В мгновение ока я оказался внутри, отчего Света еще сильнее притиснулась к мужу.

Казалось, что время остановилось. Может, правда, остановилось, не проверял. Лес вокруг отвердел до полной непроницаемости, сплошная стена нависла и отрезала от мира запертых на поляне случайных попутчиков. Мне было неловко до чертиков, конечности боялись пошевелиться. Руки вытянулись по швам, как у школьника на линейке, плечо, локоть и бедро уперлись в соседку. Даже Руслан ощущал мое неудобство через мягкого посредника.

Сказал – неудобство? Чушь собачья, я не был обижен судьбой. Близость одеревеневшей Светы не просто опаляла, а хирургическим ножом резала кожу на полоски и словно сигаретой прижигала каждый взвинченный нерв, что высунулся наружу и вопил «ну вот же я!» Я радовался повороту приключения и в то же время старался не забыть, чем закончилась похожая ситуация для Владлена. Руслан переживал. Света отсутствовала в этом мире – сейчас она напоминала технику, поставленную в режим ожидания. Никто не двигался. Три тела лежали на спинах, параллельными лазерами полосуя звездное небо. В стиснутую Свету упиралось все, что могло упираться, остальное просто прижималось. Ее практически выдавливало, как крем из тюбика. С этим препятствием Руслан справился без слов. Он развернулся к жене боком и чуть закинул ногу поверх, а его разрешающий жест побудил меня последовать примеру. И всем было понятно, что сделано это не от щедрот душевных, а исключительно для общего удобства. Поерзывая, я замкнул магический круг причащения к безумию. Оказавшаяся сверху рука не знала, куда податься. Везде либо нельзя, либо неудобно. После шумного выдоха, что свидетельствовал о некой борьбе, Руслан помог ей опуститься на живот жены.

– Да, – сказал он. – Можно.

«Что – да? Что – можно?!» – вспыхнуло в отворившихся прожекторах Светы. Они пронзили небо и, в конце концов, сошлись на муже: было непонятно, к кому относилось «Можно». Свету закоротило. Можно – что? Как?

«Я должна что-то сделать?!»

С переходом в горизонталь запас истерической смелости у нее закончился вместе с силами, тело обмякло, умудрившись при этом остаться остекленевше-каменным. Это воодушевило супруга.

– Успокойся, – тихо проговорил он в ее невидимое мне ушко. – Все хорошо.

Лежа впритирку, стиснутые обстоятельствами, но разъединенные многослойной защитой одежды, мы занимали весь объем спального мешка. Странно, а снаружи он казался безразмерным. Я понимал, что быть вот так вместе, ощущая чужое присутствие каждым вздохом, каждым движением – это максимум из того, что царица-ночь разрешит сегодня мне и бурлящим мыслям соседей. Надеюсь, понимал и Руслан, хотя в его глазах вновь появилась тревога. Не понимала только средняя часть трио, переполняясь ставшим до ужаса исполнимым желанием, воплощать в жизнь которое уже как бы и не стоило – ведь внутри ее разума наверняка все уже произошло. Даже если было неудобно, она за все деньги мира не пошевелилась бы, не двинулась бы с места, тем более – не повернулась бы боком. Куда?! Лицом ко мне? Что подумает муж? Лицом к нему? Сама? Вообще позор! Остановить сорвавшийся камнепад невозможно, а он сорвался и катится – по мыслям, по желаниям, по чувствам. Все вновь затихли. Теперь с нами говорило небо. Говорило молча, грозное и непреклонное. Заглядывая в лица вселенской пустотой, оно, непобедимое, необъяснимое и не вмещаемое разумом, выискивало в них ответы: как невозможное стало возможным?

Нужно что-то сказать, пока мозги не взорвались. Или пока кто-то не подумал что-то о другом, чего тот совершенно не думал. А если думал, то тем более.

– Пластиковые ножны как у тебя под курткой, – обратился я к Руслану, – где такие можно приобрести?

Спросил, как говорится, на черный день, который приходит в последнее время с регулярностью пригородной электрички. Заодно отвлекающая тема приглашала забыть об обстоятельствах, которые ее окружали. Взгляд парня поблагодарил, а голос довольно сообщил:

– Сам сделал.

Гм, память напомнила, что ножны выглядели категорически настоящими, ничем и нигде не выдающими самоделку. Пластик, металл, крепления, ремни – все выполнено на профессиональном уровне.

Сомнения отразились на лице. Руслан грустно вымолвил:

– Многие не верят, а все предельно просто. Купил лист кайдекса…

– Чего? – переспросил я. И тут же добавил: – Где?

– Материал специальный, в сети заказал. Ножны бывают разные, кому что нравится. Традиционные делаются из кожи и дерева. Еще хороши из кордуры…

Около моего лица блестели два бездонных озера лунного света. Такой же свет падал сверху – голубоватый, расплывчатый, нереальный. А внизу живот сочетался таинством с широким бедром, обернутым теплой упаковкой джинсов. Нога на ноге касалась ноги спутника… нет, соучастника – потому что в ответ его нога отступила, оставив мне больше волшебной территории, на которой я мог расположить уставшие после долгого марша войска. Это жгло не по-детски. От наслоения впечатлений перехватывало горло. В глазах упрямо высвечивалось заставкой перед невероятным кино: «А вдруг?!»

– Из кайдекса сначала делали только кобуры для пистолетов…

Я внимательно вслушивался. Света умирала от разности потенциалов воспринимаемого ухом и ощущаемого телом, но тоже слушала. Возможно, даже слышала, хотя не понимаю, зачем ей эта информация. Зажатая в тиски Света растекалась в истоме под навалившейся тяжестью. Две большие ноги покрывали ее бедра. Две нескромно расположенные (но предельно тактично ведущие себя) разные руки иногда сталкивались на ритуальной площади живота под башнями величественного собора. Из одурманивающей пелены действительности доносился голос – ровный, отстраненный, вещающий о чем-то ненужном и непонятном.

– Не так давно кайдекс появился в свободном доступе, я решил попробовать силы. Одного листа хватило с запасом.

Руслан тщательно и серьезно выговаривал далекие от насущных мыслей слова, а ладонь как бы невзначай пожимала концентраты выдающихся особенностей, обнимая их по окружности, словно лапа дракона подаренных девственниц. Или будто собираясь переставить на другое место в невиданной партии, совершить рокировку, приблизив не менее одеревеневшие коронованные фигурки к единой королеве обеих заигравшихся армий. Тьфу, о чем это я. Подлое подсознание, обожавшее каверзы, нафаршировало запретными образами крутившийся перед глазами фильм. Я постарался сосредоточиться.

– Взял лист, разметил под раскрой, разделил на половинки и разогрел в духовке до размягчения…

Я старался вслушиваться, но глаза видели, как шевелятся реснички на соседних веках от моего дыхания. Склоненный лоб почти смыкался со струящимся золотом ореола, который, сияя подобно нимбу, обрамлял лицо, застывшее во внимании – как к доносившемуся снаружи, так и к происходяившему внутри. Света не подгоняла обстоятельства и не сопротивлялась им. Все, что могло произойти, она уже беспрекословно приняла, доверив мужу далее самому выбирать, чему быть, когда быть и быть ли. Внезапно одно слово поразило ее до глубины души. Она непроизвольно дернулась:

– В духовке?!

Маленькое движение – и мое лицо утонуло в золотых джунглях. Щеки соприкоснулись, почувствовали друг друга и нерассуждающе притянулись, будто магнитом.

Хлобысь! – волна по нервам.

Щелк! – рубильник ума.

Вжик! – стальная клетка инстинктов нараспашку.

Сознание: «Стоп!!!»

– Да, в духовке, и там все в порядке, не беспокойся. Размягченные половинки я соединил на обернутом скотчем ноже, чтобы случайно не повредить…

Размягченные половинки? Брысь, глупые мысли. Человек дело говорит. Кажется.

– Потом – под пресс, до застывания. Готово. Осталась мелочь – сделать красиво.

– Вот об этой мелочи и речь, – пробормотал я.

– Это совсем просто. Сначала под заклепки надо просверлить и развальцевать отверстия, затем по контуру выпиливаются ножны – вот и вся недолга…

Руслан показал себя многосторонней личностью. Истинным самураем. И швец тебе, и жнец, и на дуде игрец, как говаривали в старинные времена. Он говорил, а живущая собственной жизнью ладонь машинально терзала роскошь, устремленную душой и плотью в бесконечное небо. Злая на него до чертиков, Света все равно была с ним душой и телом, каждой каплей тающего в прострации разума.

– Для крепления под ремни и шнуры я отфрезеровал продольные пазы и на всякий случай сделал отверстие для стока воды – мало ли в каких условиях и каком положении придется оказаться.

Рукотворные обстоятельства слепили нас в единую фигурку, будто вышедшую из рук ребенка с не по годам развитым воображением. Мы все делали вид, что происходящее – всего лишь пряный фон ведущегося разговора. Руслан приглушенно рассказывал:

– Ошкурил… придумал, как разместить… и вот – результат на лицо.

– Точнее – на спине, – поправил я.

Выталкиваемый нашими губами воздух волновал Свету больше, нежели периодически ускользающий смысл разносимого над тремя головами. Несмотря на пласты обернутой материи, на слои подобранной по вкусу, моде и не угаданной погоде одежды (которую Света надевала дома уже зная, куда едут, с кем и помня о недоговоренном зачем), она ощущала все, что открыто и скрыто. Скорее всего, даже больше – домысливая нюансы и вчувствываясь в сдерживаемые недодвижения. Полное ужаса и сладкой муки событие, которого она ждала как исполнения приговора, наступило. Пусть совсем не так, как рисовало воображение. Теперь Света наслаждалась ярким мигом предвкушения, он был водораздельной линией между несовместимыми стихиями – «до» и «о-о!», той быстро улетучивающейся минутой исчезновения реальности, когда знаешь, что сейчас мир обрушится, звезды упадут, магнитные полюса поменяются местами… верх окажется низом, черное – белым, мягкое – жестким, горькое – сладким, неправдоподобное – очевидным…

Разговор сам собой затих. Слова стали неважны, неуместны и неинтересны. Только далекий шепот леса, обсуждающий новых постояльцев, да жужжание редких неугомонных насекомых. И три безумных синхронных дыхания. Мы просто лежали. Грели друг друга. Переполнялись избыточным эмоциональным давлением, словно раскаленные котлы в пароходе, что заставляют вертеться огромные колеса, которые толкают его вперед.

Куда же еще.

На взгляд снаружи, думаю, зрелище тоже было из ряда вон. Когда вместе спят родители с ребенком, это более чем нормально, но здесь из-под одного одеяла торчали три совсем не детские головы, и трое некоторой частью совсем не родственников тешили себя россказнями на отвлеченные темы, хотя лица и позы кричали прямым текстом: «То, что здесь происходит – ненормально!» Что усмотрели бы мы в направленных на нас глазах, окажись здесь случайные прохожие, что бы услышали? О, я уверен, что услышали бы мы многое. Абсолютное равнодушие: «Ну и что? А при чем здесь я?» Восторженное «Ух, глянь, чего делают!» Брезгливое «М-да, глянь, чего делают…» Хвастливое «А вот у меня было…» Желание отойти в сторонку под сень спасительного «ничего не видел, ничего не знаю», чтобы не видеть всего этого безобразия. Едкую зависть: «Ну почему не я?..» Отчетливое презрение не знающего сомнений в своей правильности. Ханжеское «Упаси Боже! Ужас! Кошмар!» с пугливым убеганием в сторону, пока о чем-нибудь не спросили или, не дай Бог, не попросили. Отстраненное «Пусть себе балуются – лишь бы мне не мешали…» Умудренное «Перебесятся – успокоятся» Старушеское «Ну разве ж так можно?! Куды тока обчественность смотрит?» Заинтересованное «А как они там?..» Осмотрительное «А что я тут делаю?» Или – с дубиной в руке – «А ну, пошли отсюда, извращенцы поганые!» Или – «Ничего страшного, даже любопытно, но от детей, конечно, чтоб держались подальше». Или – у кого-то – наглую жажду присоединиться. Или Пиррову победу толерантности, которая разрешает каждому все, что захочется, и плавно превращается в безразличие ко всему, кроме себя любимого. Или…

Вариантов много. Потому что людей много. У кого-то в мозгах поныне продолжалось мрачное средневековье, где-то играло всеми красками радуги (прекрасное ли?) далеко. Кто-то по-прежнему обретался в далеком мезозое и дрался с драконами. Кто-то нигде не обретался, а просто плыл по течению. Идеал – золотая середина, но когда все собираются посередине, пол проваливается. Хорошо, что мы разные. Плохо, когда это доставляет боль близким. В том числе близким физически, как в моем случае.

Света вжалась в меня всеми доступными местами. А недоступными… явно соединилась мысленно. Теплая рука опустилась на еще влажные на поясе брюки. Кажется, еще миг – и пузырь восприятия лопнет, словно киндер-сюрприз под берцем срочника. Вселенная исчезнет. Законы природы вновь закроются, чтобы обрести новую жизнь лишь когда вновь взойдет солнце…

Я понимал, насколько сильно распалила меня нежданная соседка. И она понимала. Перебиравшие пальчики сообщали мне о бушевавшем в ней Тихом океане желаний, и безбрежные дали грозили штормами. Как и настоящий Тихий, Светин океан только назывался тихим.

«Ты же хочешь… ты же выиграл… тогда – почему не сейчас?» – спрашивали очумевшие глаза, полосуя щеку мягкой одурью ресниц.

И каждый имевшийся волосок вдруг встал дыбом.

«Да?» – приподнявшиеся над ухом радары глазниц вонзались в душу и одурманивали черным магнитом зрачков.

Почему Руслан не прекратит безобразия? Ждет, что нарушу слово, и у него появится шанс не выполнять свое, выбирает момент покульминатистей? Или хочет иметь моральное право совершить тот логичный мужской поступок, о котором говорили? Или просто не может остановиться, слетев с катушек?

Какая разница. И я тоже едва не забываю все. Все данные слова. Все договоренности. Все человеческие правила и законы. Как тогда, ночью, с сонно подставившейся Ниной…

Как в спальне с пригласившей наказать Сусанной…

Как с ней же, провокационно заставившей отомстить…

Какое же я все-таки животное…

«Не возжелай жены ближнего». Снова на те же грабли?! А ведь Руслан не зря затронул ту тему…

Я резко отстранился от Светы, и вышло это несколько грубо. «Не возжелай». «Не укради». «Не убий». Часто первое в этой цепочке через второе равно третьему, как в истории Владлена. Желание приводит к действиям, которые приводят к последствиям.

Света съежилась, будто водой из ведра окатили.

– Какие же вы, мужики, сволочи…– наконец с еще более сгустившей атмосферу мукой в голосе прошептала она и безвольно откинулась на спину.

Прошла минута. Наверное, нужно что-то сказать. По понятным причинам спать никто не сможет, даже если б собрался.

Руслан опять первым взломал ее, эту натужно-установившуюся тишину. Продекламировал:

– Живя согласно с строгою моралью

Я никому не сделал в жизни зла.

Жена моя, закрыв лицо вуалью,

Под вечерок к любовнику пошла:

Я в дом нему с полицией прокрался

И уличил… Он вызвал – я не дрался!

Она слегла в постель и умерла,

Истерзана позором и печалью.

Живя согласно с строгою моралью

Я никому не сделал в жизни зла…*

* (Н.А.Некрасов)

Никто ничего не сказал. Вновь повисла не задающая вопросов на полученные ответы текучая неопределенность.

И тут, как по закону жанра, в немую сцену вмешалась судьба со своими нежданчиками. Лязг и урчание движка резанули вернувшиеся в действительность уши. Полянку накрыло сиянием отнюдь не ангельского происхождения.

Мы страшно щурились от света фар, выражения лиц говорили незваным гостям все, что здесь о них думают, и мысль у каждого была единственная – чтоб дребезжавший старичок-УАЗик провалился в тартарары, то есть, увидев занятую ночлежку, просто развернулся и убрался восвояси.

А вот хрен нам вместо шоколадки. На давно освоенное место прибыли охотники. Излюбленную полянку, где расположились залетные туристы, на что-то менять они не собирались. Возможно, ждали еще кого-то. Машина с издыхающе-булькающим рыком заглохла. Вместе с фарами, как показалось, выключились и звезды. Проскрежетали дверцы, из них вывалились двое мужчин. Все в охотничье-рыбацком камуфляже. Чуточку навеселе. В нашу сторону полетели недобрые взгляды. Недовольно переговариваясь, новички стали обживать оставшееся незанятым пространство. С нами им приходилось мириться – мы прибыли первыми. Иначе, как негромко дали понять, нас бы весьма агрессивно попросили отсюда.

Новые соседи распаковали палатку и взялись за ее установку с привычной помощью такой-то матери и, иногда, молотка. Не слишком приглядываясь к окружающему, они до сих пор видели на переднем плане только машину, а сзади – костер и спящих. В какой-то момент один с удивленно-веселым возгласом пересчитал торчащие из-под одеяла головы…

Чего только не узнали мы о себе за время, что попутная компания располагалась на ночлег, бормоча в нашу сторону отдельные слова и чрезвычайно длинные предложения – почти весь перечень, что приходил мне в голову чуть раньше, но снабженный изысканными комментариями в жанре непереводимого (в том числе по цензурным соображениям) народного творчества.

Нодья, призванная жарко просуществовать до самого утра, горела и грела, незваные соседи успокаивались неподалеку, то и дело кидая в нашу сторону заинтересованно-осуждающие взгляды.

Мы их не звали. Лес большой. Если им приспичило остановиться именно здесь, пусть терпят наше общество до утра. Мы же их как-то терпим.

– Спокойной ночи? – тихо вымолвила Света, отвернувшись к мужу, и равнодушно-презрительно ткнув меня тугим задом.

– Спокойной, – объемным эхом отозвались мы с Русланом.