– Юнкер Дробышева!

– Я!

– Выйти из строя!

– Есть!

Рука привычно легонько толкнула в правое плечо Травиной. Та сделала шаг вперед и сместилась вправо, освобождая путь Алине из второй шеренги. Три четких строевых шага. Разворот кругом. И, вздернув подбородок, замереть, наблюдая за тем, как Татьяна занимает свое место в первой шеренге.

– За успехи в обучении и образцовое выполнение учебного задания юнкеру Дробышевой… – поручик Ольховская сделала паузу.

– Я! – тут же звонко выкрикнула девушка.

– Объявляется внеочередное увольнение.

– Служу Царю и Отечеству!

– Встать в строй.

– Есть!

В душе Алины сейчас пели птицы. И причина вовсе не во внеочередном увольнении. В конце концов, их не держат в черном теле. И если не было провинностей, задолженностей по учебе или не выпадал очередной наряд, то увольнение в воскресенье случалось непременно. В ее случае ситуация несколько отличалась.

Сегодня суббота, и после обеда весь взвод будет задействован на паркохозяйственном дне. То есть драить и скоблить казарму, мести закрепленную территорию на улице, затем баня, смена постельного и нательного белья. Правда, последнее скорее уж к парням. Девчата следили за собой куда тщательней, но распорядок есть распорядок.

Алина же сразу после обеда может убыть в город, причем с ночевкой, и вернуться только к завтрашнему вечеру. Больше суток обычной гражданской жизни, без беспрестанной муштры и изучения многочисленных учебных предметов.

Но ее хорошее настроение было обусловлено даже не этим. Сегодня они впервые попробовали управлять настоящим шагоходом. Броня на нем отсутствовала, как и боевая рубка. Эдакая платформа с подпружиненным креслом и ремнями безопасности. Педали управления четырьмя опорами, приборная панель. Сзади паровой котел, машина и масляный насос.

Со стороны кажется, что управлять шагоходом не так чтобы и сложно. Все же четыре опоры. Поди урони такую машину. Но трудности присутствовали. И Алина с однокашницами прочувствовали это на себе. Однако ей все же удалось ни разу не клюнуть носом, не просесть на корму и не дать серьезного крена на один из бортов. Более того, она единственная смогла преодолеть полосу препятствий для начинающих с первого раза. Инструктор даже поинтересовался, не доводилось ли ей раньше управлять подобной машиной. А это показатель!

Вообще-то, она сбежала бы и до обеда. Но Ольховская не станет потакать прихотям юнкера. Есть определенный порядок, которого она и придерживается. Кстати, за прошедшие месяцы они потеряли еще двух однокашниц. И на этот раз именно тех, что так и не смогли до конца принять воинскую дисциплину и уклад.

Едва оказалась за коваными воротами училища, как тут же вдохнула полной грудью. Представила себе два едва заметных несуразных холмика, которые не идут ни в какое сравнение со статями ее товарок, и невольно улыбнулась. Не дал ей боженька высокую грудь. Подумала об этом и с легкостью отмахнулась.

Одернула парадно-выходной китель. И направилась к трамвайной остановке, ловя на себе заинтересованные взгляды двух гимназистов. Вообще-то, Вика, ее мачеха, говорила, что у нее очень соблазнительная точеная фигурка, и пошитая на заказ форма ее хорошо подчеркивает. Но верилось в это с трудом.

Каждый раз ловя на себе взгляды юношей и мужчин, она думала о том, что им всем известно о традиции Павловского училища. Едва удавалось сдерживаться, чтобы не сорваться на ком-нибудь. Причем подобное происходило и с остальными ее однокашницами. Старшие товарки только отмахивались, мол, ничего, девчата, привыкнете еще. А к чему привыкать? Ладно остальные, но она-то…

С перестуком колес на стыках рельс и скрежетом на повороте подъехал трамвай. Два вагона. Впереди головного возвышается чадящая труба дымохода. Серая форма – она, конечно, не белая, но все же запачкать ее в копоти проще простого. Поэтому девушка поспешила занять место поближе к машинисту. Дым в основном задувает в хвост.

Когда трамвай проезжал мимо кинотеатра «Россия», она приметила большую афишу с германским «Крестоносцем», шагающим сквозь дым и пламя сражения. Разве что цвета на нем – республиканского флага. Художнику удалось передать всю несокрушимую мощь бронехода в соответствующем антураже. Взор не отвести. А еще выписанное красной краской, широкими мазками, название – «Гренада моя». Она знала это стихотворение Михаила Светлова. А значит, это фильм об Испании. Вне всяких сомнений. И знак в углу афиши в виде стилизованного граммофона, указывающий на то, что это звуковое кино.

На такую картину попасть довольно сложно. Звук ворвался в мир кино совсем недавно, и сразу же его популярность взлетела до небес. Билеты на сеанс нужно покупать едва ли не за три-четыре часа до начала. Если бы продажи начинались за сутки, то, пожалуй, и тогда бы они расходились с поразительной быстротой.

Несмотря на это, Алина сошла на остановке близ кинотеатра и направилась к большому зданию с колоннами и треугольным фронтоном в греческом стиле. Народу там хватало. Обладатели билетов проходили между колоннами через контроль и скрывались за парадными дверями. В стороне, у билетных касс, творился настоящий ажиотаж. Народу скопилось столько, что Алина сразу же осознала несостоятельность своего желания.

Купить билет на поздний сеанс и обождать, пока суд да дело, в кафе? Папа не знает, что она должна появиться дома, и сам еще пребывает на службе. Вика, конечно, дома и будет безмерно рада ее видеть. Опять же, сидеть в четырех стенах – скука несусветная. Беременность протекает нормально, но она все же опасается гулять по городу в одиночку. Мало ли что может приключиться. Рядом с сильным мужским плечом все же чувствуешь себя уверенней и спокойней. Но Алине очень хотелось попасть на картину.

Девушка тяжко вздохнула и перевела взгляд на огромную афишу, закрепленную между двумя колоннами. Бронеход был изображен схематично, со смазанными деталями, но художнику все же удалось передать всю грозность этой машины, пусть и не русской конструкции. На левой стороне груди красуется надпись кириллицей: «Тизона». Кто сегодня не зачитывался историей Испании? Вот и она читала много и разное. А потому ей даже вспоминать не пришлось, что может означать это имя бронехода.

И только теперь рассмотрела приписку ниже названия. «Документальная съемка». Этот факт вырвал из ее груди повторный горестный вздох. Она бредила бронеходами. Вот только надежды на то, что удастся купить билет на ближайший сеанс, никакой. В лучшем случае – на вечерний. Скорее всего сейчас идет битва именно за эти места. И шансы, что она сумеет в этом деле преуспеть, ничтожно малы.

– Что, красавица, хочется в кино?

Алина обернулась на незнакомый голос, прозвучавший нарочито вальяжно и по-босяцки. При этом непринужденно сунула руку за полу кителя. Юнкерам не возбранялось иметь личное оружие. Правда, носить его можно только в увольнении. Все остальное время оружие хранилось в оружейной комнате подразделения. Она же не расставалась с вальтером, доставшимся ей от погибшей мамы.

– Вы ко мне обращаетесь? – сухо уточнила Алина, окидывая оценивающим взглядом представшего перед ней молодого человека.

Года двадцать два. Весь подвижный, как на шарнирах, словно у него в одном месте паровая машина, приводящая его в беспрестанное движение. Шмыгает носом, хотя и старается строить из себя делового.

Правда, вальяжности поубавилось, едва он уловил движение девушки. На груди «Георгий» со знаком участника Хасанских боев. Ну и что-то такое стальное мелькнуло в ее взгляде. Словно она примеривается, куда всадить пулю. Непроизвольная реакция на мужчин после двух подонков, по иронии судьбы оказавшихся бронеходчиками.

– Спокойно, барышня, – выставив перед собой руки в примирительном жесте, произнес парень. – Просто у меня завалялся лишний билетик. Если есть желание…

– Хочешь меня пригласить, касатик? Утрись и смотри в другую сторону.

– Да нужна ты мне была, – нервно хмыкнул парень, не отрывая взгляда от руки под полой кителя.

Правильно нервничает. Потому что она не только ухватила рукоять вальтера, так еще и сбросила предохранитель.

– Если нужно я продам тебе билет. Не хочешь, ходи своей дорогой.

Господи. Да это обычный спекулянт. Эти ребятки обычно состоят в сговоре с кассирами, и вот такие премьеры для них – настоящая страда. Их периодически отлавливают и штрафуют. Но случается это не так чтобы и часто – когда эти ребятки теряют берега. У полиции хватает других забот.

– На этот сеанс есть? – спросила Алина.

– Общий зал, двойная цена. Есть последний в ложу. Этот по тройной.

– Не перегибаешь? Он и без того вдвое против общего.

– Я вас, барышня, не заставляю, берете – берите, нет – прощевайте.

Опасаться-то опасается, но в то же время от своего не отступится. Он не сам по себе, и у каждого тут своя доля. Ну и деньги у нее есть. Тетушка время от времени подбрасывает своей наследнице. И поди еще разбери, о чем она при этом печется больше, о своем авторитете или об Алине, затянутой в военный мундир.

– Давай ложу.

– Три рубля.

– Да ты… – даже задохнулась от возмущения девушка.

– Барышня, так премьера. Пятьдесят копеек в общий стоит, рубь – в ложу.

– Держи, – сунула она в руку парня трехрублевую купюру.

Вот не хотелось ей сидеть в общем зале, и все тут. Помимо того, что там хватает нечистоплотного народа, так еще и тихо смотреть никто не может. Кто-то охает, кто-то сопит, другие ржут, как кони на выпасе, третьи просто ерзают. Ну и какой тогда смысл идти на звуковое кино, если едва ли что сумеешь расслышать?

Этот феномен появился всего год назад. И пока еще не стал повсеместным. Уж больно дорогое и тонкое требовалось оборудование. Человеческая мысль не стоит на месте, и попыток создать звуковое кино было несколько. Пытались синхронизировать изображение и граммофонную пластинку, но из этого ничего не вышло. Пока один немецкий инженер не изобрел свой метод.

Звук записывался прямо на целлулоид кинопленки и снимался оттуда, как на граммофоне. Вибрация со съемной головки передавалась по струне на передающий диск, который усиливал ее и по струнам же, заключенным в трубы, посылал дальше к следующим мембранам. Модель подобного способа была известна детворе с самого детства. Простейший телефон из двух спичечных коробков и натянутой между ними обычной нитки.

Схема оказалась вполне рабочей и набирала все большую популярность. Вот только громкой передача звука не могла быть по определению. Поэтому для клиентов, готовых заплатить дополнительно, предусмотрены ложи с выведенными специально под них граммофонными трубами. Не сказать, что звук получался чище, чем доступный в общем зале, но слышимость не в пример лучше. Да и публика чище.

В первом ряду из четырех кресел сидел грузный отец семейства с супругой, девицей примерно Алининого возраста и мальчиком лет двенадцати. Во втором – два пехотных офицера с дамами. Рядом с ней оказался студент в явно пошитой на заказ форме.

– Алина?! – искренне удивился, войдя в ложу, Кондратьев.

– З-здравствуй, Клим, – невольно запнулась она и тут же перевела взгляд на особу, сопровождавшую друга детства: – Здравствуй, Катя.

– Здравствуй, Алиночка. Как твои дела? Чем занимаешься? – собственнически вцепившись в руку супруга, поинтересовалась она.

– Дела превосходно. Как видишь, учусь в Павловском училище, сегодня получила увольнительную. А вы, я слышала, поженились. Поздравляю.

– Спасибо, – смущенно покраснев, пролепетал Клим.

– Благодарю, – а вот в голосе его жены прозвучали победные нотки. – Дорогой, можно тебя на секундочку? – повиснув на руке мужа и почти касаясь губами уха, тихо попросила Катя.

Тот, извиняясь, кивнул подруге, мол, я сейчас вернусь, и направился на выход из ложи. Девушке оставалось лишь ответить ободряющей улыбкой, означающей, что она все понимает. И странное дело, словно что-то царапнуло по душе. То ли сожаление, то ли раздражение. Вот не взялась бы определить, что творится с ней. Но в итоге списала все на обиду. Ведь расстались они к Кондратьевым далеко не лучшим образом.

– Дорогой, я не желаю сидеть рядом с лейб-гвардии потаскухой, – едва не топнув ножкой, требовательным тоном произнесла Катя, когда они вышли на балкон, опоясывающий фойе и ведущий к ложам.

– Катя, я, кажется, уже просил не называть ее так. А еще, если мне не изменяет память, ты говорила, что мой друг – это твой друг.

– Прости, но это оказалось выше моих сил, – горестно вздохнула Катя.

Сегодня она уже не видела смысла заигрывать с Климом и с каждым днем все больше подминала его под себя. И уж потакать ему в общении с этой… она не собиралась. От дружбы до любви меньше шага. А ей соперницы без надобности. Пропадает благоверный в университете и на своей станции, вот пусть и дальше пропадает. Что же до шашней на стороне, это ни в коей мере не приемлемо. Даром она, что ли, ластилась к его тетке и в угоду ей, ну и чтобы покрепче привязать Кондратьева, так рано забеременела?

– То есть общению с лейб-гвардии потаскухами ты предпочитаешь великосветских шлюх?

– Клим, как ты смеешь…

– Катенька, тихо. Ни к чему поднимать ненужный шум. Я, конечно, недавно появился в светском обществе, но поверь, чем оно дышит, уже успел узнать.

– Я имела в виду вовсе не то, о чем ты подумал, – надула губки Катя. – Ведь это ты из-за нее дрался с князем? Это она повинна в том, что я едва не потеряла тебя? Как только представлю, что могло случиться, окажись та рана смертельной…

Катя даже задохнулась от охватившего ее отчаяния. И да. Риск потерять Клима был второй причиной, побудившей ее поторопиться с рождением ребенка и объявлением об этом во всеуслышание. Не она наследница графини Аничковой, а Клим и его потомки. Так что она рискует остаться у разбитого корыта.

– Я дрался с Бабичевым, потому что он подлец. Алина тут ни при чем.

– Но все толкуют…

– Поменьше слушай разные сплетни, дорогая. И еще. Не называй Бабичева князем. Коль скоро есть желание титуловать его, то делай это правильно, он пока только княжич. Нам пора. Уже второй звонок.

Катя в удивлении посмотрела на мужа, который после той дуэли все чаще открывался с совершенно другой, незнакомой ей стороны. И пусть проявлялось это редко, а по большей части он оставался все тем же подкаблучником, это не могло не настораживать.

Пока занимали места, прозвучал второй звонок, и начали гаснуть газовые фонари. Клим виновато улыбнулся Алине, мол, извини, не получилось поболтать. Она же в свою очередь только пожала плечами, мол, ничего страшного, и тут же устремила взгляд в сторону большого белого экрана.

Голос зазвучал над головой из граммофонного или весьма похожего на него раструба. Одновременно с ним на экране появилось дымящееся поле боя, с сотнями тел погибших, подбитыми машинами. И поверх этой панорамы вдруг возникло написанное жирными мазками название. «Гренада моя». Картина была черно-белой, но кровавый цвет этих двух слов буквально стоял перед глазами.

С этого момента девушка уже не могла думать о Климе. Тот вроде не терял надежды перекинуться с ней словом. Но… Картина захлестнула ее с головой. Не игровое кино, но сама жизнь. Как она хотела сейчас оказаться там, чтобы помочь гордым испанцам в противостоянии с фашистами! Подспудно стало немного стыдно. Ведь у них в училище набрали роту юнкеров из Испании, а она даже не удосужилась с ними пообщаться. Но легкое чувство вины мелькнуло и тут же пропало.

Хорошо поставленный голос диктора сопровождал вполне себе уже не страшные кадры. Улыбающиеся интернационалисты из разных стран. Много русских из числа эмигрировавших после гражданской войны. И ни слова обвинения в их адрес. Наоборот, гордость за соотечественников, вставших грудью за правое дело, сражающихся плечом к плечу с солдатами и офицерами российской императорской армии.

А потом были кадры начала наступления. Интернационалисты атаковали без артиллерийской подготовки. Без излишнего шума. С небольшим десантом на четырех «Громобоях» и «Сороках». В сопровождении того самого «Крестоносца». Алина сразу узнала машину.

Для непосвященного ничего примечательного. Она, конечно, не мастер вождения боевых машин. Но даже ей понятно, что примечательного тут как раз хватает. Слишком крутой склон, тяжелые машины, высокая вероятность опрокидывания, что равносильно выводу техники из строя и длительной спасательной операции.

А потом пошло-поехало. Глазом моргнуть не успела, как начался ураганный артиллерийский обстрел, сотни погибших и раненых. «Крестоносец» в одиночестве против целой своры франкистов. Алина буквально впилась в экран взглядом, восхищаясь тем, как действует неизвестный экипаж. Механик-водитель был просто виртуозом. Совершенно непонятно, как он умудрялся вести машину, несмотря на полученные повреждения опор. Да и командир машины не дремал. Если оператор захватил все поле боя, то получалось, что один-единственный бронеход сумел подбить девятнадцать машин. Благодаря своим способностям Алина сумела без труда провести подсчет. Заставил откатиться первую волну наступающих. И пусть израненный, но сквозь вздымающиеся султаны от крупнокалиберных снарядов уковылял за свои позиции и скрылся среди деревьев.

Когда картинка сменилась, Алина увидела эту же самую машину, но уже поближе. Хм. Она неплохо знакома с германской техникой. Юнкера изучали ее основные характеристики. И Дробышева точно помнила, что с правого бока находится два люка, для механика-водителя и для командира машины. Но тут на их месте одна скорее уж небольшая дверь.

Вот она распахнулась, и из рубки почти вывалился измученный пилот. Именно пилот, а не командир и не механик-водитель. Вместе с таким богатырем внутри больше никто не поместится. С трудом он спустился по скобам и устало привалился к опоре замершей и окутанной паром машины. Устало стащил с головы шлемофон.

Вид изможденный. Сквозь грязные разводы на лице отчетливо проступает бледность, над верхней губой тонкая полоска темных усиков. Из ушей тянутся две темные струйки, и что это, гадать не приходится. От этой сцены буквально защемило сердце. Он сражался, как витязь с сонмом врагов, и вышел победителем. И вот расплата за беспримерный подвиг. Но то, что творилось сейчас у Алины в душе, описать просто невозможно.

С одной стороны, она сопереживала пилоту-бронеходчику, проявившему невероятное мастерство, хотя едва только окончил училище. С другой – отметила, что он ничуть не врал, когда говорил, что, будучи в рубке, буквально срастается с машиной. С третьей – испытала чувство удовлетворения, потому как получается, что не зря в свое время возвела его едва ли не в свои идолы.

Но примешивалось и еще одно чувство. Алина была готова его убить. И это вовсе не фигура речи. Она уже столько раз мысленно вызывала его на поединок и вгоняла в него пулю, что эта идея стала едва ли не навязчивой. Правда, с недавнего времени появился еще один персонаж, до которого она жаждала добраться ничуть не меньше.

– Григорий! – резко подавшись вперед, едва ли не выкрикнул Клим.

– Ты его знаешь? – удивилась Алина.

– Знаком. Контузия. Хорошо если слух не потеряет, – на основе кадров поставил диагноз будущий доктор.

– Подпоручик Азаров, – между тем слышался голос диктора, – герой июльских боев у Талаверы, представленный к Георгиевскому кресту четвертой степени. Молодой бронеходчик, едва окончивший училище и отправившийся сражаться за свободу испанского народа. И в этом бою он не просто не посрамил отечества, но совершил невероятный подвиг!

Кадры удаляющегося пилота, поддерживаемого механиком, сменились другими. Фильм продолжался. А диктор вещал о контратаке франкистов. О том, что враг каким-то непостижимым образом узнал о наступлении интернационалистов и подготовил контрудар. Две русские и одна латышская бригады остановили продвижение противника, зубами вцепившись в испанскую землю и обильно орошая ее своей кровью.

Затем вновь появился знакомый «Крестоносец». Но на этот раз с именем «Тизона» на груди. И Азаров тут как тут. Жив-здоров. Чего ему сделается? Дерьмо – оно такое. Его не утопишь, сколько ни старайся. Ну да ничего. Это она еще не бралась за дело.

И снова атака. На этот раз под вражеской личиной. Сидевшие впереди офицеры не удержались от презрительной реплики. Чистоплюи! А как по ней, так отлично проведенная операция. Одно попадание следует за другим. Бронепаровозы окутываются паром. Бронеплощадки и орудия выходят из строя.

Кадры раз за разом возвращаются к «Тизоне», и Алина в который раз скрепя сердце вынуждена восхищаться мастерством ненавистного Азарова, в одиночку умудряющегося управлять машиной, в принципе не готовившейся под одного пилота. И вдруг…

Это не могла быть бронебойка. Однозначно крупнокалиберный снаряд. Левую ногу «Тизоны» оторвало и отбросило в сторону, как спичку. Гигант покачнулся и, не в состоянии устоять на одной опоре, как подрубленный упал на правый бок.

Кадры боя продолжались, Алина же вдруг поймала себя на том, что забыла, как дышать. Вроде смотрит на экран, а в то же время не видит происходящего. Лишь мутную пелену. Наряду с возникшей горечью отчего-то промелькнула мысль о несправедливости, об украденной возможности посчитаться с обидчиком.

А потом в центре экрана вновь появился поверженный гигант, который так и не стал могилой для своего пилота.

– Русский витязь, – между тем комментировал диктор. – Он сражался. Был подбит и обездвижен. Искорежен. И все же подпоручик Азаров продолжает драться.

Между тем «Тизона» заставил замолчать зенитные автоматы. Разнес артиллерийскую платформу. Запустил серию реактивных снарядов, окутавшись дымом.

А вот что там было дальше, неизвестно. На экране вновь появились кадры того, как два оставшихся «Тарантула» продолжили добивать бронепоезда. А там и вовсе картинка сменилась заставкой пылающего полустанка. И голос диктора за кадром, вещавший о подвиге, способствовавшем контратаке интербригад. Ну и кадры этого самого контрудара.

Как ни странно, Азаров и командовавший этой безумной операцией капитан Ермилов выжили. Оба офицера, являвшиеся достойным примером для подражания, представлены к награждению орденом Святого Эрменегильдо. Григорий так и вовсе дважды. Не высшая награда, но лишь на ступень ниже, и вручается за военные подвиги.

Значит, жив. Вот трудно сказать, что испытала Алина, узнав об этом. Да, облегчение и даже радость. Но и мрачное удовлетворение ввиду собственной уверенности в том, что его жизнь принадлежит ей. Вот так. Вроде и переживала за него, и вынуждена это признать сама. Но в то же время хотела убить. Только непременно собственноручно.

– Нет, ну ты видел, каков этот, на «Тизоне»! Вот это да-ал!

– Однозначно к кресту представят.

– Так представили, причем дважды. Чем ты слушал?

– Нормально я слушал. Но то испанская награда. А я про нашего «Георгия» говорю.

– Нет. Сомнительно. Вот когда с нашим корпусом бился, тогда да, а так-то император каким боком? А вообще…

– Что?

– Да ну их, эти награды. Ты видал, что там на поле боя было? Эдак скорее заполучишь деревянный крест на могилку.

Алина слушала разговор двух парней со смешанным чувством. Она была восхищена и потрясена отснятым фильмом. Война без прикрас, с грязью, гарью, копотью и кровью. И в то же время дух захватывало от отваги и стойкости соотечественников, сражавшихся на стороне республиканцев. Смелых – подтолкнет вперед. Трусливых – оттолкнет. Гениальная картина.

Вот только никто не обратил внимания на титры в конце, где писалось о том, что большая часть материалов, легших в основу фильма, отснята испанским кинохроникером Бенито Кампосом, погибшим на боевом посту с кинокамерой в руках. Титры. Они ведь никому не интересны.

– Алина, так ты знакома с Григорием? – нагнав ее, спросил Клим.

– Скажем так, знакомство с ним приятным я назвать не могу.

– А вы познакомились случайно не на балу в доме графа Денисова?

– Случайно именно там. А ты откуда знаешь?

– Просто так уж вышло, что наутро я присутствовал на его тройном поединке. И пока ехали, он упоминал о девушке, которую обидел и из-за которой, собственно, дерется. Получается, это была ты.

– При чем тут я и его поединок? Тем более тройной.

– Да там все запутано и нелепо. Моего товарища, инженера Полянского, вызвали на дуэль по совершенно надуманному поводу. А Сергей, он ведь понятия не имеет, с какой стороны браться за пистолет, о сабле или шпаге и вовсе умолчу. Видя такое дело, Григорий пожелал представлять интересы Полянского. И вызвал еще двух его обидчиков. Когда мы ехали к месту дуэли и спросили, отчего тот поступил именно так, пояснил, что обидел замечательную девушку и теперь нет ему прощения. А коли дурная кровь бьет в голову, то ее не грех и пролить. Странный какой-то. Но, признаться, мне понравился.

– Клим, вот зачем ты мне все это рассказал?

– Вообще-то, ты сама спросила, – растерялся Кондратьев.

– Ладно. Извини. Рада была тебя повидать. Но мне пора бежать, папенька и Вика ждут. До свидания! – помахав ему ручкой, поспешила она.

– До свидания, – сам не зная, сожалеет он о факте очередного расставания с подругой или нет, произнес Клим.

Его тут же взяла под руку супруга, и они направились к стоявшему на обочине автомобилю. Затея с его покупкой принадлежала Кате. Клим же просто согласился, потому как мог себе позволить подобные траты. Как и содержание собственного шофера. Супруга вовсе не собиралась отказывать себе в подобном удобстве, пока муж пропадает в университете или на станции скорой помощи. И вообще, транспорт по большей части для нее и покупался. Кстати, с одобрения графини Аничковой.

Алина же дошла до остановки и, запрыгнув на подножку трамвая, покатила в сторону дома. В ней продолжали бурлить противоречивые чувства. Так кто же он, этот клятый Азаров? Что он собой представляет? До сего момента она держала его за подонка, но, как выяснилось, совесть ему не чужда. Кроме того, он человек чести и… Ну да, герой.

Ну и как она теперь к нему относится? Ненавидит? Хм. А вот нет в этом полной уверенности. Ведь говорят же, что самый строгий судья – это сам человек. И получается, он сам себя осудил, в течение суток трижды встав к барьеру.

Сто-о-оп! Да какого черта! Может, и герой, но уж точно подонок. Где он должен был проходить службу? В училище. И как он мог оказаться в Испании? Генерал Шатилов ни за что не отпустил бы своего офицера. Азаров же хотел непременно попасть в боевую рубку бронехода. Ни один командир не пожелает иметь в своей части бретера. Это был рискованный, но продуманный ход к заветной цели. Нельзя не признать, своего господин подпоручик добиваться умеет. Но с ней такой номер не пройдет.

Так что ничего не изменилось. У Алины были и остаются два человека, к которым у нее открыт большой счет. И заплатят они своей кровью. Только так и никак иначе.