Советская политика на Ближнем и Среднем Востоке к моменту прихода к власти Михаила Горбачева в апреле 1985 года переживала кризис. Прежде всего из-за вмешательства в Афганистане, но также вследствие внутреннего надлома советского общества (одним из его проявлений был углублявшийся маразм руководства) и изматывавшего СССР военно-стратегического соревнования с Западом.

Правда, политика огромной державы в обширном регионе была многомерной и складывалась из различных элементов. В ряде случаев запущенные ранее механизмы продолжали по инерции вращаться. Это давало ограниченный эффект и иногда приводило к успехам, если применять к ним критерии тогдашнего внешнеполитического мышления. По-прежнему в советской политике на Ближнем и Среднем Востоке доминировала задача — не допустить или уменьшить военно-стратегическую угрозу с Юга, ослабить там позиции Запада. В рамки этой задачи укладывалась поддержка тех правительств и политических сил, которые выступали против США или, как минимум, стремились укрепить свою политическую независимость по отношению к Западу. Поэтому в Москве пользовались симпатией попытки объединить арабские страны вокруг принципа «антиимпериализма», поддерживался лозунг «арабского единства» в его антизападном содержании, а также определенные националистические или религиозно-фундаменталистские движения в Турции и Иране.

В арабо-израильском конфликте СССР без колебаний принял сторону арабов, что облегчало реальное политическое сотрудничество с ними или давало повод для политических деклараций о подобном сотрудничестве. Оккупация Израилем арабских территорий, лишение палестинцев их национальных прав придавали советской политике поддержки арабов ауру международно-правовой легальности.

Правда, кэмп-дэвидский процесс показывал, что Советский Союз не имел средств воздействия на ключевые государства ближневосточной арены — Египет, с которым дипломатические отношения были заморожены, Израиль, с которым они были прерваны, и Саудовскую Аравию, с которой их фактически не было. СССР мог действовать через других акторов, важных, но не имеющих такого веса: через Сирию, палестинцев, по каким-то вопросам через Ирак, Алжир, Ливию, Южный Йемен. Советский Союз мог испортить политическую игру Соединенных Штатов, не позволить им добиться тех задач, которые они ставили.

Идея поддержки «революционно-демократических» режимов или государств социалистической ориентации сморщивалась как шагреневая кожа, но декларации об этой поддержке оставались обязательными молитвами в политическом катехизисе советского руководства и вплоть до конца 80-х годов в политической практике Советского государства.

Экономическое сотрудничество было существенным инструментом двусторонних отношений с Ираком, Ливией, Сирией, Южным Йеменом, Египтом, а также с Турцией и Ираном. Но практически во всех странах, с которыми установились тесные политические контакты, военное сотрудничество вышло на первый план. Чрезмерные поставки вооружений в Ирак, Сирию, Ливию, оба Йемена, сначала в Сомали, потом в Эфиопию нарушили стабильность в регионе, хотя, очевидно, прямо такой цели не преследовали. Впрочем, зачастую они были вызваны подобными же действиями США, и тогда трудно было определить, где сам предмет, а где зеркало.

Возраставшие советские поставки оружия в качестве средства политического воздействия были скорее признаком слабости, чем силы. Влияние, добытое таким путем, было временным, проблематичным. Уровень региональной безопасности понижался, а уровень риска для СССР повышался. Но главное заключалось в том, что страны региона, хотя их лидеры порой сами не сознавали этого, больше нуждались в экономическом сотрудничестве и в получении новой технологии, которую СССР не мог предоставить, чем в поставках оружия. В 80-х годах все меньше серьезных западных исследований определяли советскую политику в регионе как «имперскую», «агрессивную» или «наступательную». Эти эпитеты появились в 50-х годах и наиболее часто использовались после ввода советских войск в Афганистан и достигнутых с советской помощью временных военных успехов дружественных СССР революционно-авторитарных режимов в Эфиопии, Анголе, Мозамбике.

Если смотреть на политику СССР в регионе глазами Запада, то наблюдалось, так сказать, экстенсивное расширение зоны советского влияния. Были созданы просоветские режимы в НДРЙ и Эфиопии, фактически под контроль Советского Союза и дружественных ему стран был поставлен Баб-эль-Мандебский пролив. Был оккупирован Афганистан, и СССР продвинулся к Персидскому заливу и Индийскому океану. Иранская революция нанесла удар по позициям Запада, что, соответственно, означало выигрыш для Советского Союза. Удары Израиля по арабам подталкивали их к сотрудничеству с Советским Союзом. По-прежнему в глазах многих западных политологов и политических деятелей маячила угроза «финляндизации» Ближнего и Среднего Востока. Казалось, что Советский Союз вот-вот установит контроль над Персидским заливом и подорвет зависимую от импорта нефти экономику Западной Европы и Японии, мощь НАТО.

Идеологическая заданность таких взглядов все меньше удовлетворяла серьезных и объективных аналитиков, среди которых большее распространение получило определение Советского Союза как «державы, не заинтересованной в статус-кво». По этой оценке, советское воздействие на международную политику было в основном подрывным, его целью было создать новый международный порядок, соответствовавший интересам сверхдержавы, которая стремилась расширить сферу своего политического господства и влияния. Для этого Советский Союз поддерживал нестабильность, выступал зачинателем беспорядков, создавал атмосферу отсутствия безопасности и выигрывал от распада существовавшего тогда порядка. Это, по мнению западных аналитиков, в особенности было характерно для важнейшего с точки зрения СССР региона в «третьем мире» — Ближнего и Среднего Востока.

В этих оценках есть полуправда. Идеологические призывы к «единству трех революционных сил современности» подразумевали подрыв «позиций империализма» на Ближнем и Среднем Востоке. Но главный порок такого анализа состоял в том, что с конца 60-х годов СССР был державой не на подъеме, а на все более крутой кривой упадка. Влияние СССР в регионе сначала медленно, а потом все более стремительно уменьшалось, и он более, чем США, на деле, а не на словах был заинтересован в сохранении статус-кво. Даже вмешательство в Афганистане действительно было «оборонительной агрессией», и его неудача лишь подтвердила общую тенденцию.

Но дело не только в этом. Внутренняя динамика развития событий в регионе создавала и нестабильность, и конфликты, и антизападные настроения, потому что именно Запад ассоциировался с болезненной ломкой старых структур, с капиталистической модернизацией.

Действительно, регион не требовал и не требует участия извне какой-либо державы, «недовольной статус-кво», чтобы оказаться в состоянии дестабилизации, брожения, чреватого взрывами. Воспоминания о колониальной эпохе, неудовлетворенные, иррациональные, а поэтому разрушительные национальные амбиции, этнические и конфессиональные столкновения, наличие полюсов богатства и нищеты — и внутри отдельных стран, и между ними — все это создавало объективные условия для подрыва статус-кво. Хрупкость политических структур, по большей части заимствованных у Запада, но переживающих болезненное приспособление к местным условиям и традициям, рост коррумпированных и неэффективно правящих элит сами по себе программировали внутреннюю нестабильность, взрывы и катаклизмы. Массы населения, ставшие пасынками капиталистической модернизации, отвергали ценности западного общества. Политизированный ислам привлекал низы и часть верхов, что приводило к широким народным движениям, подавляемым режимами, и к брожению интеллектуальной элиты и предвещало новые политические бури вне зависимости от конкретной политики западных держав или СССР.

В этих условиях даже старый, доперестроечный Советский Союз был не менее, чем США, заинтересован в том, чтобы предотвратить региональные взрывы с непредсказуемыми последствиями. Иранская революция, например, хотя и приветствовалась по причине ее антиамериканизма, привела к серьезным экономическим потерям для СССР (были прерваны поставки газа из Ирана). События в Иране поднимали волну мусульманского возрождения в советских республиках Средней Азии и Закавказья. Арабо-израильский конфликт не раз угрожал втянуть Советский Союз в конфронтацию сверхдержав, которой он стремился избежать, и тоже приносил значительные экономические потери. Ирано-иракская война создала для СССР трудности во взаимоотношениях и с Багдадом, и с Тегераном, вызвала усиление военно-морских сил США в Индийском океане и опять-таки нанесла ущерб экономическому сотрудничеству и с Ираном, и с Ираком.

Дважды произошло смещение центра тяжести в конфликтных ситуациях — из зоны арабо-израильского противостояния в зону Персидского залива: сначала в 1980–1988 годах в связи с ирано-иракской войной и советской вовлеченностью в Афганистане и начиная с августа 1990 года в связи с иракской агрессией в Кувейте. Лишь интифада — мирное восстание палестинцев на оккупированных территориях — и проблема иммиграции советских евреев в Израиль прерывали эту тенденцию, вновь переносили внимание на отношения между Израилем и арабами.

Оценки действий Советского Союза как «имперских» и «агрессивных», а затем как направленных на «нарушение статус-кво» господствовали в западном политическом мышлении. Они оспаривались лишь некоторыми исследователями, и, так как это было достаточно редко, стоит процитировать одного из них. «На проблему можно смотреть по-другому. Попытки исключить Советский Союз из региона либо через дипломатические маневры, либо через действия в арабо-израильской зоне, через финансовые и стратегические связи в Заливе — все это вызывается безответственным поведением, в котором обвиняют именно Советский Союз. Аналитически неточна и вводит в заблуждение оценка советской политики как игры с нулевым результатом. Советский Союз не несет ответственности за радикальную нестабильность, которая отличает политику на Ближнем Востоке. Хотя он слишком вовлечен в события в регионе, слишком подвержен ударам, чтобы пассивно наблюдать за разрушением своего влияния, его амбиции и возможности не неограниченны. И если оценивать объективно, то советская политика в регионе стремится к осторожности и прагматизму». Автор отмечал опасность проведения Вашингтоном политики на Ближнем Востоке без учета мнения Москвы для интересов самих США и считал, что есть возможности для взаимоприемлемых соглашений, которые позволили бы начать конструктивно вовлекать Советский Союз в региональные дела.

Действительно, вплоть до кризиса в Персидском заливе трудно найти пример, когда американская администрация пыталась бы понять и учесть законные интересы СССР в регионе и принять меры, чтобы уменьшить советскую подозрительность, хотя условия для сотрудничества, а не соперничества двух держав уже складывались. Вашингтон обращался к сотрудничеству с Москвой в период кризисов. Так было в 1956, 1967, 1969–1970, 1973 годах. «Чем острее и взрывоопаснее ситуация на Ближнем Востоке, тем большей становится готовность США найти общеприемлемые с Советским Союзом подходы для разрешения конкретной создавшейся ситуации», — считает советский дипломат-арабист Р.Ш. Турдиев.

Советские дипломатические действия на Ближнем и Среднем Востоке по большей части были конструктивными, хотя бы на словах. Советский Союз предлагал и общий план безопасности, покрывавший весь регион, и пути и методы решения арабо-израильского конфликта, и план обеспечения безопасности в зоне Персидского залива, выдвигал предложения по Индийскому океану и по Средиземноморью. Они отвергались Вашингтоном как дипломатическая игра, поэтому и стали дипломатической игрой и пропагандой. Но они могли бы стать базой серьезных политических дискуссий, решений, действий, если бы Вашингтон не ставил ту же цель отрицания — исключить СССР из участия в региональных делах, не дать ему права здесь присутствовать. Импульсы для конфронтации исходили с двух сторон. Потребовались несколько лет перестройки, создание новой атмосферы в мире, окончание холодной войны, кризис в Персидском заливе, разрушение прежних стереотипов, чтобы возможности на время, казалось бы, стали превращаться в реальность.

Но это стало отражением, проекцией в регионе тех тектонических сдвигов, которые начали происходить в советском обществе.

Когда 11 марта 1985 года Михаил Горбачев стал генеральным секретарем ЦК КПСС, ему и его сторонникам было ясно, что сталинско-брежневская модель общественного устройства потерпела крах. Была предпринята попытка глубоких реформ в Советском Союзе, названных «перестройкой», хотя никто в советском руководстве не предполагал, какие сложности и кризисы ждут страну впереди.

Во внешней политике стояли задачи остановить разорительную и смертельно опасную гонку вооружений, сократить вооружения, улучшить отношения с Западом, повернув от конфронтации к сотрудничеству, урегулировать и нормализовать отношения с Китаем, найти новые формы связей со странами Восточной Европы, которые тогда считались частью социалистического лагеря, урегулировать отношения с Японией и, наконец, найти выход из конфликтных ситуаций в «третьем мире», особенно в Афганистане.

Многие концепции, выдвинутые Горбачевым и его окружением, не были новыми. Но они подразумевали большую готовность идти на уступки и компромиссы, отказ и в области международных отношений от многих методов, принципов, идеологии прежнего СССР.

М. Горбачев стал говорить о приоритете общечеловеческих принципов над классовыми, о деидеологизации международных отношений, о внедрении понятия баланса интересов взамен баланса силы, о приоритете норм и принципов международного права, о взаимозависимости, под которой подразумевал существование связей, интересов универсального значения, которые выходят за рамки интересов и отдельного государства, и отдельного класса. С его точки зрения, вопросы глобального плана, касающиеся оружия массового уничтожения, международного экономического порядка, окружающей среды, естественных ресурсов, демографии, нельзя было рассматривать в контексте противостояния разных систем, идеологий. В решении этих вопросов не было врагов, все были союзниками. Вместо борьбы за «светлое будущее всего человечества — коммунизм» нужно было искать общие цели, объединяющие СССР, Запад и Восток. Из этого вытекало, что социализм не будет больше соревноваться с капитализмом. В выдвинутых идеях было много прекраснодушия, но в целом они означали признание того факта, что социалистический эксперимент в рамках СССР и мирового социалистического содружества провалился, не доказав своих преимуществ перед капитализмом, а капитализм показал жизненную силу и способность к самотрансформации. Мессианская идея, которая была сердцевиной идеологии Советского государства после Октябрьской революции и накладывала отпечаток на внешнюю политику, доживала последние дни.

Вместе с необходимостью положить конец разрушительной гонке вооружений родилась доктрина «оборонной достаточности», подразумевавшая, что советские вооруженные силы должны сделать невозможной агрессию против Советского Союза. Новый министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе подчеркивал, что здравый смысл, а не идеология должен определять политику.

В «третьем мире» стали отказываться от сотрудничества преимущественно со странами «соцориентации» и переходили к расширению связей с умеренными консервативными режимами. Опыт Афганистана и необходимость покончить с военной интервенцией подразумевали, что Советский Союз уже не может посылать войска в страны «третьего мира».

Правда, холодная война тоже имела свои правила игры, и одно из них состояло в том, что СССР и США никогда не доводили свое участие в региональных конфликтах до прямого противостояния, которое могло бы вызвать дальнейшую эскалацию. Но если раньше советская политика упорно пыталась отделить разрядку в Европе и продвижение по пути разоружения от своей поддержки делу разрушения существующего порядка в «третьем мире», в том числе насильственными методами, то сейчас подход изменился. Идея взаимозависимости и воздействия региональных конфликтов на общую систему взаимоотношений Восток — Запад, СССР — США была признана.

Но не стоит полагать, будто все эти идеи были сразу подхвачены внутри СССР. Еще в январе 1986 года заместитель заведующего международным отделом ЦК, пока еще набиравший силу в партийной иерархии К.Н. Брутенц писал: «Найдя невозможным переделать политическую карту мира, как это делалось в прошлом, империализм пытается подорвать суверенитет освободившихся стран окольными путями, в особенности активно используя экономические рычаги… Неоколониалистская политика империализма — одна из главных причин появления так называемых региональных конфликтов и того, что они остаются нерешенными». Позднее в своих воспоминаниях К.Н. Брутенц будет излагать совсем другие мысли. Но подобные высказывания отражали господствовавшее тогда настроение и по инерции продолжались.

Ясно, что «третий мир», а значит Ближний и Средний Восток, не считая кровоточащего Афганистана, лежал на периферии интересов Горбачева, как и его предшественников. Видимо не зная ни проблем «третьего мира», ни способов установить с ним новые отношения, Горбачев понимал, что от старых подходов нужно отказываться. Если предстоял пересмотр всей структуры международных отношений, то и политику СССР в «третьем мире» также нужно было переосмысливать. Уже в своем выступлении в ноябре 1987 года, накануне 70-й годовщины Октябрьской революции, Горбачев заявил, что, несмотря на глубокие различия между государствами современного мира, существует «интернационализация мировых экономических связей», произошла всеохватывающая научная и техническая революция, которая затрагивает всех и позволяет поднять вопросы: «в состоянии ли капитализм освободиться от милитаризма», «может ли существовать капиталистическая система без неоколониализма», «может ли она функционировать без неэквивалентного обмена с «третьим миром». М. Горбачев буквально подталкивал и советских политиков, и советских обществоведов к переосмыслению оценок «империализма», «неоколониализма», всего прежнего взгляда на «третий мир».

Спустя некоторое время в порыве покаяния и самобичевания многие советские политологи и политики стали посыпать голову пеплом и рвать на груди рубашку, обвиняя во всех сложностях «третьего мира» Советский Союз и обеляя Запад. Особенно усердствовали те, кто раньше активно участвовал в создании мифов о «третьем мире».

Но и на Западе реакция на «новое мышление» была сдержанной, а возросший советский потенциал и опыт конца 70-х — начала 80-х годов вызывали искаженное представление о реальных советских намерениях и возможностях. Поэтому еще совсем недавно, в 1989 году, такой знаток советской внешней политики, как американский политолог Э. Рубинштейн, писал: «Интервенции стали интегральной частью советской политики в «третьем мире». Мощные средства проецировать силу вовне сделали возможным для советских войск оказывать помощь там, где им был гарантирован доступ в те или иные страны… Волна советских вмешательств, которая прокатилась по «третьему миру» в 70-х годах, продемонстрировала возможность новых вмешательств в 90-х, что, однако, не является обязательным. СССР может дополнительно использовать возможность проецировать свою военную силу, а режимы в «третьем мире» больше заинтересованы в выживании. Все это делает более привлекательной возможность интервенции Москвы в «третьем мире».

Мир менялся столь стремительно, что вчерашние оценки на следующий день становились достоянием истории.

Забегая вперед, отметим, что в 1989–1990 годах рухнуло вместе с Варшавским договором «социалистическое содружество». Советское руководство не сделало и жеста, чтобы остановить этот процесс. Исчезла ГДР, ставшая частью единой Германии. Изменилась послевоенная структура отношений в Европе. Сошла на нет и в ноябре 1990 года в Париже официально была похоронена холодная война. США и СССР объявили, что они больше не являются противниками, и после первого шага — согласия об уничтожении ракет средней и меньшей дальности — пошли в 1991 году на соглашение о существенном сокращении своих стратегических ракетно-ядерных арсеналов.

На Ближнем и Среднем Востоке изменения во взаимоотношениях СССР и США запаздывали. Слишком глубоко было недоверие между Москвой и Вашингтоном. В США никак не могли представить себе, что та ограниченная и конструктивная роль, которую Советский Союз готов был играть на Ближнем и Среднем Востоке, не была обманом и никак не противоречила глобальным и региональным интересам США; что даже старые доперестроечные заявления о наличии у СССР законных интересов в регионе, непосредственно расположенном у его южных границ, просто отражали реальность, а не экспансионистские замыслы.

Нужны были доказательства новых подходов или, называя вещи своими именами, готовность на уступки, чтобы атмосфера в регионе начала меняться. Но прошло несколько лет, прежде чем у горбачевского руководства дошли руки до Ближнего и Среднего Востока.

Решение о выводе советских войск из Афганистана стало важнейшей вехой на этом пути.

На этот раз советское руководство провело многочисленные консультации с экспертами, изучалась обстановка на месте. Стала ясной невозможность выиграть войну, продолжавшуюся уже шесть лет. Раскол в Народно-демократической партии Афганистана не оставлял надежды на консолидацию власти.

Война становилась все более непопулярной внутри СССР. Военнослужащие из среднеазиатских республик просто не хотели сражаться в Афганистане, и вся тяжесть войны лежала на славянской части вооруженных сил, не видевших ни цели, ни смысла в жертвах.

Нужно было убрать трудности, которые советское вмешательство создавало во взаимоотношениях с США, Западной Европой, Китаем и некоторыми частями мусульманского мира, в особенности с Пакистаном, Ираном, Саудовской Аравией. Казалось бы, вывод советских войск из Афганистана облегчал поставленные задачи. СССР потерпел политическое поражение, значение которого было смазано тем, что и само советское общество уже отказывалось от той социально-политической модели, которую пыталось навязать своей стране с советской помощью революционное афганское руководство.

В период правления М. Горбачева отношения СССР с другой важнейшей страной северного яруса — Турцией шли в русле уже отработанных формул и методов и соответствовали стратегическим установкам горбачевского руководства.

С началом поставок в Турцию в 1987 году советского природного газа значительно возрос ежегодный товарооборот между двумя странами. К началу 1990 года он вчетверо превысил уровень 1986 года, достигнув 1,3 млрд долларов. Турция предоставила СССР банковские кредиты для закупки товаров народного потребления на 300 млн долларов, а также кредит на 350 млн долларов для финансирования строительства и реконструкции в СССР предприятий легкой и пищевой промышленности. Был создан ряд совместных предприятий.

В 1990 году были подписаны соглашения о культурном сотрудничестве, о борьбе с незаконным оборотом наркотиков, а также в области рыболовства, правовой помощи и защиты инвестиций.

В декабре 1990 года Анкару посетил министр иностранных дел СССР Э.А. Шеварднадзе. А в марте следующего года президент Турции Тургут Озал нанес визит в СССР и подписал Договор о дружбе, добрососедстве и сотрудничестве. По мнению Т. Озала, этот договор поставил отношения двух стран на новую правовую основу в рамках и духе общеевропейского процесса.

Еще шла война в Афганистане, но некоторое советско-египетское сближение, начатое после прихода к власти в Египте Хосни Мубарака, продолжалось. В 1985 году состоялся обмен послами. Стороны стремились к компромиссам и взаимопониманию. Было достигнуто соглашение о выплате Египтом в течение двадцати пяти лет военных долгов, замороженных Садатом. Это открыло дорогу для нового развития экономических связей. Естественно, что Каир отнюдь не собирался переориентировать свою политику, тесно связанную с США. Но нормализация отношений с СССР несколько расширяла свободу маневра Х. Мубарака в отношениях и с Вашингтоном, и с другими арабскими странами.

СССР и Египет обменялись парламентскими делегациями. СССР посетил и заместитель премьер-министра, министр иностранных дел Египта Абдель Магид, а в мае 1990 года — президент Хосни Мубарак.

В.П. Поляков (тогдашний посол в Египте). И правовая, и политическая основа будущих советско-египетских отношений заложена в том солидном, многостороннем, многогранном документе, каким была совместная советско-египетская декларация, где четко выводятся подходы двух сторон к глобальным и региональным международным проблемам. Этот документ, видимо, станет образцом наших отношений со всеми арабами. Мы подписали декларацию об экономическом, торгово-техническом и культурном сотрудничестве вплоть до 2000 года.

Последующие события показали, что оптимизм многоопытного посла был несколько преждевременным.

Было продвижение в сотрудничестве СССР с Иорданией, куда Советский Союз поставил кое-какие средства ПВО. Но тесные связи Иордании с США не изменились, хотя соглашение с СССР и вызвало в Вашингтоне определенное раздражение. Советский Союз по инерции высказал осторожное недовольство соглашением Хусейн — Арафат 1985 года, намечавшим рамки возможных переговоров с Израилем, но приветствовал попытки короля Хусейна играть роль посредника между Сирией и Ираком. Политически СССР выиграл, когда король Хусейн высказался за советское участие в международной конференции по ближневосточному урегулированию. В апреле 1987 года было ликвидировано соглашение Хусейн — Арафат, что тогда сорвало американские посреднические усилия. Это было прежнее перетягивание каната, фактически никуда не ведущий бег на месте.

В июне 1985 года президент Сирии Асад нанес визит в Москву, чтобы встретиться с Горбачевым и скоординировать усилия двух стран в ближневосточных делах. Сирийский лидер хотел также провести зондаж намерений нового советского руководства. Он, как обычно, рассчитывал на увеличение поставок оружия.

В конце 1985 года Москва поставила Сирии новые военные катера, в начале 1986-го — несколько сот новых танков Т-80, а затем, в конце года, — ракеты СС-23 с дальностью действия более 500 км, которые могли создать серьезную угрозу для главных израильских аэродромов. Можно, впрочем, предположить, что эти поставки были запланированы заранее и вовсе не были немедленным следствием визита Асада.

Когда сирийский президент вновь приехал в Москву в апреле 1987 года, опытное и неплохо ориентирующееся в обстановке сирийское руководство скоро поняло, что Советский Союз меняется, как меняется и его политика. Прежнюю роль защитника сирийских интересов Советский Союз играть не собирался. Начиналась адаптация сирийского руководства к новым международным реалиям, медленный разворот к США, вообще к Западу, ставший более заметным во время кризиса в Персидском заливе.

В мае 1988 года вице-президент Сирии Хаддам посетил Москву. И несмотря на коммюнике, в котором говорилось о «доверии между руководством двух стран», чувствовались разногласия как по поводу сирийской политики в Ливане, так и относительно старых требований Дамаска о «стратегическом паритете» с Израилем.

По западным данным, поставки советских вооружений в Сирию постепенно уменьшались. Самолеты МиГ-29 сначала были поставлены в Индию и Ирак и лишь в августе 1987 года — в Сирию. Видимо, разногласия не были урегулированы и во время визита министра обороны СССР Язова в Дамаск в марте 1988 года. Сирия, регулярно выплачивая экономические долги, задерживала выплату военных.

Советская позиция по поводу ливанского кризиса оставалась при Горбачеве такой же, как и раньше. Советская пресса продолжала поддерживать левые силы в Ливане. Советский Союз не одобрял политики насилия групп, которых поддерживали сирийцы, и не был сторонником полной сирийской гегемонии в Ливане. В Москве были озабочены возможностью сирийско-израильского столкновения в Ливане, но обе стороны выработали здесь свои правила игры и вели себя достаточно сдержанно по отношению друг к другу.

Дипломат. Пока Асад стоит у власти, мне кажется, изменения будут спускаться на тормозах. Каких-то форм нервической реакции типа садатовской со стороны Сирии по отношению к Москве не будет. Мы интересовали сирийцев как источник вооружений — это было главным. В политическом плане они использовали наше влияние для того, чтобы себя изображать на Ближнем Востоке в виде фигуры номер один. Мы не были с Сирией союзниками в подлинном смысле, мы были партнерами в конкретной политической игре. Сейчас меняются и игра, и ее правила, и участники. Драматизма нет. Все-таки экономические связи с Западом у сирийцев преобладали. Наша торговля с Сирией — меньше двух процентов их валового оборота — мизер. Когда раньше речь шла о военном сотрудничестве с Насером, и Садатом, и Асадом, мы всегда находились под прессом их непомерных требований. И каждый раз уступали немножко. Мы считали, что тем самым мы двигаем наши отношения вперед. А у них вот эта наша политика, когда они вынуждены выдавливать из нас что-то по частям, вызывала раздражение, которое накапливалось и отравляло атмосферу в личных отношениях. Правильнее было бы честно открывать карты перед нашими партнерами и говорить им о том, какая у нас стратегия в области военных поставок. Сейчас мы это начали делать. Но раньше мы сами, наверное, не знали, какая у нас стратегия.

Автор. А сейчас мы знаем? Как бы вы ее сформулировали?

Дипломат. Мы уже начинаем все откровеннее говорить о том, что такое «оборонная достаточность». Достаточность для нас и достаточность для них. Это лучше, чем каждый раз отрывать от себя куски под их нажимом.

Автор. Отплатят ли США за жест Асада в период кувейтского кризиса?

Дипломат. Жест в сторону американцев символизировал то, что Сирия принимает новую схему международной игры. Сирийцам, конечно, было трудно, когда в 1987–1988 годах они начали переосмысливать свою международную политику. Здесь проявилась мудрость Асада как политика. Осторожность, взвешенность его действий.

Автор. Вы его считаете сильным политиком?

Дипломат. Бесспорно. Он сильный тактик и может просчитывать свои шаги вперед. У него хороший политический нюх.

Автор. Сирия платит экономические долги?

Дипломат. Экономические — да, как и Египет. Частично — нефтью, частично — товарами ширпотреба.

Автор. А военная задолженность?

Дипломат. У нее крупная военная задолженность, но у нас никто толком не знает, сколько сирийцы нам должны. Но кое-что платят.

Конечно, для новой советской внешней политики режим Каддафи в Ливии представлял опасность не только регионального масштаба. Насеризм, «антиимпериализм», решительный антиамериканизм Каддафи импонировали советскому руководству в период глобальной конфронтации с США. Отдельные его шаги иногда наносили ущерб и тогдашним интересам СССР, но больший — США. От экстремистских позиций Каддафи, например по ближневосточному урегулированию, можно было отмахиваться — в конце концов, не Ливия определяла ход и исход арабо-израильского конфликта. Продажа Ливии оружия в огромных количествах существенно пополняла советскую казну. Лица, связанные с советско-ливийскими отношениями, называли цифру 14–16 млрд долларов валютой или нефтью, полученных СССР за годы сотрудничества с Ливией. Лишь незначительная часть этой суммы оплачивала невоенные поставки.

Но, вступая на путь поиска согласия с США в надежде превратиться из его противника в партнера, СССР просто не нуждался в антиамериканизме Ливии. Мало того, резко негативная реакция на действия Каддафи со стороны и американской администрации, и американского общественного мнения ставила бы в неудобное положение руководство СССР, если бы оно шло на какое-либо «братание» с ливийским лидером. Поставки оружия, которое Каддафи мог применить только против своих соседей, где были, как правило, дружественные США режимы, или против самих США, также становились опасной политической игрой. Поэтому если предоставление Сирии комплексов ракет ПВО «земля — воздух» САМ-5 было воспринято как продолжение бесконечного повышения уровня ставок в военном противостоянии Сирии и Израиля, то появление таких же комплексов в Ливии означало, что это — антиамериканская акция, направленная против гипотетических действий американской авиации.

В апреле 1986 года напряженность достигла такой точки, что самолеты США бомбили военные установки и резиденцию Каддафи в Триполи и объекты в Бенгази в качестве «наказания» за то, что Каддафи якобы дал зеленый свет террористическому акту против американских военнослужащих в западноберлинском ночном клубе, и за то, что ливийцы стреляли по американским самолетам в заливе Сидра. Каддафи объявил его территориальными водами Ливии, что США не признали, демонстративно продолжая использовать его воды и воздушное пространство над ними как международные. Советский Союз делал все, чтобы не оказаться замешанным в инциденте. Советская Средиземноморская эскадра накануне налета «потеряла» 6-й американский флот, а система спутникового наблюдения «не обнаружила» пролет группы американских самолетов из Англии для ударов по Ливии. Но на бомбежки суверенного дружественного государства советское руководство, естественно, ответило протестами, а советская пресса — соответствующим пропагандистским залпом против рецидива «неоглобализма».

Все же отношения с Ливией становились более прохладными, особенно когда ливийская сторона начала задерживать платежи за поставки оружия. Опять-таки данные то этому вопросу в печати не публиковались. Трудный советский союзник резко критиковал встречу Горбачева и Буша на Мальте в декабре 1989 года, расценив ее как вызов соседним странам.

Но в Москве не собирались отказываться от уже созданной базы сотрудничества с Ливией.

О.Г. Пересыпкин. Я два года был послом в Ливии, встречался с Каддафи. Я категорически возражаю против утверждения, будто он ничего не понимает в политике. Я исхожу из простой истины, что человек неумный не может находиться двадцать лет во главе такого сложного государства, как Ливия. Безусловно, его подход, стиль поведения отличен от того, что мы привыкли видеть у других государственных деятелей арабских стран, тем более отличается от нашего.

Автор. Но при их нефтяных доходах в других условиях результаты могли бы быть другими.

О.Г. Пересыпкин. В истории «бы», как вам известно, нет. Каддафи, естественно, ставит грандиозные задачи, у него многое не получается, он очень обидчив. А мы подходим с одной меркой ко всем странам. Я считаю, что Каддафи — фигура уникальная в арабском мире. А как гибко он отреагировал на изменение обстановки! Он восстановил отношения со всеми своими врагами или недоброжелателями: с Сирией, Ираком, Алжиром, Тунисом, а также с Чадом, с которым воевал восемь лет. Он заявил, что готов признать вердикт Международного суда в Гааге по поводу спорных территорий с Чадом. Каддафи — человек очень неординарный и очень противоречивый. Его «третья мировая теория», «Зеленая книга» показывают, что он ищет чего-то, пробует уже двадцать лет. Мы пробовали семьдесят лет — и сейчас видим итоги.

Автор. Каковы задачи Советского Союза в Ливии на ближайшее время?

О.Г. Пересыпкин. Продолжать развивать отношения, находить формы экономического сотрудничества. В нынешних трудностях есть вина и ливийцев, но больше — наша. Точнее, и вина, и беда наша. Ливийцы за свою валюту приобретают новейшую технологию. Мы, к сожалению, не можем этого предложить. Потолкавшись у наших дверей, они идут во Францию, Италию, США. Конечно, мы построили крупные военные объекты, поставили горы оружия, обучили их офицеров. Но наши специалисты жили за колючей проволокой, строили, получали деньги и уезжали. Человеческих контактов с ливийцами не было. И ливийцы нас не знают, и мы их совсем не понимаем, не учитываем особый берберский характер. Они нас не воспринимают, а мы — их. На всех уровнях. Каддафи даже пытался нам польстить, говорил, что за все годы ни одного коммуниста не посадил в тюрьму. Но, видимо, своих коммунистов не было, поэтому и сажать было некого.

Говорит другой бывший посол СССР в Ливии.

И.Н. Якушин. За семь лет моего пребывания послом в Ливии я наблюдал превращение Каддафи из самого закоренелого антисоветчика и антикоммуниста в дружески настроенного к СССР лидера. В 1977 году он официально провозгласил курс на сотрудничество с Советским Союзом как генеральную линию своей внешней политики.

Автор. Чем вызвана эволюция Каддафи во взаимоотношениях с нами? Прежде всего его заинтересованностью в получении советского оружия?

И.Н. Якушин. В основном это так. В него мало кто верил как в надежного партнера.

И наконец, мнение анонимного дипломата.

Дипломат. Каддафи — это последний донкихот арабского мира. Он — последний из той когорты, которая слепо пошла за Насером, увлеченная как его идеями, так и магнетизмом его неординарной личности. Если говорить о странах, где сохранился культ Насера, где, как в храмах, хранили какие-то «нетленные ценности» насеризма, то это — Ливия. Мир совершил уже столько оборотов вокруг своей оси, а Ливия все еще видела ситуацию и в регионе, и в мире, исходя из постулатов насеровской эпохи. Многое в ливийском эксперименте было нам чуждо. На каком-то этапе антикоммунизм выдохся, а после начала перестройки приобрел новую антисоветскую, затем антироссийскую направленность. К чести нашей можно сказать, что после 1985 года мы уже не относились и к Каддафи, и, я думаю, к другим арабским руководителям как к священным коровам, перед которыми можно делать только совершенно определенные телодвижения, занимать приличествующие позы и творить заклинания. Реализм и прагматизм стали определять нашу политику.

Поддержка Ливией попытки государственного переворота в СССР в августе 1991 года резко снизила уровень отношений между двумя странами. Российское руководство практически игнорировало Ливию, особенно после того, как в начале 1992 года она прекратила платежи по военным кредитам. В апреле того же года Совет Безопасности ввел санкции против Ливии за отказ выдать двух сотрудников ливийских спецслужб, подозреваемых во взрыве американского «боинга» компании «ПанАм». Москва нехотя присоединилась к санкциям. От «особых» отношений с Ливией, как и с другими арабскими странами, не осталось и следа.