Анна

Кролик лежит на верхней ступеньке, его живот вскрыт одним движением. Студенистая масса мышц и внутренностей выпячивается наружу. Взгляд остекленевших глаз устремлен на улицу, рот с белыми резцами приоткрыт.

Я пытаюсь завопить, но в легких у меня нет воздуха, и потому отшатываюсь, хватаясь за вешалку сбоку от входной двери. Грудь покалывает от подступающего к соскам молока: потребность покормить ребенка является инстинктивной реакцией на угрозу.

Я ловлю губами воздух.

– Марк! – Слова вылетают из моего рта, как пули. – Марк! Марк!

Я кричу, не отводя взгляда от окровавленного тельца на моем крыльце. Утренний мороз присыпал кролика и его кровь серебристым инеем, отчего зрелище кажется еще более жутким, чем-то напоминая готические рождественские украшения.

– Марк!

Он бегом спускается по лестнице, спотыкается на нижней ступени и громко бранится.

– Да что за… Господи!

На нем только полотенце, и Марк дрожит от холода, стоя в дверном проеме и глядя на ступеньки. Капли воды поблескивают на волосках на его груди.

– Кто мог совершить такое? – Я уже плачу, меня охватывает облегчение, как бывает после шока, когда понимаешь, что с тобой все в порядке.

– В каком смысле «кто»? Лиса, я полагаю. Хорошо, что на улице мороз, иначе тут бы уже все воняло.

– Ты думаешь, это сделало какое-то животное?

– Надо же, в его распоряжении целый парк через дорогу, а оно выбрало наше крыльцо, – размышляет Марк. – Сейчас я пойду оденусь, а потом все уберу.

Что-то тут не складывается. Я пытаюсь понять, что именно, но мысль словно ускользает от меня.

– Но если это сделала лиса, почему она не съела кролика? Ты только посмотри, сколько тут мяса и… – К горлу у меня подступает тошнота. – И внутренностей. Зачем убивать его, если потом не собираешься съесть?

– Да они так и поступают, ты что, не знала? Городские лисы привыкли питаться содержимым мусорных баков, а убивают для развлечения. Если такая лиса забирается в курятник, она передавит всех кур, но ни одну чертову курицу не съест.

Я знаю, что он прав. Много лет назад мой отец решил заняться разведением гусей и даже построил для них загончик в саду. Мне тогда было лет пять-шесть, но я помню, как натягивала резиновые сапожки и бежала в сад собрать свежие яйца и насыпать зерна на траву. Невзирая на то что на Рождество гусей ждала неминуемая погибель, моя мама раздала всем им имена и созывала их вечером, обращаясь к каждой птице по отдельности. Ее любимицей – а потому и моей – была бойкая гусыня с серыми перышками. Звали ее Дудочка. Если остальные гуси шипели и били крыльями, когда к ним подходили слишком близко, то Дудочка разрешала маме кормить ее с руки. Эта ее доверчивость и навлекла на нее беду. Лисица – настолько наглая, что даже не стала дожидаться темноты, – испугалась других, куда более грозных гусей, но бедной Дудочке вцепилась в шею, и вечером мы с мамой нашли обезглавленное тельце нашей любимой птички.

– Мерзкие твари. В такие моменты понимаешь, зачем существуют охотники на лис, правда?

Нет, этого я не понимаю. Лис в лесу я никогда не встречала, а вот в городе их полно: расхаживают по улицам как ни в чем не бывало. Но тем не менее они так красивы, что я даже представить себе не могу, что их нужно убивать в наказание за их природные наглость и охотничьи инстинкты.

Я все гляжу на убитого кролика, и меня наконец осеняет, что здесь не так.

– Крови слишком много, – медленно произношу я, по мере того как мои мысли оформляются в слова.

Под безжизненным тельцем виднеется лужица крови, но, кроме того, она размазана по трем ступенькам, ведущим к гравиевой дорожке. На лице Марка проступает озадаченность, он обдумывает мои слова.

– Я помню, как мы вскрывали лягушек на уроках биологии в четвертом классе, но вот с кроликами я никогда не имел дела. Сколько крови в нем должно быть?

В его голосе слышится сарказм, и мое раздражение нарастает. Почему он не видит того, что вижу я?

– Допустим, это сделала лиса. – Я стараюсь сохранять спокойствие. – И допустим, в крошечном диком кролике достаточно крови, чтобы устроить весь этот бардак, – лиса что, лапы о ступени вытирала?

Марк смеется, но я не шучу.

– Или она хвостом эти пятна крови нарисовала?

Именно так наше крыльцо и выглядит. Словно кто-то взял кисть, обмакнул в кроличью кровь и раскрасил наши ступени. С неожиданной ясностью я понимаю, что наше крыльцо похоже на место преступления.

Лицо Марка приобретает серьезное выражение. Он крепко обнимает меня за плечи, закрывает дверь, а затем отстраняется и ловит мой взгляд.

– Расскажи мне. Ну, расскажи мне, кто это сделал, – предлагает он.

– Я не знаю, кто это сделал. Но он так поступил из-за того, что я обратилась в полицию. Он так поступил, потому что знает что-то о маминой смерти и хочет, чтобы я так и не выяснила правду. – От озвучивания моя теория не становится менее фантастической.

Марк спокоен, хотя я замечаю следы тревоги в его глазах.

– Родная, все это не имеет никакого смысла.

– А по-твоему, все нормально, да? Вчера – анонимная открытка, а сегодня – такое?

– Ладно, давай все обдумаем. Допустим, открытку прислал не просто какой-то злобный недоброжелатель…

– Именно.

– Но чего он добился, ставя под сомнение обстоятельства смерти твоей матери? И чего он хочет добиться, пугая тебя мертвым животным на крыльце? – не дожидаясь моего ответа, продолжает он.

Я понимаю, что он имеет в виду. Все это как-то не вяжется. Зачем подталкивать меня к походу в полицию, а потом останавливать?

Марк принимает мое молчание как знак согласия.

– Это сделала лиса, родная. – Подавшись вперед, Марк целует меня в лоб. – Клянусь тебе. Давай я займусь Эллой, а ты сходи прими ванну. У меня первый клиент только в одиннадцать часов.

Марк проводит меня на второй этаж и набирает мне ванну, добавляя в воду до нелепости дорогую соль, которую он подарил мне после рождения Эллы, но у меня так и не было времени ее испробовать. Я размякаю в мыльной пене, не прекращая думать о лисах, кроликах и крови. Не стала ли я параноиком?

Представляю себе анонимную открытку, представляю руку отправителя: как он вкладывает открытку в конверт, как бросает его в почтовый ящик. Тот ли самый человек вскрыл кролика с почти хирургической аккуратностью? И размазал кровь по крыльцу моего дома.

Мой пульс все не замедляется, выбивает стаккато в моем виске, и я с головой погружаюсь в ванну, чтобы гул воды наполнил мои уши. Кто-то пытается запугать меня.

Я думаю, действительно ли эти два события не укладываются в общую картину. Я рассматривала анонимную открытку как призыв к действию, как указание на то, что мне стоит засомневаться в обстоятельствах смерти моей матери. Но что, если это не побуждение, а предупреждение?

Предупреждение о том, что обстоятельства смерти матери были совсем не такими, как кажется. Что кто-то пытался навредить моей семье. И до сих пор пытается.

Я закрываю глаза и вижу кровь, так много крови. Память подводит меня. Насколько большим был кролик? Сколько крови там было на самом деле?

Фотографии.

Эта мысль приходит мне в голову настолько внезапно, что я резко выпрямляюсь, и вода переливается через край ванны. Нужно сфотографировать ступени, а потом отнести снимки Мюррею Маккензи в полицию. Посмотрим, решит ли он, что это сделала лиса.

Тихий голос в моей голове спрашивает, зачем мне это? Чтобы убедить Марка? Или полицию? Я отгоняю эти мысли, выдергиваю затычку из ванной и выскакиваю оттуда, вытершись в такой спешке, что одежда липнет к влажной коже.

Схватив телефон, я бегу вниз.

Но Марк уже убрал мертвого кролика и отмыл ступени белизной. Когда я распахиваю дверь, на крыльце ничего нет. Словно и не было.