Важнейшим направлением работы благотворительных ведомств под покровительством дома Романовых было призрение детей и юношества. Для учреждений императрицы Марии это направление деятельности во второй половине XIX в. стало приоритетным. Заметную роль в призрении детей играло Человеколюбивое общество, а также созданное в конце XIX в. Попечительство о домах трудолюбия и работных домах, хотя это и не являлось его главной задачей.

Детский приют М. Н. Галкина-Враского Ведомства учреждений императрицы Марии. Саратов. 1890-е гг.

Социальная помощь детям и юношеству осуществлялась в различных формах, обусловленных продолжительностью призрения и возрастом питомцев, их семейным и сословным положением, что определяло особенности воспитания и образования. По семейному положению призревавшиеся делились на подкидышей, сирот, полусирот и детей, имевших родителей, либо близких родственников. К «несчастнорожденным» подкидышам относились младенцы, от которых отказывались матери, принося их в учреждения призрения или попросту бросая. К сиротам – потерявшие мать и отца и не имевшие близких родственников, способных о них позаботиться. Полусиротами назывались дети, имевшие только отца (имевшие только мать, к ним не относились). На призрение могли рассчитывать и дети бедных родителей, но точные критерии бедности не были установлены.

Ведомство императрицы Марии и Человеколюбивое общество осуществляли, главным образом, «закрытое» призрение в учебно-воспитательных учреждениях. До середины XIX столетия это делалось, исходя из сословных принципов. Со второй половины века постановка этой работы стала постепенно приобретать всесословный характер. (исключение составляли женские институты Ведомства императрицы Марии, доступ в которые представительницам низших сословий был закрыт). Во всех учебно-воспитательных заведениях питомцы содержались на штатных вакансиях. Сверхштатные вакансии содержались благотворителями «со стороны», в качестве которых могли выступать частные лица, включая членов императорской фамилии, различные общественные организации, в том числе благотворительные, которые располагали средствами, но не имели своих учреждений призрения. На сверхштатных вакансиях содержались и «своекоштные» воспитанники, то есть те, за которых платили родители или родственники. Находясь в закрытых учреждениях, эти воспитанники также являлись объектом призрения.

Школа кулинарного искусства при Одесском детском приюте Ведомства учреждений императрицы Марии. 1890-е гг.

Ведомство императрицы Марии и Человеколюбивое общество располагали разнообразными учебно-воспитательными заведениями, призревавшими все перечисленные категории детей и юношества. Санкт-Петербургский и Московский воспитательные дома (ведомство императрицы Марии) призревали, главным образом, подкидышей, а также сирот с младенческого возраста и до совершеннолетия. Эти заведения с подведомственными им структурами на протяжении всей своей истории оставались единственными, уникальными в своем роде учебно-воспитательными комплексами, призревавшими питомцев с грудного возраста до вступления в самостоятельную жизнь. Прочие заведения Ведомства императрицы Марии и Человеколюбивого общества оказывали помощь юным нуждающимся подданным в возрасте от 5–8 до 14–16 лет. Наиболее распространенным типом таких заведений в ведомстве императрицы Марии были детские приюты, располагавшиеся в столицах и губерниях. Они составляли единую управленческую структуру, порой менявшую организационную форму и название.

Чаще всего она именовалась как «ведомство детских приютов». Такие заведения, в основном, были рассчитаны на дневное призрение детей, имевших бедных родителей. В некоторых существовали отделения, в которых сироты призревались на постоянной основе.

Во второй половине XIX столетия число сиротских отделений и, соответственно, их питомцев постепенно возрастало. На постоянной основе могли призреваться и дети, имевшие родителей, либо благотворителей, которые за это платили. В конце века ведомство императрицы начало создавать при детских приютах, а так же на состоятельной основе, ясли. Приюты могли быть отдельными для мальчиков и девочек и смешанными. В смешанных приютах разнополые подопечные содержались изолированно. Ведомство располагало также несколькими отдельными самостоятельными заведениями приютского типа.

В состав учреждений императрицы Марии входили многочисленные заведения, призревавшие исключительно питомцев женского пола – школы, училища и институты. Женские школы и училища, по существу, являлись приютами, в которых воспитанницы получали самое элементарное образование. Такими заведениями располагали и благотворительные общества, подчинявшиеся центральному управлению Ведомства императрицы Марии: Патриотическое общество, дамское попечительство о бедных, московское благотворительное общество 1837 г.

Следует особо отметить существовавшие в составе ведомства императрицы и не имевшие аналогов женские институты, которые в наше время часто называют «институтами благородных девиц». В них призревались воспитанницы в возрасте от 8–9 до 16–17 лет. Такие институты предназначались для воспитания и обучения представительниц дворянского сословия. Только во второй половине XIX столетия в некоторые институты начали ограниченно допускаться девицы из купеческого сословия, а так же из семей почетных граждан и духовенства.

В ведомство императрицы Марии входил и ряд мужских учебно-воспитательных заведений. В частности – Санкт-Петербургское и московское коммерческие училища и гатчинский сиротский институт. В 1843 г. в ведомство передали Царскосельский лицей (с 1844 г. – Александровский). Он не относился к учреждениям призрения, поэтому в предлагаемой монографии его деятельность не рассматривается.

В число учреждений императрицы Марии входили не имевшие прямого отношения к благотворительности и призрению женские гимназии. Это было обусловлено давней исторической традицией, согласно которой женское образование в России до начала реформ Александра II развивалось в рамках учреждений призрения, на благотворительной основе. Во второй половине XIX столетия женские гимназии начали создаваться ведомством практически одновременно с Министерством народного просвещения. «Мариинские» гимназии – так же предмет нашего внимания.

Дети на площадке Сысертского детского приюта. Екатеринбургский уезд. Пермской губ. 1905 г.

В большинстве детско-юношеских учреждений Императорского Человеколюбивого общества призревались дети неимущих родителей в возрасте от 5–8 до 14–16 лет. Они назывались приютами либо домами призрения и подразделялись – на мужские, женские и смешанные. Некоторые из них подчинялись непосредственно центральному управлению. Другие входили в состав различных благотворительных обществ либо Попечительных о бедных комитетов.

В обществе были и учреждения, призревавшие детей в возрасте от 8–9 до 16–17 лет. Во второй половине XIX в. к их числу относились гимназия Императорского Человеколюбивого общества, ивановское девичье и Усачевско-Чернявское женское училища, и, кроме того, женская профессиональная школа, призревавшая девочек в возрасте от 4–9 до 18 лет. В эти заведения принимались как сироты, так и дети бедных родителей без сословных ограничений.

Детские учреждения Ведомства императрицы Марии и Человеколюбивого общества, как уже отмечалось, занимались и образованием, и воспитанием подопечных. Но главное внимание, все же уделялось воспитанию. Постановка этого процесса зависела от возраста питомцев, сроков призрения, сословного происхождения воспитанников и статуса учреждений. В них, за исключением женских институтов, не было сословных ограничений для приема. Контингент призреваемых составляли, в основном, дети мещан, ремесленников, нижних воинских чинов, мелких торговцев, низшего духовенства. Несмотря на присутствие среди призреваемых детей чиновников и даже дворян, система воспитания и обучения строилась так, чтобы подготовить питомцев к трудовой жизни людей «простого звания». Этого принципа придерживались неукоснительно, изгоняя из повседневной деятельности все, что могло быть связано с достатком и роскошью. Большинство приютов, школ, училищ и домов призрения Ведомства императрицы Марии и Человеколюбивого общества во второй половине XIX столетия давали питомцам лишь начальное образование. До начала XX столетия соблюдался завет Николая I, полагавшего, что образование «свыше состояния учащихся не всегда для них полезно, а иногда обращается им во вред».

Среднее образование в ведомстве императрицы Марии давали во второй половине XIX в. женские институты, коммерческие училища и гатчинский сиротский институт, а в Человеколюбивом обществе – гимназия, ивановское девичье и Усачевско-Чернявское женское училища. Профессиональная направленность образования была четко выражена в коммерческих училищах, готовивших кадры для работы в области торговли и промышленности. Гатчинский сиротский институт выпускал педагогов. Прочие средние учебные заведения давали общее образование. Выходцы из гимназии Императорского Человеколюбивого общества могли поступать в высшие учебные заведения. Выпускницам женских институтов была уготована роль примерных жен, матерей и хозяек. Правда, они могли работать в своих «альма-матер» классными дамами и наставницами, либо трудиться в качестве домашних учительниц. Во второй половине XIX в. при некоторых институтах были созданы педагогические курсы или классы, но большого развития такое специальное образование в тот период не получило.

До создания Екатериной II воспитательных домов к проблемам социальной помощи подрастающему поколению из малоимущих сословий государство и общество обращались лишь эпизодически. Попытка организации учреждений по призрению детей была предпринята при Петре I. В исторической литературе в качестве первого шага в этом направлении рассматривается открытие в 1707 г. митрополитом Иовом в Новгороде, в Холмской Успенской обители, богоугодного заведения для сирот и подкидышей. Приблизительно в то же время в Новгороде были открыты еще десять подобных заведений, в которых призревались около трех тысяч младенцев. Конкретных сведений о деятельности этих учреждениях не имеется, поэтому следует с осторожностью относиться к утверждениям, что «дело там было поставлено для того времени образцово». В 1714 и 1715 гг. Петр I издал указы о призрении подкидышей госпиталями при церквах, которые следовало создавать по примеру новгородских учреждений. Приносить в госпитали младенцев разрешалось тайно и беспрепятственно. Для того чтобы заботиться о них, требовалось «избрать искусных жен и давать им из неокладных прибыльных доходов на год по 3 руб., хлеба по осьмине в месяц, а младенцам по 3 деньги на день». Подросших питомцев предполагалось отдавать ремесленникам в обучение или в услужение. Таким образом, Петр сделал попытку организовать государственное призрение детей, наиболее нуждавшихся в помощи. На это указывает организация детских учреждений при церквах, которые при Петре вошли в структуру госучреждений. Был определен и принцип приема младенцев – тайный принос. Последующего развития эта инициатива, однако, не получила. Смертность детей в названных учреждениях была почти стопроцентной, средств на содержание хронически не хватало, и «сиропитательницы» прекратили свое существование. Ко времени создания воспитательного дома о них уже не упоминалось.

План учреждения Воспитательного дома для призрения подкидышей был разработан Иваном Ивановичем Бецким. Он был внебрачным сыном русского военачальника фельдмаршала Н. Ю. Трубецкого, окончил кадетский корпус в Копенгагене, состоял на дипломатической, военной и придворной службе. В 1747 г. вышел в отставку и до 1762 г. жил и путешествовал за границей. Вернувшись в Россию, Бецкой предложил вступившей на престол Екатерине II проект системы воспитания и обучения юношества – «генеральное учреждение о воспитании обоего пола юношества». Мысль Бецкого о формировании посредством изолированного воспитания и обучения «новой породы людей», избавленных от пороков современного им общества и способных его усовершенствовать, встретила понимание и поддержку императрицы. В 1762 г. Бецкой стал ее личным секретарем. В 1760–1780-е гг. он фактически являлся главным советником Екатерины по вопросам воспитания и обучения детей и юношества. Бецкой занимал ряд руководящих должностей в этой области – был главным попечителем московского воспитательного дома (1763–1792 гг.), попечителем воспитательного общества благородных девиц (1764–1789 гг.), фактически руководил сухопутным шляхетским кадетским корпусом (1765–1782 гг.), являлся президентом академии художеств (1763–1795 гг.). Кроме того, в 1762–1793 гг. возглавлял канцелярию от строений.

И. И. Бецкой. Гравюра А. Радига по ориг. А. Рослена (А. Рослиана). 1794 г.

Проект создания воспитательного дома в Москве Екатерина окончательно утвердила 1 сентября 1763 г. Учреждение это предназначалось для призрения «…тех невинных детей, которых злощасныя, а иногда и безчеловечныя матери покидают, оставляют (или что злее) и умерщвляют; которые хотя от законного супружества, но, в крайней скудости родясь, от родителей оставлены и слепому щастию преданы бывают для того, чтобы от тягости воспитания их освободиться и самим удобнее пропитаться можно было».

После утверждения императрицей 10 июня 1763 г. план принял силу закона. Воспитательный дом объявлялся государственным учреждением и принимался под особое личное покровительство государыни. Это должно было подчеркнуть заботу самодержавной власти о подданных. Несмотря на то, что дом считался государственным учреждением, источником его финансирования были, говоря современным языком, внебюджетные средства. Предполагалось, что он будет существовать за счет благотворительных пожертвований и прибыли от финансовых операций ссудной и сохранной казен при нем.

Дети обоего пола принимались в воспитательный дом, располагавшийся в Москве, тайно и бесплатно. В генеральном плане говорится: «…как родильницы сами, или их поверенные в том, так и посторонние лица мужеска и женска пола, поднимая младенцев, могут их приносить в воспитательный дом, где оных принимать немедленно должно, не спрашивая при том, кто он таков и чьего младенца принес, но только спросить, не знает-ли он, крещен-ли тот младенец и как ему имя; разве приносящие сами похотят объявить что-нибудь обстоятельнее и оное должно, у них выслушав, в записку внесть». Детей разрешалось приносить не только непосредственно в дом, но также передавать через приходских священников церквей и монастырей. За это приносившие получали вознаграждение в сумме двух рублей.

Целью воспитательного дома было не только дать призрение «несчастнорожденным», но и подготовить к жизни полезных обществу и государству граждан. Оградить подопечных от пороков современного общества, воспитать их добропорядочными людьми должно было закрытое заведение. Предполагалось, что они составят своего рода «третье сословие». Выходя из дома, питомцы получали личную свободу. Более того, крепостные, вступая в брак с воспитанником или воспитанницей дома, также получали свободу. Так Екатерина стремилась умножить число образованных, подготовленных к самостоятельной жизни свободных людей.

Принимавшиеся в воспитательный дом записывались под соответствующим номером в особую книгу и, если были не крещены, то крестились. Поскольку генеральным планом не устанавливался точный возраст приемышей, в воспитательный дом брали не только младенцев, но и детей в возрасте пяти и даже семи лет. До двух лет они содержались под надзором кормилиц. С семи лет мальчики и девочки воспитывались отдельно. В этом возрасте они начинали посещать ежедневно, по одному часу, школу, где обучались молитвам, чтению, письму и основам арифметики. С одиннадцати лет преподавались основы бухгалтерии и география. Помимо этого, дети приобретали практические трудовые навыки. Мальчики работали в саду, девочки занимались рукоделием. Школьные занятия продолжались до четырнадцати лет. После дети обучались ремеслам в мастерских при доме. Некоторые питомцы могли оставаться в них на правах мастеров.

Воспитательный дом подчинялся непосредственно императрице. Исполнительной властью в нем обладал главный попечитель. Первым занимал эту должность сам Бецкой. Для рассмотрения вопросов, связанных с деятельностью дома, был создан опекунский совет, состоявший первоначально из шести почетных опекунов, назначавшихся государыней. Почетными опекунами становились представители аристократии, занимавшие важные государственные должности и пользовавшиеся доверием Екатерины. Опекунский совет должен был рассматривать на своих заседаниях годовые отчеты главного попечителя дома, утверждать смету доходов и расходов заведения. На квартиры почетных опекунов разрешалось приносить подкидышей для последующего помещения их в воспитательный дом. Это, пожалуй, было единственным, что доставляло им некоторые хлопоты. Вскоре этот порядок был отменен.

Первоначально, по генеральному плану, должности почетных опекунов могли занимать лица, имевшие чины не ниже коллежского советника, т. е. VI класса, а также дворяне, жертвовавшие дому 600 или более рублей в год. Позже было установлено правило, по которому состоять в почетных опекунах могли только лица, имевшие чины первых трех классов. Пребывание в почетных опекунах не было особенно обременительным, поскольку они не занимались непосредственно уходом за детьми, их воспитанием и обучением, текущими административно-хозяйственными вопросами. По-другому и быть не могло. Опекуны, как правило, занимали важные административные, военные и гражданские должности, являвшиеся их основным занятием. Екатерина рассматривала воспитательный дом не как городское, а как общегосударственное учреждение. По всем губерниям было объявлено, чтобы «несчастнорожденные» дети отправлялись в Москву в воспитательный дом. В 1770 г., по образцу московского, воспитательный дом открыли в Петербурге. Сначала он считался отделением московского, но в 1780 г. стал самостоятельным.

Московский и Санкт-Петербургский воспитательные дома были первыми в России заведениями, осуществлявшими комплексное призрение детей и юношества. Они давали не только призрение в узком смысле, то есть питание, одежду, крышу над головой, но также образование и основы профессиональных знаний в области ремесел и земледелия. Такой подход к призрению являлся примером, которому власть и общество следовали с большим или меньшим успехом, создавая детско-юношеские учреждения призрения.

При учреждении воспитательных домов без внимания был оставлен вопрос о соответствии их возможностей потребностям в призрении «несчастнорожденных». Это объяснимо. Незаконнорожденных детей скрывали. Кроме того, никаких мероприятий по учету нуждавшихся в призрении детей ни в то время, ни позже не проводилось. Поэтому количество приносимых в воспитательные дома детей генеральным планом не оговаривалось. Отсутствие возможностей быстро доставить младенцев хотя бы из ближайших губерний, антисанитария и болезни в собственно воспитательных домах сами по себе ограничивали количество призревавшихся детей. Тем не менее, их количество постоянно возрастало. Уже в первый день существования московского воспитательного дома туда принесли 37 младенцев, а всего за первый год работы этого учреждения – 523 ребенка. В Петербургский воспитательный дом в год открытия приняли 181 ребенка, а в 1795 г. поступило 1558 детей.

Рост числа призревавшихся в домах сдерживался очень высокой смертностью детей. В Петербургском воспитательном доме смертность в конце XVIII столетия доходила до 78–94 %. Это заставило Екатерину отказаться от закрытого воспитания, начиная с младенчества. Детей начали раздавать в крестьянские семьи по деревням вблизи столиц. Из-за роста притока детей в дома срок пребывания их в деревнях был увеличен до 5–7-летнего возраста. Крестьянским семьям, в которых воспитывались питомцы домов, выплачивалось по 2 руб. в месяц – по тем временам немало. Для контроля над воспитанием в деревнях назначались специальные надзиратели. Чтобы разгрузить воспитательные дома, в 1796 г. Екатерина утвердила правила, согласно которым детей, отданных на воспитание в деревни, следовало оставлять в крестьянском сословии, «умножение которого государству только полезно». Их предполагалось расселять на казенных землях.

Следующий этап в развитии воспитательных домов связан с деятельностью супруги Павла I Марии Федоровны, в 1797 г. объединившей под своим управлением благотворительные учреждения призрения, созданные Екатериной. Указом императора от 12 мая 1797 г. его супругу объявили главной начальницей над Московским и Санкт-Петербургским воспитательными домами. К тому времени дома, как и многие другие екатерининские учреждения, пришли в упадок. Постоянное увеличение числа принимаемых детей, высокая смертность питомцев, беспорядок в административно-хозяйственной части – все это требовало серьезной реорганизации работы воспитательных домов.

Мария Федоровна 12 декабря 1797 г. а представила Павлу I доклад, в котором изложила проблемы воспитательных домов и наметила пути их преобразования. В дома решено было принимать только младенцев. Важнейшей проблемой оставалась высокая смертность детей. Императрица решила ограничить число питомцев непосредственно в столичных домах. Остальные дети должны были отправляться в деревни и оставляться там на воспитании до 3-летнего возраста. По его достижения и после прививки оспы они поселялись в казенных имениях и находились на содержании воспитательных домов – юноши до 17 лет, девушки до 15 лет. Выпускники селились на казенные земли в качестве государственных крестьян, получая единовременное денежное пособие в размере годового содержания на обзаведение сельхозинвентарем. Девушки получали эти деньги как приданое для замужества. Практичная Мария Федоровна предложила отменить установленное Екатериной правило, согласно которому крепостной человек, вступая в брак с лицом, вышедшим из воспитательного дома, получал свободу. Однако право на личную свободу для выпускников она сохранила.

Произошли перемены в учебно-воспитательной работе домов. Не подвергая сомнению мысль Екатерины воспитывать «полезных обществу граждан», Мария Федоровна откорректировала ее. Она полагала, что из питомцев воспитательных домов следует готовить не «новую породу людей», а воспитывать «единственно с целью образовать из них ремесленников, полезных государству». Основы воспитания и обучения она сформулировала так: «я откинула от этого воспитания все, что клонится лишь к блеску. Я направила его единственно к основательности, к совершенному знанию нашей религии, к нравственности и к наукам, необходимым для ремесленника». Хозяйственная императрица не забывала и о компенсации расходов на содержание питомцев, и о выгоде государства от их воспитания. Говоря о пользе помещения сверхкомплектных питомцев в деревни, Мария Федоровна отмечала, что они, «сделавшись хорошими земледельцами (людьми, в которых империя крайне нуждается) обработают земли, остающиеся пустыми, усилят доходность этих земель, станут чрез то истинно полезными отечеству и вознаградят своими трудами за все, чем они обязаны государству».

Мария Федоровна изменила порядок управления воспитательными домами. Должность главного попечителя – упразднили. Предполагалось, что домами будет управлять непосредственно опекунский совет. Однако с конца XVIII столетия его функции все более расширялись. Количество благотворительных учреждений призрения, поступавших в личное заведывание императрицы, увеличивалось. Опекунский совет стал органом, посредством которого Мария Федоровна управляла не только воспитательными домами, а всеми благотворительными учреждениями, находившимися в ее подчинении. Для руководства воспитательными домами почетные опекуны стали назначаться персонально.

В николаевское царствование, после кончины Марии Федоровны в 1828 г., воспитательные дома не претерпели существенных изменений. В это время главное внимание уделялось регламентации деятельности учреждений, вошедших в состав IV отделения собственной его императорского величества канцелярии, разработке уставов, положений, корректировке учебно-воспитательных программ. Последнее в отношении воспитательных домов выразилось в том, что в 1837 г. закрыли созданные при них в 1807 г. классы и курсы, по окончании которых питомцы могли продолжить образование. Вместо них создали отдельные учреждения для призрения детей-сирот обер-офицеров, получившие название сиротских институтов.

Серьезной проблемой продолжала оставаться высокая смертность. Так, из поступивших в Петербургский воспитательный дом за 1820–1829 гг. 38 029 детей умерло 7625; из поступивших в 1830–1839 гг. 49 000 детей умерло 10 114; из поступивших в 1840–1849 гг. 54 207 детей умерло 13 553 ребенка, и из поступивших в 1850–1859 годах 64 961 ребенка умерли 16 221. Высокая смертность была и в московском воспитательном доме. Все попытки снизить ее не имели успеха.

Другой проблемой было то, что получившие ремесленную специальность выпускники во многих случаях оказывались невостребованными. Александровская мануфактура под Петербургом, предназначенная для обучения и трудоустройства питомцев, не могла обеспечить их всех работой. Не зная, куда идти, они нередко оставались при мануфактуре, принося ей убытки. Таким образом, призрение детей в воспитательных домах ко второй половине XIX в. оставляло желать лучшего.

Реформы Александра II принципиально не изменили положения благотворительных ведомств под покровительством дома Романовых в системе государственных и общественных институтов империи. Однако необходимость поддержания их авторитета в условиях бурного развития общественной и частной благотворительности заставляла власть проводить преобразования, направленные на повышение эффективности работы IV отделения собственной канцелярии и Человеколюбивого общества. В отношении воспитательных домов эти преобразования были направлены не на расширение их деятельности, а, наоборот, на ограничение приема детей и улучшение условий содержания.

В 1862 г. по указанию Александра II учреждена комиссия для изучения положения дел в воспитательных домах. Возглавил ее принц П. Г. Ольденбургский, к тому времени получивший авторитет, как специалист в области призрения. Комиссия разработала новые правила приема детей, вступившие в силу в 1869 г. По ним младенцев в возрасте до одного года, у которых уже отпала пуповина, можно было приносить в дома с метрической выпиской о рождении и крещении. Документы принимались запечатанными в конверт. Такие дети могли возвращаться матерям или родственникам в любое время, но с возвратом платы за содержание в доме. Некрещеные дети возвращались только в течение первых шести недель со дня приема. Запрещалось разглашать сведения о том, где они воспитываются в деревнях. Родители или родственники могли только получить сведения о том, жив ребенок или нет.

Эти правила были призваны усложнить прием младенцев в воспитательные дома, так как выправление метрики требовало определенных хлопот. Во многих случаях матери и родственники стремились избежать огласки факта рождения ребенка. Результат введения этих правил оказался противоположным ожидавшегося. В воспитательные дома массово стали поступать младенцы в возрасте нескольких дней, от которых стремились избавиться до отпадения пуповины, без документов. Такие дети «не в силах были вынести условия их скармливания сменными кормилицами с прикормом за недостатком последних и давали значительную смертность, увеличивающуюся еще от скученности, вызванной необходимостью пребывания их в доме до отправления в деревню в течение 3–6 недель, а в случае заболевания и более». В семидесятые годы XIX в. прием детей по сравнению с предшествовавшим десятилетием увеличился. В период с 1860 по 1869 г. в Петербургский воспитательный дом поступило 64 116 детей, а с 1870 по 1879 г. – 76 258 детей. Возросло поступление детей и в Московский воспитательный дом.

Оставалась высокой детская смертность. Например, в Петербургском воспитательном доме в 1877 г. она составила 62,34 % от общего числа призревавшихся. Было очевидно, что и после введения новых правил, воспитательные дома не могут удовлетворить потребность в призрении «несчастно-рожденных» и обеспечить его должный уровень. Ситуация, при которой немалая часть питомцев воспитательных домов отправлялась на кладбище, требовала исправления.

Исходя из этого, правила 1869 г. отменили и разработали новые, которые вступили в силу в 1882 г. На этот раз для улучшения содержания детей решено было шире привлекать самих матерей к грудному кормлению непосредственно в воспитательных домах. Кормить младенцев разрешалось до шестинедельного возраста. Плата за содержание детей, забиравшихся матерями обратно, была отменена. В исключительных случаях матери могли кормить детей не в домах, а у себя, получая плату от воспитательных домов, составлявшую 35 коп. в сутки летом и 30 коп. зимой. По истечении этого времени ребенок возвращался в воспитательный дом для последующей отправки в деревню. По желанию матери могли воспитывать у себя детей до трехлетнего возраста, также с оплатой от воспитательных домов – за первый год по 30 коп. в сутки, за второй по 20 коп. и за третий год по 10 коп. По новым правилам матери и родственники, могли получать информацию о том, в какой деревне и у кого воспитывается ребенок. Расширялось призрение в деревнях, и увеличивались сельские округа воспитательных домов. Для улучшения медицинского контроля над питомцами в деревнях должности окружных надзирателей стали замещаться преимущественно врачами. Новые правила не привели к сокращению приема детей, но благодаря им, детская смертность постепенно сократилась. В Петербургском воспитательном доме до 1882 г. смертность детей в возрасте до одного года составляла 20–22 %, но затем наметилась тенденция к сокращению. В 1890 г. здесь умерло 10,6 % детей в возрасте до 1 года.

Число детей, сдававшихся в воспитательные дома в 80-е годы XIX столетия, увеличивалось, как и раньше. Прежними оставались причины, по которым матери приносили детей – боязнь общественного осуждения за рождение ребенка вне брака, бедность, отсутствие средств на содержание ребенка. Увеличению количества поступавших в воспитательные дома, косвенно способствовал и технический прогресс в России. Бурное железнодорожное строительство во второй половине XIX в. связало Петербург и Москву с губерниями, поездки из которых в столицы до этого времени были очень длительными. Если раньше воспитательные дома были ограждены от наплыва детей из губерний расстояниями, то с появлением нового вида транспорта появилась возможность быстро привозить детей из отдаленных мест. Это вызвало развитие существовавшего и раньше «питомнического промысла». «во многих губернских городах для сбора и отправления в столичные воспитательные дома младенцев, – говорится в записке «о мерах к улучшению системы призрения подкидаемых незаконнорожденных детей», разосланной в 1888 г. Ведомством императрицы Марии губернаторам, – существует особый род женщин – комиссионерок, которые услуги свои в этом деле выработали в весьма выгодный промысел: они собирают на месте детей, временно призревают их у себя при самых ужасных условиях, а затем, набрав такое их количество, которое обеспечивает выгодность сбыта (за каждого отправляемого мать уплачивает условленную комиссионную плату) везут их в столицы…». В записке отмечается, что «по личным заявлениям некоторых губернаторов все меры, принимаемые против подобных злоупотреблений, не достигают желаемых результатов». Это объяснялось тем, что питомнический промысел был довольно выгодным делом. В ответе на записку, направленном в канцелярию по учреждениям императрицы Марии от имени Псковского губернатора, говорится, что в губернии была пресечена деятельность группы таких комиссионерок, которые «за каждого младенца, отвозимого ими в Петербург в течение последних десяти лет, они брали от 15 до 25 руб.». Наконец, воспитательных домов было два на всю империю. «недостаточность двух столичных воспитательных домов в империи, – говорится в упомянутой записке, – для возможно полного удовлетворения потребностей призрения незаконнорожденных и оставленных матерями детей составляет факт давно всеми признанный и не требующий нового обследования, ни подтверждения новыми статистическими данными». Однако ведомство императрицы Марии признавало этот факт, «не касаясь принципиального вопроса о том, представляют ли вообще воспитательные дома в том виде, как они существуют, единственную и необходимую форму, в которой должно выражаться попечение о подкидаемых младенцах…».

Осторожность, с которой затрагивается этот вопрос, объяснима. Воспитательные дома хранили вековые традиции благотворительности и призрения под покровительством императорской фамилии. С высоты престола не поступало никаких сигналов, свидетельствовавших о том, что власть хочет расширить функции воспитательных домов или изменить их статус. Поэтому, рассуждая о системе общегосударственного призрения «подкидаемых» детей, автор записки не рассматривает воспитательные дома в качестве основы для ее создания. Следовало «принять два руководящих начала: 1. Децентрализация учреждений призрения путем постепенного открытия приемных заведений в наиболее населенных местах империи, по мере возможности и указаниям опыта и 2. Привлечение к делу общественной и частной благотворительности».

Последнее предложение весьма показательно. Сознавая, что призрение детей с младенческого возраста является общегосударственной задачей, с которой не справлялись воспитательные дома, ведомство учреждений императрицы Марии даже в принципе не рассматривало возможность постановки этой работы за счет казны. Предлагавшийся в записке путь организации призрения детей младенческого возраста и был выбран ведомством императрицы Марии. Но базой для создания такой системы стали не воспитательные дома, а детские приюты. Воспитательные дома оставались единственными в своем роде учреждениями по призрению детей и юношества.

В 80-е гг. XIX столетия подверглась преобразованиям система подготовки педагогических кадров для сельских школ воспитательных домов. Эти педагоги готовились в учительской семинарии в Павловске. В 1883 г. было введено новое положение о семинарии, получившей название «Мариинская учительская семинария принца Петра Георгиевича Ольденбургского». В семинарии обучались примерно сорок человек. Поступить в нее, как и раньше, могли только лучшие выпускники сельских школ. Из наиболее способных ежегодно отбирались двенадцать питомцев в возрасте от 15 до 18 лет. С мая по сентябрь они готовились к экзаменам и в случае их успешной сдачи зачислялись в семинарию 1 сентября. Согласно новому положению, учеба в семинарии продолжалась в течение трех последовательных годичных курсов, начинавшихся в сентябре и заканчивавшихся в июне. В каникулярное время ученики возвращались в деревни для участия в полевых работах.

Семинарская программа предусматривала изучение закона божьего, русского и церковнославянского языков с чтением, арифметики с основами геометрии, отечественной и всеобщей географии и истории России, чистописания, рисования и черчения, самых общих сведений из всеобщей истории. Помимо общеобразовательных предметов изучалась педагогика, которая понималась как «методика элементарных наук», а также «общие сведения из школьной гигиены». В последнем классе учащиеся проходили педагогическую практику в двухклассном училище при семинарии. Выпускники обязаны были прослужить в учреждениях воспитательного дома не менее шести лет. Со временем они получали возможность повысить свой сословный статус. Те из них, кто «беспорочно» выполнял обязанности учителей в течение двенадцати лет в сельских школах любого ведомства, удостаивались звания личных почетных граждан.

Во второй половине XIX столетия Санкт-Петербургский и Московский воспитательные дома оставались единственными в российской империи учреждениями, обеспечивавшими призрение детей и юношества, начиная с младенческого возраста до совершеннолетия. К тому времени они имели большой опыт такой работы, но был «оплачен» жизнями умерших в домах питомцев.

К началу 1890-х гг. смертность в воспитательных домах существенно сократилась. Они окончательно приняли форму единых учебно-воспитательных комплексов, в состав которых входили собственно дома в столицах и школы в сельских округах. В состав Петербургского воспитательного дома, кроме того, входила Мариинская учительская семинария принца П. Г. Ольденбургского, готовившая кадры для сельских школ. Воспитательные дома вполне могли стать базовой «экспериментальной площадкой» для развития общегосударственной системы призрения детей с младенческого возраста, вопрос о которой был поставлен ведомством императрицы Марии в упомянутой выше записке. Власть, однако, не пожелала расширить или изменить функции воспитательных домов. Поэтому новые преобразования, предпринятые в конце XIX в. были направлены не на расширение, а на совершенствование деятельности воспитательных домов.

Кроме Санкт-Петербургского и московского воспитательных домов, ведомство учреждений императрицы Марии располагало и другими однотипными учебно-воспитательными заведениями. Это были детские приюты, в своей деятельности преследовавшие те же цели, но имевшие иные сроки и формы призрения, другую организационную структуру и порядок управления. Они входили в состав особой управленческой структуры, менявшей названия и полномочия, но неизменно находившейся в системе учреждений императрицы Марии. Традиционно эта управленческая структура именовалась как «ведомство детских приютов».

Финансировались детские приюты так же, как и другие учреждения императрицы Марии, с той разницей, что не имели столь значительных неприкосновенных капиталов, как воспитательные дома и женские институты, а потому в большей степени зависели от текущих благотворительных пожертвований.

Первый детский приют Ведомства императрицы Марии был открыт в 1837 г. в Петербурге при Демидовском доме призрения трудящихся. Дом был основан известным благотворителем и меценатом Анатолием Николаевичем Демидовым, в честь которого и получил название. Это было учреждение для призрения взрослых, но со временем его функции расширились. Приют при Демидовском доме предназначался для призрения детей в дневное время, пока их родители были заняты на работе. Здесь «дети от трех до семилетнего возраста находили ежедневно для себя убежище, пропитание, самый попечительный надзор и первоначальное обучение». Опыт был признан положительным, и в 1838 г. в Петербурге открылись еще четыре детских приюта. Финансировались они за счет средств, выделенных Демидовским домом, Императорским Человеколюбивым обществом и частных благотворительных пожертвований. Новая форма призрения быстро завоевывала популярность, но создавать детские приюты при Демидовском доме было признано нецелесообразным.

В конце 1838 г. решением комитета министров был создан комитет для управления детскими приютами. Объединив под своей крышей все уже существовавшие заведения, он получил право распоряжаться и их финансами, составлявшими на то время 10 тыс. 721 руб. серебром или 37 тыс. 524 руб. ассигнациями. Характерно, что решение о развитии благотворительных учреждений нового типа было принято не самим ведомством императрицы Марии, а комитетом министров. Это подтверждает то, что ведомство рассматривалось как государственная структура.

Следующим шагом в развитии детских приютов стало принятие Положения о них. Для управления ими в столицах учреждались Санкт-Петербургский и Московский советы детских приютов, в губерниях – губернские и уездные попечительства. Общее руководство детскими приютами ведомства было возложено на комитет главного попечительства. В него вошли высшие сановники государства и представители аристократии: обер-камергер граф Г. А. Строганов (председатель), князь С. М. Голицын, главноуправляющий II отделением собственной его императорского величества канцелярией граф Д. И. Блудов, генерал-адъютант граф А. Г. Строганов, шталмейстер И. Ф. Чернов и князь В. Ф. Одоевский (правитель дел). В комитет также были включены главноуправляющий IV отделением собственной канцелярии Г. И. Вилламов и начальник благотворительных заведений императрицы Александры Федоровны Н. М. Лонгинов.

Средства приютов складывались из отчислений с процентов от неприкосновенных капиталов, доходов с недвижимости, регулярных благотворительных взносов почетных членов и старшин и прочих разнообразных пожертвований. Источником средств служили также сборы с благотворительных мероприятий – балов, маскарадов, выставок, гуляний. Приюты имели право выставлять кружки для пожертвований. В их пользу поступала пансионерская плата за призревавшихся и деньги, вырученные от продажи изделий воспитанников. В зависимости от местных условий и обстоятельств изыскивались и другие источники получения средств. Например, в Архангельске был установлен специальный сбор со шкиперов заходящих в гавань судов за пользование кухнями в порту, которые были переданы Морским министерством в ведение губернского попечительства детских приютов. В 1840 г. высочайшим повелением указано было отпускать из средств опекунского совета 10 000 руб. ассигнациями ежегодно в пользу ведомства детских приютов. Позже, однако, это решение отменили. Финансирование из казны не предусматривалось, но в исключительных случаях некоторые приюты получали деньги из средств, отпускавшихся министерствам. Таким образом, детские приюты ведомства императрицы, входя в его состав и формально считаясь государственными или «правительственными» учреждениями, финансировались за счет «внебюджетных», главным образом, благотворительных средств. Административно-правовые и финансовые основы деятельности детских приютов, установленные Положением 1839 г., не менялись до конца XIX столетия.

Первоначально детские приюты Ведомства императрицы Марии получили распространение в столицах. Уже к концу 1839 г. в Петербурге было восемь приютов, которые единовременно посещали 925 детей. 30 апреля 1840 г. начал свою деятельность городской совет детских приютов, председательницей которого была назначена графиня Ю. П. Строганова. В том же году в северной столице открылись два новых приюта – на Васильевском острове и в рождественской части. В 1841 г. основаны Александро-Мариинский и Охтенский, в 1842 г. – Царскосельский и Серебряный приюты. Последний получил название в честь двадцатипятилетия бракосочетания Николая I и Александры Федоровны. Позднее были открыты еще несколько приютов в Петербурге и его окрестностях. Последний из созданных здесь, в первой половине XIX столетия, был основан в 1849 г. в Петергофе. Тогда же некоторые из приютов начали призревать, помимо приходящих детей, сирот в специальных отделениях. «Цель учреждения таких отделений, – говорится во «всеподданнейшем отчете Санкт-Петербургского совета детских приютов за 25 лет с 1837 по 1862 гг.», – заключалась в том, во-первых, чтобы иметь возможность принимать на полное призрение круглых сирот собственно из приютских питомцев, лишенных всякого пристанища, а во-вторых, и в том, чтобы из питомцев подготовить будущих помощниц смотрительниц». В данном случае речь шла о девочках. Как видно при подготовке кадров для службы в приютах их начальство пошло по пути воспитательных домов. Всего в Петербурге к 1850 г. Действовали 19 детских приютов Ведомства императрицы Марии, которые посещали одновременно 2375 детей, и 2 сиротских отделения, призревавших 50 детей.

В Москве к 1850 г. было девять приютов, призревавших 1137 детей.

В губерниях приюты Ведомства императрицы Марии начали создаваться в 40-х годах XIX в. К 1850 г. в России, кроме Санкт-Петербургского и Московского советов, действовали десять губернских попечительств детских приютов: Архангельское, Вологодское, Владимиро-Суздальское, Псковское, Тверское, Смоленское, Калужское, Костромское, Олонецкое и Ярославское. Им подчинялись двенадцать приютов, в которых в общей сложности призревались 837 детей.

Во второй половине XIX столетия развитие общественной инициативы и упрощение порядка создания благотворительных учреждений привели к росту числа приютов различной ведомственной принадлежности. Получили дальнейшее развитие и заведения Ведомства императрицы Марии, не желавшего уменьшения роли, которую оно играло в призрении детей. При этом никаких существенных перемен в деятельности приютов не произошло. Некоторым изменениям подверглась только учебно-воспитательная часть. Учебные программы были стандартизированы и унифицированы с программами низших учебных заведений Министерства народного просвещения. Цель воспитания и обучения в приютах оставалась прежней – готовить питомцев к самостоятельной трудовой жизни людей «простого звания».

Созданный в 1839 г. Комитет главного попечительства детских приютов оставался в прежнем составе и постоянно сокращался численно из-за смерти своих членов. После кончины в 1864 г. последнего председателя комитета Д. Н. Блудова принц П. Г. Ольденбургский решил не обновлять состав комитета и организовать управление приютами по-другому. Согласившись с этим, в марте того же года царь повелел не замещать должность председателя комитета и приступить к пересмотру Положения о приютах. В мае 1869 г. руководство всеми детскими приютами было возложено непосредственно на главноуправляющего Ведомства императрицы Марии, а канцелярия упраздненного комитета преобразована в канцелярию по управлению всеми детскими приютами при главноуправляющем. Однако разработка нового Положения о детских приютах была отложена на неопределенное время.

Граф Д. Н. Блудов. Литография П. Ф. Бореля по ориг. неизвестного художника. 1840–1850-е гг.

Во второй половине XIX столетия деятельность ведомства детских приютов приобрела общегосударственный характер. Наиболее активной она была в столицах. Это объяснимо. В Санкт-Петербурге и Москве проживало большинство обладателей крупных состояний, высокопоставленное чиновничество, аристократия, предприниматели, кроме того, в Петербурге находились императорская фамилия и двор. Там детские приюты могли рассчитывать на более щедрые пожертвования. Например, в 1867 г. Санкт-Петербургский совет детских приютов располагал капиталом немногим менее полумиллиона рублей (считая долговые обязательства). В то же время средства двух приютов архангельского губернского попечительства составляли примерно 14 тыс. руб., вологодского – немногим более 27 тыс. руб., новгородского – 31 тыс. с небольшим рублей… как правило, не превышали двух-трех десятков тысяч рублей капиталы других губернских и, тем более, уездных попечительств.

Рассмотрим, как формировались средства, которыми располагал Санкт-Петербургский совет детских приютов. Его капитал складывался в основном за счет ежегодных регулярных взносов почетных членов и старшин (как правило, от 200 до 500 руб. от одного лица, редко – больше тысячи). Общая сумма благотворительных взносов в городской совет в 1860-е гг. составляла 6–8 тыс. руб. в год. Поступали и небольшие регулярные пожертвования (в частности, ежегодно поступали 50 руб. по завещанию купца Лопатина и 71 руб. 43 коп. по подписке от принца П. Г. Ольденбургского). Иногда делались достаточно крупные единовременные пожертвования. Например, в 1868 г. был сделан «негласный», то есть анонимный взнос в 1000 руб. Важным источником средств являлись благотворительные лотереи. В 1868 г. они составили 81 тыс. 800 руб. однако этот источник был слишком ненадежным и непостоянным. Впоследствии от лотерей отказались, заменив их компенсационными выплатами из казны.

Своими капиталами располагали и собственно приюты. Их средства также формировались из ежегодных взносов почетных членов и старшин, поступлений из сумм совета и нерегулярных пожертвований. Часть питомцев содержалась на средства приютов, часть воспитывалась на пансионерских вакансиях за определенную плату.

Приютам жертвовались не только деньги но и продукты, одежду, обувь, мебель, посуду, книги, игрушки. Известны пожертвования картошкой и кирпичами. В зависимости от финансовых возможностей и щедрости благотворителей одни петербургские приюты получали ежегодно несколько тысяч рублей, другие – несколько десятков или даже несколько рублей в год. За 1866 г. Александро-Мариинский приют получил деньгами и вещами 7444 руб. Образцовый приют великой княгини Александры Николаевны со строгановским сиротским отделением – 7173 руб. 23 коп., приют барона Штиглица – 2056 руб. Однако серебряный приют получил в том же году 320 руб., Александринский – 126 руб., а Благовещенский приют всего лишь 92 руб. 20 коп.. Такой же была динамика пожертвований в петербургские приюты в 1870–1880-е гг. Следует отметить, что при пожертвованиях вещами и продуктами их стоимость в деньгах указывалась не всегда и, следовательно, в отчетах не отражалась.

В наиболее благоприятном положении находились те приюты, которые имели состоятельных и щедрых благотворителей. В 1860–1870-е гг. столетия к числу таких жертвователей относились почетные члены Санкт-Петербургского совета детских приютов И. Ф. Громов, И. Ф. Базилевский, И. Е. Кондоянаки, П. И. Губонин, Э. Д. Нарышкин, барон А. Л. Штиглиц, князья Белосельские-Белозерские. Например, общая сумма пожертвований И. Е. Кондоянаки Петергофскому приюту к 1880 г. составила приблизительно 25 тыс. 500 руб. сумма, поступавшая ежегодно из конторы князей Белосельских-Белозерских в приют княгини Белосельской-Белозерской составила к 1880 г. около 20 тыс. руб. Александро-Мариинский приют многие годы пользовался щедростью И. Ф. Базилевского. Помимо взносов на его текущее содержание, составивших к 1880 г. около 35 тыс. руб., Базилевский несколькими взносами образовал неприкосновенный капитал приюта в сумме 65 тыс. 800 руб. В 1873 г. он, кроме того, построил для питомцев на свои средства двухэтажный дом. В том же году заслуги благотворителя были отмечены тем, что пользовавшееся его вниманием заведение получило наименование «Александро-Мариинский приют Ивана Базилевского». Сам он, будучи почетным членом Санкт-Петербургского совета, получил еще и звание почетного попечителя названного приюта.

А. Л. Штиглиц, барон, финансист, промышленник, основатель и учредитель Центрального училища технического рисования. 1880-е гг.

Щедрым жертвователем был известный предприниматель, финансист и государственный деятель барон А. Л. Штиглиц. С 1843 г. он содержал детский приют, ежегодно жертвуя заведению по 2000 руб. С того года заведение имело название «образцовый приют барона Штиглица». После кончины попечительницы этого приюта и одновременно председательницы Санкт-Петербургского совета графини Ю. П. Строгановой в 1864 г. попечительницей была назначена супруга барона, занимавшая эту должность до своей кончины в 1873 г. В том же году А. Л. Штиглиц взамен ежегодных взносов пожертвовал приюту капитал в 50 тыс. руб. Это пожертвование именовалось как «неприкосновенный капитал супруги тайного советника баронессы Каролины Логгиновны Штиглиц». Проценты с капитала должны были заменить ежегодные взносы. Этим забота барона не ограничилась. В 1880 г. было начато и через год закончено строительство трехэтажного каменного здания для приюта. В отчете Санкт-Петербургского совета за 1881 г. отмечается, что дом построен «вполне удобно и практично, со всеми новейшими техническими приспособлениями, как то: водопроводом, газопроводом (имелось в виду газовое освещение. – Прим. авт.), ватерклозетами, вентиляцией и телефоном». Телефон был внутренний, он предназначался «для переговоров смотрительницы со служащими». В то время такие удобства имелись только в особняках аристократии и богатых предпринимателей. В справке о состоянии приюта, составленной в январе 1885 г., отмечается: «Ценность постройки, по желанию барона, осталась неизвестна, но полагать надо, что не менее 130, даже 150 тысяч рублей». В 1885 г. по духовному завещанию А. Л. Штиглица в пользу приюта поступили 100 000 руб..

Щедростью барона Штиглица, одного из достойнейших представителей российской финансово-промышленной элиты XIX столетия, пользовался не только детский приют в Петербурге. В 1853 г. барон пожертвовал 5000 руб. Чесменской военной богадельне и в 1857 г. столько же в пользу моряков, лишившихся имущества в Севастополе во время крымской войны. Финансовую поддержку барон оказывал Санкт-Петербургскому коммерческому училищу, членом совета которого состоял. Штиглиц позаботился и о сотрудниках государственного банка, который возглавлял с 1860 по 1866 г. он учредил ссудо-сберегательную кассу для служащих и завещал для этого 30 тыс. руб.

Одним из наиболее известных петербургских благотворителей второй половины XIX столетия, жертвовавшим, среди прочего, на призрение детей, был Василий Федулович Громов – сын и наследник лесопромышленника и торговца Ф. Г. Громова. Традицию благотворения в роду Громовых заложил Федул Григорьевич. В 1845 г. в Петербурге он основал рассчитанный на 150 детей приют св. Сергия. Вошедший в состав городского совета, В. Ф. Громов начал принимать участие в коммерческих делах отца с середины 1830-х гг. По духовному завещанию скончавшегося в 1848 г. Ф. Г. Громова Василий Федулович стал распорядителем «всего имения» и представителем торговой фирмы Громовых.

Воспитанницы дома призрения малолетних бедных им. В. Ф. и И. Ф. Громовых за шитьем у здания дачи в Удельном. С.-Петербургская губерния. 1900-е гг. ЦГАКФФД СПб.

В. Ф. Громов достаточно успешно вел коммерческие дела, но известность получил, главным образом, как благотворитель. С 1849 г. по примеру отца В. Ф. Громов начал оказывать помощь детскому приюту св. Сергия, обязавшись ежегодно жертвовать 500 руб. на наем помещения. Санкт-Петербургский совет избрал его почетным старшиной приюта, а императрица Мария Александровна выразила ему «высочайшее одобрение». Вскоре Громов пожертвовал 3200 руб. на перестройку дома, купленного советом для приюта, а в 1851 г. он вместе с супругой – Федосьей Тарасовной, являвшейся попечительницей приюта, учредил при нем сиротское отделение на 15 мальчиков (позже оно расширилось до 30 вакансий). В следующем году Громов купил для приюта за 10 тыс. руб. дачу – участок земли с постройками, и в 1854 г. пожертвовал для ее улучшения лесоматериалы на 2800 руб. Стремясь увеличить число призреваемых, Громов построил за свой счет новое здание для приюта. Строительство началось в июне 1856 г., а уже в конце 1857 г. было готово здание «…с каменными службами, водопроводами и небольшим садиком. Кроме того, Василий Федулович весь этот дом обмеблировал и снабдил посудою и всеми хозяйственными принадлежностями и вещами, необходимыми не только для лиц помещавшегося в нем сиротского отделения, но и для приходящих в приют более двухсот детей…». Помимо этого Громов пожертвовал Санкт-Петербургскому совету приютов 75 тыс. руб. для образования неприкосновенного капитала, на проценты с которого должны были содержаться сироты в приюте св. Сергия.

Добрые дела В. Ф. Громова получили признание на самом высоком уровне. В 1857 г. он награжден орденом св. Станислава II степени, а детский приют св. Сергия получил наименование «Громовского». В следующем году благотворитель был избран почетным членом Санкт-Петербургского совета детских приютов. Благотворительная помощь, которую оказывал детям В. Ф. Громов, не ограничивалась только этим заведением. Он жертвовал на содержание воспитанниц в школах Санкт-Петербургского женского Патриотического общества, помогал в организации концертов, лотерей и прочих благотворительных мероприятий. В 1859 г. В. Ф. Громов взял на себя содержание дома призрения малолетних бедных в Петербурге, входившего в Императорское Человеколюбивое общество. Всего на благотворительную помощь детско-юношеским учреждениям призрения этот человек израсходовал не менее 260 тыс. руб. только наличными, не считая покупки дачи и строительства дома для приюта св. Сергия. Широкая благотворительная деятельность В. Ф. Громова служила примером для его родственников. Первая его супруга – Федосья Тарасьевна – была попечительницей приюта св. Сергия. Двоюродный брат, Московский купец К. С. Громов, пожертвовал этому же приюту 15 тыс. руб. После кончины В. Ф. Громова на средства его второй супруги – Александры Демьяновны – надстроили третий этаж в здании Громовского приюта. Младший брат – И. Ф. Громов – взял на себя содержание дома призрения малолетних бедных.

За благотворительную деятельность В. Ф. Громов был удостоен различных наград и поощрений. Золотую медаль на аннинской ленте он получил в 1835 г., в 1854 г. – орден св. Владимира IV степени. Представление к ордену «вне правил», минуя предшествующие, более низкие степени орденов, могло осуществляться по высочайшему повелению. Эту награду Громов получил за благотворительность, не связанную с призрением. В период крымской войны он построил за свой счет десять гребных канонерских лодок. За пожертвования Санкт-Петербургскому совету детских приютов Василий Феддлович в 1852 г. удостоился «высочайшего государя императора благоволения». В следующем году был «осчастливлен высочайшим благоволением государыни императрицы» и в 1857 г. награжден орденом св. Станислава II степени. В 1858 г. Громов получил орден св. Анны II степени за пожертвования тысячи рублей на создание нового иконостаса в андреевском соборе в Кронштадте. Содержание им дома призрения малолетних бедных Императорского Человеколюбивого общества было отмечено орденом св. Владимира III степени. За помощь Патриотическому обществу Василий Федулович дважды удостаивался «всемилостливейшей государыни императрицы признательности». Эти награды и поощрения он ценил как всякий лояльный подданный российской короны.

Однако главным стимулом благотворительности для него было стремление исполнить свой христианский долг. Земные награды «…его как-то не вполне радовали, но чаще навевали на него грустные мысли. «нет, копеечное дело лучше для Бога, чем тысячное, – говаривал он в интимной беседе со своими приближенными, – о копеечном знает лишь он один, а с тысячным ни от кого не спрячешься, а оно всем бросается в глаза, а некоторым даже и колет их, и за него лишь люди хвалят и награждают! не от того ли и Христос-то говорил, что трудно богатому войти в Царство небесное?». Поэтому Громов избегал разговоров о своих благотворительных делах, а «…на все красноречивые изъявления благодарностей постоянно говорил облагодетельствованным: „ну, полноте, полноте! не благодарите меня, а благодарите Бога, давшего мне возможность вам помочь!“» и с этим или торопливо старался отделаться от благодарившего, или при невозможности этого перебивал речь его каким-нибудь посторонним вопросом».

В. Ф. Громов мыслил в рамках религиозной традиции, требовавшей «не трубить перед собой», делая добро. «копеечное дело» подходило для этого лучше всего. Однако Громов понимал, что оно не приносит реальной пользы нуждающимся. Известность для него была неизбежным бременем, которое сопровождало любое масштабное благотворение. Слова Громова о том, что доброе дело некоторым колет глаза, было неслучайным. Злые языки упрекали его в том, что он щедро жертвовал не свои деньги, а из капитала первой супруги. Поводом для сплетен послужило то, что супруга В. Ф. Громова была помощницей мужа в делах, являясь «…хранителем всех принадлежавших ему запасных капиталов и личным – по его особе и главным – по делам его казначеем». Часть своего личного капитала она завещала родственникам, часть – на благотворительные цели. Завещание супруги Громов исполнил в точности. Но, кроме того, в ее распоряжении находились деньги, полученные супругом от продажи лесных угодий в Финляндии. Завещание, составленное до поступления этих средств, впоследствии не менялось, поэтому «…по силе его на долю церквей, монастырей, бедных и сирот уже выпадал капитал не в 70 тыс. руб., по прежнему предположению покойной, а слишком 400 тыс. руб. серебром!», из этих средств Громов и жертвовал на благотворительные цели, исполняя завещание. Приведенный пример – свидетельство того, что крупный благотворитель, в особенности публичная фигура, неизбежно находится в центре общественного внимания, которое не всегда доброжелательно. Одни критикуют его поступки, другие ищут в них корыстные мотивы.

Исходным стимулом благотворительности, как отмечалось, было стремление помочь обездоленным. Но люди, жертвовавшие детским приютам и другим заведениям Ведомства императрицы Марии, знали, что крупные пожертвования вознаграждаются общественным признанием и правительственными знаками отличия. Наименование некоторых приютов Ведомства императрицы Марии в честь благотворителей в какой-то степени было поощрением со стороны государства, поскольку ведомство формально считалось государственной структурой. В то же время такая форма поощрения была наиболее значима с точки зрения общественного признания заслуг благотворителя, имя которого постоянно упоминалось в связи с учреждением, которому он помогал.

Ордена и чины тоже способствовали общественному признанию заслуг в деле помощи бедным. Но ценность этих наград заключалась в том, что они давали сословные (если благотворитель не был потомственным дворянином) и служебные привилегии. Лица, жертвовавшие детским приютам ведомства императрицы, могли рассчитывать максимум на чин V класса, то есть статского советника. Жалование более высоких чинов за благотворительность законоположениями ведомства, как и Человеколюбивого общества, не предусматривалось. Производство в чин IV класса осуществлялось, как правило, по выходе в отставку. Однако по данным «Памятной книжки Ведомства учреждений императрицы Марии, состоящих под непосредственным их императорских величеств покровительством в Санкт-Петербурге и его окрестностях», вышедшей в 1879 г. и содержащей сведения по 1 мая 1879 г., благотворители И. Ф. Базилевич и И. Е. Кондоянаки получили чин действительного статского советника в 1878 г., т. е. не выходя в отставку и оставаясь на службе в ведомстве Императрицы Марии. Можно предположить, что в этих и подобных случаях чин действительного статского советника присваивался, в виде исключения, по высочайшему повелению.

Стремление помочь обездоленным противопоставлять карьерно-служебным стимулам не следует. Формы, в которых благотворительность поощрялась обществом и государством, были обусловлены традициями, культурой страны, социальными условиями, государственным строем. Поэтому стремление помочь бедным органично сочеталось с желанием получить признание власти и общественности. Разумеется, ни Штиглиц, ни Громов, ни Базилевич, ни кондоянаки, ни другие благотворители не могли помочь всем обездоленным детям северной столицы, поскольку благотворительность не могла и не может заменить государственную социальную политику. Но это нисколько не обесценивает значения такой деятельности как выражения лучших человеческих качеств, позволявших привлекать общественность к решению социальных задач.

Участие членов императорской фамилии в деятельности Санкт-Петербургского совета детских приютов выражалось в благотворительных пожертвованиях, а с 1864 г. и в руководстве. После кончины председательницы совета графини Ю. П. Строгановой, ее пост заняла великая княгиня Александра Петровна – супруга великого князя Николая Николаевича старшего, сына Николая I. Тем самым еще раз было подчеркнуто внимание первой семьи империи к призрению детей. Этой же цели служили благотворительные взносы. Николай I пожертвовал Санкт-Петербургскому совету детских приютов 70 000 руб. Однако эта сумма предназначалась не детям, а для создания эмеритальной (пенсионной) кассы служащих приютов. Председательница совета великая княгиня Александра Петровна жертвовала приютам деньги, вещи и продукты. Но ее благотворительная деятельность была бессистемной и незначительной. В 1866 г. приют великой княгини Ольги Николаевны получил от председательницы 25 руб., приюты Петергофский, Утина, Лавальский, Громовский св. Сергия и Белосельских-Белозерских получили по несколько фунтов чая, сахара и булки. Непосредственно совету августейшая председательница в тот год преподнесла три тысячи экземпляров «краткой истории жизни и учения господа нашего Иисуса Христа». В 1865 г. Александра Петровна «облагодетельствовала» только один, серебряный приют, пожертвовав ему 5 руб. Зато в 1869 г. Великая княгиня передала приюту Александры Николаевны 800 руб. Продуктовые «наборы» от председательницы совета большинство приютов получало почти каждый год. Как правило, это были чай, молоко, булки, различные сладости, реже – кофе. Если подсчитать пожертвования председательницы совета с 1864 по 1880 г., то получится приблизительно 3 тысячи рублей деньгами, вещами и продуктами. Великий князь Владимир Александрович к тому времени пожертвовал петербургским приютам 350 руб. К 1880 году 2000 руб. составили пожертвования великой княгини Екатерины Михайловны. Цесаревна (позже императрица) Мария Федоровна содержала на свои средства сорок детей в приюте наследника цесаревича Николая Александровича, направляя на их призрение и на другие нужды приюта ежегодно от 360 до 1200 руб. императрица Мария Александровна ежегодно отчисляла 200 руб. Больше других членов императорской фамилии пожертвовал принц П. Г. Ольденбургский. Детскому приюту в память Марии, Екатерины и Георгия, входившему в Санкт-Петербургский совет, принц направил с 1867 по 1880 г. В общей сложности около 30 тыс. руб., не считая постоянных подарков продуктами и вещами (помимо приюта его имени, не входившего в состав Ведомства императрицы Марии). После кончины принца «шефство» над упомянутым приютом продолжил его сын, принц Алексей Петрович Ольденбургский, ежегодно жертвуя от имени своего и супруги 3000 руб.

Пожертвования высочайших особ на призрение детей не могли поразить воображение современников своими масштабами. Это можно объяснить тем, что детские приюты пользовались меньшим вниманием императорской фамилии по сравнению, например, с женскими институтами. Однако главная причина была не в этом. Как отмечалось, члены монаршей семьи не ставили целью превзойти своих подданных щедростью и великодушием. Имела значение не сумма пожертвования, а факт участия в благотворительности членов первой семьи империи. Общее с ними богоугодное дело должно было возвышать в собственных глазах обычных благотворителей и тем самым стимулировать их к пожертвованиям. По сути же Романовы ничем не отличались от последних, жертвуя в зависимости от своих представлений о целях и задачах подведомственных им учреждений и, вероятно, от настроения.

Подобно воспитательным домам, детские приюты Ведомства учреждений императрицы Марии давали не только собственно призрение, но и образование. Обучение и воспитание в детских приютах строилось, исходя из задач, стоявших перед этими заведениями. В них призревались, главным образом, дети из низших сословий. Как полагала председательница Санкт-Петербургского совета Ю. П. Строганова, систему воспитания и образования в приютах следовало организовать таким образом, чтобы «умственное образование детей не переходило за черту первоначальных познаний в чтении и письме, догматах Православной церкви, четырех правил арифметики, а также и важнейших событий из священной и отечественной истории». Но даже и в столице достичь этого уровня было нелегко. Строганова так характеризовала контингент приютов: «в числе детей, поступающих в приюты, из ста едва ли двадцать имеют какое-либо понятие о существовании Бога; едва ли пятнадцать знают какую-либо молитву; едва ли десять не загрубели в самых дурных пороках, в самых непростительных привычках». Несмотря на это, через три-четыре месяца пребывания в приютах дети, по словам председательницы, «смягчались, оказывая положительное влияние на сверстников и даже на родителей».

Возможно, графиня преувеличивала благотворное влияние приютов. Однако нет оснований сомневаться в том, что регулярное, пусть и скудное питание, соблюдение элементарных правил гигиены, воспитание нравственности, как она тогда понималась, были все-таки лучше, чем «школа жизни» петербургских дворов или пинки и зуботычины в лавке мелкого торговца либо в купеческом лабазе. Кроме того, дети получали в приютах элементарное образование, приобретали некоторые навыки в области ремесел. Справедливости ради следует отметить, что в приютах и подобных им учреждениях в качестве «воспитательных» мер широко использовались брань, подзатыльники и даже розги. В николаевское царствование это явление в учебно-воспитательных заведениях было обычным. Но даже во второй половине XIX в., когда подобные методы стали подвергаться критике, отказ от них происходил с большим трудом.

Как и в воспитательных домах, в детских приютах ведомства императрицы питомцам стремились дать не только элементарные школьные знания, но и, говоря современным языком, трудовое воспитание. «независимо от преподавания детям учебных предметов и по примеру прежних лет, – отмечается в отчете Санкт-Петербургского совета за 1866 г., – были обучаемы: мальчики черчению, разным легким мастерствам, как-то: переплетному искусству, деланию коробок и проч., девочки – рукоделиям, кройке, шитью платьев и белья и проч.». Постановка образования в приютах оставляла желать лучшего. Отсутствовала единая учебная программа, обучение не было стандартизировано в соответствии с государственными требованиями. Не хватало квалифицированных учителей, учебной литературы и пособий, база «производственного обучения» была слабой. Тем не менее, во второй половине 1860-х гг. Санкт-Петербургский совет мог утверждать, что «во всех приютах мальчики и девочки старших отделений умеют твердо читать и писать под диктовку, усвоили себе правильные понятия о начальных истинах религии, толково рассказывают из краткого катехизиса и краткой священной истории ветхого и нового завета, объясняют церковное богослужение, легко читают церковнославянскую печать, считают устно и решают письменно все задачи из четырех правил арифметики». Особое внимание было сосредоточено на религиозном воспитании. С 1868 года в учебные занятия было включено «ежедневное, после утренней молитвы чтение церковной печати, преимущественно по евангелию и Псалтырю». Среди других предметов наибольшее внимание уделялось арифметике.

Учебные программы для приходящих детей и питомцев, живших в сиротских отделениях, отличались незначительно. Воспитанники сиротских отделений, проводившие в приютах больше времени, изучали, помимо основных предметов, отечественную историю, географию и в математике простые дроби. Более широкой была учебная программа для воспитанниц двух старших классов строгановского сиротского отделения. Эти классы готовили воспитанниц в кандидатки на должности смотрительниц и помощниц смотрительниц в петербургских приютах ведомства императрицы. Девочки изучали «полные курсы катехизиса, истории ветхого и нового завета, учения о богослужении, русской грамматики, арифметики, отечественной истории и географии, посещали педагогические лекции, читанные для смотрительниц и их помощниц наблюдателем по учебной части при образцовом приюте…». Кандидатки, успешно выдерживавшие экзамены, зачислялись на указанные выше должности. Если вакансии в петербургских приютах оказывались заполненными, то выпускницы направлялись в московские и губернские приюты. Содержание обучения в детских приютах ведомства императрицы не менялось и в дальнейшем, но в 1870–1880-е гг. учебная программа была унифицирована и приведена в соответствие с программами низших учебных заведений Министерства народного просвещения. Не претерпело существенных изменений и профессиональное обучение в приютах.

Создание детских приютов Ведомства учреждений императрицы Марии, как и других заведений призрения, обуславливалось щедростью благотворителей и финансовыми возможностями ведомства, но не потребностями в призрении. Ни благотворительные структуры, ни государство не пытались установить, сколько в империи нуждающихся детей. Количество желавших воспользоваться призрением в приютах ведомства превышало их возможности. Законоположения о них четко не определяли, какая категория детей может призреваться, и какие дети имеют преимущество при поступлении в эти заведения. В Положениях о детских приютах 1839 и 1891 гг. говорится о том, что они предназначены для отпрысков бедных родителей. Единых общепринятых критериев бедности в России тоже не существовало. Можно предположить, что поступление в приют зависело от различных обстоятельств, в первую очередь, от наличия вакансий. Зачислению могли способствовать ходатайства известных лиц, общественных организаций либо правительственных учреждений, знакомые в управленческих структурах самого ведомства императрицы, хорошие отношения с непосредственным начальством приютов, благотворители, желавшие оплачивать содержание ребенка в приюте. В некоторых случаях воспитанники на сверхштатных вакансиях содержались за счет благотворительных обществ, не располагавших собственными учреждениями призрения. К их числу принадлежало морское благотворительное общество в Петербурге, состоявшее под покровительством великой княгини Ксении Александровны. Ежегодно оно помещало в различные учреждения призрения по несколько детей лиц, связанных с Морским министерством. В 1894 г., например, дети ослепшего матроса Михаила Капустенко – сын восьми лет и дочь шести лет – были помещены за счет морского благотворительного общества в образцовый приют барона Штиглица.

Детские приюты ведомства императрицы не могли вместить всех желавших. Но отвергать их было нежелательно, так как это могло нанести ущерб репутации благотворительного ведомства. Санкт-Петербургский совет приютов частично нашел выход из создавшегося положения. Родители и опекуны могли зачислять детей кандидатами на занятие освобождавшихся штатных вакансий. Число кандидатов было значительным. Создавалась очередь из желавших. Например, в течение 1880 г. кандидатами в приюты Санкт-Петербургского совета состояли 1125 детей. К 1 января 1881 г. осталось 1040 кандидатов, т. е. 85 детей перешли из кандидатов в воспитанники приютов.

В Петербурге число детских приютов Ведомства императрицы Марии до конца XIX в. Возрастало незначительно. Общее количество призревавшихся в них детей оставалось прежним. К 1 января 1861 г. в ведении совета состояло 19 приютов – столько же, сколько в 1850 г. Всего на 1 января 1861 г. петербургские приюты призревали 3576 детей. За указанный период увеличилось только число сиротских отделений. На 1 января 1880 г. в 22 приютах и четырех сиротских отделениях при них призревался 3491 ребенок. Из этого числа 334 ребенка призревались в сиротских отделениях. Не изменилось положение дел и спустя десятилетие. В 1889 г. в приютах Санкт-Петербургского совета единовременно призревались 3677 детей, из них – 360 в сиротских отделениях. В целом по российской империи число приютов ведомства императрицы, по сравнению с 1839 г., выросло существенно. Если в 1839 г., когда было принято Положение о детских приютах, этих заведений было всего 8 и в них призревались 827 детей, то в 1889 г. существовало уже 129 приютов. В них единовременно призревались 11 834 ребенка. Однако из этих 129 учреждений 93 были созданы до 1861 г..

Несмотря на то, что реформы Александра II создали более благоприятные условия для развития благотворительности, количество детских приютов Ведомства императрицы Марии, открытых в 1860–1880-е гг., было меньше, чем за предшествовавшее время. Из 129 упомянутых выше детских приютов 93 были созданы до 1861 г. Одной из причин этого стали организационные перетряски в управлении.

Руководство приютами в 1864 г. перешло непосредственно к главноуправляющему. Предполагавшаяся разработка нового, отвечавшего требованиям времени Положения об этих учреждениях была отложена на неопределенный срок. Руководство Ведомства учреждений императрицы уделяло им недостаточно внимания. Принц П. Г. Ольденбургский, занимавший в 1860–1880 гг. должность главноуправляющего, основное внимание сосредоточил на женских учебно-воспитательных заведениях. Преобразования в учебно-воспитательной части институтов, создание Мариинских гимназий, реорганизация работы на низших образовательно-воспитательных ступенях – все это, вероятно, не позволяло принцу основательно заняться проблемами детских приютов.

Другим фактором, сдерживавшим их развитие, были финансовые проблемы. Приюты существовали на пожертвования и средства Ведомства императрицы Марии, проценты с основных капиталов, доходы от недвижимости и от проведения различных благотворительных мероприятий. Открытие новых приютов и расширение прежних было обусловлено не потребностями в призрении, а наличием денег. В ряде случаев, создававшиеся по инициативе частных лиц и общественных организаций, приюты добровольно вступали в число учреждений ведомства императрицы, рассчитывая упрочить свое положение. Однако во второй половине XIX в. руководство запретило принимать под покровительство «их императорских величеств» приюты, если они не имели средств для обеспечения своей деятельности.

Расширению круга источников финансирования приютов могло способствовать сотрудничество с земствами и городскими общественными управлениями, созданными в ходе реформ Александра II. Однако устаревшее законодательство никак не оговаривало такое взаимодействие. Правда, на местах подобная помощь оказывалась. Например, приют св. Ольги в Пскове в 1874 и 1876 гг. получил от уездного земства по 600 руб. и в 1879 г. еще 300 руб. Пособия от олонецкого губернского земства получал николаевский детский приют в Петрозаводске – в 1875 и 1876 гг. по 500 руб., в 1878 г. – 1770 руб. и в 1879 г. – 1450 руб..

На помощь земств можно было рассчитывать не всегда, поскольку они содержали учебно-воспитательные и медицинские учреждения. Их функции отчасти совпадали с призрением. Но благотворительными эти учреждения не являлись – средства на их содержание поступали от земских сборов. Напротив, оказание помощи детским приютам ведомства императрицы было со стороны земств, по существу, благотворительностью. Городские общественные управления также несли свои расходы, в том числе связанные с содержанием учреждений призрения. Сотрудничество земств и городских общественных управлений с благотворительными ведомствами дома Романовых осложнялось не только отсутствием средств у первых и несовершенством законодательства. Ведомства императорской фамилии очень высоко ценили свой привилегированный, корпоративный статус и неохотно шли на деловые контакты с другими обществами и учреждениями призрения. Необходимость объединения усилий всех благотворительных структур в империи признавалась ими лишь на словах. Однако, власть с недоверием относилась к возникшим в ходе реформ Александра II органам общественного управления. Все это мешало решению задач в области призрения.

Ярким примером того, как ревностно оберегали свой статус благотворительные организации дома Романовых, является обсуждение ведомством императрицы Марии в 1880-х гг. вопроса о призрении младенцев. В частности, речь шла о возможности создания новых воспитательных домов, поскольку двух учреждений этого типа, находившихся в Санкт-Петербурге и Москве, было явно недостаточно. Призрение младенцев в губерниях возложили на детские приюты Ведомства императрицы Марии. К тому времени существовали земские учреждения в губерниях. Однако мысль допустить к призрению младенцев земства была категорически отвергнута ведомством. Оно исходило из того, что «земства не имели необходимых для сего средств, и к тому же часто встречали в осуществлении своих намерений затруднение со стороны высшей администрации, основательно полагавшей, что подобный вид благотворительности, по самому существу своему, выходя из сферы нужд строго земского, местного характера, не представляется для земств обязательным». Для призрения младенцев-сирот и подкидышей рекомендовались приюты ведомства императрицы. В цитируемой записке «о мерах к улучшению системы призрения подкидаемых незаконнорожденных детей» предполагалось также лишить воспитательные дома права на взимание платы с театров, увеселений, различных празднеств, передав это право Ведомству детских приютов.

Подчеркивая нецелесообразность призрения младенцев земскими учреждениями, автор записки обращался и к традициям благотворительности под покровительством императорской фамилии. «к тому же, если признать земство обязанным вести это дело, – говорится в документе, – то какой смысл будут иметь ныне существующие воспитательные дома, как обособленные учреждения, подчиненные особому ведомству…». В записке утверждается, что, отдав дело призрения детей другим структурам, ведомство императрицы Марии «изменило бы своему прошлому, отказавшись от дальнейшего участия в благотворении, послужившем краеугольным камнем его основания». Ход рассуждений неизвестного автора (или авторов) записки предельно прост – если призрением будут заниматься другие структуры, в данном случае земства, то зачем тогда будет нужно ведомство учреждений императрицы Марии?

Несмотря на проблемы и недостатки, свойственные всем подобным учреждениям, приюты императрицы являлись наиболее совершенным в России типом заведений для призрения детей в возрасте от 8–9 до 13–15 лет. Они не только обеспечивали собственно призрение, но и давали питомцам начальное образование, подтвержденное государственным сертификатом, а также некоторые знания в области ремесел. Детские приюты ведомства действовали на единой законодательной основе и управлялись из одного центра, могли использовать различные действенные стимулы привлечения благотворителей. За несколько десятилетий своей деятельности детские приюты заслужили признание общественности и наработали серьезный потенциал для дальнейшего реформирования, которое начало осуществляться в 1890-е гг.