Письмо четырнадцатое
ГИПЕРМНЕСТРА — ЛИНКЕЮ
Брату, который один уцелел из недавно столь многих,
Павших от женской руки, шлет Гипермнестра письмо.
Держат меня взаперти, сковали цепью тяжелой:
За благочестье мое так наказали меня.
5 В горло тебе железо всадить рука побоялась —
Вот и казнят; а убей мужа я — стали б хвалить.
Лучше уж казнь, чем волю отца такую исполнить!
В том, что от крови чисты руки, не каюсь ничуть.
Пусть он пламенем жжет ту, чье пламя чистым осталось,
10 Пусть в лицо мне метнет факел, что свадьбе светил,
Или зарежет мечом, что вручен не для доброго дела, —
Смерть, от которой ушел муж, не минует жену!
Но по добиться ему, чтоб сказала я, умирая:
«Каюсь», — каяться в чем? Не в благочестье ль моем?
15 Кается пусть в преступленье Данай и жестокие сестры, —
За злодеяньем всегда ходит раскаянье вслед.
Сердце трепещет, едва я ту печь кровавую вспомню,
И от внезапной опять дрожи немеет рука.
О несвершенном писать она робеет убийстве,
20 Хоть и считали ее мужа способной убить.
Но попытаюсь. Едва одели сумерки землю,
В час между светом и тьмой, в час между ночью и днем
Нас, Инахид, повели во дворец высокий Пеласга,
Принял невесток своих сооруженных Египт,
25 Всюду светильни горят, окованы золотом ярким,
Жгут, против воли огня, ладан во всех очагах.
Кличет народ: «Гимен, Гименей!» — но бог улетает,
Даже Юнона и та город покинула свой.
Вот под крики друзей, от вина нетвердой походкой,
30 Каждый свежим венком влажные кудри обвив,
Весело к ложу спешат женихи — но к смертному ложу,
Мнут покрывала они — свой погребальный покров,
Отяжелев от вина и еды, уступают дремоте, —
Весь, ничего не боясь, Аргос высокий уснул.
35 Вдруг почудилось мне: умирающих слышатся стоны…
Слышались въяве они; то, что страшило, сбылось.
Кровь отлила, и холод сковал мне тело и душу,
И отогреть не могло новое ложе меня.
Словно колосья, когда Зефир их легкий колышет,
40 Иль на холодном ветру стройных листва тополей,
Так, или даже сильней, я дрожала. А ты был недвижен,
Было снотворным вино, что поднесла я тебе.
Страх из сердца меж тем прогнало отца приказанье:
С ложа встаю и клинок слабой хватаю рукой.
45 Нет, тебе я не лгу: я трижды меч заносила,
И с занесенным мечом падала трижды рука.
К горлу я твоему — всю правду позволь мне поведать. —
К горлу я поднесла данный Данаем клинок.
Но благочестье и страх запретили приказ нечестивый
50 Выполнить: в чистых руках дерзкий не держится меч.
Стала я волосы рвать, порвала пурпурное платье,
Стала такие твердить голосом тихим слова:
«Твой, Гипермнестра, отец суров: приказанье исполни,
Пусть и этот идет братьям убитым вослед.
55 Дева и женщина я; и природа, и возраст мой кротки, —
Нежным негоже рукам трогать жестокую сталь.
Нет, пока он не встал, сестер последуй примеру, —
Храбрые, верно, уже всех истребили мужей.
Если эта рука убить кого-нибудь может,
60 Только кровью моей пусть обагрится она!
Надо ль казнить их за то, что Даная престол захватили?
Отдал его бы и так он чужеземным зятьям!
Казни пускай заслужили они — но чем провинились
Мы? Почему не могу я незапятнанной быть?
65 Женщине меч для чего? Для чего мне нужно оружье?
Шерсть и корзинка моим больше пристали рукам!»
Так я шептала; меж тем полились за словами и слезы,
Прямо на тело твое падали капли из глаз.
Ты, чтоб меня обнять, протянул полусонные руки
70 И о меча острие их не поранил едва.
Я начала уж бояться отца, и слуг, и рассвета;
Заговорила — и вмиг сон с твоих глаз прогнала:
«Быстро вставай, Белид, один из недавно столь многих,
Или же ночь для тебя вечною станет. Беги!»
75 В страхе вскочил ты; тебя оставила сонная вялость.
Смотришь, как в робкой руке меч смертоносный дрожит.
Хочешь меня ты спросить… «Беги, пока ночь не минула!» —
Я говорю, и во тьму мчишься ты; я остаюсь.
Утро настало; Данай зятьев убитых считает;
80 Страшный не сходится счет: недостает одного.
Как он сердился, изъян средь убитой родни обнаружив!
Мало казалось ему крови, что пролили мы.
Вмиг от отцовских колен отрывают меня и в темницу
Тащат за волосы: так награждена я за все!
85 Видно, с тех пор, как жена стала телкой, а телка — богиней,
Яростный гнев на нас в сердце Юноны не гас.
Не отомстила ль она, когда девушка вдруг замычала,
И Громовержца привлечь прежней красой не могла?
Новая телка взошла на песок над родительским током,
90 Видела в отчей воде чьи-то чужие рога.
Вместо жалобных слов из уст вылетало мычанье,
Страшен был собственный вид, страшен был собственный крик.
Есть ли в отчаянье прок? Для чего ты в воду глядишься,
Ноги считаешь зачем, новым копытам дивясь?
95 Ты, внушавшая страх ревнивый сестре Громовержца,
Голод теперь утолять будешь листвой и травой,
Будешь пить из ручьев и глядеть на себя в изумленье,
Будешь бояться, что рог собственный ранит тебя.
Ты, чьи богатства досель Юпитера были достойны,
100 Будешь отныне лежать голой на голой земле.
Много родственных рек, и морей, и земель пробежишь ты,
Путь откроют тебе реки, земля и моря.
Но для чего ты, Ио, бежишь за далекие воды?
Не убежать от себя: новый твой облик с тобой.
105 Мчишься куда, Инахида? Ведь ты сама за собою
Гонишься, ты и беглец, и неотступный ловец.
Телке безумной вернет обличье возлюбленной бога
Нил, через семь рукавов воды несущий в моря.
Что вспоминать о делах, совершенных седой стариною?
110 В юные годы мои есть что оплакивать мне!
С братом ведет отец мой войну; лишенные царства,
Изгнаны мы; нас укрыл город у края земли.
Брат жестокий отца завладел жезлом и престолом,
С немощным старцем толпой немощной странствуем мы.
115 Жив остался один из целого племени братьев:
Мне — по убитым теперь и по убийцам рыдать.
Столько ж сестер у меня погибло, сколько и братьев,
Пусть и тех и других слезы мои оросят.
Я за то, что ты жив, ожидаю мучительной казни;
120 Чем же вину наказать, если за подвиг казнят?
Сотая прежде в толпе сестер и братьев, — неужто,
После того как один брат уцелел, я умру?
Если тебе еще есть до сестры незапятнанной дело,
Если достоин, Линкей, дара ты был моего,
125 Или на помощь приди, иль убей и лишенное жизни
Тело тайком положи на погребальный костер.
Кости мои собери и, слезами омыв, схорони их,
И над могилой моей краткую надпись поставь:
«Здесь Гипермнестра лежит; за свое благочестье в награду
130 Смерть, от которой спасла брата, она приняла».
Хочется дальше писать, но рука цепенеет в оковах,
И отнимает мои силы последние страх.
