К наступлению сумерек на берегу вокруг Красных Амбаров жизнь замерла. Корабли с зерном разгрузили, только на одной шхуне продолжали работу. Два пьяных докера катили по сходням тяжелую бочку. Один из них орал во весь голос непристойную песню, и они то и дело останавливались и хохотали, подпирая бочку плечами.

Норрстрём несет воду Меларена в Балтику мимо недостроенного моста. По другую сторону видны фасад Рыцарского собрания и острый шпиль церкви. Площадь пуста, на мостках для стирки – никого; редкий случай. С другого берега доносятся голоса и скрип телег – портовые рабочие спешат по домам.

– Красиво, – сказал Винге. – Все равно красиво.

– Город-то? Вонючая клоака. Умирающие люди, которые ни о чем так не мечтают, как укоротить друг другу и без того короткую жизнь… Но ваша правда – красиво. Особенно на закате. И чем больше воды между тобой и городом, тем он красивее.

Кардель сплюнул в воду табак. Дом Кейсера совсем рядом. Длинный фасад выходит на площадь, торец обращен к озеру. В последних лучах солнца лепка портала выглядит особенно рельефной.

На втором этаже горят свечи, слышен визгливый смех.

– И что будем делать? – Кардель потер замерзшую культю.

– Если у вас нет с собой кирки или тарана, сделаем то, что первым приходит в голову, – постучим в дверь.

Открыл слуга в серебристой ливрее, и Кардель от неожиданности отступил на шаг – тот был чернокожим. В темном холле на секунду показалось, что у него вообще нет головы. Карделю не раз случалось видеть Бодина, черного слугу короля Густава, и его незаконного отпрыска, еще черней. Тот вечно торчал у причала на Корабельной набережной. Но никогда он не видел чернокожего человека так близко.

Винге приложил руку к шляпе:

– Добрый вечер. Мне надо встретится с хозяйкой.

Чернокожий широко улыбнулся, показав ряд белоснежных зубов, чем вызвал у Карделя укол зависти: он-то лишился в драке самое малое трех. Не стирая с лица улыбку, слуга пропустил их в холл, жестом показал на широкую винтовую лестницу, тщательно закрыл дубовую дверь и занял место на высокой табуретке у входа.

На втором этаже дверь гостеприимно приоткрыта. Их уже ждала молодая женщина в очень простом и почти прозрачном платье из тонкой ткани – настолько тонкой, что недвусмысленно просвечивали соски и темный треугольник в низу живота. Шелковая лента в волосах, никаких румян или белил – только слегка подкрашены губы и мушка на щеке.

Сделала изящный реверанс, посмотрела на Винге и приветливо улыбнулась:

– Прошу вас, входите, мой господин. Вы, должно быть, из вновь посвященных. Позвольте мне снять с ваших плеч плащ, а вместе с ним все горести мира. Меня зовут Нана, и я к вашим услугам.

Стены оклеены штофными обоями: черные и лиловые розы. Красный турецкий ковер во весь пол. Хрустальная люстра на двенадцать свечей. Вдоль стены – длинный узкий стол с десятком канделябров.

Винге положил ей в руку дукат, и она округлила рот в виде буквы «О», как бы удивляясь и одобряя тяжесть монеты.

– Меня зовут Сесил Винге. Я хотел бы поговорить с мадам.

– Конечно, конечно! Само собой. Именно так мы встречаем новых друзей. Настоящая дружбы начинается с доверительной беседы. Мадам и сама настаивает – она должна знать своих гостей. Она должна знать их вкусы и желания, чтобы удовлетворять их наилучшим образом. И прошу вас, не надо стесняться. У нас нет иных желаний, кроме как услужить нашим друзьям. Попрошу вас подождать минутку, и я проведу вас в салон.

Винге кивнул, и она замолчала, но ненадолго.

– А скажите… у вас иногда возникает желание немного посечь вашу покорную служанку, месье Винге? Многие наши друзья разделяют такую склонность, и мы, разумеется, рады удовлетворить эту невинную потребность. Скажите мадам, и ваше желание будет исполнено.

– То есть вы хотите сказать, что я могу пороть ваш… ваш товар?

– Ваше желание для нас закон. Но, конечно, в разумных пределах. Излишний энтузиазм может повлиять на привлекательность… – она слегка улыбнулась и помедлила, – …на привлекательность товара для других наших друзей. Но если вы готовы компенсировать эту потерю, то все в порядке.

– Я понимаю…

Где-то в глубине коридора задребезжал колокольчик. Девушка встала.

– Прошу вас следовать за мной, месье. Вы хотите, чтобы ваш слуга дождался здесь?

– Я предпочитаю иметь его под рукой. Вдруг возникнет желание высечь и его тоже. Заодно…

За окнами дома Кейсера догорал величественный северный закат.

Салон, куда их привела Нана, был пуст. Диван и кресло напротив. Девушка налила в бокал вина и с улыбкой протянула Винге.

– Мадам Сакс сейчас придет, месье. Надеюсь, вы не сочтете за бестактность, если я позволю себе предположить, что мы скоро увидимся. – Она ласково улыбнулась и ушла.

Винге отставил стакан, быстро пересек комнату, подошел к большому сводчатому порталу, задрапированному неким подобием занавеса, и приподнял край. На другой стороне были изображения совокупляющихся пар: страстно сплетенные мужские и женские тела.

– Жан Мишель, успокойтесь и приготовьтесь услышать вещи много хуже сказанных ранее. Чрезвычайно важно, чтобы вы держали себя в руках. Ради Карла Юхана. Мадам Сакс – наше единственная возможность что-либо прояснить. Вы поняли меня?

Кардель открыл было рот, но тут же закрыл, не проронив ни слова. Молча кивнул и отошел к стене. Правую руку сунул в карман. А обрубок левой спрятан в пустом рукаве.

Трудно угадать возраст вошедшей в салон женщины, появившейся из-за занавеса с фривольными картинками. То ли состарилась раньше времени, то ли поддерживает иллюзию молодости в почтенном возрасте. Изящное золотое шитье на карминово-красном платье – роскошное платье, которое прилагает все усилия, чтобы показаться будничным. Щедро набеленное лицо. Свинцовые белила успешно справляются с морщинами и угрями, но скрыть мешки под глазами не в их власти. Широкая улыбка и странный шрам на шее, будто ее когда-то пытались удушить.

Приветливая мина быстро гаснет.

– Вы не те гости, которых я жду. Нана, должно быть, выпила лишнего. Вам я ничего не могу предложить. Мало того – нам не о чем говорить. Вынуждена попросить вас уйти.

Винге предупреждающе поднял руку:

– Вы совершаете ошибку, мадам. Мое имя Сесил Винге, я пришел из дома Индебету. Я понимаю, что вы продолжаете свою деятельность так открыто только благодаря могущественным покровителям, в том числе и в Министерстве полиции. Имейте в виду: любая система, основанная на секретности, крайне неповоротлива. Довольно много значительных лиц не имеют ни малейшего представления о вашей защищенности и могут вас уничтожить в одно мгновение. Ваши меценаты не успеют даже пальцем пошевелить, чтобы предотвратить катастрофу. Достаточно моего слова, и через полчаса к вам нагрянут двадцать полицейских.

Лицо осталось невозмутимым, но голос ей изменил.

– Знаете ли вы, на кого замахиваетесь? – прошипела она.

– Думаю, да. Домом владеет орден эвменидов.

– Тогда я вам скажу вот что: если вы и в самом деле знаете, значит, блефуете. Даже если произойдет то, чем вы грозите, они никогда не оставят такую акцию без возмездия. И возмездие будет ужасным.

– Мадам, я умираю от чахотки. Полицеймейстер вот-вот лишится должности. Ни ему, ни мне терять нечего.

Мадам фыркнула:

– Вы молоды и доверчивы, мой мальчик. Любому человеку есть что терять. Но то, что вы мне здесь угрожаете, может означать только одно: вам что-то от меня надо в обмен на ваше молчание. Хорошо… Может быть, удастся приблизить счастливую минуту, когда я увижу ваши спины. Иногда легче давать, чем брать. Говорите, не тяните время. Что вам надо? Каждому по горсти монет из моей кассы? Доступ к моему товару? Хотите возродить память об утраченном постельном жаре?

– Отсюда вынесли в портшезе труп искалеченного человека и бросили в Фатбурен. Труп был завернут в почти такую же ткань, что и у вас за спиной. Рассказывайте все, что знаете.

Мадам Сакс перевела взгляд на Карделя. Увидела пустой рукав, и по лицу пробежала гримаса понимания.

– А… теперь ясно. У меня недавно пропал портшез вместе с носильщиками. Двое. Один, слабоумный, явился позавчера, весь зареванный. Говорит, спать не может – кошмары мучат. Говорить он не умеет, но ему дали мел и черную доску, и он изобразил дьявола с одной рукой. Как я вижу, реальность не так страшна, как его фантазия. Но не забывайте: он идиот с рождения.

Она произнесла весь этот монолог, не сводя глаз с Карделя, и снова повернулась к Винге.

Карделю был знаком этот взгляд: так смотрят псы, когда их натравливают друг на друга на собачьих боях. Прежде чем броситься в бой, они словно оценивают силу соперника и взвешивают свои шансы. В своем наивном собачьем сознании они свято верят, что тот, кто на них поставил, знает, на что пошел его риксдалер. Кардель и сам играл на собачьих боях и был уверен, что понимает это развлечение.

Он понимал и эту женщину. Беспощадный боец. А Винге? Тощий как скелет, больной, даже полумертвый – но глаза говорят о другом. Ни малейшего страха. Кардель уверен, что угадал победителя.

Мадам Сакс нанесла первый удар. Она внезапно засмеялась, показав гнилые зубы.

– Посмотрите на себя! Полутруп и калека в обносках. И еще набрались нахальства меня осуждать. Что вы можете знать про желания и привычки благородных господ? Людей, чьи состояния создавались веками, людей, на которых без малейших с их стороны усилий сваливались усадьбы, поместья и титулы. Эти люди воспитаны, чтобы властвовать. Вы хоть можете себе представить лежащий на них груз ответственности? Им нужна разрядка, и вам этого не понять. Как только они в мальчишеском сне извергнут первое семя, тут же требуют, чтобы камеристка взяла их шалунишку в руки, потерла между грудей, а потом отсосала. В пятнадцать лет их уже обслуживает вся женская половина прислуги, а в восемнадцать они портят мальчиков-пажей. И только когда перепробуют весь городской репертуар, приходят ко мне. Они уже ничему не удивляются. Они уже все перепробовали: мочились в открытые рты, били, пытали, топтали… Но я могу предложить кое-что получше. Все, что они пожелают, к их услугам. Я устраиваю вечера с неожиданностями, и многие очень рады, когда мне удается их удивить. В моем хозяйстве есть довольно примечательные создания. Те, кто внушает жалость и ужас, словно подчеркивают своим безобразием красоту моих звезд. Своим уродством, унижением, болью и несчастьем. У меня есть горбуны, карлики, двое с волчьей пастью, с водянкой черепа – самые разные уродства. Тем, кто просит платы, мы платим. Другие служат бесплатно. Это создание в мешке – одно из них. Он был моим piéce de résistance, если вы понимаете, о чем я.

– Главный номер программы, – сухо перевел Винге и опасливо покосился на Карделя.

– Вот именно – главный номер программы! Можно ли лучше и ярче напомнить людям о радостях и счастье жизни, чем показав существо, начисто этих радостей лишенное? Заставить их ценить каждую секунду удовольствия! Многие даже требовали, чтобы он был рядом, пока они развлекаются с девушками. Другие им пользовались, он же был совершенно беззащитен, и зубов у него не было! Они хохотали и хватали его за нос, пока он беззубым ртом жевал вставший член. И они заставляли его глотать свои извержения. Вы не понимаете, а скорее всего, притворяетесь, что не понимаете: мои клиенты правят миром! И важны ли небольшие жертвы, принесенные каким-то получеловеком по сравнению с их благополучием и хорошим настроением? И девушкам забава: когда им удавалось возбудить его единственную оставшуюся конечность, они делали то, что хотят они, а не клиенты.

Винге уловил магнитное поле нарастающей ярости и положил Карделю руку на плечо. Тот уже был готов к прыжку.

– Продолжайте, – кивнул он мадам.

– Конечно, отпугивающее зрелище, но в нем было даже что-то красивое. Волосы, например. Молодые, блестящие, густые волосы. Он принес мне богатство и при этом не стоил ни шиллинга. А теперь скажите: разве не я должна первой горевать о его смерти?

– Я должен уточнить: эвмениды владеют этим домом и одновременно являются вашими клиентами?

– Само собой. Но подумайте вот о чем: знаете ли вы, что эти люди щедро отдают свои богатства нищим и обездоленным? Кто вы такие, чтобы их осуждать? Если бы не они, закрылись бы чуть не все стокгольмские ночлежки и дома призрения. Кто вы такие, чтобы их осуждать, если они время от времени позволяются себе сбросить груз огромной ответственности и немного расслабиться?

– Когда появился в вашем доме этот искалеченный человек?

– Как-то ночью постучали в дверь. Пришедший не назвал свое имя, но явился он с подарком: принес в мешке это существо. Сказал, что в интересах бедняги прожить отпущенные ему дни, будучи окруженным моей заботой. Заплатил за его содержание и рассказал, как с ним обращаться. Он отказывался от еды, и мы раз в день были вынуждены разжимать ему челюсти и вливать молочный суп или что-то в этом роде. Когда его услуги не требовались, мы хранили его в чулане.

– Он был слеп и глух?

– Глаз не было. – Мадам Сакс состроила жалостливую гримасу. – Ни глаз, ни ног, ни рук, ни языка. Ни зубов. Про уши не скажу – не видела.

– В здравом уме?

– Ну и вопрос… покажите мне человека, кто может пройти через такое и остаться в здравом уме? Имбецил, конечно. А вы что думали? У меня даже сомнений не было, приняла как данность. А если бы и сомневалась… Я вам говорила, он отказывался от еды? За одним исключением: поедал собственные испражнения. Как только наложит и, если никого рядом нет, тут же съедает. Кто в здравом уме такое сделает?

– Что потом? – спросил Винге так же монотонно, без выражения. – Он умер, и вы решили от него избавиться?

– Вы догадливы. Хоть мы его и кормили, он таял на глазах, становился все слабее, а как-то поутру испустил дух. Он пробыл у нас чуть больше четырех недель.

– Но почему Фатбурен? У вас, можно сказать, под окнами Норрстрём…

– Нам и раньше приходилось избавляться от неудобных… от сомнительных отходов. С годами приходит опыт. Из Норрстрёма… скажем так, отходы благополучно причаливают к галерной верфи. Какие-то подводные течения, откуда мне знать. В Болоте беднота ловит рыбу, им плевать, что рыба эта жиреет на их собственных отбросах, туда тоже не выбросишь. А в Фатбурен разве что полный идиот полезет с удочкой.

И тут Винге не уследил. Кардель одним прыжком оказался рядом с мадам и единственной рукой ухватил ее за тонкую шею. Пальцы сошлись на затылке.

– А ты-то сама умеешь плавать, мадам? Где пожелаешь причалить? У Корабельного острова? Или предпочитаешь покачаться на волнах Балтики? Я повидал немало утопленников, пока они еще не были утопленниками. Слышал, как они вопят в смертном страхе. Самые отпетые, и те молятся об отпущении грехов. Интересно, что ты запоешь.

– Я таких, как ты, не боюсь, – полузадушенным голосом, но неожиданно спокойно сказала мадам Сакс. – Если бы я причисляла себя к живым, давно была бы в другом месте. Жила бы свободно и счастливо, вместо того чтобы копить деньги в этой клоаке, которую вы называете городом.

Задыхаясь, собрала слюну и плюнула Карделю в лицо. От неожиданности он разжал руку и потянулся протереть глаза, и тут Винге успел встать между ними.

– Уходите отсюда вместе с вашим одноруким истуканом, – хрипло сказала она, потирая горло. – Вас уже могила ждет, я это ясно вижу. И радуйтесь, что ваши дела с эвменидами закончены, потому что вам нечего противопоставить их власти. Сверхвласти, я бы сказала. А о том, кто принес в мешке этого… это существо, вы теперь знаете ровно столько, сколько и я, проще сказать – ровным счетом ничего. Я его не видела ни до этого, ни после… Я свое слово сдержала, очередь за вами.

Темень уже окутала город. Чуть подальше, у Королевского сада, настоящая иллюминация: в Арсенале все до одного окна ярко освещены.

Первым заговорил Кардель:

– Когда все утрясется, вернусь и придушу эту бабу.

– Она прочла это желание в ваших глазах, Жан Мишель, так же ясно, как и я, – отсутствующе сказал Винге, словно боялся спугнуть мысль. – Если вам удастся найти ее здесь еще раз, это может означать только одно: она сама решила умереть и будет только приветствовать ваше появление. Вы окажете ей услугу.

Он присел на каменную тумбу коновязи и спрятал лицо в ладони.

– Боюсь, мы оказались в тупике, Жан Мишель. Мне нужно время, чтобы подумать, а время… с этим товаром, как вам, без сомнения, известно, дела у меня обстоят неважно. Что-то я пропустил, что-то не заметил… и это что-то колотится в темном углу сознания, как ночная бабочка о стекло. Я ее слышу, чувствую ее присутствие, но разглядеть не могу, а определить род – тем более. Как ни пытаюсь.

Кардель ответил не сразу. Перехватило дыхание, и опять, в который раз, ледяная рука стиснула грудь. Сердце колотилось все чаще, тяжелые удары отдавались в шее. Внезапный приступ страха – страха неизвестно перед чем, страха, не имеющего объяснения и оттого неодолимого. Начала, как всегда, отрастать отсутствующая рука и посылать в плечо волны свирепой боли.

Ему пришлось сделать усилие, чтобы не выдать свое состояние дрожью в голосе.

– Кто-то же должен знать больше! Мы еще не знаем, кто, но…

Кардель отвернулся, чтобы Винге не заметил его состояние. И Винге и в самом деле не заметил – впервые за все время их знакомства, раньше он всегда угадывал, что творится на душе у напарника. На этот раз он, похоже, вообще ничего не замечал – погрузился в размышления.

– Да… – сказал наконец Винге. – Кто-то должен знать. Без этого кого-то наше предприятие обречено на провал.

– Вы готовы сдаться? Лапки кверху? Я правильно вас понял?

Винге достал из жилетного кармана часы. В темноте стрелки почти не видны, но он сфокусировал взгляд на маленьком кружочке с секундной стрелкой, положил пальцы на шею и нащупал артерию. Сто пятьдесят ударов.

И только после этого повернулся к Карделю, нетерпеливо ожидавшему ответ.

– Нет. Лапки не кверху, как вы выразились. Но времени у нас совсем мало.