Шевалье был одет в полосатую пижаму. Он долизывал остатки леденца на палочке, глядя на Офелию сквозь толстые линзы своих круглых очков.

– Вам не следовало бы оставлять ключ в двери, мадемуазель. Разве вы не знаете, что есть способ его достать, вытолкнув шпилькой с наружной стороны? Только сперва нужно подсунуть под дверь листок бумаги, а потом, когда ключ на него упадет, осторожно вытащить его из щели. Если она достаточно широка, это почти всегда удается.

Офелия стояла в своем черном плаще, беспомощно уронив руки. Она не понимала ни слова из того, что говорил шевалье. Появление в ее комнате этого малолетнего Миража было настоящей катастрофой. А он, безмятежно спокойный и ничуть не смущенный, похлопал ладошкой по кровати, приглашая девушку сесть рядом.

– Я вижу, вам не по себе, мадемуазель. Располагайтесь поудобнее. Вам музыка не слишком мешает?

Но Офелия осталась стоять. Она была так испугана, что даже забыла о боли и совершенно не представляла, что говорить, что делать. Но ей стало совсем уж плохо, когда мальчуган неловким движением вытащил из кармана пижамы связку писем.

– Я тут заглянул в вашу личную почту. Надеюсь, я не очень вас шокировал? Меня часто упрекают в излишнем любопытстве.

Пропавшие письма! Каким же образом они попали в руки этого проклятого мальчишки?

– Ваша матушка очень волнуется за вас, – продолжал шевалье, вынимая из пачки наугад одно из писем. – Вам повезло; вот моя первая мама умерла. К счастью, у меня есть госпожа Беренильда. Она для меня так много значит!

И он поднял на Офелию простодушные глаза, увеличенные стеклами очков.

– Вы уже обдумали предложение Густава? У вас ведь сроку только до сегодняшнего вечера, чтобы выполнить условия договора.

– Значит, вот кто зачинщик, – с трудом выговорила Офелия. – Это вы задумали?

Шевалье невозмутимо указал ей на патефон, гремевший бравурным фанфарным маршем.

– Говорите чуть погромче, мадемуазель, а то я вас плохо слышу. Если вы не убьете младенца, – спокойно продолжал он, – Густав натравит на вас жандармов. Я-то не слишком влиятельная персона, чтобы командовать ими. А он – да.

И мальчик с хрустом разгрыз остатки леденца.

– Но главное – вы не должны убивать госпожу Беренильду, – только ее младенца. Я думаю, достаточно будет неудачного падения с лестницы. Мне очень важно, чтобы ребенок умер. Иначе он займет мое место в сердце госпожи Беренильды, понимаете?

Нет, Офелия его не понимала. Как в маленьком десятилетнем тельце может гнездиться такой злобный дух?! Наверное, причина крылась в атмосфере этого ковчега, с его знатью, с его клановыми войнами. Такая обстановка не давала детям ни малейшего шанса вырасти порядочными людьми.

Шевалье бросил палочку от леденца на пол и принялся методично просматривать письма Офелии.

– Я очень внимательно слежу за всем, что касается госпожи Беренильды. А уж ознакомление с корреспонденцией ее семьи стало для меня настоящей манией. И вот когда мне попалось в руки ваше письмо, я узнал из него, что вы здесь, в замке. Но вы не беспокойтесь, – добавил он, сдвигая очки на лоб, – я никому ничего не сказал, даже Густаву.

Он поболтал ногами, проникшись внезапным интересом к своим маленьким тапочкам на меху.

– Честно говоря, я слегка разочарован. Сначала в моем доме поселяют какую-то незнакомку, не спросив у меня позволения. А когда я решаю нанести ей визит, то обнаруживаю, что вашу роль исполняет простая служаночка. Боюсь, я не оценил по достоинству смысл этой шутки, мадемуазель. И бедной девушке пришлось дорого заплатить за это.

Офелия содрогнулась от испуга. Кто же из служанок подменил ее в замке? Уж не Писташ ли? А она-то об этом даже не подумала… Ни разу не озаботилась судьбой девушки, подвергавшейся вместо нее смертельной опасности.

– Вы… навредили ей?

Шевалье пожал плечами:

– О, я просто покопался у нее в голове. И вот так узнал, что юный лакей на самом деле – это вы. Мне захотелось увидеть своими глазами, что вы собой представляете, и теперь я окончательно убедился: все в порядке. Вы слишком незначительная особа, чтобы госпожа Беренильда могла вас полюбить.

И он снова углубился в чтение писем, сморщив нос от усердия.

– Вторая дама, по-видимому, ваша родственница? – между делом уточнил шевалье.

– Не трогайте ее!

Офелия выкрикнула это, не успев подумать. Каждой клеточкой своего тела она ощущала: провоцировать злобного мальчишку опасно и глупо. А он снова взглянул на нее из-под круглых очков, сдвинутых на лоб, и она впервые увидела, как он улыбается. Смущенной, почти робкой улыбкой.

– Если госпожа Беренильда потеряет ребенка до наступления вечера, у меня не будет никаких причин вредить вашей родственнице.

С этими словами шевалье уложил письма Офелии в карман пижамы и неловко встал с кровати. Для такого неуклюжего ребенка он вел себя слишком самонадеянно. Офелия, даже с адской болью в ребре, с огромным удовольствием выпорола бы его, если бы могла двинуться с места. Но она не могла – ей казалось, будто она вся, целиком, тонет в его взгляде. И ей никак не удавалось уклониться от этого благодушного взгляда из-под татуированных век.

«Нет, – подумала Офелия, напрягая все силы. – Я не должна позволить ему управлять моим сознанием!»

– К сожалению, мадемуазель, вы не сохраните никаких воспоминаний о нашем разговоре, – вздохнув, сказал шевалье. – Однако я убежден, что он произведет на вас определенное впечатление. Очень плохое и очень прочное впечатление.

Он кивком попрощался с девушкой, вышел и закрыл за собой дверь.

Офелия стояла в длинном плаще Торна, не в силах двинуться. У нее безумно болела голова. Она сняла иглу с пластинки, чтобы патефон наконец замолчал, и подумала: а почему она вообще его завела? Потом удивленно мигнула при виде ключа, косо торчавшего из дверной скважины.

Странно, она же не запирала дверь, вот дурья башка!

Девушка осторожно уселась на кровать и внимательно оглядела комнату. Ее ливрея, аккуратно сложенная, висела на спинке стула. Из тазика кто-то вылил грязную воду. Дверь наконец-то была заперта на ключ.

Но тогда почему, почему ее мучило ощущение, что она забыла какое-то важное дело?

– Повесился? Ну, туда ему и дорога!

Не успела Офелия сесть за стол для прислуги, как Ренар уже объявил ей об этом событии между двумя глотками кофе. «Кто повесился?» – хотела она спросить и посмотрела на него так настойчиво, что он решил развить эту тему и указал ей на других слуг, охваченных лихорадочным волнением.

– Ты прямо как с луны свалился, малыш! Да об этом нынче все только и говорят! Густав, старший мажордом, – его нашли утром в петле… Повесился на балке в своей комнате.

Если бы Офелия не сидела на скамье, у нее подкосились бы ноги. Она поговорила о Густаве с Торном, и вот Густав мертв! Девушка опять пристально взглянула на Ренара – ей не терпелось узнать, как это произошло.

– Странное дело: ты как будто огорчен? – удивился Ренар, подняв брови. – Ну, тогда ты единственный, кто будет его оплакивать, уж поверь мне. Он ведь был хитрый, развратный негодяй, продувная бестия. Говорят, у него на столе нашли вызов во Дворец Правосудия – незаконное присвоение желтых песочных часов, превышение служебных полномочий и так далее!

И Ренар красноречивым жестом чиркнул пальцем по шее:

– В любом случае ему была крышка. Заиграешься с огнем – непременно обожжешь крылышки.

Офелия едва прикоснулась к кофе, который Ренар с покровительственным видом налил ей в чашку. Органы правосудия были тесно связаны с интендантством – значит, за всем этим стоял Торн. Он сдержал слово. Офелии следовало бы утешиться и быть спокойной за свою судьбу и за ребенка Беренильды, но страх никак не отпускал ее. «Что же теперь будет? – думала девушка. – Надеюсь, Торн не внушит своей бабушке желание выброситься из окна?»

Ренар так усердно скреб подбородок, что она стряхнула с себя эти мысли и посмотрела на него. А он сидел, уставившись в пустую чашку, и вид у него был какой-то смущенный.

– Ты снова заступаешь на службу с сегодняшнего дня? Из-за этой дурацкой оперы?

Офелия кивнула. У нее не было выбора. Сегодня вечером в Опере давали весенний спектакль в честь Фарука. И Беренильде непременно требовалось ее присутствие. Она даже добилась, чтобы девушке дали маленькую роль гондольера. С учетом трещины в ребре, Офелии предстоял довольно трудный вечер.

– А вот меня там не увидят, – пробурчал Ренар. – Моя почтенная хозяйка глуха как тетерев. Все эти оперы ей даром не нужны.

Он так и не оторвал взгляда от чашки, и между его густыми бровями пролегла озабоченная морщинка.

– А тебе не слишком ли рано вылезать на свет божий? – с грубоватой заботой спросил он. – Я хочу сказать, после всего, что на тебя свалилось… Один-единственный день отдыха – маловато для такого случая, верно?

Офелия терпеливо ждала, когда же он вымолвит то, что вертелось у него на языке. А Ренар чесал шею, поглаживал бакенбарды, опасливо поглядывал на окружающих и молчал. Потом вдруг неожиданно сунул руку в карман:

– На, держи! Только смотри не привыкай к таким подаркам, понял? Это так… особый случай, понял? Раз уж тебе неможется, понял?

Растерявшись от всех этих «понял?», Офелия недоуменно взглянула на зеленые песочные часы, стоявшие возле ее чашки. Вот когда она была счастлива, что не должна говорить! Сейчас ей никак не удалось бы выразить словами свои чувства. Ведь до сих пор это она отдавала Ренару полученные чаевые…

А он выложил на стол могучие руки и насупился, словно боялся, что такое благодеяние повредит его репутации.

– Три голубых, которые ты получил от Матушки Хильдегард… – процедил он сквозь зубы. – Жандармы ведь не вернули их тебе, верно? Я считаю, это несправедливо, ну и вот… поэтому…

Офелия во все глаза смотрела на Ренара, на его грубо вылепленное лицо с горящими глазами под рыжими кустистыми бровями, на косматую огненно-рыжую шевелюру. Ей казалось, что она неожиданно разглядела этого человека гораздо яснее, чем прежде. Торн велел ей никому не доверять, но сейчас она была не способна подчиниться его приказу.

– Не смотри на меня так, – буркнул Ренар, отворачиваясь. – У тебя глаза прямо как у женщины… Мне даже как-то не по себе, знаешь ли…

Офелия вернула ему песочные часы. Что бы он ни думал, ему они были нужнее, чем ей. Ренар поперхнулся от изумления, но потом неожиданно расплылся в сияющей улыбке:

– Ага, я понял! Ты хочешь увидеть Его и чтобы Он увидел тебя, так, что ли?

И он почти лег на стол, придвинувшись к Офелии вплотную, чтобы никто, кроме нее, его не услышал.

– Наш Монсеньор бессмертен, – прошептал он. – И только одни знатные люди могут смотреть ему в лицо. А вот я, малыш, однажды попался ему на глаза, клянусь чем хочешь! Это длилось всего одно мгновение. Я тогда сопровождал госпожу Клотильду и видел его, вот как сейчас тебя, ей-богу! Можешь мне поверить, малыш, он бросил на меня взгляд. А когда Бессмертный бросает на тебя взгляд, это… сам понимаешь, что это значит!

Ренар выглядел ужасно гордым – Офелия даже не знала, улыбнуться ей или состроить понимающую мину. Общаясь со слугами, она довольно скоро заметила, что они крайне суеверно относились к Фаруку и всему, с ним связанному. Считалось, будто любой знак внимания с его стороны, даже случайный взгляд, дарит душам бессмертие. Те, кому выпало счастье быть замеченными Духом Семьи, – обычно это оказывались знатные вельможи, – были уверены, что переживут смерть тела. А все другие обречены на небытие.

Ренар похлопал Офелию по плечу, словно желая ее утешить.

– Я знаю, у тебя есть маленькая роль в спектакле. Но не надейся, что Он тебя заметит. Мы с тобой – невидимки в глазах сильных мира сего.

Офелия размышляла над этими словами, пробираясь между слугами по коридору первого этажа. Сегодня утром здесь царила дикая суета. Лакеи, горничные и посыльные метались во все стороны, наступая друг другу на ноги. И все говорили только об опере – смерть Густава уже никого не интересовала.

Каждый вздох отдавался болью в ребрах Офелии. Она стала искать менее людные пути, но и в садах, и в салонах была та же давка. Кроме самих обитателей имения, сюда съехались министры, советники, светские львицы, дипломаты, художники и денди. И все они прибыли с одной лишь целью – попасть в лифты Арчибальда, которые, в отличие от остальных, сообщались с башней Фарука. Весенние празднества давно уже стали самым ожидаемым событием на Полюсе. Да и жандармов по этому случаю нагнали сюда вдвое больше.

В музыкальном салоне, увы, также царило лихорадочное возбуждение. Сестры Арчибальда буквально сходили с ума из-за проблем со сценическими костюмами. Платья затрудняли им движения, головные уборы слишком давили на голову, булавок катастрофически не хватало…

Офелия нашла Беренильду за ширмой. Она стояла на скамеечке, грациозно воздев кверху руки в перчатках, и выглядела блистательно в своем роскошном платье с кружевным жабо. Портной, который подносил ей для примерки атласные пояса, вызвал ее недовольство:

– Я же просила вас замаскировать мой живот, а не подчеркивать, что он округлился!

– Пусть это не беспокоит мадам. Я приготовил для мадам набор вуалей, которые обнажат лишь то, что угодно мадам, и скроют все остальное.

Офелия благоразумно встала в сторонке, но так, чтобы видеть Беренильду в большом зеркале. Щеки красавицы пылали от волнения. Она не притворялась влюбленной в Фарука – она действительно была в него влюблена.

Офелия ясно читала в больших прозрачных глазах хозяйки ее тайные мысли: «Я скоро увижу его. Я должна быть красивее всех. Я смогу его завоевать!»

– Как прискорбно, мадам, что ваша матушка занемогла, – сказал портной с печальным вздохом. – Приболеть в день вашего выхода на сцену – вот уж действительно невезение!

Офелия затаила дыхание. Значит, бабушка Торна захворала? Это не могло быть случайным совпадением. Однако Беренильда, судя по всему, не очень-то горевала – ее слишком занимало собственное отражение в зеркале.

– О, у мамы всегда были слабые легкие, – рассеянно отозвалась она. – Поэтому каждое лето она ездит в санаторий Опалового побережья. Значит, в этом году она поедет туда раньше обычного, вот и все.

Офелии очень хотелось узнать, каким образом Торн ухитрился сделать так, чтобы бабушка расхворалась. Может, он открыто пригрозил ей? Правду сказать, Офелия наконец-то смогла вздохнуть спокойно, и этим она была обязана Торну. Но все-таки девушке чудилось, что над ней по-прежнему довлеет какая-то угроза. Только она не могла определить, какая именно…

И тут взгляд Беренильды упал на черно-белую фигурку Мима, отраженную в зеркале.

– А, вот и ты! Там, на банкетке, твои аксессуары. Только не потеряй их, у нас нет запасных.

Оглядев комнату, Офелия увидела среди клавесинов и платьев диванчик, на котором обнаружила соломенную шляпу с плоским верхом, весло гондольера и тетушку Розелину. Ее обычно желтое лицо сейчас покрывала мертвенная бледность, настолько она была взбудоражена.

– Перед всем двором… – шептала она. – Поднести склянку перед всем двором!

Тетушке Розелине доверили роль наперсницы Изольды, которая, не в силах подать своей госпоже яд, заменяет его любовным напитком. Это была совсем маленькая роль без слов, одна из тех, что доверяют слугам, но мысль о появлении на сцене перед столь важной публикой доводила тетушку чуть не до обморока.

Надевая соломенную шляпу, Офелия гадала, будет ли Торн присутствовать на спектакле. Ей не очень-то хотелось изображать гребца у него на глазах.

Честно говоря, ей не очень-то хотелось делать это на глазах у кого бы то ни было.

В середине дня в музыкальный салон зашел Арчибальд. Сегодня он вырядился в совсем уж ветхую одежду, а его запущенная шевелюра напоминала неряшливый стог сена. Привычка щеголять в лохмотьях при обстоятельствах, менее всего располагавших к небрежности, была для него делом чести. И этот дерзкий эпатаж, наряду с его неумолимой искренностью, Офелия ценила в нем больше всего.

Арчибальд дал последние распоряжения портным своих сестер:

– Эти платья выглядят слишком нескромными для их возраста. Прикройте им голые руки пышными рукавами, а глубокие декольте спрячьте под воланами.

– Но как же, месье… – пробормотала одна из портних, испуганно глядя на часы.

– Я хочу, чтобы у них были открыты только лица! – приказал Арчибальд, игнорируя горестные вопли сестер. Его улыбка выглядела сегодня несколько натянутой, как будто мысль вывести девушек в свет и показать двору была ему крайне неприятна. Офелия признала, что он и впрямь заботливый брат.

Арчибальд ушел, и теперь взгляд Офелии блуждал между часами, Беренильдой и тетушкой Розелиной. До начала представления оставалось более семи часов… Более пяти… Более трех… Густав был уже мертв, но девушка, непонятно почему, все еще чувствовала себя жертвой его шантажа. Наверное, следовало бы предупредить Беренильду о том, что произошло в темнице. Офелия боялась за ее жизнь, за жизнь ребенка, за свою тетку, хотя теперь никаких оснований для этого как будто бы не было.

В конце концов усталость взяла верх над страхами, и она задремала на банкетке.

Ее разбудила мертвая тишина. Такая глубокая, что от нее заложило уши. Сестры Арчибальда перестали щебетать, портнихи прекратили работу, а лицо Беренильды резко побледнело.

В музыкальный салон вторглись странные мужчины и женщины, ничем не походившие на других вельмож Лунного Света. Они не носили ни париков, ни изысканных нарядов, но держались так надменно и уверенно, словно были хозяевами замка. Великолепные меховые одежды, больше подходившие для лесов, чем для светских салонов, не скрывали татуировок на их руках. И у всех без исключения был жесткий, стальной, безжалостный взгляд. Такой же, как у Торна.

Драконы.

Офелия вскочила с банкетки, чтобы поклониться вельможам, как подобало лакею.

Выпрямившись, девушка сразу узнала Фрейю по ее поджатым губам и острому носу. Та обвела ледяным взглядом сценические наряды и музыкальные инструменты, а потом воззрилась на бледных, онемевших сестер Арчибальда.

– А вы почему не приветствуете нас, милые девицы? – медленно процедила она. – Неужто считаете Драконов недостойными приглашения на ваш праздник? Нам дозволено подниматься в Лунный Свет только раз в году, на один день. Но, может быть, на ваш взгляд, и этого слишком много?

Перепуганные девушки дружно, как по команде, повернулись к старшей сестре. Пасьенция с достоинством выпрямилась и крепко сжала руки, скрывая дрожь. В отличие от сестер она не блистала красотой, зато храбрости ей было не занимать.

– Простите нас, мадам Фрейя, мы не ожидали столь внезапного визита. Я думаю, вам достаточно посмотреть вокруг, чтобы убедиться, насколько мы заняты. Нам всем нужно переодеться для участия в Опере.

И Пасьенция бросила многозначительный взгляд на Драконов с их буйными бородами и шрамами на могучих руках. Все они, в своих белых меховых плащах, походили на полярных медведей, забредших по ошибке к цивилизованным людям.

Дамы-хористки вдруг возмущенно завизжали: тройняшки, сыновья Фрейи, совали бритые головы под их пышные юбки, прыская со смеху. Однако сама Фрейя не произнесла ни слова, чтобы призвать детей к порядку. Вместо этого она уселась на табурет перед клавесином, поставив локти на всхлипнувшие клавиши и всем своим видом показывая, что намерена здесь остаться. На ее губах играла хорошо знакомая Офелии усмешка – точно такая же предшествовала жестокой пощечине в фиакре.

– Переодевайтесь, милые девицы, мы вам не помешаем. Это ведь просто семейное сборище, не так ли?

И она с той же змеиной улыбкой обратилась к Беренильде:

– Давненько мы с вами не виделись, тетушка. По-моему, вы постарели.

– Да, в самом деле, очень давно, милая племянница.

Беренильда держалась на удивление спокойно, но Офелия чувствовала, как она напряжена.

– Ты несправедлива, сестренка! Наша тетушка никогда еще не выглядела так блестяще!

Человек, незнакомый Офелии, решительно вышел вперед, чтобы поцеловать Беренильде руку. Массивный подбородок, могучие плечи и здоровый цвет лица… Если это был брат Фрейи, значит, он приходился единокровным братом Торну, но совершенно не походил на него.

Вмешательство великана явно успокоило Беренильду, которая ласково потрепала его по щеке.

– Годфруа! Тебя невозможно вытащить из твоей глуши! Каждый год я спрашиваю себя, пережил ли ты эту ужасную зиму в чаще леса!

Мужчина оглушительно расхохотался. Его искренний смех не имел ничего общего с манерным хихиканьем придворных кавалеров.

– Не бойтесь, тетушка, я никогда не позволю себе умереть, не показавшись перед этим у вас на чаепитии.

– Беренильда, а почему я не вижу Катерины? Разве ее нет здесь, с тобой?

Этот вопрос задал старик. По крайней мере, Офелии показалось, что он стар, хотя, при всех своих морщинах и седой бороде, мог похвастаться могучим сложением. Он презрительно оглядывал изящную обстановку салона. Стоило ему раскрыть рот, как все остальные члены клана умолкли и повернулись к нему. Настоящий патриарх.

– Нет, кузен Владимир, – мягко ответила Беренильда. – Маме пришлось покинуть Небоград. Она заболела и не сможет участвовать в завтрашней охоте.

– Дракон, отказавшийся от охоты, – не Дракон! – буркнул старик в бороду. – Ты и твоя мать слишком увлеклись светской жизнью и стали неженками. Может, и ты мне сейчас объявишь, что не собираешься охотиться?

– Дядюшка, мне кажется, у тети Беренильды есть на то уважительные причины…

– Годфруа, если бы ты не был нашим лучшим охотником, я бы отрубил тебе руки за такие позорные слова. Неужто я должен напоминать, чтó значит для нас большая весенняя охота?! Благородное искусство, которым владеем только мы одни, напоминает всему свету о том, чтó мы собой представляем! Если придворные ежедневно видят у себя в тарелках мясо, то этим они обязаны только нам, Драконам!

– О да, это весьма почетная традиция, – согласился Годфруа, – но наша охота небезопасна. И тетю Беренильду, в ее состоянии, извиняет…

– Ерунда! – воскликнула одна из женщин, прежде молчавшая. – Я была на сносях, беременная тобой, мой мальчик, и все-таки охотилась в тундре!

«Мачеха Торна, – определила Офелия, – и вылитая Фрейя, только черты лица еще резче. Вряд ли она станет относиться к нам по-дружески». Что касается Годфруа, то он сразу понравился Офелии, хотя после мерзкого предательства бабушки она не доверяла слишком симпатичным людям.

Старик Владимир поднял громадную татуированную руку и указал на тройняшек, которые, забравшись в угол, сдирали чехол с арфы.

– Смотрите на них, вы все! Вот истинные Драконы! Еще и десяти лет не стукнуло, а завтра они уже будут охотиться на зверей, вооруженные только своими когтями!

Фрейя, сидевшая перед клавесином, возликовала. Она обменялась заговорщицким взглядом со своим седобородым супругом Халдором.

– Не стоит так распаляться, кузен Владимир, – спокойно сказала Беренильда. – Завтра я, конечно, буду с вами, как и всегда.

– Нет, Беренильда, ты никогда не была с нами. Взяв под свое покровительство бастарда и сделав из него то, чем он стал сегодня, ты всех нас предала.

– Торн принадлежит к нашей семье, кузен Владимир. В его жилах течет наша кровь.

Услышав это, Фрейя издала презрительный смешок, отдавшийся эхом в струнах клавесина.

– Выскочка, беспардонный вычислитель! Да он же разорит моих детей, когда женится на этой жалкой девчонке и народит своих!

– Не волнуйся, – умильно сказала ей Беренильда. – Ты приписываешь Торну власть, которой он не обладает.

– Но он же суперинтендант финансов, тетушка. И, разумеется, обладает большой властью.

Офелия вцепилась обеими руками в весло гондольера. Теперь ей стало понятно, отчего родные будущего мужа так ненавидят ее.

– Этот бастард – не Дракон! – возгласил Владимир громовым голосом. – Пусть только попробует сунуть свой длинный нос в нашу завтрашнюю охоту, и я доставлю себе удовольствие пометить его новыми шрамами. А что касается тебя, – продолжал он, тыча пальцем в Беренильду, – берегись! Если я завтра тебя не увижу, ты будешь опозорена навеки. И не слишком полагайся на благосклонность монсеньора Фарука, – она висит на волоске.

На угрозу Беренильда ответила сладкой улыбкой:

– Благоволите извинить меня, кузен Владимир, но я должна готовиться к спектаклю. Мы встретимся после представления.

Старик презрительно фыркнул и пошел к двери. Все Драконы двинулись за ним. Офелия сосчитала их. Двенадцать, включая тройняшек. Значит, это и есть весь клан, в полном составе.

Драконы ушли, и в музыкальном салоне снова зазвучала светская болтовня, словно птички защебетали после прошедшей грозы.

– Мадам, – робко спросил портной, вернувшись к Беренильде, – теперь мы можем закончить с вашим платьем?

Беренильда не ответила. Она с грустной нежностью поглаживала свой живот.

– Прелестная семейка, не правда ли? – прошептала она, обращаясь к своему младенцу.