4.1 ИНДИЙСКАЯ ТЕТРАДЬ. БЕЛЫЙ ЗОНТ
Присланная Дамианом программа реабилитации была оформлена с большим чувством, чтобы не сказать пафосом. Именная муаровая папка, распечатка голубым шрифтом по мелованной бумаге, прошивка золотым шнуром. Парень определенно надеялся, что все еще обойдется.
Сам текст выглядел так:
FUJIⓔ
Skolkovo
конфиденциально
МЕМО
проект «Белый Зонт»
Обзор возможных технологий блокировки высших духовных прозрений на основе классической традиции.
Мы исходим из того, что Клиенты в настоящее время находятся в ситуации продвинутого инсайта в непостоянство и неудовлетворительность феноменов – но твердо намерены сохранить ощущение индивидуального «я», не допуская прозрения в его иллюзорность.
В соответствии с этим пожеланием, главной задачей предлагаемых методик становится блокировка переживания ниббаны и последующего «вхождения в поток», что предполагает срочное и полное торможение всякого дальнейшего духовного роста.
Процедуры и технологии
I. Пять Неискупимых Грехов
Т. н. «Пять Неискупимых Грехов» обещают самый быстрый и устойчивый эффект. Но первые три (убийство архата, т. е. буддийского святого, убийство отца, убийство матери) не могут быть рекомендованы в связи с их морально-юридическими последствиями.
Четвертый грех – нанесение ран будде – теоретически осуществим, но в практическом смысле представляется ненадежным вариантом, т. к. нет уверенности, что хоть один из современных «живых будд», которых рекламируют представители различных традиций и школ, действительно окажется таковым.
Пятым «неискупимым грехом» является организация ссор, споров и распрей в буддийской общине.
Эта возможность кажется весьма перспективной (достигается оптимальное соотношение «тяжесть прегрешения/юр. ответственность»), но практические действия в этом направлении предполагают тонкое знание буддийской догматики и способность к метафизическим спекуляциям.
Будем реалистами – вряд ли кому-нибудь из Клиентов удастся внести раздор в буддийскую общину лично. Однако здесь возможны прокси-варианты, имеющие схожий кармический эффект: организация различного рода полемики в специальных журналах, оскорбление духовных светочей, оплата буддологических конференций, семинаров и т. п.
Стоимость и сроки уточняются.
II. Десять Заповедей
Следующим по эффективности представляется метод, основанный на нарушениях т. н. «десяти заповедей буддизма». Эти деяния не являются неискупимыми грехами, но гарантированно задерживают духовную реализацию или вообще делают ее невозможной.
Следует помнить, что «десять заповедей» – условный список, составленный по аналогии с ибрагимическими традициями. Только первые пять его правил обязательны для практикующих мирян. Следующие пять относятся к монашеским обетам – но, поскольку продвинутые практики часто следуют этим правилам тоже, их включение в программу представляется оправданным.
Главную практическую ценность для нас представляют первые пять трансгрессий.
1. Убийство живых существ
Тяжелейшее нарушение нравственного закона, которое, несомненно, помешает дальнейшему духовному росту. В юридическом смысле это идеальная технология – если убивать мух, комаров, тараканов и других докучливых насекомых, являющихся тем не менее полноценными чувствующими существами. Подобные действия не имеют никаких правовых ограничений. Негативных пиар-последствий можно не опасаться тоже, так как права животных на насекомых не распространяются.
Для повышения результативности предлагается перед убийством отрывать насекомым лапки и крылья, чтобы усилить их мучения и форсировать омрачающий эффект.
Действия: закупить насекомых и необходимое оборудование. Активность насекомых может быть купирована специальными препаратами для облегчения процедуры.
Стоимость и сроки уточняются.
2. Прелюбодеяние (сексуальные трансгрессии)
На первый взгляд очень многообещающее направление – но сложность связана с тем, что именно считать прелюбодеянием для мирянина. За последние две тысячи лет воззрения на этот счет много раз трансформировались самым радикальным образом; в наше время они меняются с особенной быстротой.
По мнению большинства современных авторитетов, сексуальной трансгрессией будут действия и практики, осуждаемые законами и моралью того общества, где живет практикующий. При всем многообразии возможных подходов, несомненной универсальной трансгрессией является супружеская неверность и вовлечение в нее.
Действия: оформить женскому, мужскому и трансгендерному персоналу зон «бассейн» и «сауна» регистрацию кросс-браков на время процедур. Любой интимный контакт с ними после этого станет предосудительным с точки зрения буддийской морали.
Стоимость и сроки уточняются.
3. Ложь
С этим пунктом на первый взгляд все просто – по некоторым сведениям, современный человек лжет в среднем пятьдесят раз в день без каких-либо специальных усилий. Разумеется, для топ-менеджеров и крупных бизнесменов эта цифра значительно выше. Однако представляется, что кармические последствия лжи сильно меняются в зависимости от ее последствий и размеров аудитории.
Действия: предлагается организация интервью и публикаций о приватизационной деятельности девяностых и роли бизнеса в формировании и функционировании текущего политического режима, в идеале – с трансляцией по главным телеканалам.
Стоимость и сроки уточняются.
4. Воровство
«Не брать того, что не дают» – при ведении бизнеса сформулированное подобным образом моральное правило все время нарушается естественным образом.
Основная рекомендация – максимально увеличить агрессивность бизнес-процедур и подходов, активнее бороться за чужую долю рынка и т. п. Идеальная технология – перманентный рейдерский захват чужой собственности, постоянное следование принципу «получить свое, чьим бы оно ни было».
Действия: полностью на усмотрение Клиентов.
Здесь наши советы представляются излишними и даже смешными.
5. Интоксикация
Та же сложность, что с пунктом 2.
В культурно-историческом смысле главным интоксикантом следует считать, конечно же, алкоголь (в тибетской традиции обет так и формулируется – «не пить чанга»). Омрачающие сознание препараты тоже попадают под действие этого обета, но единого мнения по поводу их списка не существует. Консенсус склоняется к тому, что наиболее опасными являются вещества, способные спровоцировать на непродуманные поступки.
Действия: акцент следует сделать на крепком алкоголе – виски, водка и т. д. Из веществ предпочтительнее кокаин, героин, различные препараты амфетаминового ряда. Следует избегать психотропных препаратов (особенно псилоцибина), способных привести к новым инсайтам или усилить уже испытанные.
Особо хотим отметить, что дополнительный омрачающий эффект должно дать эффективное выполнение техник пп. 1, 2 и 3 в состоянии алкогольного и/или наркотического опьянения.
Стоимость и сроки уточняются.
Как уже было сказано, следующие пять пунктов не являются трансгрессиями для мирянина – но, поскольку мы боремся с тонкими состояниями ума, характерными для весьма продвинутых медитаторов-монахов, нарушение этих правил может оказаться чрезвычайно полезным и эффективным.
6. Обжорство
Ранняя буддийская традиция никак не ограничивает номенклатуру допустимых продуктов – монахи жили подаянием и не могли контролировать свое меню. Однако существует правило, по которому им нельзя принимать твердую пищу после полудня. Кроме того, нельзя заказывать мясникам убийство живого существа для того, чтобы съесть его плоть.
Действия: Предлагается сдвинуть график таким образом, чтобы все приемы пищи происходили уже после 12.00. Рекомендуется неумеренность и невоздержанность в еде.
Хорошим дополнением будет принятая в некоторых рыбных ресторанах практика «выбора рыбы из аквариума». Ее можно распространить на говядину, свинину и баранину (индивидуальный отбор забиваемого животного в режиме видеоконференции).
Стоимость и сроки уточняются.
7. Танцы, музыка и пение
«Услаждение музыкой и пением», которого обязуются избегать монахи, является проблематичным, так как в современной культурной ситуации в музыке и пении крайне сложно найти упомянутую в классических текстах усладу.
Однако нарушить этот запрет можно благодаря известному психологическому эффекту т. н. «оплаченной радости»: высокая стоимость частных выступлений дорогих исполнителей вынуждает заказчиков вслушиваться в каждую ноту и находить музыку приятной. Больше того, существует практически линейная зависимость между стоимостью мероприятия и получаемым от него субъективным эстетическим удовлетворением, на чем и основана практика корпоративных концертов.
То же относится к танцам. Дополнительный омрачающий эффект в этом случае может быть достигнут использованием технологий пункта 2 (эротический танец в исполнении замужних танцовщиц и т. п.).
Действия: организация дорогостоящих концертов поп-звезд мирового уровня, частных выступлений ведущих эскорт-балерин и т. п.
Стоимость и сроки уточняются.
8. Высокие и роскошные кровати
Следующее правило может показаться странным – не спать на «высоких кроватях». Обычная кровать на ножках уже позволяет нарушить этот обет. Самым простым и логичным действием представляется подъем поверхности матраса как можно выше над уровнем пола. Следует также делать ложе максимально роскошным, используя эксклюзивные постельные принадлежности (см. часть III).
Стоимость и сроки уточняются.
9. Цветочные гирлянды, косметика и парфюм
Запрещены монахам. Предлагается ежедневно украшать себя цветочными гирляндами и пользоваться как можно более широким набором косметических средств. Разумно использовать в гирляндах редкие дорогие цветы, а в косметической номенклатуре – традиционные средства, распространенные когда-то в древней Индии.
Стоимость и сроки уточняются.
10. Золото и серебро
«Не принимать золота и серебра» – эта формулировка открывает широкие возможности для трансгрессии через инвестирование в XAU, XAG, XAUXAG, XAGXAU, GLD, SLV и другие подобные инструменты. Так же как с пунктом 4, конкретные методы и объемы бизнес-операций целесообразно оставить на усмотрение Клиентов.
III. Общая архитектура решений
По преданию, царь Сакьев (отец Будды) знал из пророчества, что его сын может уйти в отшельники и достичь несравненной святости. Поэтому он предпринял целый ряд мер для предотвращения подобного развития событий.
И хоть мер этих оказалось недостаточно (речь все же шла о самом Будде), спектр примененных технологий представляется крайне интересным и поучительным: люди тех лет часто сталкивались с похожими ситуациями и знали, что работает, а что нет. Каждое слово из сохранившихся описаний для нас на вес золота.
По воспоминаниям самого Будды, его ранняя жизнь была организована самым рафинированным и утонченным образом. Во дворце, где он жил, были устроены лотосовые пруды – с красными, белыми и синими лотосами. Это по какой-то причине должно было отвлечь Будду от духовных исканий.
Будда пользовался сандаловым деревом исключительно из Варанаси; его тюрбан, плащ, нижние и верхние одежды тоже были из Варанаси.
Для защиты от дождя/жары/пыли/росы над ним постоянно носили раскрытый белый зонт.
У него было три дворца – для жары, холода и сезона дождей. Четыре месяца дождей его услаждали менестрели, среди которых не было ни одного мужчины, и он не покидал дворца. Особо отмечается, что все слуги во дворце получали хорошую пищу – куда лучше, чем в других подобных местах. Видимо, это должно было придать им счастливый и сытый вид.
Мы предлагаем Клиентам полностью опереться на этот опыт и не изобретать велосипед.
Действия: организация своего рода реабилитационного центра. Начаты переговоры об аренде нескольких смежных вилл в Керале (место, обладающее достаточным уровнем privacy, подобрано – оно обладает рядом недостатков, но на территории уже существуют три лотосовых пруда с разноцветными растениями; подготовить такие водоемы за короткое время невозможно).
Клиенты будут обеспечены сандалом, бельем и белыми зонтами, произведенными в г. Варанаси. Особое внимание следует уделить женскому/трансгендерному контингенту танцовщиц/музыкальных исполнителей на время сезона дождей.
Во время пребывания Клиентов на арендованной территории предполагается активное ежедневное использование десяти технологий, описанных в первой части.
Вся совокупность описанных мер должна создать преграду для окончательных инсайтов, ведущих к необратимой трансформации личности. Важно не терять времени и приступить к процедурам как можно скорее.
Примечание. Целесообразным представляется привлечь к работе над проектом дизайнера-стилиста, работавшего над мастер-спальней яхты «Skewer».
Д. Улитин,
Генеральный Экзекьютив
Вот ведь гадина какая. Генеральный Экзекьютив.
Когда я прочитал эту бумагу, я даже не разозлился. Мне лишь сделалось грустно от хитрожопой людской подлости – хоть я давно к ней привык, все равно иной раз удивляла. Было видно, что и в этих обстоятельствах Дамиан ищет способ украсть денег. Особенно на седьмом пункте – где звезды, там всегда комиссионные и все такое. Не будет ему седьмого пункта точно.
Я позвонил Ринату, чтобы узнать, что он думает по поводу этого документа. Как ни странно, Ринат был настроен позитивно.
– Нормально, Федь, – сказал он. – Логика есть.
– Полагаешь?
– Угу. Подход правильный. Когда я был маленький, у нас в ауле одна старая женщина от колдовства лечила. Если кого сглазили там, приворожили или прокляли. Она говорила, что этим занимаются бродячие души, а они очень брезгливые. И если обливаться свиной кровью с ослиной мочой, то оставят в покое… Многим помогало.
– Чего ты не попробуешь? – спросил я.
– Да я пробовал. Даже дочку ее выписал, она теперь тоже знахарка. Пять дней на палубе свиной кровью обливался. В резиновой ванне. Не помогло. Только Юрке не говори, смеяться будет.
– Ну да, – сказал я, чтобы сказать хоть что-нибудь, – он еврей, а у них есть этот пунктик насчет свинины…
Ринат вздохнул.
– Кстати, насчет свиней. Как тебе Дамиан написал – «авраамические традиции» или «ибрагимические»?
– Ибрагимические, – ответил я. – Самого удивило.
– Значит, он экземпляры перепутал. Тебе мой попал. В моем «авраамические».
– Во как. Он прямо зональные версии клепает.
– Ну, – усмехнулся Ринат. – Я, кстати, думаю, что мне свиная кровь не помогла именно из-за зональности. Это ведь типа шаманизм. А от буддийской болезни лечиться надо буддийскими методами. Так что Дамиан дело предлагает. В верном направлении мыслит, понимает контекст. Я, как эту презентацию прочел, даже лучше себя почувствовал. Подписываемся, Федя, подписываемся. Или ты лучше что-то нашел?
– Да какое там, – ответил я. – Мне только обидно, что он и тут на нас нажиться хочет.
– Надеется, конечно, попилить, – согласился Ринат. – Ясно как пень. Ну а кто тебе сейчас без пилы что-то делать будет? Даже Юра прочел и одобрил. А он на Дамиана самый злой.
Ринат, как всегда, был прав.
– Ладно, – сказал я, – вхожу.
Помню нашу встречу у Рината через несколько дней.
В багровых лучах морского заката мы стояли на корме огромной яхты, обнявшись за плечи, как три морячка перед последним боем. Я не знаю, что думали Юра с Ринатом, но хорошо помню собственные мысли.
Нас ждало падение в пучину. В этом присутствовало мрачное римское величие, и в серьезных объемах. Но вот надежды, что пучина нас излечит, увы, было мало.
Ужас заключался в том, что постигнутое нами не было кошмарным глюком, от которого можно прийти в себя и опомниться. Это была правда, она же истина – предельная ясность по поводу сути человеческого существования. Как можно развидеть солнце в полдень? Только в еврейском анекдоте, но туда нас с Ринатом, увы, не мог взять даже Юра.
И все-таки я верил, что мы сможем.
Маркс сказал, нет такого преступления, на которое не пойдет капитал ради трехсот процентов прибыли. Завистливый и ехидный содержанец был этот Маркс. Никто сегодня не пойдет на преступление ради трехсот процентов. Какой смысл, если потом конфискуют все четыреста – опричники только повода ждут.
Но нет такого секретного сирийского подвига, которого убоится бизнесмен для сохранения нажитого. А то, что нажитое – это не всегда собственность, а иногда и сам собственник, Ринат объяснил очень хорошо. Впрочем, это и нищеброды понимают.
«Мои года, мое богатство…»
Ринат определенно был самым мудрым из нас – не зря ведь он поднялся по лестнице инсайтов выше нас с Юрой. И теперь его, видимо, уже прохватывал сквознячок ужаса от того, что угадывалось за горизонтом, поэтому он и согласился так быстро на предложение Дамиана.
Ничего лучше в запасе у нас и правда не было.
Дамиан получил отмашку – и обычный карт-бланш. От испуга он стал работать четко, как челнок в швейной машинке.
Через несколько дней мы вылетели в Кералу.
***
Началась новая жизнь.
Я просыпался около полудня – чтобы любой съеденный после этого кусок сразу падал в копилку греха. Моя кровать была под самым потолком, и я поднимался осторожно, стараясь не треснуться лбом о потолок.
По резной сандаловой лестнице со слониками и целящимися из лука арджунами я спускался на пол спальни и с отвращением натягивал индийское белье.
В Варанаси, понятно, не шьют ничего для бутика Hermés: я подозревал, что дешевый и неудобный местный хлопок служит в основном для обряжения покойников перед кремацией. Материал был такого низкого качества, что у Рината даже началось раздражение кожи, но он не сдавался и все равно носил эту дрянь.
Белый халат из Варанаси злил не так сильно – я выбрал самый большой размер, и он касался тела только в нескольких точках. Белый зонт с сандаловой ручкой – тоже из Варанаси – служил защитой от солнца, которое в полдень уже пекло. Иногда его носила надо мной хорошенькая полная филиппинка, приписанная к моей вилле – местных мы старались не привлекать.
Наши виллы (по европейским меркам весьма убогие) стояли вокруг трех продолговатых прудов, вместе образующих как бы римскую тройку. В одном плавали красные лотосы, в другом синие, в третьем белые (хозяин этого места, видимо, тоже знал легенду о молодом Будде). Нам очень повезло найти эти три лотосовых пруда.
Забавно, что вместе они образовывали российский триколор. Это было полезно – не столько в смысле патриотизма, хотя и это, конечно, тоже, сколько в пиар-отношении: объект, где живут сразу три олигарха, могли заснять с дрона. А потом какой-нибудь ушлепок возьмет и вывесит видео на ютубе… Хорошо хоть, кусты не росли свастикой, в Индии такое бывает.
Впрочем, на случай атаки дронов по углам периметра размещались четыре поста, где дежурила охрана с китайскими электромагнитными ружьями.
Эти фантастического вида излучатели с широкими раструбами-трезубцами – словно из «Стар трека» или «Звездных войн» – работали невидимо и беззвучно и за секунду гасили любую радиоуправляемую птичку. Но, как сказал начальник нашей охраны (отставной центурион из ГРУ), «сирийский опыт призывает не терять бдительности – вся активность строго под навесами, по легенде тут спортивный лагерь».
Я любил полуденную прогулку под зонтом – мне нравилось любоваться лотосами. Я, правда, не был уверен, что в прудах цветут именно лотосы – Юра сказал, что по ботанической классификации какие-то из этих растений относятся к лилиям. И еще он сообщил, что синий лотос в России запрещен из-за психотропных свойств. Жаль, этот цветок нравился мне больше всех – бледно-голубой, совершенно сказочного вида.
Сначала я обходил белый пруд, потом синий, потом красный. Цветы на воде были прекрасны, нет слов, но вместо прилива плотского жизнелюбия они вызывали во мне память о джанах.
Во-первых, сам Будда сравнивал третью джану с полностью погруженным в воду лотосом – возможно, вспоминал пруд из своей юности. Саядо Ан тоже говорил о цветке лотоса, когда объяснял движение от одной джаны к другой – сначала раскрывается первый слой лепестков, потом второй, потом третий… И пока полностью не раскроется третий, не раскрыться четвертому.
Ах, четвертая…
Но я гнал тоску по невозможному и напоминал себе, что мы твердо решили вернуться в сансару, чего бы это ни стоило. Работать следовало не покладая рук.
Обычно я выходил на прогулку первый. Юра и Ринат – в таких же халатах, с такими же зонтами – появлялись из своих вилл позже. У прудов наши маршруты пересекались, и иногда мы перебрасывались парой слов.
Фуршет под длинным тентом накрывали к половине первого. На столах было все, чего можно захотеть, но я ел немного. Наверно, потому, что угнетала необходимость выбирать животных на завтра – это следовало делать утром, чтобы их успели забить, освежевать и привезти.
Я глядел в помеченный моими инициалами настенный монитор (их было три рядом) – и даже не знал, в какой стране ходят по лугу эти милые телята, плавают эти карпы и форели, резвятся эти розовые поросята… Впрочем, глупейшая постановка вопроса по отношению к животным. Все звери живут просто на Земле; страны – это виртуальные загоны для людей.
Достаточно было коснуться поросенка на экране, и вокруг него с нежным звоном возникал зеленый прямоугольник, из которого бедняжка мог выбраться только в мою тарелку.
Каждый раз при этом мне вспоминалась история, как охотники за Усамой бен Ладеном заметили с дрона какого-то долговязого человека, гуляющего в пакистанских горах (Усама был высок ростом), и бац… А потом – упс – нашли другого верзилу, и опять бац… Потом еще одного. А потом уже нашли настоящего. Если, конечно, верить спецнарративу.
Сделанного заказа я никогда не менял. Я чувствовал себя почти оператором дрона, и это было не слишком приятно. Недаром ведь о моральной драме этих людей уже столько лет снимают фильмы и пишут книги.
За едой мы с Юрой и Ринатом обменивались мнениями о том, как идет лечение. Шло оно плохо: симптомы сохранялись. Но помогала сама рутина, сама постоянная необходимость переходить от одного аттракциона к другому. Как выразился Юра, когда играешь в футбол, забываешь, что в мяче пустота.
Сравнение было точным: мы играли в футбол с распадом и небытием – и, хоть состояние наше практически не менялось, сложная организация игры позволяла забыться и кое-как переползать из часа в час.
После первого приема пищи мы возвращались на виллы, и начиналась одна из самых мучительных для меня процедур – косметика и гирлянды. Нас украшали по рецептам древней Индии: подводили глаза сурьмой, красили волосы басмой, чернили брови углем.
Это была своего рода ежедневная экскурсия в далекое прошлое. Было даже интересно – но чего я не переносил совершенно, это коричневой краски на зубах и цветочных гирлянд. От краски было липко во рту, а от душного запаха цветов кружилась голова; кроме того, гирлянды были неожиданно тяжелыми и мешали двигаться.
Самое главное, что во всех этих наивных заигрываниях с красотой чудилась древняя тщета, века и тысячелетия напрасных попыток избежать распада и гибели – из-за чего подлинная природа реальности проступала еще отчетливей. Но я знал, что самое страшное в моем положении – это отчаяться и потерять надежду. Поэтому я не возражал, даже когда мои ладони и пальцы красили в оранжевый цвет.
Вслед за косметическим часом мы снова собирались вместе и, словно ялтинские триумвиры, усаживались в три кресла под белыми балдахинами. Начиналось созерцание танцев.
В первые дни перед нами выступал местный этнографический ансамбль. Его танцовщицы напоминали девственных духом сельских продавщиц, еще не познавших, что жирной женщине не следует оголяться в сексуальных целях, а много золота на шее и руках – это признак не столько богатства, сколько уязвленной нищеты. Они разыгрывали перед нами сцены из «Махабхараты».
Эти танцы вызывали у нас такое омерзение к нагому человеческому телу, что через неделю теток заменили нормальными молодыми девочками из Румынии. Они хотя бы волновали плоть. Да и в смысле древнего эпоса это было точнее, потому что суть любой махабхараты сводится именно к молодым красивым кискам: будь там что-то другое, эпос до нас просто не дошел бы.
Сначала румынки выступали в бикини, а потом их переодели в сари и научили танцевальным мудрам.
Три раза в неделю из Дели к нам приезжал какой-то местный нижинский с полицейскими усами – ему делали синее лицо, и он выступал в танце Кришны и пастушек (мы называли этот номер «синий петух и румынские куры»). Думаю, что размер его гонорара предполагал интимные услуги самого широкого профиля, но это не было интересно даже Ринату.
С музыкой сперва была проблема. Я ненавижу ситар: главная функция этого инструмента, как мне кажется – гипертрофировать все то, чем омерзительна балалайка, и навязать это душе в качестве индии духа. Именно ситар и блеял мне в уши целый день.
Индийскую музыку не любил никто из нас, так что скоро мы пришли к компромиссному решению: пока на эстраде беззвучно выступали индусы с традиционными инструментами, колонки играли хиты времен нашей юности. За имитацию музыкантам приходилось платить даже больше – она почему-то оскорбляла их достоинство. Зато мы слушали нормальный старый музон.
Потом мы расходились по персональным мастерским.
Самой важной трансгрессией, как постоянно напоминал Дамиан, было убийство – а этим лучше заниматься без свидетелей, даже когда речь идет о насекомых. Впрочем, друг про друга мы знали все.
Юре готовили местных тараканов с фашистскими знаками, нанесенными на надкрылья розовым маникюрным лаком – он говорил, что так ему проще, и похоже на его любимый «Вольфенштейн». Тараканы в Индии летают, так что для Юры бой был почти на равных, как с эскадрой Люфтваффе.
Странный человек этот Юра – по поводу людей в девяностые не слишком рефлексировал, а тараканов жалел… Впрочем, поглядывая на мелькающего по территории Дамиана, я его частично понимал.
Ринату возили комаров, а мне мух. Мне было легче с мухами, потому что я в детстве натренировался убивать их газетой – и теперь, для набоковского содрогания Мнемозины, заказал себе репринты «Правды» на плохой сероватой бумаге советского типа.
Я не оговаривал этого особо, но большинство привезенных самолетом газет были с памятными траурными ликами – Брежнев, Андропов, Черненко… Наверно потому, что такие проще было найти – во многих семьях их хранили на счастье.
У каждого из нас в мастерской была специальная машинка, которая выплевывала насекомых с интервалом в несколько секунд – такие делают в Америке то ли для генетической борьбы с комарами, то ли для биологического отдела ЦРУ (судя по тому, что покупать технику пришлось через Канаду, последнее вернее). Это был прозрачный цилиндр со слипшейся в дрожащий ком массой насекомых.
Внутри был сложный механизм подачи – прецизионные люлечки, дверки и сепараторы. Система отлавливала мух и легчайшим пневмодуновением выплевывала наружу.
В происходящем была грустная ирония: столько хай-тек-заботы, внимания к детали, мягкой точности расчета – и быстрая безжалостная расправа почти сразу после вылета в большой мир… Аналогия с человеческой жизнью и судьбой была полной, особенно с учетом того, что на бедняжек пикировала плоская морда гениального секретаря, и это было последним, что они видели в мире.
Мне не жалко было мух – я шлепал их с детства и никогда не задумывался, хорошо это или плохо. А вот Ринат, поднявшийся по лестнице инсайтов выше нас всех, признался, что убийство уже дается ему с трудом.
– Я думал, – говорил он, – что комара просто. Да, просто, когда ты его рефлекторно бац… А тут он тебе ничего еще не сделал, а ты… Эх.
Сперва у него была мухобойка с ударной поверхностью в виде черного резинового ромба с белой арабской вязью – выглядело это подозрительно похоже на флаг Исламского государства (организация в России запрещена), но когда я спросил, что там написано, он сказал, что точно не знает. Думаю, он врал.
Мне приходило в голову, что мы трое действуем таким странным образом, чтобы спрятать свое личное грехопадение в едином космическом потоке смыслов, затерявшись среди образов других эпох или человеческих общностей – говорю это только для того, чтобы показать, как необычно стала работать моя голова после пережитых инсайтов. Когда я поделился этой мыслью с Ринатом, тот криво улыбнулся и сказал:
– Я про это тоже думал. Даже с буддологом нашим говорил. Тебе про этот космический смысловой поток кто объяснил, он?
– Да нет, – ответил я растерянно, – никто вообще не говорил. Как-то само сообразилось.
– А теперь прикинь, почему нам такие мысли на синхроне в голову приходят?
– Капец, – сплюнул я. – Гангрена добралась до кости.
– Да, процесс зашел далеко, – вздохнул Ринат. – Но сдаваться нельзя. Надо в кулак себя сжать. Делай, что надлежит – и будь что будет…
Слово у него не расходилось с делом – на следующий день он отдал мне свою запрещенную мухобойку, а сам стал работать, как он выражался, «по площадям», опыляя комаров местным спреем от насекомых. Спрей в зеленом баллоне был очень вонючий – при работе с ним Ринат надевал респиратор и часто выходил на воздух подышать. Но зато комаров после этого ему стали завозить раза в три больше.
Как ни странно, сложнее всего оказалось с воровством.
Сперва мы решили, что понимать этот пункт следует не так, как описал Дамиан, а буквально – на бытовом уровне.
Понятно было, что на местный овощной базар с таким проектом лучше не соваться. Свирепая синяя морда нашего танцора-усача как-то не располагала к таким подвигам.
Дамиан предложил следующее решение: весь обслуживающий персонал носит на спине специальные кошельки с деньгами, а мы время от времени подходим сзади и вытягиваем оттуда банкноты и монеты.
Было бы, конечно, удобно. Но мы сообразили, что это будут наши собственные деньги и никакого реального воровства при этом не произойдет. Некоторое время Дамиан обдумывал возможность поднять персоналу зарплату, чтобы мы воровали уже из их собственных денег – но это, по большому счету, был тот же самый случай. Тогда Юра предложил воровать друг у друга, и сам же засмеялся…
Но именно это предложение в конце концов и победило, только в более сложной форме.
Мы привлекли консультантов, и они создали в Москве специальную юридическую группу, которая организовывала мелкие сделки чисто воровской природы между нашими фирмами-однодневками – мы платили за это штрафы и пени, но зато воровство было самым настоящим.
Самое главное, что окончательный баланс здесь никогда не подводился – мы не считали, кто кого обманул и на сколько. Речь шла о сравнительно небольших суммах, но мы действительно их воровали.
У каждого из нас на вилле появился крохотный офис с компьютером. Нам присылали уже подготовленные договоры, мы тщательно изучали их – и, осознав, в чем именно кидок, ставили свою e-signature. И мне, и Юре постоянно казалось, что мы воруем у Рината больше, чем он у нас. Похоже, схема работала.
Я любил эти минуты в офисе – иногда казалось, что наваждение почти прошло, и я вернулся домой… Процедура была целебной хотя бы потому, что напоминала о молодости. Увы, облегчение длилось недолго.
С ложью тоже были проблемы.
Дамиан, конечно, организовал все обещанные интервью о девяностых и нулевых, и мы изолгались как могли – причем сразу по всем фронтам и направлениям. Читать гранки было отчаянно смешно, но никакого облегчения это никому не принесло.
Ну, соврамши. И что, мир стал надежным и прочным? Появилась опора под ногами, пускай хотя бы из липкой лжи? Нет. Вранье распадалось на субатомные частицы точно так же, как и все остальное.
Некоторое время мы пытались врать друг другу чисто формально. Например, встречая Юру возле лотосового пруда во вторник, я говорил ему деревянным голосом:
– Юра, ты не забыл, что сегодня пятница?
На что он отвечал:
– Не гони, сегодня понедельник.
И так далее.
Но наши консультанты обсудили этот вопрос – и оказалось, что подобные действия не создают реальных омрачений, поскольку нашим намерением было не ввести собеседника в заблуждение, а исцелиться с помощью прозрачной для того лжи.
– Это путь в никуда, – сказал Дамиан. – Мне объяснили, что гораздо больше вреда… то есть в нашем случае пользы будет от так называемого idle talk – нужно собираться вместе, хитро и неискренне спорить, вообще всячески согрешать через пустую и лукавую речь. Вот знаете, как бабы на завалинке всем косточки перемывают… Важнее всего здесь намерение, интенциональность. Если удается вызвать друг у друга неприязнь, еще лучше. Очень полезно оскорблять святыни, поносить архатов и праведников, возводить хулу на Отчизну и так далее…
Как только у нас появилась эта информация, дело стронулось наконец с мертвой точки – и скоро мы нащупали технологию успеха.
***
Ты знаешь по себе, Таня, что люди в России воображают быт олигархии по фантазиям московских журналистов. Сейчас я опишу тебе реальность.
Представь себе столик из коричневого мрамора, стоящий в укромном углу тропического сада. Вокруг – три удобных плетеных кресла. Рядом – бассейн и бар с раскормленным индусом в белом смокинге. Еще дальше, в глубине сада – полуголые танцовщицы в набедренных повязках, прячущиеся среди листвы. Им велено не мозолить глаза и ждать неподалеку: может быть, позовут…
Прислуга тщательнейшим образом протирает мраморную поверхность стола спиртом, затем втыкает в землю вокруг кресел множество дымящихся палочек (благовония помогают от насекомых) – и, заслышав приближающиеся шаги, убегает с глаз долой.
С разных сторон, каждый по своей тропинке, к столу приближаются трое немолодых уже людей в широких белых халатах. Их брови подведены, веки насурмлены, щеки нарумянены, губы напомажены, а зубы покрашены в глянцевый коричневый цвет. На лбу у каждого – мелкий рисунок красной охрой, похожий на поставленную между бровей магическую печать.
Их лица мрачны и неподвижны – и, когда они машут друг другу оранжевыми ладонями, никаких чувств не отражается в их глазах. За каждым идет смазливая филиппинка с белым зонтом и таким же белым опахалом…
Какой-то Эсхил, «Персы». Но именно так все и выглядело, Таня – вот клянусь.
Мы втроем садились вокруг коричневого мраморного стола, Ринат выкладывал на него табакерку с тончайшим порошком, натертым на машинке с яхты, брезгливо вдыхал сандаловый дым и спрашивал каждый вечер одно и то же:
– Дымчинский точно из Варанаси?
И Юра каждый раз отвечал:
– Оттуда, оттуда.
Коричневый мрамор был выбран потому, что на нем лучше видно белое – чтобы делать дорожки прямо на столе. Кокаин, конечно, ни капли не веселил – мы относились к нему просто как к болеутоляющему средству (до революции семнадцатого года его в России так и употребляли, а душу, по воспоминаниям Блока, радовали мороженым и пивом).
Сделав ингаляцию, мы запивали одно лекарство другим. Я глотал соточку вульгарного Джим Бима, Юра употреблял коньяк со льдом, а Ринат граппу. Затем начинался сеанс пустословия.
Праздные, никчемные слова по сути своей есть ложь, сказал кто-то из древних – и мы искренне надеялись, что это правда.
Нам повезло, что среди нас был Юра. Он происходил из почтенной зубоврачебной семьи, сам учился на стоматолога – и знал множество леденящих душу историй о том, как в наши дни работает ставшее бизнесом здравоохранение. Каждый вечер он прогонял что-то новое.
– Теперь ведь как? Доктор, например, меняет коронки на зубах – а у терпилы с другой стороны импланты. Так он ему специально коронки сделает ниже, чтобы на импланты давление поднять. А когда у терпилы кость вокруг имплантов через пару лет рассосется, доктор его на операцию пошлет к жене. Удалять импланты и подживлять искусственную кость. Графты делать – дорогущая процедура, риск двадцать процентов, если повезет – терпила еще лет пять будет с зубами. А к тому времени, как графты сделают, уже коронки пора будет менять… Хороший врач сегодня сразу задел готовит на будущее. Один раз в руки к нему попал – уже не съедешь. Сейчас могут сделать дешево, но плохо – или дорого, но плохо.
– А раньше что, лучше было?
– Не лучше и не хуже, а по-другому. Вот мой дед после революции работал в госинституте зубоврачевания – так он не о продажах думал, а о том, чтобы человек жевал хорошо и жил долго. Бессребреник был, подвижник. Тогда все такие были. С другой стороны, лечил этот бессребреник только партийных шишек – как-то само собой получалось. А потом началось – врачи-убийцы, врачи-убийцы…
– А они на самом деле были?
– Это не тогда врачи-убийцы были, а теперь. И убийцы они не со зла, а потому что со всех других сторон тоже убийцы. Банкиры-убийцы, застройщики-убийцы, водопроводчики-убийцы и так далее. Альтруист на языке рынка называется идиотом. Не обманешь – не продашь… Никакой медицины в двадцать первом веке нет, есть улыбчивый лживый бизнес, наживающийся на человеческих болезнях и заскоках. Они сейчас научные работы пишут не о медицинских вопросах, а о том, какая музыка должна играть в клинике, чтобы на бабосы разводить было легче…
Таких историй у Юры было множество, и, хоть мы часто не понимали его зубоврачебного жаргона, общий смысл доходил до нас хорошо. Но медицинский мрачняк нас скорее смешил, чем пугал: мы и без того видели, что весь мир вместе с нами рассыпается каждый миг, так стоило ли бояться распада зубов и костной ткани?
Ринат был немного связан с оборонкой – самую малость, хотя стремался даже этого. Еще в девяностых он купил один интересный заводик, а через пять лет оказалось, что тот сразу в трех важных технологических цепочках.
Завод был дотационный, но закрывать или продавать его не стоило, как ему отчетливо намекнули на самом верху. До нашей духовной катастрофы лучшим способом испортить Ринату настроение было напомнить о возможных санкциях. Но теперь про такие проблемы мы забыли вообще – вспоминали только, чтобы посмеяться.
– Пишут хрен знает что, сволочи, – ворчал Ринат. – Ну какой я союзник? Все отстегнули, и я отстегнул… Да хоть и наложат санкции, подумаешь. Было бы на кого накладывать. Какая ерунда раньше волновала, вот же мамочки…
Хоть Ринат и уверял, что почти никак с оборонкой не связан, когда у него развязывался язык, он иногда начинал говорить на военные темы и показывал большую осведомленность в вопросе.
Юра обычно отвечал ему так:
– Не, ты это серьезно? Быковать перед пацанами, к которым на ай-пи-о ходим? Это как? Кто придумал? Вчера были клиенты банка, сегодня делаем хейст, а завтра что? Типа опять клиенты банка? Так мы же без масок были. Они нас даже бомбить не будут. Просто рейтинг понизят, и все.
Казалось, что пока мы смеемся, мир снова собирается из осколков, на которые его раскололи наши инсайты. Увы, иллюзия длилась всего несколько секунд. Но я был благодарен и за это.
Юру во время таких бесед часто тянуло на вредные обобщения. Ринат впадал в неубедительный кондовый патриотизм. Я, помня свое экономическое место, говорил меньше всех. Все это, конечно, было совершенно не важно на фоне постигшей нас беды – просто так ложились роли. Самое смешное, что общались мы практически как нормальные вменяемые люди.
Вот наш типичный разговор, который записала моя служба безопасности (над столом было сразу три камеры, иначе в наше время нельзя). Воспроизвожу реплики точно по распечатке.
Начал разговор Ринат – до сих пор помню его небритую блестящую рожу в тот день.
– «Фуджи И», – сказал он, морщась от кокаина. – Вот почему у Дамиана в названии японская гора, а не «Пик победы», например? И английскими буквами еще.
– У России карма такая, – ответил Юра. – Хоть знаю теперь, как это называть, лысые научили. Вон у Толстого в «Войне и мире», помните? В двенадцатом году, когда Наполеон наступал, в светских салонах вводили штрафы за французскую речь. Тогда сосали у французов. А сейчас отсасываем у англосаксов.
– В каком смысле отсасываем?
– В культурном.
– Ну, это не главное, – махнул рукой Ринат.
– Вот ты не понимаешь, – ответил Юра. – Это как раз самое главное и есть. С культуры все начинается, все вообще. В сорок пятом Германию разбомбили в лоскуты – через десять лет она снова Германия. А мы из Германии все заводы тогда вывезли – и что? Через тридцать лет опять сам знаешь где. Совок при Брежневе, кстати, тоже не крылатыми ракетами заебошили, а джинсами и роком. То есть вепонизированной культуркой. Я тогда уже хорошо соображал, все помню. И сейчас то же самое будет.
– Поживем – увидим, – хмыкнул Ринат.
– Что с нами вообще произошло за последний век в культурном плане? – вопросил Юра. – Революция, Гагарин? Да нет. С ломаного французского перешли на ломаный английский. Потому что русская культура свои жизненные соки и смыслы не из себя производит, как Китай, Америка или Япония, а из других культур подсасывает. Вот как гриб на дереве. И за одобрением тоже за бугор бегает, как в Орду за ярлыком. Петя Первый, упокой его Господи, отрубил все корни – и пересадил. Серьезный был ботаник. С тех пор и прыгаем с ветки на ветку с бомбой в зубах…
– Есть такое, – согласился Ринат. – А все из-за либералов. Они уже два… Нет, три века делают вид, что они такие… блять… культуртрегеры в мантиях. А на самом деле они просто сраные челночники, которые тащат сюда всякое говно с западной барахолки и с безмерным понтом впаривают русскому человеку. И никакие басни Михалкова не помогают. Вот поэтому Дамиан свой стартап по-английски и называет.
– И не он один, – влез я. – Они все латиницей записаны. Я тут список пятидесяти лучших стартапов проглядывал, так по-русски там один «Лесной Дозор». И то потому, что кабаны в лесу иначе не поймут.
– Я их, кстати, не осуждаю, – сказал Юра.
– Кого – кабанов?
– Не кабанов, а стартапы. Если Дамиан себя назовет «Тамбовские опыты», ты к нему в клиенты пойдешь? Или ты? Вот то-то же. Дамиан такое название не из-за либералов взял, Ринат. А из-за тебя самого.
– Юр, да ты на себя посмотри, – завелся Ринат. – У нас семьдесят процентов населения считают Америку врагом. А в любом интернет-СМИ пятьдесят процентов объема – новости про Америку и Голливуд. А какая рядом реклама? Сплошные фотки генетических дегенератов с долларовыми мешками. «Румяные гниды генерируют лиды…» Кто это делает? Кто организует? Это ведь твои СМИ, Юра. Твои! Скажи вот честно, ты им что, команду такую даешь по еврейской линии?
– Да ты одурел, что ли, Ринат! – заорал в ответ Юра. – Я им по еврейской линии только одну команду даю – чтобы они на операционную прибыль выходили. Как – мне все равно. Им же всем рупь цена, этим интернет-СМИ. ЕBIT твою со знаком минус. Купил за рупь, продал за рупь. Потому что сплошной убыток. Одни проблемы. Но если купил по дури, потом просто так уже не сбросишь – политическое дело. Замучаешься пыль глотать, как ты со своим ракетным заводиком.
– Так почему они у тебя про Голливуд все время пишут?
– Во-первых, не только про Голливуд. Еще про то, как весь Запад охуел и обосрался от нашей новой ракеты или там пулемета. Частота упоминаний примерно одинаковая. Там следят, чтобы перемежалось. Пулемет, Голливуд, ракета, Голливуд. Чтобы было как грудинка – сальце, мяско, сальце, мяско. Но следят не из-за политики, а из-за кликов. А во-вторых, про что им еще писать, чтобы на прибыль выйти? Если народ у нас такой? Вата?
– Что значит «вата»? – возмутился Ринат. – Кого ты ватой называешь?
– Я тебе скажу кого. Того, кто сегодня репостит фотки сирийских казачков, а завтра пойдет на голливудское кино про то, как их разбомбили. Ну, может, и не пойдет, но с торрента закачает точно. И это не вчера началось, Ринат, а еще при совке. Когда одним полушарием в Афгане воевали, а другим «Рэмбо» смотрели по видаку. Сейчас просто продолжаем традицию.
– В Америке, кстати, такого не бывает, – сказал я. – Там с полушариями строго. И без всякого ФБР – внешнего принуждения нет, свободная страна. Вопрос патриотизма решается за три миллисекунды на уровне внутреннего парткома шишковидной железы. Человек знает, что иначе его просто на работу не возьмут выше бензоколонки.
Ринат вдумчиво кивнул.
– Вот потому Джон Маккейн и говорил, что Россия – страна-бензоколонка, – сказал он. – Вот именно по этой причине. Потому что везде пятая колонна засела. Людей у нас распустили сильно…
– Распустили или нет, я не знаю, – продолжал Юра, – но Голливуд они смотрят не потому, что мы про него пишем. Это мы про него пишем, потому что они его смотрят…
– Голливуд во всем мире смотрят. И что?
– Вот тебе другой пример, Ринат. Есть этот Донбасс. Как бы неофициальная линия боевого соприкосновения с коварным Западом. И что они там в Донецке устраивают для духовного самовыражения? Фестиваль русскоязычного рэпа. Рэпа! Это как если бы с той стороны подъехали «зеленые береты» на «хаммерах» и организовали конкурс англосаксонских балалаечников. И победитель в боевой бандане сбацал бы «Светит Месяц» под английскую речовку и гордо вывесил на ютуб.
– Рэп во всем мире исполняют, Юра, – ответил Ринат. – Даже в Париже – лично слышал, как негры на французском шпарят. Только у них негры натуральные, а у нас пока что нет. Но если надо будет, завезем. Так что не придумывай про вату, не надо. Нехорошо.
– Вату не я придумываю, Ринат. Я в ящике с ватой пытаюсь бизнес делать. А в ящике не только вата. Там еще стекло и гвозди. И много.
– А ты, Федя, чего молчишь?
– Тут другой вопрос намечается, – ответил я. – Если мы в такой стране живем, где, кроме как про Голливуд, в новостях писать не о чем, зачем нам вообще ракеты?
– Ты, блять, спальню на яхте переделай, – засмеялся Юра, – я тебя тогда послушаю про Голливуд. Кстати, если ты своего Неизвестного все-таки продать решишь, я в очереди первый.
– Чем он тебе так нравится-то? – спросил я.
– Не то чтобы сильно нравится. Просто у меня сын идиот. Кинокритиком решил стать. Я ему эту скульптуру подарить хочу для вдохновения.
– Голливуд Голливудом, но ракеты по-любому нужны, – сказал Ринат. – Слабых бьют.
Юра вздохнул.
– Слабых бьют, это правильно. А сильных вообще нахуй убивают… Вспомни хоть Наполеона, хоть Гитлера.
– Так вы что, – наморщился Ринат, – предлагаете вообще без ракет?
– Дело не в ракетах, – ответил я. – А в том, что ими защищают. У корейцев хоть идеи Чучхе есть, а у нас? Мы что ракетой «Сармат» защищать собираемся? Свое виденье того, кто ебал Дженнифер Лоуренс?
– Спасибо, Федь, – сказал Юра. – Понял, куда ты клонишь, но при идеях я пожить успел. При Дженнифер Лоуренс мне больше нравится.
– А другие страны что защищают? – спросил Ринат.
– Как когда, – ответил я. – Вот я в детстве любил читать про физиков. Был такой американский ученый Роберт Вильсон. В конце шестидесятых он выбивал в конгрессе деньги на ускоритель элементарных частиц. И какой-то сенатор возьми его и спроси: скажите, этот ваш ускоритель позволит усилить обороноспособность страны? Нет, говорит Вильсон, не позволит. Сенатор спрашивает, а зачем тогда? И Вильсон ему отвечает – ускоритель относится к той же категории, что великая поэзия, живопись, скульптура и так далее. Все это ни капли не помогает защищать страну. Но зато делает ее стоящей того, чтобы защищать.
– И че, дали ему денег? – спросил практичный Юра.
– Не знаю, – пожал я плечами. – Но цитата осталась.
– Если у нас так вопрос поднять, – сказал Юра, – то под эту твою цитату все министерство культуры отоварится. И все, кто с ними в доле, тоже. Вся эта хуета с печатями новые дачи себе построит. Распилят десять бюджетов, а великой поэзии все равно не будет. И ускорителей тоже.
– Да как же не будет, – ответил Ринат. – Как не будет, когда все это уже есть. Ускорители вот отличные – прямо щас нюхаем. Живопись, поэзия, скульптура, кинематограф – тоже есть. Искусство мирового уровня…
Юра вытянул еще одну дорожку.
– Мировой уровень, – сказал он, морщась, – ускорители, статуи… Кинематограф. Увы, Федя, увы. Ничего такого, что стоило бы защищать, в мире нет. Ни у них нет, ни у нас… Потому что…
Юра опять замолчал, как бы вглядываясь в суть вещей.
– Почему?
– Потому что ничего нет. Ничего вообще. Нигде. Никогда не было. И никогда не будет.
И Юра показал кому-то в пространстве короткий и напряженно выгнутый волосатый фингер.
Разговор, придавленный последней фразой, стих.
Если с тем, что Юра нес до этого, спорить было можно, и, наверное, даже нужно, то с этим – невозможно было никак.
Мы молча переживали невыносимую истину снова и снова – и каждый раз это было как в самый первый. Прошло еще несколько мгновений, и Юра жалостливо всхлипнул:
– Мужики, засекли? Вот сейчас – когда про Дженнифер Лоуренс… Все как раньше было. Настоящее. Живое…
– Угу, – кивнул Ринат мрачно. – Было, да. Только недолго. Сам же и обломал. И где оно теперь? Стабильности нет… А это, Юра, и есть непостоянство.
И мы яростно ввязались в следующий спор.
Это, к сожалению, не всегда было просто, Таня. Мы живем в эпоху, когда все настолько ясно, что спорить о чем-то с пеной у рта можно разве что в телестудии за деньги.
Но мы очень старались, и понемногу лечебная техника начинала работать. Чтобы собрать расползающуюся реальность вместе, алкоголя с кокаином было маловато – но усилие, которое делал мозг, чтобы участвовать в споре, нередко оказывалось гирькой, сдвигавшей чаши весов.
Пока мы орали друг на друга, мир как будто подмораживало. Мы могли какое-то время ходить по тонкому льду приблудных нарративов, забывая о зиянии, спрятанном под ними. Но стоило замолчать, как лед подламывался, и мы глубинными бомбами уходили в черные полыньи прозрения – каждый в свою.
Предмет нашего спора мог быть любым: музыка, книги, украинский вопрос, бессмертие души (тут мы почти сразу начинали дружно хохотать), спортивные тачки, яхты, английская недвижимость и подлость, сложная диалектика американской весны, Трамп и заговор джедаев…
Мы спорили даже о джанах.
И выяснилась одна любопытная деталь: Юра и Ринат во время своих опытов видели свет, а я нет. Этот свет назывался на пали «нимитта» и был, по их словам, очень красив.
Естественно, надо мной сразу стали издеваться.
– У тебя монах потому что самый дешевый был, – сказал Юра. – Бюджетный вариант.
– Как ты вообще живешь, Федя, – вздохнул Ринат. – Задумайся – джана без нимитты… Ну какой ты на фиг русский олигарх?
– В России олигархов больше нет, – ответил я. – Только трудолюбивые и социально ответственные бизнесмены.
Они заржали как жеребцы, а мне сделалось по-настоящему обидно за свое неустройство – и на минуту или две все опять стало как раньше, когда мир вокруг был материальным и плотным.
Отсмеявшись, Ринат снял очки и промокнул глаза.
– Спасибо… Вернули к жизни, честное слово.
Они с Юрой решили тут же удлинить эту полосу света (вернее, тьмы), накатив еще по дорожке.
Насчет нимитты я потом проконсультировался у нашего буддолога. Тот сказал, что в палийских сутрах, где описаны джаны, про нее нет ни слова, и впервые она появляется в «Висудхимагге» – руководстве для медитаторов, созданном через тысячу лет после Будды. Некоторые учителя учат джанам без нимитты, другие говорят, что свет таки должен быть… В общем, ясности не было. Но Ринат с Юрой – спасибо ребятам – все равно вызвали во мне серьезную зависть.
Увы, опять ненадолго.
Сансара, недостижимая милая сансара, манила своим тусклым светом, обещала прежнее счастье – и ускользала опять.
Но в наших душах уже теплилась надежда. Уязвленная гордость, зависть и злоба – все это действительно снимало понемногу симптомы, и, хоть облегчение чаще всего было недолгим, оставался крохотный шанс, что мало-помалу мы сможем вернуться в суету и тлен.
Мы спорили о музыке нашей юности, о девочках, о мальчиках, о Дамиане (договорились, что грохать его не будем, но пыли он проглотит много).
Обсуждали возможную войну в Европе, перспективы евро и доллара, петроюань с конвертацией в золото и так далее. О делах, впрочем, мы говорили редко.
Мы были своего рода серферами – как только разговор начинал генерировать сильные негативные эмоции, мы дожидались момента, когда мир покажется прочным и стабильным, и замолкали на несколько минут, наслаждаясь скольжением по волне этой иллюзии.
Но омрачение рано или поздно проходило.
Мы продолжали молчать, но теперь молчание становилось другим. Каждый из нас вновь погружался в истину, в собственный поток непостоянства – и мир, о котором нам только что удавалось так увлеченно и правдоподобно спорить, превращался в то, чем он был всегда: пыль, тончайшую призрачную пыль, ежесекундно уносимую ветром…
Индийские музыканты играли беззвучно – они лишь делали вид, что щиплют свои отвергнутые олигархией струны. Но музыка гремела без них, она становилась все громче, и я вдруг понимал, что «пыль на ветру» – это не пришедший мне в голову образ, а «Kansas», бьющий прямо в сердце из скрытых под сценой колонок:
– I close my eyes,
only for a moment and the moment’s gone…
Dust in the wind,
Everything is dust in the wind…
***
Первым на поправку пошел Юра.
Однажды вечером он сказал, довольно щурясь:
– А я вчера румыночку одну отодрал. И с таким, ребята, задором!
Если бы он сообщил, что нанял швейцаром Джефа Безоса, мы удивились бы меньше. Моей первой мыслью было, что Юра врет в лечебных целях, пытаясь вызвать в нас зависть – это, конечно, было бы крайне полезно и для него, и для нас. Но по его лицу, по его маслено блестящим глазкам (как у кота, съевшего хозяйскую сметану) делалось ясно – Юра не притворяется. Он действительно выздоравливал.
Этого следовало, конечно, ожидать, потому что его инсайт был самым неглубоким – а значит, короче дорога домой. Но мы с Ринатом сразу почувствовали, что он предпринял специальные усилия, отдельно от общей программы.
Оказалось, так оно и было.
– Вы потому что слушаете невнимательно, – объяснил Юра. – И не умеете главное вычленять. Дамиан что в своем мемасике писал про смертные грехи?
– Что?
– Единственный, за который не посадят – это создание распрей и раздоров внутри буддийской общины. В широком смысле все буддисты – одна община. Но между собой постоянно спорят и переплевываются.
– А о чем там спорить? – наморщился Ринат. – Все же видно. Захочешь – не развидишь.
– Вот они находят как-то. Выясняют, у кого карма страшнее, у кого феномены мимолетнее и так далее. Я дополнительного консультанта нанял, обрисовал ему ситуацию, и он подобрал темы. И я, короче, проспонсировал научную конференцию…
– Дорого? – спросил я.
– Да нет. По деньгам примерно как локальный корпоратив с фуршетом, но без музыки.
Вынув телефон, Юра потыкал в экран.
– Вот список докладов. У меня точное расписание было, когда что читают – я по часам засекал, как самочувствие меняется. Помог вот этот, «Природа Будды в Тераваде и Махаяне…» После него сны с голыми бабами сниться стали. Но это еще так, а вот после чего реальный стояк пошел – это «Проблема подлинности сутр Праджняпарамиты».
– Ты хоть понимаешь, о чем это? – спросил Ринат.
– Не-а, – счастливо засмеялся Юра. – Я же просто оплачиваю. Темы консультант подбирает.
Стоило ли говорить, что на следующий день этот консультант стал получать утроенное жалованье, работая еще и на нас с Ринатом.
Позитивные сдвиги начались не сразу.
Сперва по моему заказу в Москве сделали несколько научных докладов («Злые духи в ламаизме», «Позднеиндусский половой тантризм как источник тибетской эзотерики», «Бон и чужебесие» и так далее). Как и Юра, я даже отдаленно не понимал, что именно спонсирую – но ощущал, какие могучие духовные пласты приводятся в движение моими деньгами.
Увы, ничего из перечисленного не пошло мне на пользу.
Затем я вспомнил, как полезно хулить праведников – и чуть скорректировал поставленную перед консультантом задачу, опять-таки не вникая в детали.
И вот тогда, тогда…
Отлично помню этот вечер.
Я ушел с наших посиделок раньше остальных. Моя голова гудела от смеси вынюханного и выпитого, но я, увы, уже не был ни пьян, ни удолбан. Мой ум успел угомониться после лечебного спора (даже не помню, о чем он был), и я возвращался в свое обычное призрачное качество: делался как бы облаком затихающих отзвуков, галактикой содроганий, потоком неуловимых вибраций, лишенным направления и центра.
Я знал, что пройдет еще несколько относительно спокойных минут, и что-то во мне ужаснется тому, чем я стал – а потом, почти сразу же, что-то другое ужаснется этому ужасу, и меня встретит очередная бессонная вечность. Но все-таки эти несколько минут у меня еще были, и я остановился у порога своей виллы полюбоваться природой.
Как прекрасна индийская ночь! Вся она есть легенда.
Светит древняя магическая луна, колют глаза бриллиантовые россыпи звезд (вот где Али-Баба спрятал свои сокровища), заливаются лаем далекие собаки… Не так ли точно, думал я, все было и в ночь просветления Будды? Так же шелестел ветер в листьях, так же трещали в траве сонмища насекомых, так же чертили небо иглы метеоров…
Впрочем, не все было так же.
В ночь просветления Будды, скорее всего, не орал в кокаиновом садике пьяный в стельку Юра:
– Учитесь у МИ-6, штафирки! Поводком для собаки трудно? Шарфиком, блять, трудно? Или чтоб сердечный приступ… Вот как надо! Ну в крайнем случае купи у дилера на углу фентанила и подсыпь в компот… А если экзотики хочется, так замути ее, блять, нормально! Засунь клиента голым в сумку – а общественности скажи, что он туда дрочить полез, закрылся изнутри и умер от счастья… Ни у кого на планете вопросов не будет… Нет, блять, эти магистры убийств хотят выебываться. Полоний, хуйоний, нервный газ с почтовым индексом… Еще только осколком кремлевской звезды в сердце не пробовали…
И, наверно, не отвечал в ту великую ночь сквозь далекий собачий лай голос Рината, такой же пьяный и громкий:
– Че, опять Би-би-си слушаешь? Помогает?
Вряд ли Будда достиг бы в таких условиях своего знаменитого просветления. Но вот вернуться на земную твердь, под крышу родного дома эти крики давали шанс.
Правда, небольшой, вздохнул я – и открыл дверь.
Внутри убиралась толстая филиппинка. В такое время прислуга уже спала, но вечером я сильно намусорил в гостиной и перед выходом нажал кнопку уборки. Филиппинка уже заканчивала.
Не могу сказать, что она была особенно привлекательна. Но и не уродина тоже – весь женский персонал на наших виллах был, что называется, двойного назначения и давал письменный консент на все-все в любое время суток. Увы, из-за свалившейся на меня беды я давно уже потерял интерес к позорно-зловонному соитию распадающихся человеческих тел. Но в этой филиппинке было что-то такое…
Я глядел на нее, силясь сообразить, в чем дело – и, когда она подняла голову и улыбнулась, наконец понял. На ней была красная майка с надписью:
#metoo
Стилист нашего проекта был весельчак – в таких майках выходили на смену все уборщицы с метлами. Мол, мету – работа такая. Они носили их уже давно, я просто первый раз это заметил.
А вот другие увидели. Забегая вперед, скажу, что Ринат потом назвал именем «Миту» самую дорогую борзую суку на своей псарне. Почти чеховская «Мисюсь». Как говорит Юра, русские олигархи – последние свободные белые мужчины на Земле.
Почему только мы? У простых русских самцов для свободы банально нет денег. А белые англосаксы давно в неволе – их сковали нейро-лингвистической цепью и под охраной черных пантер отправили в ссаных грузовых трюмах на бессрочные символические работы в королевство Ваканда. Наверно, заслужили.
Но в те минуты я совсем не думал о культурологических аспектах происходящего. В первый раз за все эти страшные месяцы я ощутил вульгарное и непобедимое влечение к #.
Опущу скабрезные детали. У меня, конечно, осталось достаточно контроля над собой, чтобы сперва обсудить финансовые моменты и заставить филиппинку дополнительно подтвердить консент на потолочную камеру: мы живем в страшные времена и всегда должны об этом помнить. А потом…
Потом она заработала право на свой хештег. Даже на два.
Когда она, счастливо напевая, забрала свои метлы со швабрами и ушла в ночь, я повалился на кровать и…
Это была лучшая ночь в моей жизни.
Мир словно склеили из осколков. Я смотрел новости, слушал музыку, ел клубнику со сливками, пил виски, хохотал и пел вслед за Джоном и Полом:
– Love love #metoo… Love #metoo…
Когда старички утомили, я поставил «U2» (расчетливый Боно и тут подстелил соломки), и стало вообще классно:
– If you go
If you go your way and I go mine,
Are we so
Are we so helpless against the tide?
Мне казалось, что я понял, в чем заключается высокое искусство сочинения прогрессивных рок-баллад: это своего рода майнинг универсальных криптосмыслов, составление загадочных текстов, которые, с одной стороны, как бы протестуют против идиотизма и несправедливости бытия, а с другой – ни на микрон не отклоняются от текущей линии партии, продиктованной этим идиотизмом.
Мало того, если текст составлен правильно, каждый пациент клиники независимо от партийной принадлежности услышит свое, выстраданное. Поди плохо – ехать всю жизнь по набегающей волне на золотой доске для серфинга, распевая «are we so helpless against the tide?».
Как давно я не думал ни о чем подобном! Как давно не слушал музыку с удовольствием!
Маленькому принцу вернули наконец отжатый по беспределу астероид. Симптомы недуга почти исчезли. Но все же я чувствовал, что лед, по которому я хожу, еще очень и очень тонок.
Конечно, ясно было, что дело тут не в филиппинке – она была не причиной, а следствием. Дело было и не во мне тоже. Дело заключалось в чем-то другом, внешнем и фундаментальном, и именно это другое сделало филиппинку желанной… Словно бы в моей вселенной произошло какое-то важное изменение, и из пыточной камеры она вдруг превратилась в дом терпимости. Понятно, в хорошем смысле слова.
Может быть, подумал я, сработал наконец метод Юры? Удался полемический доклад на важные для буддистов темы? Или получилось наконец возвести на кого-то из праведников надлежащую хулу?
Я принялся звонить консультанту.
Оказалось, что новых научных докладов за последние сутки не делали. Но зато были подвижки по поношениям и хуле: всего несколько часов назад на сайте одного журнала вывесили проплаченную мной рецензию на книгу буддийского философа А. М. Пятигорского.
Я про такого даже не слышал. Я попросил прислать мне линк – и через минуту с трепетом прочел следующее:
О сборнике А. М. Пятигорского «Наблюдение за наблюдающим»
Пора уже сказать наконец несколько слов об этой книге (правильнее было бы назвать ее «Избранные папанчи» – но кто поймет? Ведь Александр Моисеевич уже умер…).
Скажем так: человеческий ум по своей природе способен только на два действия – имитацию и ошибку. Поэтому эволюция человеческой мысли ничем по сути не отличается от эволюции генома, точно так же способного лишь копировать и ошибаться. Как это происходит в биологии, все примерно знают – случайные мутации, потом естественный отбор. А как это происходит в культуре?
Да так же точно.
Например, философ Пятигорский говорит – «я постиг, что ебаться надо не хуем, а всем собой». Ему аплодируют, хоть он и не скрывает, что в детстве просто услышал это в одном, как он выражался, переулке.
Злопыхатели принимаются нашептывать, что философ Пятигорский вообще никогда не ебался, а только дрочил перед девочками слово «хуй», полагая, видимо, что это и означает «ебаться всем собой». Но аплодисменты не стихают все равно.
Потом Пятигорский умирает.
Его последователи немедленно начинают ебаться всем Пятигорским. И ученики спорят: как это – всем Пятигорским? Вот, например, раком – это всем? Или это уже не им вообще? Нет ли тут эпистемологического тупика?
Потом молоденький ученик от волнения неправильно встает по-собачьи, и рождается поза «on all fives» с упертой в матрас головой. В память о философе-буддисте ее называют «Пять Гор Любви». Обогащенная снятым противоречием, жизнь движется дальше, и ее каменеющие следы на глазах становятся Традицией…»
И все.
Вот эти несколько магических абзацев и спасли мою душу.
Выходило, что после месяцев бесплодных усилий сработала крошечная заметка, которую успели прочитать от силы десяток человек. Ну сотня максимум.
Я задумался – интересно, а как я только что трахнул филиппинку? Всем собой или одним хуем? Не похоже было ни на первое, ни на второе. Тут, видимо, был как раз описанный в рецензии вариант – всем Пятигорским. Ведь полегчало мне именно от этой статьи.
Но, несмотря на этот целительный эффект, я испытал раздражение на автора заметки, чего со мной не случалось уже давно – в последние месяцы я ощущал только имманентный ужас бытия.
Каково, а? Вот хорошо, что я не пишу книг (данный лечебный дневник, конечно, не в счет). Что хотел сказать рецензент по существу? Черт его знает, но желчь так и брызжет. Работу критика я еще могу понять – пересказал кое-как чужой сюжет, добавил запаха своих подмышек, и готово. Но этот-то даже объяснить не смог, о чем книга. Зато насрал.
Нет ничего ядовитее завистливой уязвленности мелкого человека. Повезло Пятигорскому, что умер – а то бы, наверно, расстроился.
Я даже полез в интернет, чтобы посмотреть значение слова «папанча». Читал минут десять, но так ничего и не понял – кроме того, что это что-то недоброе на языке пали.
Точно так же из найденных мною аннотаций совершенно невозможно было взять в толк, о чем книга «Наблюдение за наблюдающим», хотя почти все слова по отдельности я понимал.
Ясно было одно: если маленький столбец ехидной хулы так сильно мне помог, покойный Пятигорский был хорошим человеком и важным для нашего времени буддийским мыслителем. Иначе подобного облегчения ни за что не наступило бы.
Вот такими парадоксальными путями подвижники духа помогают живым существам даже после своей смерти. Спасибо тебе, Александр Моисеевич, от всего сердца за твои труды и дни – и вечная тебе память!
Дальше пошло уже намного проще.
Это было как вылезать из колодца (случился со мной в детстве такой опыт). Сильнее всего пугает сама мысль о том, что из склизкой и скользкой тюрьмы уже не выбраться, и от этого страха легко можно утонуть – но потом, когда удается враспор поставить ноги на стены, понимаешь, что выход есть, и он совсем недалеко… Тут надо закусить губу – и ползти к свету вверх.
Мне, правда, следовало сползать вниз во тьму, подальше от этого света. Но это, как ни странно, было даже сложнее.
Приходилось много пить. Ныла печень, которую, с одной стороны грыз алкоголь, а с другой виагра, свербела обожженная носоглотка, болело все вообще… Но сансара становилась все ближе, и я уже чувствовал ее теплое родное дыхание.
Еще через два дня на поправку пошел Ринат. Ему помог не кто иной, как Дамиан – самым неожиданным образом.
После завтрака я зашел к Ринату на виллу и увидел его сидящим на диване со стволом в руке. Это был современный боевой пистолет, из тех, что выглядят почти детскими игрушками: камуфляжно-болотного цвета, с пластмассовой рукоятью.
Я знал, что Ринат любит и собирает оружие – пистолет, несомненно, был настоящим. В первый момент я испугался, подумав, что он хочет меня убить: как раз за день до этого я увел у него почти триста восемьдесят тысяч долларов по нашей программе взаимного воровства.
Но я тут же сообразил, что очкую не по делу. В данном конкретном случае Ринат меня только похвалил бы. Мало того, я даже не знал, сколько за это время увел у меня он.
Потом я подумал, что он устал бороться и решил застрелиться. Но это совсем не было похоже на Рината – он больше всего боялся потерять собственника своих денег, а при самоубийстве сохранить его не удавалось никому… Нет. Тут было что-то другое.
– Ринат, ты чего?
Ринат посмотрел на меня темными жгучими глазами (кто видел этот взгляд, не забудет его уже никогда) – и сказал:
– Дамиана грохнуть хочу.
Понятно, подумал я. Все не так страшно.
– Я тоже, в принципе, хотел бы. Но мы же договорились, что убивать его не будем. Накажем, да. Примерно накажем, тоже да. Но сейчас не девяностые, Ринат. Сейчас не убивают.
– Ты не знаешь… Ты думаешь, я за этот пантограф… Нет.
– А за что тогда?
Ринат вздохнул.
– У Дамиана другой аттракцион есть. Называется… «Последний день Помпей», что ли. Как-то про древний Рим, я уже не помню точно.
– «Помпейский поцелуй». С него все и началось.
– Да-да. Он меня так с ним развел, так развел…
– Как именно?
– Клянись матерью, что никому не скажешь.
– Клянусь, – ответил я, – хотя старушка уже в лучшем мире. Я ведь и так не скажу. Ты же знаешь, Ринат.
– Знаю… Я тебе верю, Федя. Дамиан, значит, обещал, что они найдут на дне моего сознания самые заветные невыполненные желания. А потом их исполнят. И от этого вроде наступит глубокое внутреннее счастье. Я поверил. Положили меня на кушетку. Сначала про зефир и пастилу долго объясняли, даже сладко во рту стало. Потом два часа о детстве расспрашивали. Что, чего, как, когда… И на такое подписали…
– На что?
– Объяснили, что мне обязательно белую ослицу надо трахнуть. Якобы у меня такой центральный скрипт с детства и без этого настоящего удовлетворения от жизни не будет никогда. И так убедительно аргументировали… Кинофрагменты показали с Вуди Алленом, где он с овцой в кровати лежит. Говорили, для западного интеллектуала сегодня обычное дело. Если дрочить не хочет.
– А ты?
– А я, мудак, поверил.
Мне пришлось укусить себя за щеку, чтобы не засмеяться. Потому что засмеяться в такой ситуации было бы смертельно.
– И ты…
Ринат кивнул.
– Он и организовал. В горах, красивое место. Я там отдохнул даже. Вроде нормально все прошло, хотя счастья, конечно, никакого не было. Его вообще нет, счастья… Но главное, сука, до меня только вчера дошло. Он же наверняка меня на скрытую камеру снял. И будет теперь шантажировать.
– Ринат…
– И хорошо, если шантажировать. А вдруг он эту съемку сразу на сторону продаст? У меня ведь врагов много, сам знаешь.
– Ринат…
Я сел рядом с ним на корточки, осторожно вынул пистолет из его руки и спрятал в карман халата.
– Теперь послушай меня внимательно, Ринат. Во-первых, если тебя когда по этой линии достанут, то не с белой ослицей, а с твоими трансиками. И неизвестно, что хуже, потому что в какой стране мы живем, ты знаешь.
– Ну это да, – сказал он задумчиво.
– Во-вторых, – продолжал я, – меня Дамиан тоже на эти пустоты подписывал. И телеобъективом с дрона снимал. Чтобы никаких харассментов потом не было. Чтоб видно было, что я никого даже руками не касался. Но я там такого номера выдал, что если запись вылезет, то я ее поменяю на твою ослицу и трансов, вместе взятых…
Я рассказал ему свою историю – и под конец он даже засмеялся.
– Ослица на тебя хотя бы в суд не подаст, – заключил я.
– Ослица не подаст, – ответил Ринат. – А вот зеленые вместе с ЦРУ вполне от ее имени могут… В какой-нибудь гаагский трибунал по правам кошерных животных. Если у Дамиана запись есть, что угодно могут сделать.
– Дамиан бы обосрался в такие игры играть, Ринат, поверь. Потому что знает – за такое точно грохнут. На эту тему я бы вообще не парился. Но ты самого главного еще не понял, Ринат. Того, что в-третьих.
– А что в-третьих?
Я обнял его за плечи.
– То, дурачина, что тебя это по-настоящему волнует. Ты вот даже ствол вынул. Человека убить собрался. Сам.
– Ну да.
– Это же натуральный аффект. Глубокое омрачение сознания. Самое настоящее. Ринат, мы выздоравливаем! Соображаешь? Выздоравливаем!
Он несколько раз моргнул, понял – и неуверенно улыбнулся.
– Правда, Федя. Это правда. А я, дубина, даже не сообразил сначала… Ох… А тебе тоже легче?
– Не совсем еще. Но от края бездны отошел. Идем-ка к Юре. Он, по-моему, совсем уже как огурчик.
– Наверно, – согласился Ринат. – Его, похоже, вообще только по касательной зацепило.
Юра сидел у себя в микро-офисе и, уронив голову в ладони, глядел на компьютерный экран.
– Юра, – позвал я, – ничего, что мы без стука? Думали, вдруг ты спишь…
Юра, не поворачиваясь, ткнул пальцем в монитор.
– Мы, кажется, уже враги человечества, – сказал он.
Ринат подошел ближе.
– Что там… Так… Все-таки ввели, суки… Я в списке есть?
Юра кивнул.
– А ты?
Юра опять кивнул.
– А Федя?
– А Феди нету, – сказал Юра. – И знаешь почему?
– Почему?
– Потому, что у него своего миллиарда нет. Их, по ходу, девелопер Полонский консультировал.
Я ухмыльнулся и спросил.
– Тревожно?
– Тут тревожься или не тревожься, – ответил Юра с такой же ухмылкой, – один хрен. Заслужили. Наша страна коварно насрала в штаны всему свободному миру и должна за это ответить. Ну ничего. Мы это, гневный рэп сочиним.
Я повернулся к Ринату.
– А тебе, Ринат, тревожно?
– Тревожно, Федя. Реально тревожно, – осклабился Ринат. – И обидно очень. Хочется гадов забомбить спецторпедой. Устроить им радиоактивное цунами. Нью-Йорк, Сан-Франциско, Лондон… Это для начала…
Он захохотал и подпрыгнул на месте, словно спортсмен, только что взявший олимпийский рекорд.
– Ничего больше не исчезает! Не испаряется! Все настоящее! Все опять настоящее! Надежное! Йопта! Вот оно какое, счастье – если кто тебя спросит, запомни!
– А ты, Федя, ты как? – спросил Юра с почти отеческой нежностью. – Тебя ведь в списке нет. Тебя хоть немного колбасит?
Я понял, что отвечать надо искренне.
– Колбасит. Причем сразу с двух сторон. Потому, что миллиарда своего нет – и потому что вас теперь угнетать будет, что вы в списке, а я нет. И глядеть вы на меня начнете, с одной стороны, с презрением, потому что по сравнению с вами я бедный, а с другой стороны, с завистью и ненавистью – потому что для спокойной жизни вы теперь слишком богатые…
– И? – с надеждой спросил Юра.
– И выхода из темного круговорота этих недобрых и низких мыслей не будет уже никогда. Разве что в другой такой же круговорот.
– Не сглазь, – прошептал Ринат. – Только не сглазь.
Мы глядели друг на друга с наивными и счастливыми детскими улыбками, и из наших глаз текли слезы бесстыдной радости.
Я плохо помню следующие несколько секунд – как-то само собой вышло, что мы взялись за руки и закружились в немыслимом яростном танце. Опрокинулся стол с компьютером, зазвенело разбитое стекло, но мы только хохотали и плясали, хохотали и плясали…
– Они, – задыхаясь от смеха, выкрикивал Ринат, – они нас этим списком огорчить хотели! А! А-а-а-а-а! Спасибо ЦРУ! Родному МИ-6! Милому конгрессу! Каналам Си-Эн-Эн и Фокс Ньюс! Священной белой ослице демократической партии! Республиканскому, блять, слону, который в лавке остался! Европейским подстилкам англосаксонского империализма! Спасибо всем!
Этот бешеный хоровод длился, наверное, минут пять. Вернее, это был бы хоровод, если бы танцевала какая-нибудь перекатная голь – а в исполнении двух с половиной олигархов это был как минимум кросс-культурный circle dance.
– Ну все, пацаны. Вынесло на берег. Только не на другой, как лысые втирают, а на старый, родной. Итака! Итака!
– Верно, Юра, верно, – кивнул я. – Теперь главное, чтоб назад не унесло. Надо увлечься чем-нибудь сильно. Вот за́мок какой-нибудь купить, например, и уйти с головой в реставрацию… Только ведь у нас все это уже есть, вот засада…
– Ерунда, – сказал Ринат, и по его щеке бриллиантом сползла большая блестящая слеза. – Я себе лодку новую куплю. Такую, что сам Рома удавится. А с Дамианом вопрос решим, ох, решим…
Вот так, Таня, и перевернулась эта страшная страница в моей жизни.
Нет, это еще не было выздоровление – но тьма в конце ослепительного тоннеля уже сгущалась вполне отчетливо. Будет ли стойким улучшение, никто пока не представлял. Но сомнений не было – мы на пути домой.
Домой – это куда?
Раньше я не знал ответа. А теперь понял: к омраченностям сансары, к лживым и пахучим человекам, к бурлящим ежедневным нечистотам, к хитрости и неправде, к смрадной помойке интернета, к лукавым новостным заголовкам, разводящим лоха на клик, к мучительно отвоеванному у Вселенной праву на стабильную мозговую галлюцинацию бытия…
Да, Таня, мы, люди, живем по лжи.
Знаешь почему?
Не по умыслу, не по злому сердцу, не по проклятию сатаны – а потому что мы сами есть ложь. Ложь по своей сущностной нарративной природе, по тому способу, каким мы приходим в бытие и мнимся себе и друг другу. Но пусть не винит нас в этом покойный А. И. Солженицын – так уж устроен мир, и мудрецы древней Индии знали обо всем еще три тысячи лет назад.
И что же с этим делать?
Я знал теперь ответ на этот великий революционно-демократический вопрос. Ни-че-го. Ничего делать не надо. Потому что поделать с этим нельзя ничего.
Таков наш дом и наша суть. Других нас все равно нет.
Вернее, есть – там, где кончается все человеческое и куда я заглянул одним сощуренным от ужаса глазком. Но «есть» в тех краях не слишком отличается от «нет». И это уже не мы, а нечто такое, о чем нормальному человеку и думать немыслимо. Там – невозможное другое. А где это другое возможно, там невозможны мы.
Так пусть жарче горит костер неправды и омрачений – единственное, что защищает наш хрупкий человеческий мирок от ледяного дуновения великих истин! Хрен бы с ними, с великими истинами. Мы ведь им совсем не нужны. Так зачем они нам?
Я хочу тебя, Таня! Ты нужна мне! Ты – мой белый зонт под палящим солнцем Космоса.
Good bye, LeninBuddha!
Tanya, hell-o!
