XXVII
— Чем служить прикажешь? — с поклонами встречая Матвеева, спросил Стрешнев.
Артамон Сергеевич сухо поздоровался с ним, так как не любил этого «заплечного мастера», и быстро посмотрел кругом, как бы ища кого-то.
— По делу, по делу приехал, боярин, — затем сказал он, садясь на скамью, — по государеву приказу.
— О? — удивлённо произнёс Стрешнев. — Али крамола какая объявилась, что царь-батюшка тебя сюда прислал?
— Нет, никакой крамолы нет, я по другому делу. По твоему приказу схвачен дохтур Аглин Роман?
— По моему, боярин, по моему, — со сладенькой улыбкой ответил Стрешнев. — Только скажу тебе, боярин, ты бо-ольшую промашку с этим дохтуром сделал. Ведь он-то вовсе не зарубежный человек.
— А кто же такой? — равнодушно спросил Матвеев.
— А беглый толмач царского посольства Петра Ивановича Потёмкина Ромашка Яглин.
— Твоего кума?
Стрешнев смутился немного и, запинаясь, ответил:
— Да… он мне кумом приходится.
— Который извет на Яглина сделал тебе?
— Ну, так что ж, что извет? Ведь не лжу же он сказал? Ромашка и сам в том повинился.
— Ну? — удивлённо сказал Матвеев. — Ну, да, впрочем, это беда не велика: про неё и сам царь знает.
Стрешнев провёл рукою по лысине: аргамаки начали ускользать от него.
Вдруг ему пришла в голову мысль.
— Коли царь это знает, то, конечно, не беда, — сказал он. — А вот беда: с пытки он повинился, что замыслил злой умысел на здоровье государево. Хотел — вишь ты — его зельем каким-то отравить и извести вконец корень царский.
— С пытки, говоришь? Ну, это важно! А покажи-ка, боярин, мне эти пыточные речи…
Стрешнев беспомощно оглянулся и даже порылся в бумагах.
— Видно, дьяк унёс их с собою, боярин, — сказал он затем. — Не могу найти те списки.
— Ну и шут с ними, коли так! — равнодушно сказал Матвеев. — А видал ты, боярин, у воеводы Потёмкина, кума-то твоего, перских аргамаков? — переменил он вдруг разговор.
— Н-нет… — нерешительно сказал Стрешнев, пытливо поглядывая на Матвеева.
— Разве? А я вот как сюда шёл, так их вели. Я остановился и спрашиваю: куда их ведут? А мне отвечают: в подарок-де от воеводы Потёмкина боярину Стрешневу… Ужотка я похвалю царю воеводский подарок тебе.
У Стрешнева даже пот выступил на лысине, и он не мог ничего сказать.
— Ну а теперь вернёмся к Яглину, — продолжал Матвеев, вдосталь налюбовавшись смущением Стрешнева. — Государю ведомы все вины Яглина. Он сам в них повинился государю, и государь его простил. А потому изволь сейчас же освободить дохтура Романа Яглина.
Аргамаки окончательно ушли из рук главы Разбойного приказа.
В ту минуту, когда раздетого и со связанными позади руками Яглина палач уже хотел подтянуть на дыбу, в застенок вошёл Матвеев со Стрешневым.
— Освободить его! — приказал Матвеев, указывая на Яглина. — Государь все вины твои простил, Роман, — обратился он затем к развязанному Яглину, который со слезами радости схватил его руку. — А теперь пойдём твою жёнку выручать.
Рыжий палач даже сплюнул с досады.
— В кои-то веки дорвался до немца — и тот ускользнул, — сказал он, когда Матвеев с Яглиным ушли из застенка.
— Не печалься, Ванька, — сказал один из стрельцов. — Дохтур-то, вишь ты, не немец, а русским оказался.
— Ну? — удивлённо сказал тот, а затем, качая головою, произнёс: — И берётся же православный человек за такое поганое дело, как дохтурское. Лучше катом, по-моему, быть.
Матвеев с Яглиным вышли на крыльцо.
— Ну, Роман, хочешь теперь с женою повидаться? — добродушно улыбаясь, спросил боярин.
— Боярин, прошу тебя, пойдём к ней скорее! — умоляющим тоном произнёс Яглин, складывая руки на груди.
— Ну, ехать недалеко придётся, — по-прежнему усмехаясь, произнёс Матвеев, а затем сказал стрельцу: — Крикни-ка мой возок! Я отослал его за угол.
Стрелец выбежал за ворота, и через несколько минут у ворот снаружи послышался скрип санных полозьев.
— Ну, пойдём, — сказал Матвеев.
Они вышли за ворота, и у Яглина вырвался из груди крик радости. Сидевшая в санях Элеонора, также вскрикнув, замерла у него на шее. Матвеев, ласково улыбаясь, смотрел на них.
