Стая Зараженных, атаковавшая лагерь беженцев на востоке Айовы ранним утром 9 июня, была частью еще большей, движущейся из Небраски. Позднее в ОТГ «Пламя» по-разному оценивали их количество. Некоторые считали, что их было пятьдесят тысяч, другие – что еще больше. В последующие дни стая слилась с другой, еще большей, двигавшейся на север из Миссури, и с третьей, еще более многочисленной, двигавшейся на юг из Миннесоты. Их число, как обычно, росло. К тому времени, когда они достигли Чикаго, их стало полмиллиона, и они прорвали оборону города 17 июля, захватив его в течение суток.

Первые Зараженные, прорвавшиеся через ограждение лагеря беженцев, попали на его территорию в 4.58 утра в день эвакуации. К этому времени над центральной и восточной частями штата уже в течение восьми часов продолжалась масштабная авиационная операция, были разрушены все мосты через Миссисипи, кроме одного, в Дабаке. Командование тактической группы намеренно сообщило неверные сроки карантина. В целом на основании информации от военного командования и разведки офицеры пришли к выводу, что присутствие большого количества беженцев послужит приманкой для Зараженных, в результате чего они сосредоточатся на небольшой площади, и их будет проще уничтожить бомбардировкой с воздуха. Как соляная приманка для оленя, по словам одного из офицеров. Люди в лагере – просто необходимая жертва в этой беспрецедентной войне. В любом случае они бы погибли.

Майор национальной гвардии штата Айова Верлинда Порчеки в мирной жизни была региональным управляющим фирмы по производству женской спортивной одежды и снаряжения. Она не знала о планах ОТГ «Пламя», но вполне была способна догадаться. Заслуженный офицер, награжденный за участие в трех военных конфликтах, она была ревностной католичкой, нашедшей в вере не только утешение, но и смысл жизни. Ее решение не бросать беженцев, вверенных ей, несмотря на приказ, проистекало из глубокой убежденности в собственной правоте. Она сделала выбор – биться до последнего, вместе с теми солдатами, что остались у нее в подчинении – сто шестьдесят пять мужчин и женщин, которые все, как один, заняли боевые позиции у западного края ограждения, чтобы дать возможность уехать автобусам с беженцами. Оставшиеся в лагере беженцы бежали следом за автобусами, умоляя остановиться, но уже ничего нельзя было изменить. Что ж, вот и все, подумала Порчеки. Если бы я могла, то спасла бы больше людей. На западе все светилось бледно-зеленым светом, будто светящаяся живая изгородь. Над головой проносились реактивные самолеты, сбрасывая свой смертоносный груз в самую гущу стаи. Сверкали огненные шлейфы ракет, очереди трассирующих снарядов, вспышки пламени. Стоял непрерывный грохот. Но стая шла вперед, несмотря на потери.

Порчеки выскочила из «Хамви» прежде, чем машина остановилась, выкрикивая приказы.

– Не стрелять! Дождитесь, когда они добегут до колючки!

В других приказах уже не было нужды. Заняв позицию для стрельбы, бок о бок со своими солдатами, она начала молиться.

Течение времени будто лишилось всякого порядка. Судьбы людей пересекались в этом хаосе самым причудливым образом. В подвале центра по ОМП разворачивалась своя драма. В тот самый момент, когда вертолет подразделения «Блэкберд» садился на крышу, Хорос Гилдер, спрятавшийся от Нельсона в кабинете с момента начала бомбардировки, принял решение не звонить в ЦКЗ, сняв с себя одну ношу лишь затем, чтобы заменить ее на другую. Он понятия не имел, что делать дальше. С трудом спустившись в подвал, он увидел, что Нельсон и Мастерсон лихорадочно запихивают образцы крови в холодильник с сухим льдом.

– Где ты был, черт подери?!

– Нам надо убираться отсюда!

– Скоро все это рухнет нам на голову!

Правильные слова, по сути, но теперь они совершенно не волновали Гилдера. Единственное, что сейчас имеет значение, – Лоуренс Грей. И Гилдеру вдруг пришла в голову мысль, резкая, как удар по голове. Он понял, что надо сделать.

Есть только один способ. Как же он раньше не догадался?

Его тело сотрясали судороги, он едва мог дышать, настолько сузился просвет в горле. Он собрал в кулак волю – волю умирающего человека – и протянул руку, выдергивая пистолет из кобуры у Мастерсона.

И к своему немалому удивлению, смог застрелить его.

Китриджа едва не затоптали.

Когда автобусы поехали, толпа шарахнулась, и его сбили с ног. Он пытался встать, но тут кто-то заехал ему ногой в лицо, спотыкнулся и упал сам, крякнув. Еще ноги, еще тела. Оставалось лишь уйти в глухую защиту, свернувшись в клубок и закрыв голову руками.

– Тим! Ты где?

И тут он его увидел. Толпа отхлынула в сторону, и оказалось, что мальчик сидит на земле меньше, чем в десятке метров от него. Китридж встал и, хромая, пошел к нему, поскальзываясь в грязи.

– Ты в порядке? Бежать сможешь?

Тим сидел, прижав руку к голове, с отсутствующим взглядом. И плакал взахлеб, а из носа текло.

Китридж поднял его на ноги.

– Давай же.

У него не было никакого плана. Надо бежать. Автобусы уехали, оставив после себя пыль и клубы выхлопа дизелей. Китридж взял Тима поперек пояса и закинул на спину, сказал, чтобы тот держался. Три шага, и колено пронзила боль. Китридж споткнулся, чудом удержал равновесие. Ясно одно. С мальчишкой за спиной и его ногой он далеко не уйдет. Над головой летали самолеты, вокруг было светло от взрывов и огня.

Потом он вспомнил про оружейную. Вспомнил, что видел там «Хамви» с открытым кузовом. Когда он его последний раз видел, капот машины был открыт, и в моторе копался солдат. На месте ли машина? Починили ли ее?

Солдаты у западного края заграждения начали стрелять. Китридж стиснул зубы и побежал.

Когда он добежал до оружейной, нога болела так, что он едва не падал. Непонятно, как ему вообще удалось пробежать эти двести метров. Однако ему повезло. Машина стояла там же, где он ее видел в прошлый раз, рядом с пустыми стеллажами. Капот опущен, хороший знак, но исправна ли машина? Он усадил Тима на место пассажира, сел за руль и нажал кнопку стартера.

Ничего. Китридж сделал вдох и выдох, чтобы успокоиться. Думай, Китридж, думай. Под приборной доской свисали провода. Вытянув их, он выбрал два и замкнул. Снова ничего. Он понятия не имел, что делает. С чего бы ей заработать? Наугад выбрал еще два провода, красный и зеленый.

Сверкнула искра, и мотор завелся. Китридж рывком воткнул скорость и развернул «Хамви» к воротам, а затем вдавил педаль в пол.

Они понеслись вперед. Новая проблема, как проехать. Через ворота пытались выйти еще несколько тысяч человек, людское море, пытающееся просочиться через узкую щель. Не убирая ноги с педали газа, Китридж засигналил, но слишком поздно понял, что это плохая мысль. Этим людям уже нечего терять.

Люди обернулись. Увидели его. И рванулись навстречу.

Китридж резко крутанул руль и затормозил, но поздно. Толпа поглотила «Хамви», будто океанская волна. Распахнулись двери, его схватили руки, пытаясь вытащить, оторвать от рулевого колеса. Китридж услышал крик Тима. Люди повисли на «Хамви» гроздьями, пытаясь втиснуться внутрь.

– Отпустите меня! – заорал Китридж, пытаясь отбиваться, но без толку. Их было слишком много, люди бросались на капот, залезали под колеса. «Хамви» наклонился, и Китридж прижал к себе Тима, готовясь к удару. На этом все и закончилось.

Тем временем автобусы, уже отъехавшие на три мили, в которых было две тысячи сорок три беженца, тридцать шесть сотрудников Красного Креста и ФАЧС и двадцать семь военных, неслись на восток. Многие плакали, некоторые молились. Родители прижимали к себе детей. Некоторые продолжали вопить, несмотря на отчаянные просьбы окружающих заткнуться на хрен. Некоторые уже погрузились в мучительные самообвинения – то, что на языке психологии именуется чувством вины выжившего, – но подавляющее большинство этим не страдало. Им повезло, всем тем, кому удалось сбежать.

Сидя за рулем «Редберда», Дэнни Чейс впервые в жизни испытал чувство, которое можно было бы описать лишь как потрясающее ощущение своей целостности. Так, будто все предыдущие двадцать шесть лет он пребывал в искусственно зауженном восприятии самого себя, а теперь у него будто пелена с глаз упала. Дэнни несся вперед, точно так же, как автобус, за рулем которого он сидел, несся в новое состояние себя, внутри его боролись противоречивые чувства, совершенно отчетливые, одновременно существуя в его сознании. Он был перепуган, совершенно, до глубины души, но страх этот не парализовал его, а стал источником силы, источником отваги, которая нарастала внутри, наполняя его. «Ты капитан этого корабля», – говорил мистер Первис. Именно им Дэнни и стал теперь. За левым плечом сидели Пастор Дон и Вера, они о чем-то торопливо говорили, а позади, на скамьях, парами сидели люди. Робинсоны с их малышом, который издавал какие-то мяукающие звуки, Тим и Эйприл, прижавшиеся друг к другу, Вуд и Делорес, сложившие ладони в молитве, Джамал и миссис Беллами, обнявшиеся. Их спасение стало главным смыслом жизни Дэнни, центральной точкой его внутреннего космоса, вокруг которой вращалось все остальное, однако переполняющее его возбуждение и осознание того поразительного факта, что он жив, делало все остальное абстракцией. Сидящий за рулем «Редберд 450» Дэнни Чейс был в гармонии с собой и со всей Вселенной. Когда он увидел, как и остальные водители автобусов, вторую стаю Зараженных, еще большую, которая двигалась в предрассветном сумраке с юга, а потом третью, надвигающуюся с севера, то мгновенно осознал, включив пространственное воображение, что очень скоро эти две стаи объединятся, всей своей массой окружат автобусы и накинутся на них, будто шершни, вылетевшие из гнезда. И сразу четко понял, что надо делать. Крутанул руль влево, вырываясь из колонны, и вдавил в пол педаль газа, обгоняя другие автобусы. Семьдесят миль в час, семьдесят пять, восемьдесят. Всем своим существом он желал лишь одного – чтобы автобус ехал быстрее.

– Что ты делаешь, – заорал Пастор Дон. – Ради бога, Дэнни, что ты делаешь?

Дэнни четко знал, что он делает. Его цель – не убежать, это невозможно. Его цель – быть первым. Ударить в стаю с такой силой, что автобус проложит себе коридор сквозь нее, разбрасывая Зараженных в стороны. Люди за спиной начали кричать, впереди сливались воедино две стаи, будто светящиеся в темноте легионы. Костяшки пальцев Дэнни, сжимающих рулевое колесо, побелели.

– Ложитесь, все! – заорал он. – Ложитесь!

– Какого хрена!

Нельсон попятился, инстинктивно подняв руки перед лицом. Гилдер понял, что тот наверняка ожидает, что он и его пристрелит. Не то чтобы его коробило сделать это, но сейчас у него есть более неотложные дела.

– Иди за женщиной, – сказал он, махнув рукой с пистолетом.

– Времени нет! Боже, ты не должен был убивать его!

Сверху снова донеслись удары. Воздух наполнился пылью.

– Мне виднее. Давай.

Позднее у Гилдера была возможность задуматься, как ему пришло в голову сначала пойти за женщиной. Это было одним из самых роковых его решений. Можно было ее оставить, и тогда исход был бы совершенно иным. Может, интуиция? Сентиментальные чувства по отношению к той связи между этими двоими, которую он уловил? Связи, которой ему удавалось избегать всю его жизнь. Подталкивая Нельсона пистолетом, он двинулся к двери палаты Лайлы.

– Открывай.

Лайла Кайл, обезумев от взрывов, нечленораздельно вопила от ужаса, не осознавая, ни где она находится, ни что происходит. Она была привязана к кровати. Кровать стояла в комнате. Комната и все в ней двигалось. Будто она очнулась ото сна лишь затем, чтобы оказаться в другом сне, и оба эти сна были одинаково нереальны. Она едва осознала факт того, что Нельсон и Гилдер вошли в палату. Двое мужчин спорили. Она услышала слово «вертолет». Услышала слово «бежать». Тот из них, что поменьше, воткнул в ее руку иглу. Лайла была не в состоянии сопротивляться, но как только игла пронзила ее кожу, в ее сердце будто ударило током, будто ее коснулись проводами от огромной батареи.

«Адреналин, – подумала она. – Я была под седативным, а теперь они мне адреналин вкололи, чтобы разбудить».

Меньший из мужчин рывком поднял ее на ноги. По обнаженной коже под больничной рубашкой пошли мурашки. Сможет ли она стоять? Сможет ли идти?

«Просто тащи ее отсюда», – сказал второй.

С настойчивостью, которую она не была в состоянии с ним разделить, мужчина наполовину потащил, наполовину понес ее вперед. Они оказались в большой комнате, похожей на лабораторию. Свет не горел, только аварийное освещение по углам. Вдали раздалась серия взрывов, после каждого из которых пол трясся, как при землетрясении. Со звоном лопались и разлетались стекла. Они подошли к массивной двери с металлическим штурвалом на ней, как на подводной лодке. Меньший из мужчин распахнул дверь и вошел внутрь. Теперь ее держал тот, что побольше, с пистолетом в руке. Держал сзади, обхватив рукой выше живота, а пистолет упер ей в ребра. В голове начало проясняться. Сердце отсчитывало удары, как метроном. Что может появиться из-за двери? Она ощущала гнилостный запах изо рта мужчины. Ощущала по его хватке, что ему страшно. Он дрожал всем телом.

– Я беременна, – сказала Лайла. Или только собиралась сказать, подумав, что это может что-то изменить. Но не успела. Из комнаты донесся визг, высокий, будто женский.

Воздушные операции в западной и центральной Айове в ночь на 9 июня несли в себе определенный риск. И главным в нем было то, что пилоты могут отказаться выполнять приказ. На самом деле так оно и произошло. Семь пилотов отказались сбрасывать боевую нагрузку на гражданские цели, а еще три заявили о серьезных неисправностях, помешавших им сделать это. Шесть процентов в масштабе всей операции. (Все десять предстали перед военно-полевым судом, трое были расстреляны, пятерым был объявлен выговор, и они вернулись к несению службы, а еще двое залегли на дно и исчезли, и больше их никто не видел.) В последующие недели, когда ОТГ «Пламя» развернула операции в крупных населенных пунктах в центральной части страны и предгорьях на западе, служащие вспоминали эту первую статистику с ностальгией, как старые добрые времена. К началу августа многие летчики либо сидели на гауптвахте, как узники совести, либо исчезли вместе со своими самолетами в небе над гибнущим континентом. Организовать удары с воздуха становилось все сложнее, и встал вопрос о том, выполнима ли вообще задача, поставленная перед ОТГ «Пламя». В довершение ко всему подняли голову сецессионисты в Калифорнии и Техасе, объявив о суверенитете штатов и реквизиции всех федеральных военных средств в пределах своих границ, лишая тем самым Вашингтон возможности решить вопрос силой. Это был весьма ловкий гамбит и в военном, и в политическом смысле, поскольку к тому моменту ситуация уже напоминала падение в пропасть. С обеих сторон посыпались угрозы, конечным результатом которых стали Битва при Уичита Фоллз и Битва при Фресно, в которых огромное количество американских военных на земле и в воздухе выкинули «белое полотенце», сложили оружие и попросили об убежище. Таким образом, к середине октября того же года, получившего у последующих поколений название Год Зиро, государство под названием Соединенные Штаты Америки фактически перестало существовать.

Но тогда, ранним утром 9 июня, в безлунном небе над Айовой ОТГ «Пламя» еще представляла собой боевую силу, пользующуюся полной или почти полной поддержкой. В подтверждение ожиданий командования Тактической Группы большие количества Зараженных Людей собрались в четырех районах штата – Мэйсон Сити, Де-Мойн, Маршалтаун и у лагеря ФАЧС в Форт-Пауэлл. К двум часам ночи с первыми тремя было покончено, и главным призом стал Форт-Пауэлл. Начали атаку штурмовики А-10 «Бородавочник» и истребители-бомбардировщики Ф-16 с авиабазы Эдвардс, и вскоре из Пенсаколы вылетел С-130. В него загрузили взрывное устройство GBU/43-BMOAB, прозванное «Мать Всех Бомб». Снаряженная 8,4 тоннами взрывчатого вещества Н-6, МОАВ была самой большой и мощной неядерной бомбой в арсенале США. От ее взрыва образовывалась воронка в сто пятьдесят метров диаметром, взрывная волна была способна уничтожить девять городских кварталов, оставив после себя горящие не один день пожары.

В 4.55 С-130 подлетел к цели. Пилот, капитан авиации ВМС Лео Мерриуэзер, женатый мужчина, отец троих крепких мальчишек, вспоминал о том, как последний раз занимался любовью с женой Белиндой. Их любовь выдержала испытания рождением и воспитанием детей и частыми переездами с места на место, обычными в жизни военного. Интимная жизнь у них тоже была в полном порядке и в физическом, и в эмоциональном плане. Казалось, каждый раз, ложась в постель с Белиндой, капитан Мерриуэзер любил ее день ото дня больше, если такое вообще возможно. А по окончании первым его желанием всегда было рассмеяться – так громко, что он не раз будил младшего сына, который вскоре прибегал в комнату, протирая глаза крохотными ручками и прижимая к груди мягкую игрушку, тигра, совершенно уморительно. Однако в последний раз им было не до смеха. В последний раз, три дня назад, все протекало медленно и тихо, почти печально. Капитану Мерриуэзеру еще только предстояло узнать, что придется ему сделать в небесах Айовы, так что причина была не в этом. Мир, их мир, рассыпался на куски, развеивался по ветру, и любое выражение человеческой привязанности в эти дни не только в бунгало Мерриуэзеров во Флориде, но в спальнях, номерах отелей, на мучительно тесных задних сиденьях машин по всей стране проходило под знаком окончательности. Заниматься любовью с дорогим тебе человеком было все равно что прощаться с ним. Когда они разомкнули объятия, капитан Мерриуэзер понял, что не смеется, а плачет. И некоторое время он тихо плакал, а его жена, понимая причину этих слез, стирала их с его лица поцелуями.

Теперь, сидя в кабине С-130, наполненный этими печальными и сладостными воспоминаниями, капитан Лео Мерриуэзер вдруг понял, что больше никогда не сможет заниматься любовью с Белиндой. После того, что ему приказали сделать. Там внизу люди, мужчины, женщины и дети, чья любовь друг к другу столь же велика, как его любовь к Белинде и мальчишкам, а ему предстоит испепелить их, стереть с лица земли. Он не сомневался, что выполнит приказ, – его чувство долга, как офицера, было не менее сильным, чем его привязанность к родным. Но он больше не посмеет посмотреть в глаза Белинде. Сбросит бомбу, вернется на базу, достанет свой табельный пистолет и застрелится.

Нельсон наклонился, чтобы развязать ремни на Грее – ремни, уже ни к чему не прикрепленные, – и Грей бросился вперед, схватив мужчину за бицепсы и вцепившись зубами ему в горло. Стиснул челюсти и почувствовал, как ломается дыхательное горло Нельсона. Они скатились с койки, и Грей начал трясти Нельсона, как волк кролика. В рот Грею хлынул поток горячей крови. Они лежали на полу, Нельсон – лицом вверх, Грей – поверх него. Руки и ноги Нельсона в последний раз дернулись в судороге. Грей впивался все глубже в мягкое мясо.

И пил.

Интересно, подумал Грей, было ли это так же легко и приятно для Зиро? Его наполняла жизненная сила, невероятное наслаждение. В последний раз от души глотнув крови, Грей поднял лицо. Позволил себе пару секунд смотреть на труп, лежащий на полу. Плоть на лице Нельсона будто стянулась, облегая кости, его глаза, как глаза той девушки на стоянке у «Ред Руф», были выпучены, как у рептилии, глядя в сердце вечности. Грей попытался найти в себе приличествующие моменту эмоции – чувство вины, может, жалость или даже отвращение. Он убийца, тот, кто убил человека. Отнял чужую жизнь. Но он ничего такого не ощущал. Он сделал то, что должен был сделать.

Дверь в палату была открыта.

«Лайла, – подумал Грей, – я иду, чтобы спасти тебя, все случившееся предопределено».

Он двинулся вперед.

Вышедшее из-за двери существо было человеком. Свет падал на него сзади, спереди же его окутывал мрак. Он приблизился, и на его лицо упали лучи аварийных фонарей. Его больничная рубашка была залита кровью.

– Лоуренс?

– Нет, – сказал человек с пистолетом, оттаскивая Лайлу назад и еще сильнее вдавливая дуло ей в ребра. Его шаги были неуверенными и отрывистыми, все его тело дрожало, будто лист на ветру. Казалось, он в любую секунду может упасть. – Не подходи.

Грей жалобно протянул вперед окровавленные руки.

– Лайла, это я.

Ужас, омерзение, ступор, как защитная реакция мозга на головокружительную череду событий – все это смешалось в сознании Лайлы, ее охватил безотчетный ужас, такой, что она едва чувствовала связь между сознанием и телом. Будто сквозь туман она осознала, что означал крик в палате. Если судить по его больничной рубашке, Лоуренс не только убил мужчину, того, что поменьше, он его на клочки порвал. В своем роде логично, Лайла могла бы догадаться, что это произойдет. Она вспомнила танк. Вспомнила лицо Лоуренса, покрытое кровью и слизью, будто маска на Хэллоуин, вспомнила, как оно появилось из люка, вспомнила, как он разбил стекло «Вольво». Лоуренс стал чудовищем. Стал одним из этих… созданий. (Бедный Роско.) Но тем не менее было в его глазах нечто, что не давало ей отвести взгляд, то, что убеждало ее не бояться. Его глаза будто видели ее насквозь, и они сияли почти что священным светом.

– Ты понимаешь, что происходит? – сказал мужчина. – Нам надо убираться отсюда.

– Отпусти ее.

Снова взрыв наверху, снова волна сотрясения по полу. Падало стекло, все начало рушиться. Дуло пистолета, впившееся ей в ребра, будто ледяной палец, указывающий на ее сердце. Мужчина дернул головой в сторону.

– Поднимайся по лестнице. Там вертолет ждет.

– Опусти пистолет, тогда пойду с тобой.

– Будь оно все проклято, на это времени нет!

С ней что-то происходит. Будто она пробуждается, и дело не только в пистолете. Будто она приходит в сознание после многих лет сна. Какая же она была глупая! Детскую покрасить, ради всего святого! Делать вид, что они просто едут на природу, будто это что-то может изменить! Дэвид мертв, и Ева мертва, и Брэд, которому она разбила сердце. Она убедила себя в том, что это не конец света, потому что на самом деле он уже случился. Вот этот мужчина, этот Лоуренс Грей, тот, кто явился к ней, как избавитель, как ангел, который приведет ее к спасению, будто ребенок, которого она носит – его собственный. Она поняла, что она должна сказать.

– Лоуренс, прошу. Сделай то, что он говорит. Подумай о нашем ребенке.

Повисло неловкое молчание, будто мгновение, выпавшее из потока времени. Лайла увидела на лице Лоуренса раздумья. Сможет ли он добраться до пистолета прежде, чем этот мужчина выстрелит? А если сможет, что тогда?

– О’кей, – сказал он. – Выводи нас отсюда.

К тому времени, когда они выбрались на крышу, лопасти винта вертолета уже крутились, вихрем обдувая крышу. Небо светилось зловещим изумрудно-зеленым светом, живым, будто огромный парник. Казалось, что сейчас вертолет улетит без них, последняя гримаса судьбы, но Лайла увидела, как пилот в кабине машет им руками. Они забрались внутрь, и Гилдер захлопнул дверь.

Вверх.

Китридж понял, что лежит ничком в грязи. Ощутил во рту вкус крови. Попытался подняться на ноги, но понял, что у него осталась только одна нога. Протез слетел с культи. Приподняв голову, увидел «Хамви», лежащий на боку метрах в ста от него, будто выброшенное на берег морское животное. Лобовое стекло разбито, из-под капота идет пар. Толпа набросилась на машину, будто стая зверей, некоторые пытались раскачивать ее, пытаясь поставить обратно на колеса, но усилия были беспорядочными. Другие стояли на машине, отталкивая конкурентов руками и ногами, защищая свое место, будто одно это обеспечит им какую-то защиту.

Китридж пополз к Тиму. Мальчишка дышал, но потерял сознание. Последняя милость. Его тело было изогнуто под неестественным углом, а на волосах была кровь. Кровь шла у него изо рта и носа. Китридж вдруг понял, что стрельба прекратилась. Мимо побежали солдаты, но бежать было некуда. На колючей проволоке висели груды Зараженных, сраженных пулями, но, приглядевшись, Китридж понял, что первая атака была пробной, что это был авангард, который должен был истощить силы обороняющихся. Собиралась новая стая, еще больше, намного больше. Она ринулась на них, заливая пространство вокруг лагеря, будто море зеленого света. Последняя атака шла со всех направлений.

Китридж приподнял Тима с земли и прижал к груди. Они оказались посреди хаоса, люди бегали, орали, падали бомбы, а они лежали в грязи, будто маленький очаг безмолвия отгородил их, защитил от уничтожения. Китридж поглядел на восток. На мгновение ему показалось, что он видит автобус Дэнни, устремившийся в темноту, но это иллюзия, понял он. Они уже уехали так далеко, что вряд ли он бы их увидел. Бог в помощь, Дэнни Чейс. Его охватило оцепенение, а вместе с ним – память о прошлом, будто дежавю. Он был здесь, и в то же время не здесь, он был мальчиком, играющим в игры, мужчиной на войне и кем-то третьим, кем он стал теперь. Перед мысленным взором проходили образы. Зараженная в свадебном платье, вцепившаяся в капот «Феррари». Вода, искрящаяся в лучах солнца, на реке, куда он не один год ходил рыбачить. Эйприл, в ту ночь, когда они сидели на подоконнике в школе, глядя в окно на звезды. Умиротворение на ее лице, после того, как они занимались любовью. Мальчик в машине, его глаза, наполненные ужасом осознания, его рука – маленькая рука ребенка – отчаянно тянущаяся, а потом исчезающая. Все это и многое другое. Он вспомнил мать, поющую ему колыбельную. Тепло ее дыхания, которое он ощущал кожей лица, ощущение себя, совсем маленького, нового обитателя этого мира. «Этот мир мне не дом, – пела она нежным голосом. – Я лишь странник в нем, а сокровища там, в голубых небесах. И зовут меня ангелы в эти врата, не смогу больше жить на земле никогда».

Тим начал кашлять, его веки задрожали, он попытался открыть глаза и замер. Зараженные, завершив окружение лагеря, ринулись на ограждение. Китридж вдруг понял, что стало тихо. Битва окончена, самолеты улетели. И тут услышал гул моторов тяжелого самолета, высоко в небе. Повернул голову. С-130, грузовой, летит с юга. Когда самолет пролетал над ними, из его чрева что-то вывалилось, и мгновенно замедлило падение, когда раскрылся парашют. Самолет улетал, набирая высоту.

Китридж закрыл глаза. Все, это конец. Все произойдет мгновенно, смерть будет безболезненной, быстрее мысли. Он в последний раз осознал ощущения своего тела – вкус воздуха, шум крови в ушах, барабанные удары сердца. Бомба падала на них.

– Я нашел тебя, – сказал он, яростно сжимая Тима в объятиях, снова и снова, будто мальчик мог услышать его слова. – Нашел тебя, нашел тебя, нашел тебя.

Ударная волна от МОАВ так тряхнула вертолет, что Грей и Лайла едва не полетели через кабину. Ослепительная вспышка, за которой последовала оглушительная волна грохота и жара. Вертолет дернулся, опустив нос под сорок пять градусов к земле, его подбросило, а потом закружило, будто фигуриста на льду. Кружило и кружило, а пилот упал на бок, свернув себе шею от удара о лобовое стекло. Зазвучал резкий сигнал тревоги, их кружило все сильнее, прижимая к бортам центробежной силой, и они были не в состоянии осознать происходящее. Та сила, что удерживала их в воздухе, исчезла, и уже больше ничего не случится, пока они не достигнут земли.

Лоуренс Грей ощутил удар, как разрыв в течении времени. Одно мгновение он ощущал, как его прижимает к стенке вертолета, летящего к земле в своей смертельной спирали, а в следующее мгновение он уже лежал среди обломков. Он ощутил момент удара, не осознавая его, осталось лишь звенящее ощущение в теле, будто в колокол ударили. Чувствовал запах разлившегося топлива, горячей изоляции, слышал треск разрядов. На нем лежало что-то тяжелое и неподвижное. Это был Гилдер. Дышит, но без сознания. Вертолет, то, что от него осталось, лежал на боку, дверь оказалась сверху.

– Лоуренс, помоги мне!

Голос раздался сзади. Сбросив с себя тело Гилдера, Грей пополз в заднюю часть вертолета на ощупь, будто огромное слепое животное. Одна из скамей слетела с креплений и придавила Лайлу, лежа поперек ее живота. Обнаженные ноги, тонкая ткань больничной рубашки – все блестело, покрытое темной кровью.

– Помоги мне, – прохрипела она. Ее глаза были закрыты, а из уголков струились слезы. – Боже, помилуй меня. Кровь идет, кровь идет.

Он попытался потянуть ее за ноги, но Лайла вскрикнула от боли. Другого выхода нет, надо попытаться убрать скамейку. Схватившись за ее каркас, Грей начал поворачивать ее в сторону. Раздался скрежет, удар, и скамейка окончательно слетела с креплений.

Лайла плакала и стонала от боли. Грей понимал, что ее сейчас нельзя шевелить, но выбора не было. Поставив скамейку прямо под открытой дверью, он взвалил ее на плечо и поднял наверх. Потом вылез сам, на другую сторону борта. Сполз по корпусу вертолета на землю, обошел его кругом и протянул руки, осторожно стаскивая ее вниз.

– О боже. Умоляю, не дай мне потерять ее. Не дай мне потерять мою малышку.

Грей осторожно опустил Лайлу на землю, усыпанную обломками уничтоженной лаборатории. Искореженные балки, мелкие осколки бетона и стекла. Он тоже плакал. Поздно, понял он. Ребенка не стало. Между ног Лайлы струилась кровь с черными сгустками, безостановочно. В любое мгновение она может уйти во тьму, следом за своим ребенком. Грей вдруг понял, что повторяет молитву, которую выучил в детстве.

– Дева Мария, Матерь Божия, молись за нас, грешных, ныне и в час наш смертный, аминь. Дева Мария, Матерь Божия, молись за нас, грешных, ныне и в час наш смертный, аминь…

Да. Он знал. Он всегда знал ответ. Со времен «Ред Руф», Игнасио, «Хоум Депо», Проекта НОЙ и задолго до этого.

Он поднял взгляд, чтобы узреть их. Зараженные. Они были повсюду, они появлялись из тьмы и пламени, плоть от плоти его, нечестивые, привлеченные кровью, окружающие его, демонический хор, наполняющий его уши. Он стал перед ними на колени, с мокрым от слез лицом. Не чувствовал страха, лишь ошеломление.

– Да. Они мои.

Нужно что-то острое. Он слепо ощупал землю вокруг, нашел кусок металла, осколок от разбитого ныне на мелкие части мира. Восемь дюймов длиной, края зазубренные, как пила. Приложив его к предплечью вдоль, он закрыл глаза и сделал глубокий разрез. Хлынула кровь, темным ручьем наполняя его ладонь. Кровь Грея, Освободившего Ночь, Фамильяра Того, кого называли Зиро. Лайла стонала, умирая. Любой ее вздох может стать последним. Мгновение раздумья – последний огонек человеческого света, гаснущий внутри его – и Грей приложил ладонь к ее губам, нежно, будто мать, дающая грудь новорожденному.

– Пей, – сказал он.

У Грея не было никакого шанса увидеть это. Огромный кусок бетона, двадцать килограмм крепкого камня, который из последних сил поднял над головой Гилдер и обрушил на его голову.