Когда часы в главной галерее пробили семь раз, Лунный Свет уже опустел. Все, кто там находился, от знатных гостей до придворной мелюзги, поднялись на лифтах в башню.

В последний момент Арчибальд собрал вокруг себя исполнителей оперы. Труппа состояла из семи его сестер, Беренильды и ее свиты, дам-хористок и герцогов Ганса и Отто, исполнителей двух мужских партий в спектакле.

– Прошу вас отнестись к моему сообщению предельно внимательно, – сказал Арчибальд, вытащив часы из дырявого жилетного кармана. – Через несколько минут мы сядем в лифт и покинем дипломатическую территорию. Поэтому настоятельно рекомендую вам соблюдать осторожность. Башня не входит в мою юрисдикцию. Там, наверху, я не смогу охранять вас от ваших врагов.

И он обратил свои небесно-голубые глаза к Беренильде, как будто его слова касались главным образом ее. Но она только насмешливо улыбнулась в ответ. В это мгновение она выглядела абсолютно уверенной в себе, и эта аура неуязвимости служила ей надежнейшей броней.

Надвинув на лоб шляпу гондольера, чтобы спрятать лицо, Офелия думала: «Хотелось бы мне разделить ее уверенность». Встреча с семьей будущего мужа напомнила ей сход снежной лавины.

– А что касается вас, – продолжал Арчибальд, повернувшись к сестрам, – то вы уедете со мной в Лунный Свет сразу после спектакля.

Он остался глух к возмущенным крикам девушек, доказывавших, что они уже не дети, что у него нет сердца. Офелия подумала: а приходилось ли этим девушкам видеть что-нибудь, кроме имения брата?

Арчибальд предложил руку Беренильде, и вся их труппа столпилась перед золоченой решеткой лифта, строго охраняемого четверкой жандармов. У Офелии сильно забилось сердце. Сколько раз она видела, как в этом лифте поднимались знатные особы! Так на что же походит мир наверху, куда все так стремятся попасть?

Слуга отодвинул решетку и потянул за шнур вызова. Через несколько минут лифт спустился из башни. С виду его кабина могла вместить не больше трех-четырех человек, однако туда свободно вошли все двадцать два участника спектакля.

Офелия ничуть не удивилась, увидев внутри лифта огромный зал с бархатными диванчиками и столами, ломившимися от сластей. Теперь пространственные иллюзии стали частью ее повседневной жизни.

Воздух был насыщен дурманящими ароматами. Оба герцога в пышных париках стояли, картинно опираясь на трости. Дамы-хористки кокетливо пудрили носики. Пробраться с веслом в руках сквозь эту толпу оказалось настоящим подвигом. Тетушке Розелине, вошедшей следом, пришлось намного легче: единственным ее аксессуаром была склянка, которую предстояло вручить Беренильде на сцене. Но и ее она держала так опасливо, словно несла раскаленный уголь.

Грум в желтой ливрее позвонил в колокольчик.

– Дамы и господа, мы отправляемся. Лифт обслуживает зал Совета, висячие сады и термы фавориток. Конечная остановка – Семейная Опера. Лифтовая компания желает вам приятного подъема!

Золоченая решетка задвинулась, и кабина с черепашьей скоростью поползла наверх.

Вцепившись в весло, точно в спасательный круг, Офелия не спускала глаз с Беренильды. Она понимала, что в такой ситуации хотя бы одна из них двоих должна быть бдительной. Никогда еще атмосфера не казалась ей настолько угрожающей. Что-то непременно должно случиться, девушка была в этом уверена. Оставалось понять, кто и когда нанесет удар.

Увидев, что Арчибальд собирается что-то шепнуть Беренильде, Офелия придвинулась поближе, чтобы услышать их разговор.

– Я невольно присутствовал на вашем милом семейном сборище.

Офелия удивленно мигнула, но тут же вспомнила, что Арчибальд мог видеть и слышать все, что видели и слышали его сестры.

– Дорогая моя, вы не должны поддаваться на провокации, – убеждал посол Беренильду.

– Значит, вы считаете, я уже ни на что не способна? – поддразнила она Арчибальда, кокетливо тряхнув золотистыми локонами.

По ангельски красивому лицу посла пробежала усмешка.

– Я прекрасно знаю, на что вы способны, но мне поручено оберегать вас и ребенка, которого вы носите. А ваша семья на охоте ежегодно платит за добычу несколькими погибшими. Не забывайте об этом!

Офелию от испуга бросило в дрожь. Она вспомнила огромные туши мамонтов и медведей, зарисованные Аугустусом. Неужели Беренильда всерьез намерена участвовать в завтрашней охоте, да еще и вместе с Офелией и ее теткой?! Девушка, при всем старании, не могла представить себя участницей этой бойни, в снегах, во мраке, на двадцатипятиградусном морозе.

И теперь она буквально задыхалась от необходимости молчать.

– Семейная Опера! – объявил грум.

Погруженная в свои мысли, Офелия машинально шагала следом за всеми. И случилось то, что должно было случиться: она кого-то задела веслом гондольера. Девушка начала усердно кланяться и извиняться знаками, не сразу заметив, что обращается к маленькому мальчику.

– Ничего страшного, – сказал ей шевалье, потирая затылок. – Мне совсем не больно.

Его лицо и взгляд были совершенно невозмутимы. Каким образом мальчуган оказался в лифте, среди взрослых? Он держался так скромно, что Офелия его не заметила. Но это мелкое происшествие оставило у нее какой-то неприятный осадок.

Пройдя через холл, вся компания очутилась у подножия монументальной парадной лестницы из мрамора и меди, украшенной мозаиками и позолотой. Она вела в зрительный зал. Бронзовые статуи на каждой площадке воздымали газовые лампы в форме лиры. В самом зале уже были раздвинуты почти все портьеры лож и балконов. В воздухе носились шепотки и приглушенный смех.

У Офелии даже голова закружилась при мысли о том, что ей придется одолеть эти бесчисленные ступени. Каждый шаг причинял ей такую боль, словно под ребра вонзался острый нож. На ее счастье, их группа обогнула лестницу и, спустившись на несколько ступеней, прошла в гримерку, расположенную прямо под зрительным залом.

– Здесь я вас оставлю, – прошептал Арчибальд. – Мне нужно занять свое место в почетной ложе до появления нашего монсеньора.

Он приподнял цилиндр и ушел, закрыв за собой дверь.

Двери гримерки выходили в причудливо соединенные между собой коридоры, которые вели к костюмерным цехам, складам и машинному залу. Офелии никогда еще не доводилось бывать в Опере. Она с любопытством разглядывала статистов в ярких костюмах и механизмы, позволяющие поднимать и опускать занавес и менять декорации.

Но тут девушка заметила отсутствие тетушки Розелины.

– Идите разыщите ее, – приказала Беренильда, садясь перед зеркалом. – Она выйдет на сцену только в конце первого действия, но все равно должна быть здесь, рядом.

Офелия придерживалась того же мнения. Поставив в угол мешавшее ей весло, она отправилась на поиски тетки. К великому своему облегчению, девушка почти сразу нашла ее. Тетушка Розелина, в своем строгом черном платье, торчала посреди коридора, мешая бегавшим туда-сюда рабочим сцены. Офелия издали помахала ей, подзывая к себе, но тетушка как будто не видела ее и только растерянно озиралась, сжимая в руке свою склянку.

– Да закройте же наконец эти двери, – бормотала она сквозь зубы. – Я терпеть не могу сквозняки.

Офелия поспешила взять ее за руку, чтобы отвести в гримерку. Вероятно, тетушка Розелина просто растерялась от страха, но все равно вела себя крайне неосторожно. А главное – она забыла, что не должна говорить на людях. Стоило ей произнести что-нибудь, кроме «Да, мадам» или «Хорошо, мадам», как ее мгновенно выдавал акцент жительницы Анимы. Офелия привела тетушку Розелину в гримерку и усадила в кресло. Теперь старушка вроде бы пришла в себя, и, пока Беренильда распевалась, она сидела молча, в чопорной позе, прижимая к груди склянку.

Сестры Арчибальда уже стояли в кулисах. Им предстояло выйти на сцену в самом начале действия. Что касается Беренильды, она должна была впервые показаться лишь в третьей сцене первого акта.

– Возьмите это.

Офелия вздрогнула. Возле нее стояла Беренильда и протягивала ей театральный бинокль. Великолепный сценический наряд и роскошная искусная прическа придавали ей поистине королевское величие.

– Поднимитесь наверх и осторожно посмотрите на ложу Фарука. Когда эти очаровательные девочки выйдут на сцену, вы должны очень внимательно разглядеть его лицо. У вас будет ровно десять минут, ни одной больше.

Офелия поняла, что сейчас Беренильда обращается именно к ней, а не к Миму. Она вышла в коридор и стала подниматься по лесенке, ведущей к мосткам над сценой. Но скоро убедилась, что пышные складки театрального занавеса не позволят ей разглядеть оттуда зал. Тогда она сбежала вниз и направилась к полутемным кулисам, где теснились хористки в шуршащих платьях, похожие на всполошенных лебедей.

Раздались жидкие аплодисменты, – это поднялся занавес. Оркестр заиграл начало увертюры. Хористки вышли на сцену и громко запели в унисон: «Сеньоры, не угодно ль вам послушать дивное сказанье о пламенной любви и смерти роковой?» Офелия осторожно заглянула в щелочку между декорациями. Она увидела сначала спины хористок и, наконец, зрительный зал Оперы.

Девушка сняла мешавшую ей шляпу с длинной лентой и приложила бинокль к очкам. На этот раз ей удалось как следует разглядеть ярко-красные с позолотой кресла партера. Свободных мест почти не было. И хотя официально спектакль уже начался, знатные особы продолжали болтать друг с другом, прикрываясь веерами. Офелия нашла их поведение крайне невежливым – ведь хористки репетировали свое выступление много дней подряд. Уязвленная этим зрелищем, она навела бинокль на верхние ярусы. В зале их было пять. Все ложи оказались заняты. Однако и там зрители разговаривали, смеялись, играли в карты и даже не думали слушать пение хора.

В двойных стеклах бинокля появилась большая центральная ложа, и Офелия затаила дыхание. Там сидел Торн. Затянутый в черный мундир с эполетами, он пристально смотрел вниз – как предположила девушка, на свои любимые карманные часы. Значит, должность интенданта была настолько высокой, что давала ему право находиться в этой ложе… Рядом с ним Офелия увидела и Арчибальда в старом цилиндре. Он беззаботно разглядывал свои ногти. Оба старательно не замечали друг друга и при этом даже не притворялись, что интересуются спектаклем. Офелия не смогла удержаться от досадливого вздоха. Да, поистине, эти двое – дурной пример для остальных зрителей.

Она медленно повела биноклем вдоль шеренги дам, сверкавших бриллиантами, – вероятно, фавориток правителя, – пока в поле ее зрения не попал человек огромного роста, настоящий великан в элегантном меховом плаще. Изумленная Офелия смотрела на него во все глаза. Вот он какой, Дух Семьи, перед кем пресмыкаются все эти кланы, все эти аристократы, все эти женщины! Тот, к кому Беренильда питает безумную страсть. Тот, ради кого убивают не задумываясь. Уже много недель богатое воображение Офелии рисовало ей образ правителя – противоречивый, одновременно ледяной и страстный, кроткий и жестокий, блестящий и пугающий.

Апатичный…

Вот первое слово, пришедшее ей на ум при виде этого гиганта, сидящего на троне в вялой позе ребенка, которому все наскучило. Он поставил локти на барьер ложи и ссутулился так, что выглядел горбатым. Его подбородок лежал на сжатом кулаке – видимо, для того, чтобы не дать упасть голове. Офелия сочла бы его спящим, если бы не уловила слабый проблеск взгляда из-под опущенных век.

Несмотря на бинокль, она плохо различала лицо Фарука. Вероятно, это ей удалось бы, обладай оно характерными, резко выраженными чертами. Но перед ней было лицо классической мраморной статуи. Глядя на него, Офелия поняла, отчего все потомки правителя отличались бледностью кожи и волос. Этот безбородый и безусый лик, на котором едва виднелись дуги бровей, линия носа и складка губ, казался созданным из перламутра. Он был безупречно гладким, без теней, без шероховатостей. Длинная белая коса обвивала тело Фарука, как странная ледяная река. Он казался одновременно старым, как мир, и юным, как бог. И, без сомнения, был красив, но Офелия сочла эту красоту такой нечеловеческой, что она ее не взволновала.

Внезапно девушка уловила искру интереса в его мертвенном взгляде. Это произошло в тот момент, когда на сцене появились сестры Арчибальда. С плавной медлительностью змеи Фарук повернул голову к девушкам. Офелия увидела, как шевельнулись его губы и как все фаворитки, побледнев от ревности, передали по цепочке его слова Арчибальду. Комплимент правителя явно пришелся послу не по вкусу. Офелия увидела, как Арчибальд встал и покинул ложу.

А Торн тем временем так и не оторвал взгляда от часов. Ему не терпелось вернуться в свое интендантство, и он даже не собирался этого скрывать.

Интерес, проявленный Фаруком к сестрам посла, мгновенно стал достоянием всего зала. Новость распространилась со скоростью ветра, от балконов до партера. Аристократы, до сей минуты высокомерно игнорирующие спектакль, начали бурно аплодировать. То, чем восхищался Дух Семьи, восхищало и его придворных.

Офелия оторвалась от щелки и надела шляпу гондольера. Она выполнила наказ Беренильды и теперь могла вернуть ей бинокль.

А за кулисами уже толпились зрители, спешившие выразить свой восторг сестрам Арчибальда. И ни один из них не удостоил взглядом Беренильду, которая сидела тут же, в своей гондоле на полозьях, как одинокая, всеми покинутая королева. Когда Офелия вошла в гондолу, чтобы занять место гребца, она услышала, как красавица горько прошептала, не переставая улыбаться:

– Наслаждайтесь этими крохами славы, малютки мои, слава так эфемерна!

Офелия опустила пониже мягкие поля шляпы, чтобы скрыть лицо. От слов Беренильды по спине у нее пробежал холодок.

Из оркестровой ямы уже разносились звуки скрипок и арф, возвещавшие выход Изольды. Канаты лебедки мягко стронули с места гондолу, и она плавно заскользила вперед на своих полозьях. Офелия сделала глубокий вдох, чтобы набраться храбрости. Ей предстояло исполнять роль гондольера до самого конца первого действия.

Гондола вплыла на сцену, и тут Офелия недоуменно воззрилась на свои пустые руки. Она забыла весло за кулисами!

Девушка бросила умоляющий взгляд на Беренильду, в безумной надежде, что та найдет какое-нибудь чудодейственное средство спасти ее от насмешек. Но певица, блистающая красотой в свете рампы, уже вдохновенно исполняла арию. Офелии пришлось выпутываться самой. За неимением лучшего, она стала изображать движения гребца без своего драгоценного аксессуара.

Возможно, она и не привлекла бы к себе внимание публики, если бы не стояла у всех на виду, во весь рост, на носу гондолы. Умирая от стыда, она стиснула зубы, когда из зала донеслись раскаты смеха, заглушавшие чарующее пение Беренильды: «О ночь любви в небесном граде, ты не сравнима ни с какой другой…» Беренильда, сбитая с толку шумом, ослепленная светом рампы, на миг даже задохнулась и умолкла, пока не поняла, что насмехаются не над ней, а над ее гондольером. А Офелия изо всех сил спасала положение, молча пытаясь грести невидимым веслом. Иного выхода не нашлось: стоять, опустив руки, было бы еще хуже. Миг спустя Беренильда оправилась от изумления, изобразила сияющую улыбку, которая пресекла смешки в зале, и как ни в чем не бывало возобновила пение.

Сейчас Офелия искренне восхищалась ею. Ей-то самой потребовалось много взмахов воображаемого весла, чтобы оторвать взгляд от своих башмаков. Вокруг нее разворачивались сцены любви, ненависти и мщения, а у нее все сильнее болели ребра. Она попыталась отвлечься, представляя себе, что вокруг картонных домов, под нарисованными мостами, течет и журчит настоящая вода… Но, увы, это зрелище совсем ненадолго помогло ей забыть о боли.

Тогда она рискнула взглянуть из-под полей своей шляпы на почетную ложу. Ей было интересно, что там делается. Фарук на троне совершенно преобразился. Его глаза горели огнем. Бесстрастная маска сползла с лица. И этот волшебный эффект произвела не оперная интрига, не красота пения, но сама Беренильда и только Беренильда. Теперь Офелия понимала, почему красавица с таким упорством добивалась возможности предстать перед ним. Она ясно сознавала, какую власть имеет над правителем.

Вид мраморного колосса, растаявшего при виде женщины, внес смятение в мысли Офелии. Никогда еще она не чувствовала себя настолько далекой от мира страстей. Любовь, которая связывала этих двоих, была, без сомнения, самым подлинным, самым искренним из всех чувств, с которыми девушка столкнулась на Полюсе. Но Офелия твердо знала, что ей самой не дано испытать такого. И чем дольше она смотрела на Фарука и Беренильду, тем больше в этом убеждалась. Она могла заставить себя быть терпимее к Торну, но ей никогда по-настоящему не полюбить его. Понимал ли он сам, насколько всё безнадежно?

Девушка вдруг заметила пристальный взгляд, который Торн устремил на нее из почетной ложи. Если бы Офелия не потеряла весло, она сейчас уж точно выронила бы его от удивления. Никто не усомнился бы в том, что Торн смотрит только на собственную тетку. А вот Офелия, со своего места на носу гондолы, прекрасно видела, что он глядит на Мима, притом глядит жадно, без всякого стеснения.

У девушки сжалось сердце. «Нет, – подумала Офелия, – он просто ничего не понимает. Он ждет от меня чего-то, что я не способна ему дать».

Первое действие уже близилось к концу, как вдруг произошла еще одна непредвиденная накладка. Тетушка Розелина, которой предстояло вручить Изольде склянку с любовным напитком, так и не появилась на сцене. Певцы замолчали, на сцене воцарилась тишина, и даже Беренильда сделала довольно длинную паузу. Наконец один из статистов вывел всех из затруднения, поднеся Изольде кубок вместо склянки.

С этой минуты Офелия уже не думала ни о Торне, ни о Фаруке, ни об Опере и охоте, ни о своем ребре. Она хотела только одного – увидеть тетку, убедиться, что с ней все в порядке. Остальное девушку больше не волновало. Едва опустился занавес и начался антракт, как она выскочила из гондолы, не слушая аплодисментов и криков «Браво!» и даже не взглянув на Беренильду. Тем более что во втором действии хозяйка в ней не нуждалась.

Офелия было успокоилась, увидев тетушку Розелину в гримерке, на том самом месте, где она ее и оставила. Тетушка сидела на стуле, прямая, как палка, со склянкой в руке и, судя по всему, даже не сознавала, сколько времени находится здесь.

Офелия осторожно потрясла ее за плечо.

– Нет, если мы будем шевелиться, так никогда ничего не получится! – сварливо объявила Розелина, глядя в пустоту. – Чтобы фотография удалась, нужно долго сохранять позу.

Она бредит? Офелия потрогала лоб старушки, – температура была как будто нормальная. Но это еще сильнее встревожило девушку. Перед спектаклем, в коридоре, тетушка Розелина уже вела себя странно. С ней явно творилось что-то неладное.

Офелия оглядела комнату и, убедившись, что рядом никого нет, спросила вполголоса:

– Вы плохо себя чувствуете?

Тетушка Розелина отмахнулась, словно муху отгоняла, но не произнесла ни слова. Похоже, она была глубоко погружена в свои мысли.

– Тетя! – позвала Офелия, волнуясь все больше и больше.

– Ты прекрасно знаешь, что я думаю о твоей тете, бедный мой Жорж, – пробормотала Розелина. – Невежественная особа, которая топит книгами печку. Я отказываюсь водить знакомство с людьми, которые так не уважают бумагу.

Офелия вытаращила глаза. Дядя Жорж умер больше двадцати лет назад. Значит, тетушка Розелина ушла мыслями не в настоящее – она заплутала в воспоминаниях!

– Крестная! – умоляюще прошептала Офелия. – Неужели вы меня не узнаёте?

Тетка не удостоила ее даже взглядом, как будто Офелия стала невидимкой. А девушка испытывала неясное чувство вины. Ей почему-то казалось, что она каким-то образом причастна к странному состоянию Розелины… Ее охватил страх. Хоть бы крестная поскорее очнулась! Однако интуиция подсказывала Офелии иное: происходит что-то ужасное.

Требовалась помощь Беренильды.

Офелия осторожно вытащила склянку из стиснутых пальцев тетки, села рядом с ней и стала ждать окончания спектакля. Прошло второе действие, за ним третье. Ожидание казалось бесконечным.

– Я скоро вернусь, – шепнула Офелия, услышав аплодисменты, от которых задрожал потолок гримерки. – Мне нужно найти Беренильду, она-то уж скажет, что делать.

– Только не забудь открыть зонтик, – ответствовала тетушка Розелина.

Девушка взбежала по лестнице так быстро, как ей позволяло больное ребро, и пробралась между статистами, которые вышли на поклоны. Пол под ее ногами дрожал от аплодисментов. Десятки букетов роз летели на сцену.

Офелия поняла причину восторгов, увидев, как Фарук целует руку Беренильды. Дух Семьи соблаговолил взойти на сцену, дабы лично выразить ей свое восхищение. Беренильда была на седьмом небе от счастья. Она сияла, изнемогая от избытка чувств, блистательная и победоносная. Нынче вечером, благодаря выступлению, она отвоевала свой титул первой фаворитки правителя.

Офелия с бьющимся сердцем смотрела на Фарука, не в силах отвести глаза. Вблизи этот величественный седовласый колосс производил еще более сильное впечатление. Неудивительно, что его считали живым богом.

Он устремил пламенный взгляд на Беренильду, трепещущую от волнения. Офелия прочитала по его губам единственное произнесенное им слово:

– Идемте!

Фарук положил свою мощную руку на ее прелестное округлое плечо, и они медленно, очень медленно сошли по ступеням в зал. Толпа придворных сомкнулась за их спинами, точно прихлынувшая волна.

И Офелии стало ясно, что на Беренильду сегодня рассчитывать бесполезно. Значит, придется найти Торна.