13: «Реткон»

– Когда мы с тобой сбежим… господин? – жарко прошептал Тризед на ухо Джек, басом добавив в конец фразы почтительное обращение к клиенту. Они оба были голыми, и она обхватила ногами его узкие бедра. Хотя оргазм и несколько притупил мысли Джек, в ней мгновенно вспыхнули тревога и злость.

– Черт побери, да что с тобой, Тризед? – спросила она, откатившись в сторону.

– Просто не хочу, чтобы ты меня здесь бросила, когда вы разберетесь с этим вашим мезолимбическим путем. – Тризед провел пальцем по изгибу шрама, проходящего по груди Джек. Она все еще была немного влажная от его пота. – Что я должен здесь делать?

Они лежали на неразложенном диване, рядом со штабелями старых серверов и фабрикаторов. После целых двух дней, посвященных написанию программ и тестированию, у Джек совсем не осталось сил. Ей нужно было спать, а не трахаться. Она извернулась в объятиях Тризеда и пошарила в своем рюкзаке. Найдя пластинку пиратского «виджилайзера», препарата, усиливающего внимание, она проглотила одну таблетку – блестящую серебряную бусину. «Виджилайзер» прочистит ее сознание, и тогда она снова сможет работать.

Но когда препарат подействовал, она обнаружила, что думает только о Тризеде.

– А если куплю тебе франшизу? У меня хватит денег на базовый комплект гражданства, который позволит тебе работать и учиться здесь, в Саскатуне. А если захочешь переехать в другую точку Зоны, то апгрейд стоит дешево.

Тризед приподнялся на локтях.

– У тебя тоже есть местная франшиза? – задумчиво спросил он.

– Была, когда я жила здесь. Теперь у меня международная бизнес-франшиза, она дает мне права в пяти экономических коалициях. С ней я могу ехать практически куда угодно.

Хотя в свое время она неоднократно нарушала закон, франшиза у нее была всегда. Родители купили Джек франшизу сразу после ее рождения. Они имели семейный комплект, который гарантировал всем детям семьи Чен право владеть собственностью, устраиваться на работу, учиться и – если они этого захотят – переезжать в другой город. Лаки-Лейк был крошечным, но все же настоящим городом, и деньги, полученные за предоставление прав, он тратил на жалованье полицейским и пожарным, а также на регулярную досыпку сетевых пылинок, чтобы все устройства работали бесперебойно.

Если бы ферма Ченов не приносила доход, тогда в восемнадцать лет у Джек не было бы франшизы и она смогла бы найти работу, только если бы заключила контракт. В ее школе училось несколько детей, которые оказались в подобной ситуации – по большей части это были аборигены, и они шли в кабалу, чтобы работать в службе охраны угодий или на одной из шахт на севере. Сейчас она впервые за несколько десятилетий вспомнила слова директора школы: он называл такие договоренности «культурным обогащением». Дети, работавшие по контрактам, жили в общежитиях рядом с историческими поселениями аборигенов, зарабатывали свои франшизы, глядя на традиционные ландшафты своей родины. Джек уже много лет не думала о своих одноклассниках. Слова директора школы эхом звучали в ее памяти; она посмотрела на лицо Тризеда и поняла, как же их всех тогда обманули. Часть из тех детей, вероятно, умерли на арктическом побережье, так ничего и не заработав, даже право распоряжаться своим собственным телом. Она подумала, нет ли в системе кабальной зависимости своей версии пиратства – и если да, то на что она похожа.

Тризед перевернулся на спину и стал разглядывать электрофлюоресцентные нити, продетые в жесткие панели потолка.

– Подумай об этом, ладно? – Джек села и застегнула отверстие на своем комбинезоне. – Саскатун – симпатичный город. Неплохое место для тех, у кого есть права.

Не успел Тризед ответить, как она скользнула вниз по лестнице.

Мед сидела за своим столом; вокруг нее в беспорядке лежали фабрикаторы и холодильники для проб. Робот держал в ладони белую мышку и, похоже, говорил с ней. Дэвид наблюдал за происходящим со свойственной ему серьезностью. Часы показывали 5:45 утра.

Мед и Дэвид не обратили внимания на Джек, но она попыталась завязать разговор.

– Зачем ты разговариваешь с мышью?

– Мы выясняем, стерли мы ему правильное воспоминание или нет. – Дэвид жестом создал в воздухе проекцию мозга мыши. Мозг размером с баскетбольный мяч завис над столом, медленно вращаясь. На нем яркими цветами были обозначены нейральные пути и молекулярные трансформации. – С помощью «закьюити» мы создали у Бусинки зависимость от голоса профессора Коэн, а теперь подвергаем его связанному с зависимостью процессу, пока он находится под действием «реткона».

«Виджилайзер» вызывал приятные ощущения, но Джек все равно испытала благодарность к Катализатору, когда она принесла термос с кофе и горячую выпечку из кооперативной булочной на Бродвее. В этот час в лаборатории больше никого не было, но группа «Реткон» почему-то решила, что этот проект особенный. По крайней мере, именно из-за него Мед получила престижную должность в лаборатории. И кроме того, он был связан с таинственным присутствием Джек, а также с участием Криша. Ситуация, очевидно, заслуживала того, чтобы работать всю ночь напролет.

– Мед, ты когда-нибудь ешь или спишь? – с ухмылкой спросила Катализатор.

Мед вернула Бусинку в стоявшую рядом маленькую клетку.

– Нет, – ответила она как ни в чем не бывало. – Я робот. – Формальный тон немедленно дал понять, что она не шутит.

Катализатор собиралась запихать в рот кусок теплой, посыпанной корицей булочки, но внезапно остановилась.

– Правда? А как ты стала профессором?

– Ты что, никогда не слышала про лабораторию Коэна в Анкоридже? – насмешливо спросил Дэвид; он обрадовался возможности показать, что знает больше, чем аспирантка. – Там делают биороботов и воспитывают их автономными, совсем как людей.

Тризед спустился из лофта и направился к пакету с булочками, намеренно грубо протиснувшись мимо Дэвида.

– Да ну? – спросил он с сарказмом, глядя прямо в глаза Джек. – Людей так воспитывают? Автономными?

Дэвид, казалось, был сбит с толку. Но потом он, очевидно, решил, что нужно закрыть этот вопрос раз и навсегда, особенно так как его задал человек, который не является частью иерархической системы лаборатории.

– Да, – ответил он слегка снисходительным тоном. – Людям, в отличие от роботов, не нужны столь значительные инвестиции для размножения, и поэтому они попадают в кабалу только взрослыми – по собственной воле.

– Спасибо за урок о правах собственности, милый. – Тризед закатил глаза. Затем, взяв со стола неиспользуемый мобильник, он вышел из лаборатории.

– Дэвид, иногда ты такой кретин, – буркнула Катализатор.

– Ты иногда тоже! – парировал он.

Мед пожала плечами и проанализировала изображения, которые получала из местной сети в режиме реального времени из огромного множества микроскопических устройств. Эти устройства, словно жидкость, распространялись по мозгу Бусинки и выясняли, что она делает под действием «реткона». Она вывела всю картинку на голографический «рабочий стол», создала трехмерное изображение и резким движением руки разрезала его.

Бусинка зашуршала в своей клетке.

Прибыл Криш, тоже с кофе и булочками. Он сел вместе с группой, словно студент, развернул свой завтрак и стал набирать команды на своем компьютере.

– Как успехи? Похоже, мы получили новые данные.

Джек провела рукой по воздуху, подталкивая в сторону Криша еще не проанализированные ломтики мозга.

– Тризед ушел из лаборатории с одним из наших мобильников. Что он делает?

– Наверное, он узнает, что такое автономия, – ответила Мед.

Тризед вернулся вскоре после полудня – в выцветшей толстовке с логотипом Саскачеванского университета. Выглядел он уже далеко не таким унылым, как раньше. Джек кивнула Тризеду, а он – ей: ссора осталась в прошлом. Их утренний разговор изменил связь между ними; благодаря ему вся эта история перестала казаться такой отчаянной.

Бусинка тоже чувствовала себя лучше. Похоже, что они удалили воспоминание, которое заставляло ее любой ценой – даже ценой собственной жизни – стремиться к голосу Мед. Ее дофаминовые рецепторы тоже неплохо восстанавливались.

Джек обратилась к группе.

– Думаю, мы готовы к «мягкому запуску». Давайте опубликуем данные о «ретконе» и посмотрим на отзывы.

Мед подняла взгляд.

– Я никогда еще не выпускала препарат вот таким образом – без испытаний.

– Мы уже знаем, что «реткон» подействовал в симуляциях и здесь, на Бусинку. – Джек похлопала по крыше клетки. – Это неплохо для начала. Затем мы получим результаты врачей, пациентам которых уже грозит смерть.

– Значит, это неофициальная первая фаза испытаний, когда ты проверяешь, не опасен ли препарат.

– Верно. Существует очень небольшая вероятность, что он может оказаться смертельно опасным для людей.

В разговор вмешалась Катализатор.

– Каждый препарат может представлять опасность. И все мы знаем, что такие компании, как «Закси», постоянно выпускают на рынок дерьмо, не проводя никаких испытаний. Они получают освобождение в случае препаратов, которые назначает врач с лицензией от «Закси».

– Но у наших поставщиков не будет доступа к тем же клиникам, что и у «Закси», – сказала Мед.

– Так уж устроен мир непатентованных препаратов, – негромко сказал Криш. – И, кажется, ты уже знаешь группу подопытных, которым грозит гибель.

Теперь все смотрели на робота и ждали. Она была руководителем проекта «Реткон», и они ничего не стали бы предпринимать без ее одобрения.

– Ладно.

Группа сдержанно возликовала.

– Так, кто готов писать документацию?

Радостные крики превратились в стоны и смех. В конце концов Дэвид предложил свои услуги, а Катализатор сказала, что составит список групп Freeculture, к которым можно обратиться. Мед и Джек удалились в кабинет Криша, чтобы сообщить бывшим коллегам Мед в Йеллоунайфе о проведении неофициального первого этапа испытаний.

Ответ пришел в течение минуты: в Йеллоунайфе было шесть пациентов с опасными для здоровья желаниями заниматься уборкой в доме, вводить данные в компьютер и даже вытаскивать коробки из грузовика. Врачи хотели получить параметры «реткона» и документацию на него, а бывший начальник Мед обещал отправить все результаты в «Свободную лабораторию».

В это время Катализатор робко постучала в стеклянную дверь.

– Извините за беспокойство, но я только что увидела очень странное сообщение на икалуитском сервере генной инженерии.

Джек и Криш переглянулись.

– Ты о чем? – спросила Мед.

– Там была статья о том, что взрыв на солнечной ферме – на самом деле часть охоты на пиратов, которую МКС устроила в северной части зоны. – Катализатор умолкла и виновато посмотрела на Джек. – В числе подозреваемых – некто по имени Джек, и на фотографии этот пират немного похож на вас.

Все молчали, и поэтому в конце концов аспирантка заговорила снова:

– Вы – Капитан Джек из «Желчных таблеток»?

Джек и Криш расхохотались, применяя тактику, которую они довели до совершенства несколько десятков лет назад, когда они были на пике славы в андеграунде. Если представители власти или чужаки спрашивали у них, не являются ли они частью «Желчных таблеток», их маскировкой было недоверие. Каким-то образом им удавалось изобразить его так, что оно не казалось наигранным.

– Ну, меня действительно зовут Джек, – сказала она, не переставая ухмыляться, – но я никакой не капитан.

– Даже не верится, что МКС все еще боится кого-то из «Желчных таблеток», – добавил Криш со смешком. – Они не действуют… уже сколько времени?

– Двадцать семь лет, – ответила Мед. И затем, словно оправдываясь, объяснила странную точность ее познаний. – В детстве я прочитала их локальную копию на сервере лаборатории Коэнов.

– Понятно, – сказала Джек.

Двадцать пять лет назад все в «Свободной лаборатории» знали, что она – Капитан Джек. А когда она стала спать с Лайлой, вскоре лаборатория узнала и об этом. Возможно, все дело было в том, что Лайла была столь же резвой, сколь ее татуировка – статичной. Она не делала секрета из своего увлечения: она хватала Джек, чтобы поцеловать в коридоре рядом с лабораторией, она радостно знакомила ее со своими многочисленными друзьями, которые в соответствии с последней модой были бунтарями.

Субботними вечерами Лайла являлась в «Свободную лабораторию», намазав губы старомодной красной помадой, завернутая в какую-нибудь безумную ткань из серебряных перьев и красных водорослей.

– Дорогая, колесница тебя ждет! – звала она Джек, и все в лаборатории смотрели, как они уходят рука об руку. Такая нарочитость заставляла Джек чувствовать себя неуютно, ведь она всегда стремилась к анонимной славе. Но для нее это был и повод для гордости: она же отправлялась на свидание с сексуальной девушкой, а не тупо коротала ночь в компании со своим мобильником.

Лайле многое сходило с рук, потому что она была чертовски умной. Ее диссертация о молекулярных «двигателях» получила награду как наиболее многообещающая работа молодого ученого и уже стала основой для нескольких методов лечения. Когда она получила грант, который позволял ей работать в любой лаборатории по ее выбору, о ее решении присоединиться к «Свободной лаборатории» сайты, связанные с наукой, писали на первых полосах. Об этом даже поведали несколько сайтов «желтых» новостей, которые обожали ее за репутацию «плохой девчонки».

Хотя она весь день занималась исследованиями в лаборатории, ее интересовало только то, что она иногда принимала сноизбавители и бодрствовала целыми неделями напролет. Она была частью социальной сети, объединявшей художников и активистов, которые постоянно создавали, по их словам, «разрушительные стратегии», направленные на подрыв всех авторитетов – в культуре, экономике и науке. В основном это «разрушение» было связано с художественными выставками прекрасных, но бесполезных ГМО и модификаций тканей.

Джек не очень-то хорошо вписывалась в эту группу, но ей давали поблажку даже самые увлеченные «разрушители». А то, что ее арестовали в костюме пирата, сделало ее героем андеграунда, ведь никто из друзей Лайлы не сидел в тюрьме за активизм, хотя некоторых из них ненадолго задерживала полиция. Они занимали относительно привилегированное положение в обществе, и это становилось причиной бесконечных разговоров о том, кто из их круга может по праву говорить от имени «жертв системы».

Когда субботним вечером друзья Лайлы входили в «Дом лапши» на Бродвее, все вырядившиеся и модифицированные, они были ожившими персонажами видеоигры. Их сверкающие ультралегкие доспехи и красочные ткани всегда привлекали внимание. Они привлекли еще больше внимания к себе, когда около полуночи прибыли туда, куда собирались – в клуб для хакеров под названием «Закопанный космический корабль».

Да, конечно, он был набит тусовщиками – юношами и девушками, которым нравилась не сама наука, а атмосфера «дома безумного ученого». Но Джек все равно нравилось это заведение. На черных высоких стенах поблескивали звезды и планеты, а также огромная фреска с изображением зазубренного ледяного края кратера, в который врезался «корабль». К балкам потолка был подвешен древний беспилотный летательный аппарат; к его изящному корпусу и толстому носу крепились прочные прозрачные кабели.

Вдоль длинного изогнутого бара в ряд стояли декорации – реплицирующие машины из старого фильма «Звездный путь». В некоторых из них – для большего эффекта – даже были фабрикаторы. Бармены приводили новичков в восхищение, предлагая им ромуланский эль.

Мозг часто запоминает детали, которые кажутся банальными. Джек едва могла вспомнить масштабную вечеринку в честь дня рождения Лайлы, а ведь ее готовили в течение нескольких недель. Однако ее память сохранила каждую мельчайшую подробность одного весеннего вечера в клубе, когда погода еще требовала носить шапки и пуховики. Они с Лайлой встречались уже пару месяцев и страстно обнимались, слушая гулкий бит, который местная группа выцарапывала из мерцающего воздуха. На руках музыкантов поблескивали датчики. Стробоскопы освещали беспилотник, который при жизни был разведчиком, а после смерти попал в загробный мир психоделических преступлений.

Именно тогда Джек увидела в зеркале, как они танцуют на границе танцпола – и на мгновение ей показалось, что они чужие друг другу.

Лайла в пенистом платье из проволочной сетки и яркого, прозрачного полимера раскачивалась, мотала головой с безумной ухмылкой на лице. Джек в изношенной футболке «Freeculture» и темных брюках развела руки в стороны. Пусть все знают, что она – рядовой ученый и что все ее достижения – мертвый сайт и арест. В ту минуту, когда она смотрела, как сама прыгает вместе с Лайлой, она поняла, что женщина в зеркале не неудачница. Она куда-то движется: может, и не туда, куда предполагала, но к чему-то хорошему. Джек закружилась, увидела небеса, нарисованные на стенах, и поняла, что больше не живет среди обломков своих старых ожиданий.

В «Свободной лаборатории» она была слишком поглощена работой и слишком без ума от Лайлы, и поэтому не заметила, что Криш из вежливо сдержанного стал вежливо враждебным. Наконец, во время одного из все более редких в последнее время ужинов «для обмена мнениями» он решился об этом сказать.

– Твой роман с Лайлой наносит большой ущерб лаборатории.

– Ты о чем, черт побери? – Его слова застали Джек врасплох.

– Лайла гениальная, но сумасшедшая. Меня беспокоит то, что произойдет, если отношения между вами испортятся.

– Думаешь, она сбежит и ты потеряешь ее грант?

– Брось, Джек. Меня больше пугает мысль о том, что она останется и вам придется работать вместе.

– Но мы с тобой работаем вместе.

Он посмотрел на недоеденный сэндвич на своей тарелке.

– Это другое. Ни ты, ни я не являемся печально известной Лайлой Аль-Ажу.

Ночью, забравшись под самонагревающееся одеяло, Джек и Лайла говорили о том, что Криш ревнует – к их отношениям, к их будущему, ко всему.

Но Лайла сказала, что в одном Криш прав. Она действительно безумна. В ее роду было много сумасшедших женщин.

– Моя мать говорит, что умные женщины всегда не в себе. Возможно, она права.

Джек попыталась обнять и полностью обвиться вокруг Лайлы, закрыть ее, словно щитом.

– Это похоже на какую-то лженауку двухсотлетней давности, – прошептала она.

Лайла покачала головой.

– Нет, – настаивала она. – Ты не понимаешь.

Слова полились из нее потоком. Когда Лайла была маленькой, ее бабушка утратила связь с реальностью; соединения нейронов в ее мозге полностью забились и вызвали деменцию. В то время лечить от накопления белков в районе синапсов не умели. Старушка думала, что все еще участвует в марше за избирательное право женщин Залива. Лайла просыпалась, слыша, как ее бабушка скандирует феминистские лозунги в гостиной. Иногда она просто выходила из дома и кричала на улице.

Мать и тетушки Лайлы были опозорены. Сначала они держали мать взаперти, затем сдали ее в хоспис. Каждая из них по-своему верила, что их мать сошла с ума еще до того, как у нее началась деменция. Она приходила в ярость, видя, как ее дочери – очень религиозные – закрывали головы и лица, прежде чем ехать на участок голосовать за правых кандидатов.

Но мать Лайлы не интересовалась политикой; она просто хотела стать врачом, и поэтому уехала в Дубай изучать медицину. Оказавшись там, она узнала то, о чем и не подозревала бабушка-феминистка Лайлы: равные права не означали равных возможностей. Ее преподаватели полагали, что она будет заниматься микробиологией лишь до тех пор, пока не встретит мужчину, за которого выйдет замуж. Когда она требовала дать ей больше времени в лаборатории, они осторожно сочувствовали ей и по-отечески давали советы. После нескольких лет, полных разочарования, она уступила их психологическим манипуляциям, но скопила в себе такую злобу, с которой могли сравниться только ее планы на будущее ее гениальной дочери Лайлы.

Как только Лайле исполнилось тринадцать, мать отправила ее в элитную школу в Зоне, подальше от дома и друзей – и от городов, в которых женщины не могли быть учеными. С Лайлой она общалась только для того, чтобы узнать о ее оценках, ее занятиях, ее успехах. Если Лайла признавалась в том, что у нее есть друзья или интересы, не связанные с обучением, мать угрожала порвать с ней.

В каком-то смысле Лайла исполнила мечты матери. Она стала биотехнологом-вундеркиндом и постоянно ставила эксперименты, даже после того как лаборатория закрывалась на ночь. Когда она приехала домой в то лето, когда ей исполнилось восемнадцать, у нее была депилированная, покрытая татуировками голова, а из тыльных сторон ладоней росли цветы. Двоюродные братья и сестры называли ее шлюхой. Но ее мать была убеждена, что на самом деле все еще хуже – что Лайла слишком много времени тратит на политику и поэтому не может считаться настоящим ученым. Заигрываний с модными течениями в синбио было недостаточно для того, чтобы доказать свою верность медицине.

Семья оплачивала ее франшизу в Зоне, и поэтому Лайла слушалась родных и закрывала свои цветы, когда приезжала в Персидский залив. Но как только она смогла обеспечивать себя за счет гранта «Свободной лаборатории», она заблокировала входящие сообщения от всех родственников. Правда, даже после этого она постоянно чувствовала, как мать осуждает ее, словно в митохондриальной ДНК Лайлы содержался список всех ее недостатков.

– Это сводит меня с ума, – сказала Лайла – возможно, уже в четвертый раз за ночь.

Джек посмотрела в глаза Лайлы с кругами потекшей косметики и увидела только остатки наполненного страданиями детства, суровую историю жизни. Боль, которая со временем утихнет.

– Ты не сумасшедшая. Просто в твоей жизни полно дерьма.

– Да, дерьма полно, – рыдала Лайла, и ее слезы остывали, стекая по шее Джек на подушки. – Я занимаюсь любимым делом, но мне все равно кажется, что я осуществляю ее коварный план.

В ту минуту их отношения из интрижки превратились в долгосрочный пакт. Джек и Лайла говорили о том, что уедут отсюда вместе, сбегут из университетской клетки и займутся генной инженерией на воле. Многие молодые люди из стран Залива, получившие образование в Зоне, поселились в северной части Федерации, и у Лайлы там были друзья. Когда ее слезы высохли, она заговорила о том, как удивительна Касабланка, что в ней полно первоклассных ученых и что такие инженеры, как они, легко найдут там интересную работу.

В конце концов, мечта Лайлы о Касабланке показалась им обеим более реальной, чем будущее в «Свободной лаборатории». Когда в прерии пришло лето, покрыв холмы за городом миллионами желтых цветов канолы, Джек и Лайла решили уехать.

Обед с Кришем, который состоялся после принятия этого решения, прошел неудачно.

– Ты что творишь, мать твою? Хочешь снова бросить карьеру? – сердитым шепотом кричал на нее Криш. Они сидели в обычном кафе, где продавали сэндвичи, но в углу пила компания студентов из «Свободной лаборатории», и Криш не хотел, чтобы они узнали о его личной жизни.

– Я не бросаю свою карьеру. Найду себе работу в генной инженерии – ну, ты знаешь, в реальном мире, за стенами университета.

– Это будет настоящая потеря. – Каждое слово Криш произнес так, словно оно заключало в себе приговор. Вид у него был яростный и печальный. – Джек, ты же талантлива. Ты могла бы принести большую пользу, создавать лекарства, которые выпускали бы по открытой лицензии. В частной компании тебе такого не позволят.

– Криш, я всегда буду создавать непатентованные препараты. – Она сжала его руку, внезапно тронутая этим проявлением заботы. – Последовательность ДНК хочет быть свободной.

Прежде чем уехать из Саскатуна, Джек нужно было разобраться с одним небольшим делом. Быстро пройдя по берегу реки, она положила остатки своих препаратов на арку под мостом Бродвей-бридж, а через несколько минут получила сумму в валюте Зоны, переведенную в безупречно анонимной манере.

У нее есть деньги, ее машина заряжена, а вещи упакованы. Теперь ей предстояла сложная задача: избавиться от Тризеда.

Он сидел на широкой, залитой солнцем лестнице перед лабораторией с мобильником, который позаимствовал в «Свободной лаборатории». На нем все еще была толстовка с логотипом Университета Саскачевана, и она внезапно привлекла внимание Джек.

– Где ты взял эту толстовку?

– Ее мне дали мальчики, у которых магазин секонд-хенда на Бродвее, – ответил он, а потом добавил, словно невзначай: – Они готовы дать мне работу. Я сказал, что вернусь с документами на права.

Это был хороший знак. Джек улыбнулась.

– У меня есть деньги, чтобы купить твою франшизу. А если захочешь учиться в университете, то Мед или Криш наверняка помогут тебе подать заявку. Создашь себе новую личность, и у тебя появится право заниматься другими видами работ.

– Я знаю, что ты уезжаешь и не хочешь брать меня с собой, – сказал Тризед с непроницаемым лицом.

– Здесь опасно. Мне нужно исчезнуть.

– Где еще ты получишь то, что могу дать я? – сказал он с сарказмом, словно уличный проныра, откидываясь назад и приподнимая край толстовки, чтобы показать плоский живот.

Она взъерошила ему волосы и через силу улыбнулась.

– МКС уже объявила меня в розыск как террористку.

Не обращая на нее внимания, он уставился на мобильник. Его пальцы дергались, словно он набирал сообщение. Может, так оно и было.

– Я оставлю тебе деньги, которых хватит на месяц. Наверняка ты сможешь поселиться у Мед. Кровать ей все равно не нужна. – Она наклонилась, чтобы поцеловать его, и он целомудренно чмокнул ее в губы.

– Уверена, Криш не станет забирать у тебя этот мобильник. Поставь на нем защиту, и я переведу тебе деньги.

– Ладно. – Казалось, он смирился со своей судьбой. – Спасибо за приятно проведенное время. Было весело.

Она поднялась по лестнице в «Свободную лабораторию», рассеянно заглянула в почту и увидела сообщение от Тризеда.

И спасибо, что убила козла, у которого я был в рабстве.

На секунду ее переполнили сильные, противоречивые чувства – к Тризеду, к людям, которых давно не стало. Затем дверь у нее за спиной закрылась, и Джек заставила себя смотреть на лабораторные столы. Любит она Тризеда или просто думает, что с ним приятно трахаться, – это не важно. Все равно она не могла ничего изменить.

К счастью, Мед отвлекла ее новостями из Йеллоунайфа. Оказалось, что «реткон» действует невероятно быстро: всего через несколько часов три пациента, не получавших плацебо, перестали стремиться к деятельности, связанной с привыканием, и снова стали принимать пищу. У них остались обрывочные воспоминания о последних днях, но дополнительных когнитивных проблем у них не обнаружили.

Робот хотел рассказать Джек больше о действии «реткона» на мозг пациентов, а Дэвид – об улучшениях, которые он внес в документацию незапатентованных препаратов. Но прямо сейчас Джек была не в состоянии их слушать. Проект «Реткон» был полностью открытым, и поэтому она могла следить за их успехами на сайте «Свободной лаборатории».

Мед согласилась присмотреть за Тризедом, а Криш поручил сисадмину дать Тризеду полный доступ к мобильнику.

Так что у Тризеда есть, по крайней мере, два друга, на которых он мог положиться.

Эта мысль успокаивала Джек, пока она выводила машину на шоссе. Садящееся солнце повсюду создавало длинные темные скелеты из теней, которые казались почти комически угрожающими. По обеим сторонам от дороги стояли идеально свернутые рулоны проса; они ждали, когда их погрузят в вагоны и превратят в топливо. На густых кустах все еще виднелись темные грозди кислых саскатунских ягод. Воздух был теплый, но не пыльно-горячий, а небо казалось прозрачной и жесткой синевой, которую слегка смягчали холмы по краям. Этот вид заставил Джек – возможно, уже в тысячный раз – задуматься о том, почему люди называли Саскачеван плоским.

Город исчез, и впереди ждала только дорога.