтри, великого режиссера: «Кто они такие?». И Таймон Гэнтри с неподражаемым апломбом, который безуспешно пытались сымитировать многие актеры, отвечает: «Не знаю, но, клянусь богом, я это тотчас выясню!» Гости почтительно расступаются, когда она и Октавиус, сопровождаемые мисс Беллами, идут по зале в сопровождении приглушенного и восторженного шепотка. Все так и сверлят их взглядами. Почему сверлят, ведь глаза — это не какой-то там плотницкий или слесарный инструмент? Но так принято говорить. Короче, взгляды всех присутствующих устремлены на Аннелиду Ли. И среди них — застывший от восхищения Ричард…
Тут Аннелида остановилась, ей стало стыдно, оставалось лишь посмеяться над собой и успокоить разгулявшиеся не на шутку нервы.
Она подошла к окну и выглянула на Пардонерс Плейс. К дому мисс Беллами уже начали подъезжать автомобили. Был среди них один очень длинный и черный с нарядным шофером за рулем. Из него вышли двое мужчин. Сердце у Аннелиды учащенно забилось. Вот тот, с гарденией в петлице и есть Монти Марчант, а тот, высоченный и одетый неряшливо, не кто иной, как величайший театральный режиссер Таймон Гэнтри.
— Все! — воскликнула Аннелида. — Никакой больше ерунды, Золушка. — Она досчитала до шестидесяти и лишь после этого спустилась вниз.
Октавиус сидел за столом и читал, на коленях у него примостился Ходж. Оба были абсолютно довольны собой.
— Ну, что, успокоился наконец? — спросила Аннелида.
— Что? Успокоился? Да, — ответил Октавиус. — Спасибо, я абсолютно спокоен. Вот, читаю «Букварь Чайки».
— Что-то замыслил, да, дядя?
Он закатил глаза:
— Я, замыслил? Ты это о чем?
— Да просто выглядишь, как кот, объевшийся сметаны.
— Правда? Интересно, с чего это вдруг? Ну что, идем?
Он столкнул Ходжа с колен, кот сильно линял. Пришлось Аннелиде снова взяться за щетку.
— Я бы не променяла тебя на все сокровища Великой Тартарии, — сказала она. — Идем же, дорогой, нам пора.
V
У мисс Беллами приготовления к вечеринке заняли не меньше полутора часов и походили на манипуляции, которые проделывают в салонах красоты, где Флоренс, сама того не осознавая, выступала в роли Абигейл.
Процедуры эти начались сразу же после дневного отдыха и поначалу проводились в строжайшей секретности. Мисс Беллами лежала в постели. Флоренс, тихая и молчаливая, задернула шторы на окнах и принесла из ванной множество флаконов и баночек. Аккуратно удалила макияж с лица хозяйки, затем положила на закрытые веки влажные тампоны и принялась наносить слой из кашицы зеленоватой стягивающей маски на кожу. Мисс Беллами попробовала завести с ней разговор, но безрезультатно. В конце концов она нетерпеливо воскликнула:
— Да что с тобой такое? Зазналась, что ли? — Флоренс молчала. — Ради бога! — воскликнула мисс Беллами. — Может, обиделась на меня из-за той утренней истории?
Флоренс нанесла слой на верхнюю губу мисс Белами.
— Эта дрянь страшно жжет, — с трудом пробормотала мисс Беллами. — Небось смешала неправильно?
Флоренс завершила наложение маски. Из-под нее мисс Беллами с трудом удалось проговорить:
— Ладно, пошла к чертям собачьим, дуться будешь там. — Затем она вспомнила, что во время процедур должна молчать, и лежала тихо, кипя от злости. Она слышала, как Флоренс вышла из комнаты. Десять минут спустя она вернулась и какое-то время просто стояла, созерцая зеленоватое невидящее лицо, затем принялась снимать маску.
Подготовка продолжалась в ледяном молчании, следуя давно устоявшимся многочисленным ритуалам. Лицо разглядывалось, как под микроскопом, с величайшим вниманием. Волосы подвергались нешуточным испытаниям. Объект обработки находился в умелых и тактичных руках. И во время всех этих весьма интимных манипуляций Флоренс и мисс Беллами сохраняли полное молчание и не выдавали своих чувств даже мимикой. И лишь когда все процедуры были закончены, мисс Беллами распахнула дверь перед своими придворными.
В прошлом на церемонии присутствовали Пинки и Берти: первая в роли особо доверенного лица, второй — в качестве советника на последних этапах ритуала. Сегодня они не явились, и мисс Беллами вопреки всякой логике ощутила раздражение. Хотя былая ярость и улеглась, осадок все же остался, осел в глубине подсознания. И она понимала: достаточно малейшего повода, чтобы гнев вновь выплеснулся наружу.
Чарльз прибыл первым и застал ее уже полностью одетой. На ней красовался алый шифоновый наряд, довольно замысловатое сооружение с драпировками и свободно свисающими полосками ткани, тактично маскирующими талию и бедра. Низкий вырез декольте в самой «интригующей» своей точке украшали орхидеи и бриллианты. Бриллианты присутствовали также в виде брошей и застежек, сверкающими сталактитами свисали из ушей, искря и переливаясь, обхватывали шею и запястья — словом, она была ослепительна, великолепна.
— Ну? — спросила Мэри и взглянула на мужа.
— Дорогая! — нежно произнес Чарльз. — Я потрясен.
Что-то в его голосе заставило ее насторожиться.
— Тебе не нравится, — пробормотала она. — Ну, говори, что не так?
— Да все просто потрясающе. Ты ослепительно хороша.
Флоренс открыла флакон с новыми духами и перелила его во флакон венецианского стекла с пульверизатором. В воздухе поплыл такой густой насыщенный аромат, что он казался почти видимым. Чарльз слегка поморщился.
— Считаешь, я слишком уж разрядилась, да, Чарльз? — спросила мисс Беллами.
— Всегда и во всем полагался только на твой вкус, — ответил он. — И выглядишь ты шикарно.
— Тогда чего ты скривился?
— Да этот запах. Пожалуй, с ним перебор. Он… ну…
— Что ну? Что с ним не так?
— Ну, немного не соответствует кругу, в котором мы вращаемся.
— Но это самый эксклюзивный и дорогой парфьюм на рынке.
— Мне не слишком нравится это слово, «парфьюм». Но в данном случае оно вполне соответствует.
— Сожалею, — высоким, почти визгливым голосом начала Мэри, — что ты находишь мой выбор слов столь не аристократичным.
— Но, Мэри, дорогая!
Флоренс завинтила крышечку пульверизатора и поставила его рядом с на четверть опустошенным флаконом новых духов на туалетный столик. А затем прошла в ванную комнату.
Чарльз Темплтон взял руки жены в свои и покрыл их поцелуями.
— Ах, — заметил он. — Вот это и есть твои настоящие духи.
— Последние капли.
— Придется подарить тебе еще.
Мэри сделала вид, что хочет убрать руки, но он не отпускал.
— Сделай мне одно одолжение, — сказал он. — Ладно? Никогда ни о чем не просил.
— Но Чарльз, дорогой! — нетерпеливо воскликнула она. — Что именно?
— Не надо пользоваться этими духами. Они такие вульгарные, Мэри. Вся комната ими уже пропахла.
Она окинула его гневным взглядом. Вся кожа в пятнышках и веснушках. На носу выступила мелкая сеточка вен, глаза маленькие водянистые. То было лицо старика, причем очень непривлекательное.
— Не говори глупостей, — она выдернула руки.
Тут в комнату постучал, а затем и вошел Уорендер. Увидев Мэри Беллами, он несколько раз восторженно воскликнул:
— Вот это да! — И столь искренне восхитился ее нарядом и внешним видом, что вся злоба у мисс Беллами тотчас улетучилась. Она целиком сосредоточила свое внимание на нем и полностью игнорировала мужа.
— Вы такой сказочно милый и божественно добрый, — пропела она и поцеловала его в ухо.
Полковник побагровел от смущения и пробормотал:
— Нет, ей-богу!
Чарльз подошел к подоконнику. Жестянка с ядом для вредителей всем еще стояла там. В этот момент в комнату снова вошла Флоренс. Чарльз указал ей на жестянку. Флоренс выразительно закатила глаза.
Тогда он спросил:
— Послушай, Мэри, ты ведь оставляешь окна открытыми, когда опрыскиваешь этой дрянью растения?
— О, ради бога! — раздраженно воскликнула мисс Беллами. — Ты что-то имеешь против спреев, Чарльз? Тебе определенно надо показаться психиатру, бедняжка ты мой.
— Но это опасно. Я тут специально приобрел брошюру обо всех этих распылителях, и там сказано, что это чертовски опасно! Даже показал Морису. Да ты сама почитай, дорогая, если мне не веришь. Спроси у Мориса. Ты ведь не считаешь, что она должна оставаться в неведении, правда, Морис?
Уорендер взял жестянку и уставился на наклейку с изображением красного черепа с перекрещенных костей, а также на надпись под ними.
— Такие вещи вообще не должны продаваться, — сказал полковник. — Лично я так считаю.
— Вот именно. А потому, Мэри, скажи Флоренс, чтобы она выбросила эту гадость.
— Поставь банку на место! — крикнула Мэри. — О боже, Чарльз, какой же ты зануда и упрямец! С места не сдвинуть!
Тут она схватила пульверизатор с духами и бросила его прямо в руки Уорендеру.
— Стой здесь, дорогой, — сказала она. — Не подходи близко, иначе на моем платье появятся пятна. Боже, до чего ж восхитительный аромат! А теперь давай! Брызгай, не жалей!
Уорендер подчинился приказу. Она стояла в облаке красного шифона с высоко поднятым подбородком, широко раскинув руки в разные стороны.
— Давай, Морис, — подстегнула Мэри его и в экстазе закрыла глаза. — Лей, не жалей!
— Боже милостивый, — еле слышно пробормотал Чарльз.
Уорендер взглянул на него, страшно покраснел, отставил флакон в сторону и вышел из комнаты.
Мэри и Чарльз взирали друг на друга в полном молчании.
Вся комната пропахла духами «Врасплох».
Назад: Глава 1 Дом на Пардонерс Плейс — 9.00 утра
Дальше: Глава 3 Поздравления с днем рождения