Мыски, куда шли они с самого начала, шли за дедом, надвинулись неожиданно, и при ближайшем рассмотрении оказалось, что никаких Мысков нет и вовсе. Люди оставили деревню, судя по всему, давно.

Подельники шли лесом, сверяясь с картой. Овражистая местность закончилась, начался бурелом. Продирались трудно. То и дело останавливались: застревало оборудование телевизионщиков. Несколько раз звенел металлоискатель, но когда начинали щупать землю, было пусто. Стояла тишь, все живое пряталось от солнца. Звон металлоискателя заставлял всех вздрагивать и материться.

По карте до Мысков было еще день ходу. Ганин давал карте фору. Прикидывал: сегодня пройдут мало, в лучшем случае доберутся до Мысков завтра днем. Но еще не начало темнеть, как лес расступился – и деревня выплыла им навстречу. Ощерилась черными избами – пустая, мертвая.

– Кажись, прибыли, – констатировал Серега. – Оно самое, Мыски.

– Не могёт такого быть, – оспорил Степан. – До Мысков, дай бог, дойдем к завтрему. Давай карту, Андрюха.

Все вместе склонились над картой, засопели. Вместо того чтобы разобраться в ситуации чинно и без оскорблений, моментально затеяли спор.

– Я те говорю, вот здесь мы! – тыкал пальцем в ламинированную бумагу карты Степан. – Вот здесь!

– А я те говорю, обошли мы это место еще вчера! – кипятился Серега.

– Дурья твоя голова! Мы со вчера и прошли-то всего-ничего!

– А я говорю, обошли. Ты в карту глянь! Тут на всю округу боле деревень нету. И значит, это что? Мыски! Глаза-то разуй!

– Сам разуй!

Пока братья тянули друг у друга карту, а телевизионщики топтались, выглядывая из-за их плеч, Виктор Сергеевич, прикрыв ладонью глаза от солнца, осматривался по сторонам.

– Мыски это! – наконец поставил точку в споре он. – Вон написано!

Надпись выложили кирпичом на покосившейся одноэтажной постройке – «Мыски 1973». Вероятно, в годы процветания деревни постройка выполняла роль магазина. Кирпич раскрошился, крыша просела, пустые проемы окон напоминали глаза мертвой рыбы. Процветание в этом месте закончилось.

Съехавшие набок избы будто явились из дурного, мутного сна. В таком сне предметы меняют очертания, расслаиваются, тянутся, как резина, и просыпаешься ты весь в липком поту, радуешься, что сон закончился. Кое-где в избах поскрипывали открытые двери. В скрипе этом чудился зов: заходи, незваный гость, заходи и прикоснись к праху, ибо прахом скоро станешь и ты.

– Жутко, – поежилась Галя.

Она сделала несколько снимков и замерла, вслушиваясь в тишину. Тонконогая, хрупкая – отвернешься на секунду, а изба – раз! – и сцапает ее, хлопнув дверью, как челюстями. Ищи потом, свищи. Ганин, представляя разное, косился на девушку.

Казалось, что стоят Мыски под невидимым куполом, и не достигают этого купола ни солнечные лучи, ни другая жизнь. Все подмяли под себя черные избы, высосали живое. Солнце светит, а не греет. Трава серая, скользкая – не трава, а водоросль. И вокруг даже будто темнее.

– Становимся здесь, – скомандовал Ганин и сбросил на землю рюкзак.

– Здесь? Зачем здесь? – забеспокоились телевизионщики, надеявшиеся быстрее уйти из дурного места. – Андрюша! Андрей! – запричитали они на все голоса. – Тут картинка плохая, запах плохой, да и избы эти смотрят так, что того и гляди сожрут. Выбираться надо отсюда, вот наше коллективное мнение.

– Вы чего думаете? – спросил Ганин у подельников.

Серега почесал голову, пожал плечами.

– Городские, будь они неладны, дело говорят. Чего-то неприветливо тут. Отойдем? Встанем на ночь в стороне?

– Отойдем, – согласился Степан.

– Поддерживаю, – сказал Виктор Сергеевич.

Ганину пришлось согласиться. Но мысль о том, что где-то здесь в этой земле может лежать дед, не оставляла его.

– Идите устраивайтесь, – сказал он. – Я пока осмотрюсь.

Пока остальные подбирали рюкзаки, Галя взглянула на него, замешкалась. Он кивнул ей: мол, иди тоже. Уходя, она несколько раз оглянулась. Иди, иди, подбодрил он.

Ганин оставил себе металлоискатель, самый лучший, что у них был. Но теперь, стоя один посреди мертвой деревни, он не знал, с чего начать. Корабельные сосны покачивались над ним. Двери брошенных изб скрипели.

– Дедушка, – попросил он. – Если ты здесь, подай знак.

Он прислушался к себе и к миру: а ну как сердце сейчас начнет биться чаще, земля шепнет что-нибудь, облачко закроет солнце?

Ничего не произошло.

– В прятки играем, значит, – сказал он и, движимый порывом, уколом злости, решительно повел металлоискателем по земле. – Иду искать, дед! – закричал он. – Кто не спрятался, я не виноват!

Он потратил на поиски несколько часов, хотя ему показалось, что прошли столетия. Солнце ушло за сосны. Избы дохнули смрадом. А он все ходил вокруг них, забирался в лес и вылезал из леса, чертыхался и стряхивал с ног обвивавшие его травы, которые, казалось, хотели задержать его и утянуть в чащу. Мыски были Бермудским треугольником, понял он: металлоискатель не пискнул ни разу. Закинув его на плечо, Ганин двинул прочь из деревни к своим.

– Ну что? – спросили его сидящие у костра.

После неживых серых домов, после трав-водорослей, в которых плавала подернутая дымкой деревня, трескучее пламя костра было особенно приятно. Ганин сел и вытянул к огню ноги.

– Пусто, – сказал он. – Землю будто высосали, ни звука не издает.

Ему придвинули тарелку с едой.

Доедали губернаторскую посылку: вместо обычных макарон наварили гречи, у съемочной группы нашелся майонез, накрошили остатки колбасы.

– Деда здесь нет. И никого нет, – подвел итог Ганин, отправляя в рот полную ложку: голод он вдруг почувствовал зверский – сказались ночные утехи и дневной переход.

Виктор Сергеевич пошевелил палкой дрова в костре.

– А как же приказ? Тот, что мы при офицере нашли? Следовать на подмогу оставшимся в Мысках.

– Не знаю. Может, не дошли, может, перепутали что – тьма веков, поди разбери.

– Странные дела.

– Странные, – согласился Ганин. – Завтра сверим карты и поймем, что дальше делать.

– А вы дома те видели? – вмешался в разговор курчавый Игорь. – Как исполины в сказках: заснули и ждут своего часа. И земля прогибается под ногами, почувствовали? Как будто там яма под деревней.

– Или ловушка! Капкан! – поддакнули другие телевизионщики. Помолчав, один из них тихо добавил: – Ужас!

– Это ужас? – спросил осмелевший у огня Серега. – Я сейчас настоящий ужас расскажу. По младости лет наших со Степой взялись власти строить в соседнем районе электростанцию. А для нее, родимой, нужно было русло реки повернуть. Ну и повернули: две деревни утопли под водой. Жителей их загодя расселили, объяснили им, что так, мол, и так – вместо домов ваших течь теперь будет вода. Только были, говорят, среди жителей и такие, кто уходить отказался наотрез. Сказали они: мы люди старые, нам все одно скоро помирать, дайте хоть на родной земле принять смерть. Ну, их погнали, милиционеры оцепили район, а старики те сквозь кордоны обратно в дома пробрались – как так вышло, никто не понял. Но только когда дали воду, ушли они на дно вместе со своими деревнями. И ладно бы только это! Приехали мы однажды со Степой сети на рыбу ставить, а местные говорят: езжайте-ка вы отсюдова прочь, рыба здесь хороша, да не вам на зубок. Утопшие здесь, говорят нам, тянут живых к себе – не могут свою обиду забыть, злятся. Вот нынешним летом рыбачка с лодкой утащили к себе, а по маю – мальчиков городских, что купаться пришли. И так каждый год. Сами сюда не ходим и другим по мере сил не даем – вот что нам местные-то рассказали. Послушали мы их со Степой, смотали сети, да и ходу домой. Ужас? – спросил слушателей Серега и сам же подтвердил. – Ужас.

Стало тихо. Глаза горожан-телевизионщиков стали от услышанного как блюдца. Это в их цивилизации страшилки про утопленников могли не работать, но здесь в лесу, когда стенала выбитыми дверьми мертвая деревня под боком, от рассказа сделалось им неуютно.

Ганин, уплетая кашу, хмыкнул:

– Обманули вас, деревенских дурней. Это местные свои рыбные места от чужаков охраняли.

Серега обиделся:

– Тебе, Андрей, от твоей любови все мозги поотшибло. Ему правду говорят, а он ржет.

– Так уж и правду?

Солодовников-младший вскинулся, стукнул себя кулаком в грудь:

– Поедем со мной, покажу! Дела доделаем здесь и поедем!

– Да верю-верю, – Ганин поднял руки, утихомиривая разбушевавшегося дружка. – Верю, что утопленники.

– Верит он… – ворча, Серега стал усаживаться обратно: ерзал задницей, раздувал ноздри, как стреноженный конь. – Еще б не верить. Ему правду говоришь, а он…

Вновь стало тихо. Слышно было только, как ложки звякают о жестяные тарелки и плескается в кружках чай.

– Электростанцию-то, – спросил кто-то, – построили?

– Не-а, – Серега хрустнул суставами. – Разворовали, говорят, все деньги, да так и забыли.

Ночью в деревню Мыски вошли тени. Рассекли фонарем темень, матюгнулись, звякнули котелком. Протарахтели невидимой машиной. Притушив костер, наблюдал за тенями Виктор Сергеевич. Глядя сквозь деревья, оглядывался на своих – не проснулись? Тянуло от теней недобрым. Прошагали тени сквозь деревню, гоготнули и испарились – словно и не было, словно мираж. Перевернулся на другой бок и сладко зевнул Солодовников-младший. Всхрапнул кучерявый Игорь.

А в двадцати метрах от них растянулся на жарком спальнике Андрюха Ганин. Обнимали Андрюху ласковые теплые руки, и, казалось, должно быть Андрюхе хорошо. Только ворочался он и вскрикивал, и потел во сне. Снилось ему, как вода бежит и сминает деревенские дома, как старики тянут к небу руки. А потом снилось, что несется ему навстречу желтый автобус. Снилось лицо водителя – белое, застывшее гипсом. Снились скрежет металла, пламя. И летел во сне Андрюха Ганин головой прямо в темный лес. А когда приземлился, кувырнулся, подломал собой молодую заросль и остался лежать – приснился ему солдат.

Такого солдата Андрюха еще не видел. Был он щупл и мосласт, и всю кожу его будто бы выдубил ветер – такая красная была, а на кулаке татуировка – заводская труба и облачко. Стоял солдат и курил, и пускал дым в желтые усы. Пилотка набекрень. Башка бритая. Под бровями – хитрые огоньки.

– Терпи, Андрей, – сказал солдат. – Бог терпел и нам велел.

Развернулся и пошел прочь. Клубы дыма от самокрутки вьются за спиной.

– Стой! – заорал Ганин. – Стой!

Потому что был тот солдат – его дед.