7. Харроу-он-Хилл

Тем вечером мы с женой пошли в театр: я достал билеты на «Франкенштейна» Дэнни Бойла. Правда, мне не удалось толком насладиться пьесой – мысли все время перескакивали на другое. Что сказал бы Готорн, увидев, как актер Джонни Ли Миллер двадцать минут скачет по сцене абсолютно голый?

Домой вернулись около половины двенадцатого. Жена сразу ушла спать, а я сидел допоздна, переживая за книгу. С ней я не стал ничего обсуждать – и так знал, что она скажет.

Если бы я засел писать детектив, то не выбрал бы Готорна главным героем. В мире и без него достаточно частных сыщиков мужского пола, средних лет, с плохим характером. Я бы придумал что-нибудь поинтереснее: слепой, пьющий, ясновидящий – уже было, а если все вместе? Вообще, я предпочел бы женщину типа Сары Лунд в «Убийстве»: молодая, энергичная, независимая, в толстом свитере (или без). Еще я наделил бы ее чувством юмора.

Несомненно, Готорн умен. Меня впечатлила его работа в доме жертвы на Британия-роуд: как быстро он догадался про деньги и уборщицу, да и про кота… Даже инспектор Мидоуз его уважает, хоть и недолюбливает, да и в верхах о нем явно высокого мнения. «И завел щенка!» Надо же, как точно подметил! Ума ему не занимать, что есть, то есть. Практически гений.

Проблема в том, что Готорн не нравился мне как человек, а это убивало весь творческий процесс. Вообще, отношения автора и героя довольно причудливы. Взять, к примеру, Алекса Райдера. Я писал о нем около десяти лет и, хотя порой завидовал (никогда не стареет, всеобщий любимец, много раз спасал мир), очень к нему привязался и с удовольствием сочинял его приключения. Разумеется, он – мое творение, я контролировал каждый шаг и нажимал нужные кнопки, чтобы воздействовать на молодую аудиторию. Алекс Райдер не курил, не сквернословил, не носил оружия. И, уж конечно, не был гомофобом.

Именно эту мысль я никак не мог выкинуть из головы: реакцию Готорна на Реймонда Клунса. Его слова меня действительно шокировали, без преувеличения. Я, кстати, не понял, зачем он со мной так откровенничал, хотя во всем остальном закрывался наглухо.

Говорят, люди стали излишне чувствительны. С другой стороны, мы так боимся кого-то обидеть, что больше не обсуждаем серьезные темы. Именно поэтому политические ток-шоу на ТВ стали скучными: есть некие рамки, в которые должны укладываться любые публичные разговоры, и одно-единственное неосторожное слово может повлечь за собой самые неприятные последствия.

Помню, как-то я выступал на радио, и мне задали щекотливый вопрос. Тогда в Корнуолле верующие владельцы отеля, муж с женой, отказались дать номер супружеской гей-паре. Отвечая на вопрос, я был предельно осторожен. Для начала заявил, что я целиком и полностью за гомосексуальные браки и совершенно не согласен с владельцами отеля. Однако при этом можно попытаться понять и их точку зрения, основанную на религиозных убеждениях (даже если я ее не разделяю); вряд ли они заслужили потоки ненависти и угрозы расправы, которые на них посыпались. Нужно терпимее относиться к нетерпимости – такова была моя основная мысль.

Можете себе представить бурю, которая поднялась в соцсетях… Парочка учителей заявила, что изымает мои книги из школьной библиотеки. Кто-то вообще призывал сжечь все написанное мной. В наше время мир видится черно-белым, и хотя в двадцать первом веке нет ничего страшного в том, чтобы создать персонажа-гомофоба, разумнее сделать его явным злодеем.

Глядя из окна кабинета на красные огоньки подъемных кранов, расползшихся по всему Фаррингдону во время строительства железной дороги, я спрашивал себя, стоит ли продолжать работать с Готорном. Что затянуло меня в эту историю и какую выгоду я извлеку в дальнейшем? Не лучше ли бросить его сейчас, пока я не увяз по уши, и заняться чем-нибудь другим? Время перевалило за полночь, я устал. «Суть измены» Ребекки Уэст лежала на столе обложкой вверх. Я подтянул ее к себе – вот чем я должен заниматься! В 1940-х было куда безопаснее.

И тут пиликнул телефон – эсэмэска от Готорна:

В Харроу жили Гудвины – значит, завтра он едет к ним.

Мне действительно хотелось выяснить, кто убил Дайану Каупер. Как ни крути, я уже замешан: я был в ее доме, я представлял себе ее жизнь, ее смерть, видел пятно на ковре… Опять же интересно, кто послал ей записку. Не он ли убил кота? По мнению Готорна, Дайана знала, что умрет. Как такое вообще возможно? Почему она не обратилась в полицию? Больше всего мне хотелось встретиться с семьей Гудвин, в частности – с Ларри, искалеченным мальчиком. Однажды я прочитаю решение загадки в газете… Готорн легко может уговорить кого-нибудь другого написать книгу.

Нет, я сам хотел присутствовать.

Собственно, я ведь тоже могу устанавливать правила! Кто сказал, что нужно записывать все как было? Нет никакой необходимости озвучивать реакцию Готорна – проще удалить любые упоминания о черно-белой фотографии и прочих предметах искусства. Да я вообще могу описать его каким угодно! Моложе, мягче, остроумнее… Моя книга – что хочу, то и делаю! Я все равно не собирался показывать ее Готорну до публикации, а там уже поздно будет. Тем более ему и так наплевать, лишь бы купили.

В то же время я понимал, что не смогу ничего изменить. Готорн такой, какой есть, и он обратился именно ко мне. Если я его изменю, то брошу камень, и пойдут круги по воде, образно выражаясь: я запущу процесс, в результате которого повествование сдвинется в сторону художественного вымысла. Я, конечно, могу заново переписать всех персонажей, даже интерьеры – чертов Роберт Мэпплторп уйдет первым, – но смысл? Проще вернуться к тому, чем я всю жизнь занимался – придумать сюжет с нуля.

Я все еще держал в руках телефон.

9:30, Харроу-он-Хилл.

Есть только один выход, хоть он и означает, что придется коренным образом изменить подход к книге и мою роль в ней. Нет необходимости «переписывать» Готорна, врать, защищать – он вполне способен сам о себе позаботиться, – но я могу поставить его мнение под вопрос… По сути, это мой долг, иначе я навлеку на себя именно ту критику, которой так опасаюсь.

Итак, я узнал, что он – гомофоб. Ок, я попытаюсь выяснить, откуда в нем это (отнюдь не оправдывая). И если в результате я смогу его лучше понять, кому будет хуже? Книга только выиграет.

Может, он сам – гей? В конце концов, некоторые политики или священники высокого ранга, публично выступающие против гомосексуальности, сами оказывались… Я не стану его обличать. У меня нет ни малейшего желания причинить ему вред, зато появилась реальная цель.

Я займусь расследованием следователя.

Я взял телефон и набрал три слова:

Затем лег спать.

Кафе «Унико» находится недалеко от станции метро, в конце неопрятной улицы, почти у вокзала. Готорн уже заказал завтрак: яичница с беконом, тост и чай. Я впервые застал его за едой. Он ел с осторожностью, словно подозревал яичницу в злом умысле; быстрым движением разрезал и закидывал куски в рот, стараясь поскорее от них избавиться. Похоже, еда не доставляла ему никакого удовольствия.

Я ждал, что Готорн извинится за прошлый раз, но он лишь улыбнулся. Похоже, он нисколько не удивился моему появлению – ему даже в голову не пришло, что я могу передумать.

Я присел за столик и заказал сэндвич с беконом.

– Как дела? – спросил Готорн.

– Нормально, – сдержанно ответил я.

– Я тут занялся семьей Гудвин на досуге… – Готорн одновременно ел и говорил, умудряясь не чавкать. На столе возле него лежал блокнот. – Отец – Алан Гудвин, свой бизнес, проведение разных мероприятий. Его жена – Джудит Гудвин, работает на полставки в детской благотворительной организации. У них только один сын, Ларри Гудвин, ему сейчас девятнадцать. Повреждение мозга. Доктора говорят, нужен полный уход, но это может означать все, что угодно.

– Неужели вам их нисколько не жаль? – спросил я.

Он поднял голову от тарелки, озадаченный.

– С чего ты взял?

– Ну вы так лихо оттарабанили сухие факты. «У них только один сын!» Разумеется, только один – второй-то погиб! А тот, что остался в живых, – вы хотите сказать, он притворяется?

– Я смотрю, ты сегодня встал не с той ноги. – Готорн отпил чай. – Я ничего не знаю о Ларри Гудвине кроме того, что уже сказал, однако если Дайана Каупер не ошиблась, он вполне мог выбраться из кровати или из инвалидного кресла и навестить ее на Британия-роуд. И вообще, ты сам только вчера сюда рвался! Ты сам их всех подозреваешь – мать, отца, брата, – если допустить, что он мог… Поправь меня, если ошибаюсь.

Принесли мой сэндвич с беконом, но есть расхотелось.

– Я имел в виду, что к людям надо относиться бережнее.

– И поэтому ты приехал? Хочешь обнять подозреваемых и похлопать по плечу?

– Нет…

– Ты здесь затем же, зачем и я, – узнать, кто убил Дайану Каупер. Если это один из них, его арестуют. Если нет, мы уйдем и больше никогда их не увидим. Что мы о них думаем и кого подозреваем, не имеет ни малейшего значения!

Готорн перевернул страницу. Записи были сделаны ровным, четким почерком, так мелко, что я не смог разглядеть без очков.

– Я собрал информацию об аварии. Если это тебя не слишком расстроит…

– Я слушаю.

– Все было примерно так, как рассказал Реймонд Клунс. Они остановились в отеле «Ройял»: два брата и няня, Мэри О’Брайан. Целый день провели на пляже. Возвращаясь, рванули через дорогу за мороженым. Няню за это, конечно, слегка прижали в суде, но та клялась, что дорога была пустая. Она ошибалась. Внезапно из-за поворота выскочила машина: просвистела в паре сантиметров от женщины, сбила насмерть одного мальчика, ранила другого и уехала. Там была толпа народу, куча свидетелей. Если бы Дайана Каупер не призналась через пару часов, получила бы по полной.

– Думаете, справедливо, что ее отпустили?

– Надо читать протокол заседания, – пожал плечами Готорн.

– Она знала судью.

– Она знала того, кто знал судью, – это не одно и то же. – Он словно забыл, что сам только вчера подозревал их в заговоре.

В угрюмом молчании мы доели свой завтрак. Официантка принесла счет. Готорн даже не взглянул в ее сторону.

– И еще один момент, – решительно произнес я. – Я заметил, что каждый раз плачу за кофе и за такси. Если мы договорились напополам, то и расходы нужно нести поровну.

Готорн явно удивился.

– Ну ладно…

Я уже пожалел о своих словах: это была скорее реакция на вчерашний день, чем искреннее желание разделить расходы. Он достал кошелек, вытащил оттуда банкноту в десять фунтов, до того истрепанную и смятую, что различить номинал можно было лишь по цвету, и положил на стол брезгливо, как осенний лист, выловленный из канавы. Других денег в кошельке не оказалось, и хотя по сути я был прав, на душе стало мерзко. Стоило ли так мелочиться? Больше я эту тему не поднимал.

Мы вместе вышли из кафе. Вообще-то я неплохо знаю Харроу-он-Хилл: мы снимали здесь некоторые сцены «Войны Фойла», где старомодная Хай-стрит играла роль Гастингса. Удивительно, какого эффекта можно достичь, добавив к саундтреку крики чаек на фоне. Неподалеку располагалась моя первая школа, и я поразился, как мало изменений произошло здесь за последние пятьдесят лет: все такой же замкнутый анклав, очень зеленый и оторванный от цивилизации, возвышающиеся над остальными районами северного Лондона.

– Чем вы занимались вчера вечером? – спросил я Готорна по дороге.

– Чего?

– Ужинали дома? Работали над делом?

Он не отвечал, и я добавил:

– Это для книги.

– Поужинал. Сделал кое-какие заметки. Лег спать.

Что было на ужин? С кем лег спать? Смотрел ли телевизор? Есть ли у тебя вообще телевизор?

Ничего этого он мне не расскажет, да и спрашивать времени нет.

Мы подошли к викторианскому зданию из красного кирпича, отстоящему от улицы; к дому вела гравиевая дорожка. Три этажа, примерно четыре-пять спален, двойной гараж… и с первого взгляда меня поразило ощущение глубокого несчастья, исходящее буквально от всего, начиная с заросшего, полудикого сада, облупившейся краски, мертвых цветов на подоконниках…

Это был дом Гудвинов – точнее, трех оставшихся членов семьи.