Запястье свободно. Я коснулась бледной кожи на месте иголки от капельницы. Болит немного. Я надавила сильнее, по запястью разлилась боль. Это было приятно и странно успокаивало.

Снова и снова я терла, тыкала и сжимала запястье, возвращая себе малую часть своего я, которого лишилась в тот день, когда меня нашли. Не так уж и много, но хоть что-то.

Вскоре от всех этих манипуляций запястье у меня онемело. Я неохотно выпустила его и взяла пульт от телевизора. За последние несколько дней я привыкла держать телевизор постоянно включенным. Когда приходили посетители, то есть почти все время, я неохотно убавляла звук, но отказывалась выключать ящик. Пару ночей назад одна из медсестер попыталась отключить его, когда я уже заснула, но я тут же открыла глаза и включила его снова.

Я начала уставать от сочувственных улыбок со всех сторон. Словно всем очень жаль, но никто не знает, что сказать. У моих собеседников жалость отпечаталась на лице. Многие годы я страстно мечтала, помимо солнца, о человеческом общении, о возможности завести друзей, но и вообразить не могла, что все станут меня жалеть. Это было отвратительно.

Телевизор помогал отвлечься, я могла смотреть на людей, которые понятия не имели, кто я такая. Персонажам на экране не было до меня дела, пока я не переключалась на новостные каналы. Те, похоже, пяти минут не могли прожить без упоминания обо мне. Вся моя жизнь за последние десять лет оказалась под микроскопом. Фотографии подвала гуляли по всем каналам. В резком свете телевизионных ламп он выглядел гораздо хуже, чем в моих воспоминаниях. Пустые книжные полки словно ограбили. Они не всегда были такими. Когда-то на них у меня располагалась славная подборка книг. Нигде в новостях не упоминали, как книги помогли мне выжить, обеспечив убежище. Это казалось фальшью, искажением моей реальной жизни. Книги помогали мне сохранять Мию живой.

Я резко переключила канал, когда в кадре мелькнула моя кровать, и остановилась на мультике с яркими персонажами, каждые пару минут исполнявшими веселые песенки. Я редко смотрела мультики, но понимала их притягательность, особенно для ребенка. Песенки так и призывали к танцам и веселью. Я хотела, чтобы они развеселили и меня. Мне хотелось порхать по палате, распевая песенки вместе с лесными зверюшками. Что угодно, лишь бы не думать о кадрах новостных каналов. Я могла объяснить пустые книжные полки, но моя постель с прокисшими простынями и железной цепью – другое дело. Это было ужасно, и все это видели. С этого момента я стала избегать новостных передач любой ценой. Держать в своих руках пульт от телевизора было маленькой роскошью, заставлявшей меня чувствовать себя всемогущей. В отличие от жизни с Джуди, я могла смотреть что хочу и когда хочу.

Я слишком увлеклась пытками над своим запястьем, чтобы в полной мере осознать, что означает отсутствие капельницы у меня в руке. Я могла встать с кровати и выйти из комнаты, если захочу. Никто не говорил, что я должна тут сидеть. Все напоминало мне о свободе действий. На протяжении двух недель в больнице я была слишком слаба – меня хватало только на еду, сон и туалет. Единственный раз мне пришлось выйти из своей палаты, когда санитарка возила меня в кресле на какой-то анализ.

Я только недавно перешла на новый уровень – отдых на стуле в собственной палате. Это был огромный прогресс для сеансов с доктором Маршалл. Сидя на стуле, я чувствовала себя лучше. Не такой уязвимой.

Я спустила ноги с кровати и неуверенно встала. На восстановление равновесия потребовалась всего пара секунд. Мое тело постепенно становилось сильнее от еды, которую постоянно в меня пихали. За весом тщательно следили, и, если верить сестрам, я быстро набирала массу.

Последнее наказание Джуди довело меня до минимальных показателей. Торчащие ребра и ключицы сделали меня похожей на скелет. Я подслушала, как врач говорил маме с папой, что не выпишет меня, пока вес существенно не увеличится. Мама приняла его слова близко к сердцу и принялась таскать мне еду, какой я никогда не пробовала. Вчера вечером мы все сидели вокруг моей постели и ели первую в моей жизни пиццу. Мне хватило только раз запустить зубы в липкий расплавленный сыр, причем соус потек у меня по подбородку, чтобы объявить ее своей любимой едой.

Поверх пижамы, тоже новой, я накинула махровый халат, который принесла мама. Все вокруг было новым. Учитывая, как мягко они льнули к коже, довольно странно было скучать по старой одежде, но порой случалось и это.

Прежде чем выйти из палаты, я зашла в уборную. Умывая руки, я не смотрела в зеркало, следуя той тщательной процедуре, что вбивали в меня годами. Я выдавила на ладони еще мыла и потерла их еще раз. До свободы было рукой подать, но я тянула. Мне следовало бы испытывать возбуждение, даже экстаз. Рука потянулась к мылу в третий раз, но я заставила себя отойти от раковины и покинуть уборную.

Когда я наконец набралась духу и открыла дверь, в коридоре было людно. Я стояла в проеме, полная нерешительности, гадая, не остановит ли меня кто. Из комнаты надо было сделать всего один шаг, но все за пределами палаты представляло собой неизведанную территорию. Обшаривая взглядом коридоры в поисках начальственной фигуры, которая могла бы возразить, я опасливо перешагнула через порог, ожидая, что меня сейчас облают.

Никто даже не смотрел в мою сторону.

С потными ладонями я отступила от двери еще на шаг. Теперь я находилась в коридоре, но на меня по-прежнему не обращали внимания. Поглядывая налево, в сторону, куда меня обычно возили на анализы, я резко свернула направо и медленно, но твердо пошла вдоль палат. Не в силах удержаться, я заглядывала в двери, мимо которых проходила, мне были интересны другие пациенты и их недуги. В большинстве палат располагалось по две кровати, и я удивлялась, почему в моей только одна. Спасибо, конечно, но все равно любопытно. Хотя мне было бы неловко делить пространство с кем-то еще.

Я продолжала тащиться по коридору, сворачивая налево на каждом перекрестке. Я не знала, куда направляюсь, но так далеко мне в жизни ходить не приходилось. Ноги уже горели от напряжения, но я не обращала на них внимания и двигалась дальше.

Навстречу шла медсестра со стойкой для капельниц. Я напряглась, ожидая, что она спросит меня, где мне положено находиться, но она просто улыбнулась мимоходом.

Ускорив шаг, пока она не передумала, я свернула направо и заметила знак, который искала, сама того не ведая. Улыбаясь, я пошла по указателям, снова свернула направо, и коридор превратился в огромный холл с окнами во всю стену и парой двустворчатых дверей.

Я ожидала, что снующие по холлу люди будут таращиться на меня, поскольку я вышла в халате и пижаме, но, похоже, и на сей раз никому не было дела. Я остановилась у дверей. От мысли о том, что за ними, сердце в груди беспорядочно затрепыхалось. Я оглянулась через плечо на безопасный коридор, откуда только что вышла. Если я поверну, то через несколько минут смогу оказаться у себя в кровати с пультом от телевизора в руке. Смогу натянуть одеяло до подбородка и спрятаться.

Я закрыла глаза и глубоко вдохнула. Довольно я пряталась. Пора проявить храбрость и встретиться с миром лицом к лицу. Решительно выдохнув, я нажала на ручку – вот только дверь не поддалась. Меня пронзило разочарование. Меня снова отвергли. Глаза наполнились внезапными слезами. Я чувствовала себя как на эмоциональных качелях: то страх и желание спрятаться в палате – то острое разочарование и подлинная сердечная боль. А все потому, что дверь не открылась. Как символично. Я буквально видела, что находится снаружи – сверкающее солнце, безупречно зеленая трава, – вот только для меня они были недосягаемы. Так нечестно. Я обречена навеки оставаться взаперти.

Разочарование превратилось в ярость, и я треснула по двери кулаком.

– Ее порой заедает, – произнес хриплый голос у меня за спиной.

Старческая морщинистая рука протянулась мимо меня и с силой толкнула створку. Та заскрежетала, но распахнулась.

– Спасибо, – пропищала я, когда старик обошел меня и придержал открытую дверь.

Я оцепенела, не зная, что дальше говорить и делать. Человеческое общение не было моей сильной стороной. Мой словарный запас состоял из реплик телевизионных передач. Я завидовала персонажам и легкости их общения. Я понимала, что все это постановка. Просто надеялась, что однажды сумею почувствовать себя так же непринужденно.

– Вы идете? – Старик странно посмотрел на меня, и я сообразила, что испортила очередной диалог тупым молчанием.

– Ой, да, еще раз спасибо, – произнесла я, выходя в открытую дверь.

Я попыталась улыбнуться, чтобы показать ему, что я нормальная и способна вести себя как настоящий человек.

– К вашим услугам, юная леди, – отозвался он, улыбнувшись в ответ, и зашаркал прочь.

Я проводила его взглядом, и плечи у меня обмякли. Я не была к этому готова. Я не могла улыбаться людям и поддерживать беседу. Каким-то образом этот процесс искажался у меня в голове. Я потянулась обратно к двери, готовая признать поражение.

– Это ты по двери колотила?

– Что? – Я резко обернулась к скамейке у дорожки у меня за спиной.

– Не верится, что старикашка оказался сильнее тебя.

Молодой парень, примерно моего возраста, сидел на скамейке, залитой солнцем.

Я огляделась, чтобы понять, с кем он разговаривает, но вынуждена была признать, что его реплика предназначалась мне, поскольку поблизости больше никого не было.

– Извините? – переспросила я, не понимая, что он имеет в виду. Я шагнула ближе к скамейке, не в силах противиться притяжению теплых солнечных лучей. – Вы со мной разговариваете?

– Ты видишь тут кого-нибудь еще?

– Ну, нет, – ответила я.

Несмотря на игривый тон, его резкость смутила меня.

Пульс начал учащаться. Что мне положено говорить дальше? Опять все испорчу, в точности как со старичком. Я оглянулась на двери, мечтая оказаться за ними.

– Я тоже не вижу, – сказал парень и громко рассмеялся, подняв трость, которую я не заметила.

– Ой, так ты сле… в смысле, не видишь, – сказала я, спотыкаясь о собственные слова.

Он еще сильней расхохотался.

– Прости. Я не хотел тебя пугать. Порой просто не могу удержаться от толики слепого юмора. Вот, возьми в знак примирения. Поделюсь с тобой своими «ризками», – предложил он, протягивая оранжевый пакетик.

Я колебалась, не была уверена, что именно это такое, но мне казалось, что это какие-то шоколадные конфеты.

– Ну же. Я не кусаюсь, – сказал он, шурша передо мной пакетиком.

Я покраснела от его поддразниваний. Я знала, что он подшучивает надо мной, но трудно было разобрать, поскольку глаза его были скрыты за темными очками.

Он снова помахал передо мной пакетиком.

– Они правда отличные. Все крутышки так делают.

Уголки моих губ дрогнули в улыбке, а ноги приняли решение за меня. Они уже практически умоляли меня присесть. Я осторожно опустилась на скамью рядом с ним, оставив как можно больше пространства между нами. Солнце было жарким. Я чувствовала, как оно проникает в кожу. На краткий миг я задумалась, а вдруг все ошибаются. Может, у меня и правда аллергия. На то, чтобы решить, что это не имеет значения, ушла секунда. Слишком приятно было сидеть на улице. Я закрыла глаза и запрокинула голову, позволяя солнцу окунуть меня в солнечные лучи.

– Хорошо, да?

Я резко повернула голову в его сторону. Откуда он узнал, что я наслаждаюсь солнечным светом? Или он только прикидывается слепым? Я чувствовала себя глупо оттого, что попалась на его уловку. Я тупая девица, которая понятия не имеет, как распознать розыгрыш.

– Некрасиво обманывать людей, – сказала я и попыталась встать, но ноги были еще явно не готовы.

– Предлагая им поделиться шоколадками? – спросил он.

Я вздохнула. Вместо того, чтобы обсуждать с доктором Маршалл свое дурацкое имя, мне следовало расспросить ее, как это делается. Как понимать людей.

– Притворяясь, что не видишь.

Прежде чем ответить, он хихикнул.

– Я и не вижу.

– Тогда как ты узнал, что я наслаждаюсь солнцем или что я не могла открыть дверь? И почему ты смеешься? – спросила я, защищаясь.

Он криво улыбнулся.

– Ну, я слепой, а не глухой. Ты очень глубоко вздохнула, когда садилась. Что до двери, то ты по ней стучала. Это было легко определить, когда ты поблагодарила старика, который придержал дверь. Слепота не означает, что я не в курсе происходящего вокруг. – Дружеского тона как не бывало. Я обидела его.

– Извини. У меня плохо получается, – пробормотала я, надеясь, что он оскорбился достаточно, чтобы оставить меня предаваться самоуничижению.

Однако он не ушел. Вместо этого он снова предложил мне пакетик с конфетами.

– На, можешь взять последнюю. Кстати, что плохо получается?

– Ничего. Не хочу забирать у тебя последнюю. Я даже не знаю, люблю ли я их.

– Ты никогда не пробовала «ризки»? – недоверчиво спросил он.

– Нет.

– Святые яйца пришельцев. Теперь ты меня разыгрываешь? Играешь чувствами слепого парня?

«Яйца пришельцев»? Что бы это значило?

– М-м, нет. Я серьезно.

Он потряс передо мной пакетиком.

– Ты определенно должна съесть сейчас хотя бы одну. Погоди, ты не из этих чудиков, которые не выносят шоколада?

– Нет, – ответила я, принимая пакетик с конфетами, оказавшийся у моего лица.

Я разорвала оранжевую обертку и обнаружила шоколадный кружочек. В нос хлынул запах шоколада и арахисового масла. Я поднесла конфету к губам и опасливо откусила маленький кусочек. Зубы прокусили шоколад, оказавшийся куда мягче, чем я ожидала.

– Погоди, а аллергии на арахисовое масло у тебя нет?

Я помотала головой, позабыв, что он меня не видит.

– Нет, – ответила я, смакуя божественную на вкус конфету.

Она полностью растаяла у меня на языке, за исключением крохотной части, которую я вытащила изо рта и покраснела, обнаружив, что это бумага. Перевернув оставшуюся часть, я обнаружила, что она прилипла к кусочку коричневой бумаги. Сняв его, я засунула остатки в рот, пока конфета не растаяла.

– Судя по этому вздоху, я бы сказал, что ты фанат «ризок». Я, кстати, Стрелок, – сказал он, протягивая мне ладонь.

Я вытерла капли растаявшего шоколада с пальцев и тоже протянула руку.

– Ле… то есть Мия, – сказала я, отпуская очередную часть прежней себя. Я почти чувствовала, как она умирает, когда произносила свое собственное имя.

Он развернулся на скамье лицом ко мне.

– Ты в этом уверена? – спросил он, перебирая пальцами по бедру.

Я пожала плечами, снова позабыв, что он меня не видит. Черт, как же плохо у меня выходит.

– Так мне говорят, – пробормотала я.

– А. Я знаю, кто ты. Ты тут практически знаменитость.

Что ж, немного ему времени потребовалось. В партии сочувствующих новый член.

– В шашки играть любишь? – резко спросил он.

– Э, шашки? Никогда не играла.

Он так громко хлопнул по ноге, что я подпрыгнула от испуга.

– Тогда решено. Бежим играть, – сказал Стрелок, вскакивая на ноги и хватая трость. – Идем? – протянул он руку.

Я секунду опасливо смотрела на его ладонь. За прошедшие пару недель мама касалась моей руки почти постоянно, приговаривая, что она со мной. Мне нравилось ощущение тепла, когда ее пальцы переплетались с моими, но я не знала, каково это, когда держишь за руку кого-то чужого. Я сидела, закусив нижнюю губу, и раздумывала, что делать. Стрелок терпеливо ждал, пока я продиралась сквозь внутреннюю бурю. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы принять его руку. Я не хотела его обижать. Несмотря на кривое начало, мне нравилось разговаривать с ним. Это казалось нормальным.