Всё это — называлось «Всероссийская студенческая инициатива»…

Всероссийскости в ней было немного, только в Екатеринбурге — удалось перевести митинг в формат бессрочного и создать что-то вроде Майдана, только на уральский манер. В отличие от Киева — Майдан не перекрывал никаких транспортных артерий города, он был разбит в сильно изгаженном парке перед зданием Уральского федерального университета. Парк — был довольно большой, чтобы вместить пару тысяч протестующих в палатках. Примерно столько же, если не больше — было полиции и внутренних войск. Никакой особой агрессии не было, баррикады были — но больше они походили на горки для катания. От этого места — начинался широкий Проспект мира — одна из основных транспортных артерий города. Ширина его — вместе с газонами и тротуарами — была такой, что, как он подозревал — при застройке рассчитывалась с учёта посадки транспортного самолёта.

Он был один, поляк не пошёл и правильно сделал — страшно даже подумать, что будет если его задержат, и он не сумеет внятно объяснить, что он тут делает. Но его и одного хватало… он взял с собой телефон с встроенной видеокамерой, и ещё в его телефон был встроен лазерный дальномер, который замерял расстояния до пятисот метров. Для города — более чем достаточно. А его часы Suunto Elementum, выбор снайперов во всем мире — могли ему дать всю необходимую для точного выстрела информацию — включая высоту над уровнем моря, давление и температуру. С их же помощью — можно было взять нужные координаты по GPS.

До нужного места — он доехал на трамвае, перекрёсток Ленина и Гагарина. Вышел. У тротуара — стояли машины Внутренних войск, около них — грелись бойцы. Мимо них — спокойно шёл народ, заинтересованно смотрели дети.

Как раз на перекрёстке, ведущем дальше, к УРГТУ — стоял первый пикет полиции. Проверяли документы и у прохожих, и у машин и если что-то не устраивало — разворачивали обратно. Видимо, пропускали только тех, кто едет или идёт по делу, у кого есть тут прописка.

На углу — журналистка настырно приставала к прохожим. Задавала им вопросы. Оператор снимал. Он перешёл на другую сторону — даже с учётом того, что на нем глухой капюшон, попадать в кадр не следовало.

Улицы тут широкие, застройка старая. Сталинки — четыре — пять этажей. Это очень хорошо, потому что у сталинок обязательно был чердак с чердачными окнами и дымоходы — центрального то отопления не было тогда. Деревья не мешают — летом бы мешали и сильно, но сейчас — листвы нет. Или, как говорят военные, хлебнувшие лиха — зелёнка ушла.

Доминанты. На Ленина их совсем нет — однотипная застройка, одинаковая по этажности. Но интересные вещи есть на улице Гагарина. Уродливая серая высотка — Гагарина 14. она стоит достаточно близко, чтобы контролировать перекрёсток, и похоже — она офисная, то есть кого там т только нет, и пройти туда — проблемы не составит. И вдалеке — белая жилая высотка, до неё больше километра, если считать от перекрёстка.

Он не поленился — дошёл туда. Перекрёсток Гагарина и Блюхера, там не одна высотка — несколько. Вот здесь бы…

Да… высотка здесь неплохо доминирует. И — транспортная развязка, включающая в себя трамвай, старые дворы — тут можно скрыться сразу в нескольких направлениях.

Что ж, будем решать проблемы по мере их поступления…

В телефоне — он открыл приложение, помогающее снимать квартиры в городе. Оно отличалось удобным интерфейсом — система сама, автоматически определяло твоё местоположение в любом крупном городе России — и выдавало объявления об аренде в виде точек на карте — достаточно ткнуть в любую, и телефон сам наберёт указанный в объявлении номер. Быстро, хорошо и удобно…

Вечером прибыли бандеровцы…

Они встретили их на вокзале и отвезли на квартиру к поляку — она была трехкомнатная, места должно было хватить всем. Их было трое. Но бандеровец среди них — как потом, оказалось — был только один.

Звали его Назар, лет двадцать пять, крепкий, сильный, с незапоминающимся лицом. По-русски говорил хорошо, но когда никто не слышал — единственный из всех говорил по-украински. Почему то именно он — единственный производил впечатление нормального человека.

Остальных двоих — звали Сергей и Павел. Оба русские, один из Белгорода, другой из Твери, Сергей даже в армии год отслужил. Оба — участвовали в боевых действиях в Украине в составе батальона Азов. Оба неонацисты. Судя по обрывкам разговоров — у каждого руки по локоть в крови…

Утром — они погрузились в Газель, все вместе и поехали на выезд из города. Поляк — вёл машину, справляясь по показаниям GPS.

Отъехали от города они — километров на семьдесят. Место было безлюдным, где-то в горах. Резкий перепад высоты — понимаете? Как в Карпатах. Солнце — только всходило, освещая панораму красивым, оранжево-розовым цветом, искрился свежий, нетронутый городской грязью снег. И было тихо — так тихо, как бывает только после города. Когда ты привыкаешь к гудкам клаксонов, шуму трамвая, звонкам мобилы, болтовне и попсе из радиоприёмника — и тут… тишина. Абсолютная тишина…

Поляк — заглушил двигатель, посмотрел на часы.

— Поссать можно сходить? — лениво спросил один из неонацистов, Павел.

— Давай, только быстро…

Неонацист — с лязгом откатил боковую дверь, выбрался из машины. За ним — без команды полезли и остальные.

Действительно, красиво… Дорога, она идёт как бы, прилепившись к горному склону, примерно на середине. И вверх, и вниз — метров по пятьдесят, крутой обрыв. Вверху — у самого обрыва цепляются корнями за землю старые, разлапистые ели…

Второй неонацист, Сергей — так же пошёл поссать. Назар же — стоял у машины и смотрел на природу, окружавшую его с каким-то детским изумлением.

— Чего смотришь? — сказал поляк

— Як тут гарно… — сказал он — як у нас в Карпатах…

Дорога — тут просматривалась на многие километры, идя снизу вверх — и он заметил свернувший с трассы чёрный внедорожник.

— Мечислав!

Поляк всмотрелся

— Это наш…

Американец — был самый обычный. От тридцати до сорока, неприметный, с крепким рукопожатием, улыбающийся. Выдавал его быстрый взгляд, и то куда он глядел — по верхам, сначала по верхам, по наиболее выгодным позициям для снайперов…

Они поднялись наверх, вместе с сумками, которые достали из багажника Ланд Круизера американца. Дорога — резко поднималась наверх, до площадки, за которой проезда машинам уже не было… как он понял, тут вверху была какая-то воинская часть, но очень давно, и вот ради неё — и была проложена эта дорога. После чего — они с Мечиславом отошли на самый край обрыва с тем, чтобы пробить расстояния и наметить цели для учебной стрельбы — а американец собрал прибывших бандеровцев и обратился к ним с короткой речью. Он слышал эту речь — слова как бы плыли в звенящем от мороза воздухе…

— Побратими! Кожен з вас повинен пам'ятати мене по Польщі, і кожен повинен пам'ятати, про що ми говорили тоді, в таборі. І ось, ви тут. Те що вам належить зробити — може здатися жорстокістю і навіть злочином. Але це необхідно зробити, навіть заради самих росіян. Злочинний режим Путіна продовжує окуповувати Росію і робити зло для України. Лише кров'ю патріотів та небайдужих — можна добути свободу. У вашому прицілі будуть молоді люди, такі ж як і ви, студенти може бути, жінки. Коли ви будете натискати на курок — пам'ятайте, що ви вибираєте між смертю російського, і смертю українця, смертю вашого батька, матері, вашого брата, вашої жінки або дитини. Уже кілька років — Україна знаходиться на самому передньому краї боротьби, сплачуючи за свою свободу найвищу ціну. Те, що зробили з Україною не можна пробачити. Не можна пробачити загублених молодих життів, біженців, зруйновані міста, брехливу пропаганду в ЗМІ, яка робить з добрих сусідів ворогів. Яка б не була ціна свободи — ми зобов'язані заплатити її, не рахуючись ні з чим. Пам'ятайте вашу клятву, пам'ятайте, ніж ви клялися заради України. Слава Україні!

— Героям Слава!

— Слава Україні!

— Героям Слава!

— Слава Україні!

— Героям Слава!

— Слава Нації!

— Смерть ворогам!

— Слава Нації!

— Смерть ворогам!

— Слава нації!

— Смерть ворогам!

— Україна!

— Понад усё!

— Україна!

— Понад усё!

— Україна!

— Понад усё!

— Как думаешь, вон то дерево…

— Что? — спросил он

— Вон то дерево — оказал поляк — метров двести до него.

— Нормально…

В качестве оружия они использовали автоматы — обычные АКМ с глушителями и оптическими прицелами. Надо сказать, для города оружие подобрано отлично. Он сам тренировался одно время с таким — когда проходил службу в подразделении Альфа — ныне ЦСН А ФСБ РФ. Правда, он использовал другой прицел — четырехкратный, здесь были три с половиной, точно такие же, как на снайперских винтовках второй мировой…

Он и поляк — почти не стреляли. Всё-таки за каждым из них — инструкторский опыт. Просто сделали по несколько выстрелов, чтобы проверить оружие — и уступили место другим. Американец — как оказалось, тоже что-то понимал в стрельбе, и получилось, что у них на одного обучающегося — один инструктор. То есть — просто отлично. Дисциплина одна — быстрая и точная стрельба под большим отрицательным углом. То есть — типичная задача для снайпера в условиях городского боя. Здесь — задача упрощалась тем, что целью — будет толпа и в кого попадёт пуля — в общем-то, неважно. Главное — побольше крови, побольше жертв. Они же с поляком — имели дополнительную задачу — убивать ментов. Их предупредили, что среди демонстрантов будут свои, они будут либо в куртках лимонно-жёлтого цвета, либо шапочка лимонно — жёлтая, либо любая жёлтая полоса на одежде или на рукавах. В них — стрелять нельзя…

Так получилось, что в качестве обучаемого — ему попался Назар. Парень крепкий, но руки поставлены плохо. У снайпера — должны быть «поставлены руки», здесь важна не столько сила, сколько способность к мелким, точным движениям, и способность застывать в какой-то «жёсткой» позе на длительное время, превращая своё тело в станок для оружия. Назар — с автоматом обращался уверенно, но сразу было видно, что он не снайпер. Впрочем, в той обстановке, которая будет, это и не важно. Главный фактор, влияющий на точность стрельбы — учёт угла, под которым будет вестись огонь и необходимой поправки, и они, используя поднимающуюся вверх дорогу как полигон — научили своих курсантов определять этот угол и верно брать поправку на него. Короче — все будет добре, как говорили на фронте.

После завершения обучения — по инициативе американца прочли декалог украинского националиста, вслух и все вместе. Кстати, американец (а он точно был американцем) по-украински говорил очень чисто, так бывает, если язык родной с детства. Значит — скорее всего, сын или внук пособников Гитлера, бежавших в Штаты от справедливого возмездия. Такой же, как например, Кэтрин Чумаченко-Ющенко — есть даже старая газета украинских националистов в США, где она, ещё подростком — стоит и зигует.

Он читал это вместе со всеми и думал — почему? Как так могло получиться? Украинцы — стояли рядом с русскими насмерть во всех сражениях, начиная от Бородино и заканчивая Берлином и Кандагаром. И когда они шли на смерть за свою общую Родину — никто не спрашивал, какой ты национальности. Русский? Украинец?

Ещё в пятидесятые — шестидесятые годы слово «бандеровец» в Украине было ругательным, бандеровцами пугали детей, и было от чего.

А он — помнил старую детскую книжку… тогда книжек было мало, не то, что сейчас, и каждая — читалась и перечитывалась много раз, почти наизусть. Он и сейчас помнил её — наивная и светлая детская история о маленькой девочке, которая живёт в Киеве, отдыхает на пляже, а потом на речном теплоходе — едет к бабушке по Днепру. Старая, наивная и чистая история, в которой не было места национализму и ненависти, в которой никто не разбирался, кто какой национальности и «кому налэжит Крым?». Кто тогда мог подумать, что русские и украинцы будут с остервенением убивать друг друга.

Это ведь не мы начали. Это украинцы — захотели все поменять. И даже получив в девяносто первом независимость — мирно получив, вместе с огромными землями с преимущественно русским населением — они не успокоились. Хотя должны были. Только что — на их глазах развалилась многонациональная страна — СССР. Украина — была Россией. Была ею в том смысле, что это тоже была многонациональная, и, в общем-то, лоскутная страна, она была в ещё более опасном положении, чем Россия — в России не было территорий, которые стали Россией только после сорок пятого года. Хотя нет, кстати — Калининград и Тува. Сорок пятый и сорок четвёртый. Но все равно… надо же было извлечь какие-то уроки из падения СССР, из всей пролитой крови в Таджикистане, в Карабахе, в Приднестровье, в Чечне. Понять, что агрессивный национализм титульной нации не просто вреден — он убийственен для страны. Что нельзя строить страну как дом украинского народа, нельзя бередить старые раны и вспоминать старые обиды. Но нет. Шло по нарастающей — каждая новая украинская власть проводила все более вызывающую и нетерпимую политику, все активнее разыгрывалась национальная карта, все больше политиков, в собачьей свалке за власть — забывали об ответственности перед будущим страны, и обращались к самым низменным, самым тёмным сторонам души своих избирателей. Постепенно — стороны забывали об элементарных приличиях… чего говорить, когда в ответ на замётку о массовой гибели шахтёров в Донецкой области, на форумах появлялись издевательские комментарии «Кротам кротячья смерть». Как это понимать? И как жить вместе после такого — есть ли вообще смысл жить вместе после такого? Но — жили. Было такое ощущение, что Украина ничего не боится, была какая-то нездоровая самоуверенность и успокоенность. Он тоже, тренируя президентскую охрану по приглашению своего друга, русского спецназовца, ставшего начальником охраны и одним из самых приближённых к Виктору Януковичу людей, живя в Киеве — тоже думал… да, да, думал, он не врал сам себе. Они все — успокоились. Это в девяностые, когда только что рухнула страна, когда полыхало в Абхазии, Карабахе, когда в Таджикистане людей вырезали целыми районами, когда загорелась Чечня, и была реальная угроза взрыва на всем Кавказе — тогда все, и Украина в первую очередь смотрели на все это, и боялись. И правильно боялись! Как говорил его первый командир — страх это хорошо. Он помогает тебе выжить и подсказывает правильный ход. Он подсказывает, если ты делаешь что-то не то и помогает вовремя остановиться…

Украина на какой-то момент стала бесстрашной.

В Украине — одним из общепринятых мемов было «зато у нас Чечни нет» — этим оправдывалось то, что Украина жила похуже России, причём с годами этот разрыв все увеличивался и увеличивался. Ещё один общепринятый мем «Украина обречена на успех». Он жил и в России и в Украине, имел возможность сравнивать — в Украине было намного больше оптимизма. Какое-то время этому оптимизму поддался даже он, полюбил этих людей… ему казалось, что, несмотря на все трудности, Украина всё-таки найдёт свой путь, как то сможет выбраться из экономической ямы. Всё-таки — рядом Европа, до неё везти производимые в Украине товары ближе и проще, чем из Китая. Западная Украина — как то сможет зарабатывать на близости с ЕС, Восточная — на близости с Россией. Внушало оптимизм и то, что в Украине не было традиции массового насилия… в конце концов, он был в Крыму, видел как решались вопросы с самозахватом земель татарской общиной — в России давно бы палками раздраконили, а здесь — нет, сидят, говорят, договариваются — годами договариваются…

Но нет. Не договорились. Не вышло.

Решили-таки рубануть…

Несмотря на своё увольнение — он, в общем-то, был в курсе происходящего и понимал, почему так решили. В основном потому, что страха не было. Непоротое поколение, не видевшее или не запомнившее разрухи девяностых, нищеты, безработицы, межнациональных конфликтов, раздиравших соседние страны, беженцев. Они этого просто не знали, не понимали, как это бывает — и думать не думали, что вот здесь, в двадцать первом веке, в центре Европы — может быть такое. Они даже не представляли — что другая сторона может не отступить, не уступить, не согнуться, встретить пулями. И другое поколение, то что видело девяностые, то что выжило в девяностые — тоже успокоилось, немного отъелось, поверило в само себя, в страну, в то что «Украина обречена на успех».

И напрасно поверили…

Холодной весной две тысячи четырнадцатого — был полный бардак. С документами, с людьми, со всем. Ему не составило никакого труда легализоваться, устроиться инструктором в Национальную гвардию — документы о том, что он служил в украинской Альфе, были подлинные, да их никто толком и не проверял. А после фронта, после Мариуполя и Песок — никаких вопросов к нему и вовсе быть не могло…

Его так никто и не раскрыл.

После того, как они отстрелялись, пропели декалог националиста, остальные — грузили снаряжение в Газель и Ланд Круизер американца — а Назар подошёл к нему. Он был весь какой-то переляканный и сбитый с панталыка.

— Пробач, пан командир — сказал он, и оглянулся на Газель — тильки ось що. Я в студентів стріляти не буду. Це не по-людськи. Вони тільки свободи хочуть, як і ми, за що їх вбивати? Я краще ментів буду вбивати. Скільки зможу, стільки вб'ю. А з позиції не піду. Нехай мене вб'ють там.

Он посмотрел затворную раму на свет — чистая. Начал собирать автомат

— Ты один так думаешь? Остальные — тоже не будут? — негромко и как бы, между прочим, спросил он

— Ні — подумав, ответил Назар — вони будуть. Вони Бога не мають. Вони будуть.

— Добре — сказал он — стреляй по ментам.

С куратором — полковником Николишиным — ему удалось встретиться на следующий день, в магазине, куда он выходил за продуктами. Это был обычный супермаркет, ничем не примечательный, плюсом было только то, что в нем были высокие полки, за которыми было удобно прятаться — и из-за них магазин не просматривался совсем.

Полковника Николишина прикрывали. Женщина с бейджиком менеджера зала — проверила, не идёт ли кто за ним, кивнула — можно. Сотрудник службы предотвращения потерь на входе — скорее всего тоже оперативник ФСБ, он при необходимости сможет отсечь хвост или просто подозрительного, сказав, что подозревает его в краже из магазина, и он должен провести досмотр. Скорее всего, рядом, наготове и милиция.

Полковнику Николишину — другу его отца, отозванному из активного резерва — было за семьдесят, но форму он держал, по три километра бегал. Сейчас он, в типично стариковском одеянии, тёплой китайской куртке — стоял около морозильных ларей, мучаясь муками выбора…

— Цены опять подняли… — вместо приветствия сказал он — вон, пельмени опять восемь рублей прибавили. Сталина на них нет.

— Добрый день, Геннадий Игоревич…

— Добрый, Володя, добрый… — полковника нельзя было недооценивать, он служил ещё в Кандагаре — что нового?

— Группа готова действовать. Пять человек, считая меня. Польский инструктор-наёмник, трое боевиков из Азова — двое русских, неонацистов, один западный украинец, идейный. Ещё один сотрудник полиции, капитан Ющук Борис Григорьевич, он должен будет обеспечить безопасную доставку на место и отход, используя полицейский транспорт и удостоверение, он же — выпишет пропуск на нашу Газель. Основной вариант — при движении по проспекту Ленина, запасной — работа с высоток на Мира и на Гагарина. Данные я перегнал, точки отметил. Думаю, отсебятины не будет, но на всякий случай надо быть готовыми ко всему…

…

— Троих можете брать сразу, точки я отметил. На точке Поляка быть никого не должно, он почувствует и уйдёт. Профессионал. Поляка уберу я. Позицию я подобрал… мне поговорить с ним дюже треба.

— О чем?

— Моё дело.

— Он нужен нам живым.

— Будет живым…

Куратор пристально посмотрел на него

— Кому и чего ты хочешь доказать, Володя? Или рискнуть напоследок?

— Мне нужна будет винтовка — не обращая внимания на куратора, сказал он — Винторез с термооптическим прицелом. А лучше СВД. Она мне нужна на позиции один, я её отметил.

— Хорошо.

— И ещё. Те трое. Бандеровцы. Передайте тяжёлым мою личную просьбу. Как от братишки…

…

— Первых двух можете живыми не брать. Украинца надо взять живым.

— Нам всех надо взять живыми.

— Вы знаете, о чем я

Куратор вздохнул

— Ох, чудишь…

— Я восемь лет на холоде, Геннадий Игоревич

— Хорошо…

— Имейте в виду — в ближайшее время что-то произойдёт. Какая-то серьёзная провокация. Рассчитано на это.