Минск, Беларусь. 14 мая 20*** года
Чужой среди своих
Последующие несколько дней — были очень тяжёлыми. Не только для нас, для всей десятимиллионной страны.
Определённость в жизни — исчезла разом. Часть банков — стала придерживать платежи… понятно, почему — собственники набивают деньгами клиентов карманы, чтобы дрыснуть в случае чего. В бизнесе тоже начались неплатежи — как то сразу. Все собирали наличку. Готовились к самому худшему. Кое-где — не выдали зарплату, причём на госпредприятиях — внаглую.
На въездах в Минск появились посты, усиленные бойцами Внутренних войск, с бронетранспортёрами. Выборочно проверяли документы. То же самое — делало в городе КГБ.
Премьер Беларуси — выступил по национальному телевидению, призвал сохранять спокойствие и не поддаваться на провокации. Но это не успокоило ситуацию, это её ещё более обострило. Все понимали, что премьер, несмотря на то, что человек он, вроде, порядочный — в политическом смысле он так, пустое место. За ним нет реальной силы. А в битву за власть, первую реальную битву за власть за двадцать последних лет — вступят совсем другие силы…
Резко выросла посещаемость оппозиционных сайтов, намного вырос спрос на Белсат. Я понимал, что это отнюдь не поддержка оппозиции, по крайней мере — пока. Люди хотели знать, чего им ждать и в поисках чего-то похожего на правду — заходили на оппозиционные новостные сайты. Верить «самиздату», оппозиции — мы привыкли ещё со времён СССР, а в Беларуси — от этого не отвыкали. Все это — в будущем обязательно даст о себе знать.
Я… я вдруг начал понимать всю серьёзность и тяжесть ситуации. Я вдруг начал понимать, почему, несмотря на все глупости, несмотря на все слабости — демократия является лучшей формой управления для страны. И почему срок пребывания на посту президента — даже самого лучшего президента — ограничивают всего двумя сроками. Ну… хорошо. Самый лучший президент на свете… я не про конкретных людей говорю — представим. Он идёт на третий, четвёртый, пятый срок. И вдруг — он умирает.
И что?
Преемника чаще всего нет, или он не подходит или их несколько и они готовы сцепиться. Самой системы нормального выбора нового главы государства нет — все атрофировалось. И что самое страшное — те, кто так долго ждал — готовы на все, чтобы урвать своё. Потому что они так долго ждали. И потому что понимают — следующего шанса может и не быть.
Б…
Это не Америка. Там те, кто проиграл — уходят в университеты преподавать. В советы директоров. В некоммерческие фонды. И ждут следующих четырёх лет. И знают, что шанс вернуться есть всегда. Дик Чейни, по моему, был министром обороны в правительстве Форда, а потом стал вице-президентом — двадцать с лишним лет спустя. А у нас — у нас все не так. У нас оступился — порвут, не пожалеют. И потому у нас те, кто у власти — держатся за неё до конца. А те, кто борется за власть — готовы на все.
Хотелось бы, конечно, по-другому. Да не получается.
Подготовили государственные похороны. По-советски пышные, в Минске, с БРДМ и лафетом на прицепе. Хватило ума не устраивать мавзолей — огласили последнюю волю, похоронить там, где родился. Михаил достал пропуска на закрытую, только для своих церемонию, на родине Отца белорусской государственности — он, а не Шушкевич им навсегда останется. Перелески и поля, деревня. Кавалькада машин, припаркованная у дороги так, что ни пройти, ни проехать, приспущенные флаги, почётный караул и плотный строй мужиков в дорогих костюмах и парадных мундирах, думающих, как же будет дальше, как они все — будут жить дальше? И зорко, исподлобья — приглядывающих друг за другом.
— Целься!
Винтовки почётного караула вскинуты вверх, в зенит. В светло-голубое, совсем не осеннее небо.
— Пли!
Слитный треск выстрелов. Непроизвольно вздрагиваешь.
— Целься!
Ушёл Батька. С ним ушла целая эпоха. Как то будет…
— Пли!
— Вон. Стоят. Малой с его матерью — им теперь туго придётся, их ненавидят все. И в первую очередь — дети от первого брака, от законной жены. А вон и законный стоит — в очках. Я ещё расскажу вам, кто это…
— Целься!
А вон и серый кардинал припёрся. Среди своих — его зовут Лев. Смертельно опасный человек с большими связями, идущими очень и очень далеко — возможно, в кабинеты в Лондоне и в Лэнгли. Он создал работающую как часы систему безопасности, а старший сын президента и сотоварищи — её потом отжали. Но дружки у него серьёзные, и самое главное — за границей. Он совершенно точно — связан с ГУР МО Украины и скорее всего, с СБУ. Там — контакты ещё с 2004 года образовались. Он же — имеет контакты в Средней Азии и даже в Афганистане. Последние годы — он был в опале, отсиживался по слухам в Туркменистане, советником у местного Папы. Говорят, он там служить начинал
— Пли!
Трескучий грохот выстрелов — и тут я вижу, как Лев — начинает медленно-медленно валиться набок. Кто-то подбегает, хватают его…
Твою же мать!!!
Твою же мать…
Вот это да…
Убили прямо на глазах у людей. На похоронах.
Я кошусь немного в сторону — старший сын Президента снял очки и смотрит, кажется, прямо на меня…
Короче, не спрашивайте меня, что теперь будет. Не знаю я. Честно — не знаю. И никто не знает.
Мы с Михаилом ехали в его Майбахе. Огромная машина — плыла над дорогой подобно привидению, двойные стекла — отсекали любой уличный шум, а автоматические шторки — создавали иллюзию отстраненности от внешнего мира. Мой джип ехал сзади, за рулём сидел один из охранников. В принципе — машину подороже — могу позволить себе и я. Но не хочу. Как сказал один умный и злой мужик в одном фильме — не впускай в свою жизнь ничего, что ты не мог бы бросить за тридцать секунд, если запахнет жареным.
А я уже впустил в свою жизнь. Достаточно…
— Чо дальше то?
Вместо ответа — Алешкович достал из подлокотника (у Майбаха в подлокотнике холодильник) бутылку
— Будешь?
— Давай. По пятьдесят капель…
Налили. Дёрнули. Пилось хорошо, совсем при этом не цепляя. А в голове словно маятник — с тупым упорством, прокручивался один и тот же сюжет. Залп почётного караула — падающий Лев — и молча стоящие люди вокруг него. Залп-падение… людская, непроницаемая стена.
Ибо вот, нечестивые натянули лук, стрелу свою приложили к тетиве, чтобы во тьме стрелять в правых сердцем. Когда разрушены основания, что сделает праведник? Господь во святом храме Своём, Господь, — престол Его на небесах, очи Его зрят; вежды Его испытывают сынов человеческих. Господь испытывает праведного, а нечестивого и любящего насилие ненавидит душа Его. Дождём прольёт Он на нечестивых горящие угли, огонь и серу; и палящий ветер — их доля из чаши; ибо Господь праведен, любит правду; лице Его видит праведника…
Проблема только в том, что нет здесь — правых сердцем. Подонки — будут стрелять в подонков, и им плевать, кто окажется рядом. Слишком долго они ждали своего шанса — слишком. И им теперь плевать… они готовы шмалять друг друга на похоронах, они готовы шмалять из автомата в толпу — они на все готовы. Только бы дорваться до вожделенного трона.
И правые сердцем — просто не выживут под перекрёстным огнём.
Все вещи — в труде: не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием.
Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем.
Бывает нечто, о чем говорят: "смотри, вот это новое"; но это было уже в веках, бывших прежде нас.
Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после.
Я, Екклесиаст, был царём над Израилем в Иерусалиме;
и предал я сердце моё тому, чтобы исследовать и испытать мудростью все, что делается под небом: это тяжёлое занятие дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нем.
Видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, всё — суета и томление духа!
Кривое не может сделаться прямым, и чего нет, того нельзя считать.
Почему это произвело на меня такое тяжёлое впечатление, ведь я видел до этого смерть и не раз. Просто я в тот момент понял, что точно так же, просто и незамысловато — могут замочить и меня. А я — даже сына на земле не оставил. Четвёртый десяток уже с лихом…
Посмотрев на Михаила, я понял, что чувства у него схожие…
— Ещё будешь?
— Нет.
— Погуляем?
— Давай…
Мы выбрались из машины. Майбах — пополз за нами со скоростью пешехода. Мы шли по обочине дороги, мимо проносились машины — и жизнь на первый взгляд казалась, размеренной и основательной, как и была. Но мы то понимали, что такой — она уже будет. В схватке за власть — сделан шаг. И они уже — показали, что готовы на всё.
— Что, сын будет?
— Похоже на то. Если не отомстят.
— Кто?
— А ты думаешь, у Левы дружков тут не осталось? Помнишь, взрыв в метро?
— Меня тогда не было. Лева?
— Ну а кто. Кто ещё сюда припрёт самодельное взрывное устройство? А у Левы — контакты с афганскими моджахедами, ещё с другими мусликами. Это же Лева. Его говорят, сам Батька боялся. Опцентр — его детище. Знаешь, как тут вертикаль строили? Наведываются в адрес к чиновнику — и начинают его ногами месить, на камеру. Наша, б… колхозная Коза ностра. Которая если хочешь знать, круче любой итальянской. Колхознику то и вообще селянину чего… курицу зарезать, что два пальца… об асфальт. Это тебе не городские чистоплюи.
— А Лева — спросил я — он чей?
— Э… это такой вопрос, всем вопросам вопрос. У Батьки — Лева в последнее время отвечал за международное сотрудничество — он и в стране то почти не бывал. И ты знаешь — он чего только не привозил. Венесуэла, Никарагуа, ОАЭ, Оман, Пакистан, Йемен, Саудовская Аравия, Судан, Нигерия — везде Лева свой. И отовсюду — он что-то привозит. Где-то поставки оружия. Где-то солдат тренировать. Где-то — дома строить. Где-то — молоко, мясо. Вот и думай — а чей он, Лева. Ты же понимаешь, мы кто? Так себе, ни то ни се, ни Россия, ни Европа. А он — был вхож. Вот и думай — с чего это.
Алешкович сплюнул под ноги и закончил
— Знаешь… а вообще…. п…ц будет.
…
— Потому что одно дело — это неугодных месить или метро собственное взрывать, А другое дело — играть по-настоящему, без поддавков. Тот же опцентр, да и вообще все белорусские спецслужбы это что? Подавление фронды. Тут тебе и прокуратура к твоим услугам, и суды, и менты. А кто против? Змагары со своим БЧБ? А вот играть по-настоящему, когда с одной стороны Россия, с другой Америка, с третьей Европа…
…
— Я когда с Батькой крайний раз встречался — он, кстати, здоровым, бодрым, весёлым был, он говорил — ещё бы лет пять — семь нам, чтобы на нас внимания никто не обращал, ни Запад, ни Восток. Потом — хоть трава не расти. Ан — нет. Не вышло…
